Ходят слухи

Ходят слухи, что Шастун спустя четыре года отношений расстался с Кузнецовой. Ходят слухи, что Шастун спустя четыре года отношений бросил Кузнецову. Ходят слухи, что Шастун спустя четыре года отношений бросил Кузнецову ради другой. Шастуна — популярного КВН-щика, вечного студента на пересдачах и самого, блять, общительного человека на планете, знает каждая собака в университете. И каждый знает, что Шастун встречался с Кузнецовой еще с десятого класса, поступил в этот универ исключительно для того, чтобы быть с ней рядом. И на третьем курсе они расстаются. Арсений, на самом деле, мало знает о чужих отношениях — разве что эти двое счастливо жили вместе в какой-то съемной квартире. Поэтому Арсений понимает, что слухи — это не просто слухи, когда видит Шастуна на общей общажной кухне: разъехались. Не то чтобы его это сильно волнует. *** Может быть, немного волнует, но исключительно в том контексте, что вот так встречать Шастуна на общей кухне — это странно. На первом курсе они виделись тут довольно часто, когда тот приходил к Макару из триста седьмой. Те, кажется, какие-то друзья детства, а Шастун от комнаты, съехав, не отказался, так что глаза мозолил. Они изредка перекидывались какими-то шутками — чай на одном направлении учатся. Шастун Арсению улыбался, спрашивал участливо, просил попробовать чай — как-то раз жаловался, что они с Кузнецовой готовят херово, а потом съел все только что сделанное рагу. Пришлось есть йогурты: второй раз сил что-то жарить-тушить не было. А потом из университета приходил Макар, и Арсений будто пустым местом становился. Шастун переключал свое внимание от и до, забивая на то, что сам какой-то рассказ не закончил. Они уходили с кухни, а Арсений оставался один, без рагу, без чая, так и не узнав, что же случилось на лекции по мат. анализу. Ну, невелика потеря. Иногда они встречались глазами, когда Шастун уходил, окидывал его долгим, нечитаемым взглядом, и прощался одним кивком. Арсений не понимал, что это было — сейчас тоже объяснения не находит. Хотя если раньше он гадал над этим вопросом, то теперь это остается невнятным воспоминанием и ни капли не волнует. Не волнует, пока Шастун спустя три года, снова сидя на общей кухне, не вскидывает свой тяжелый взгляд и не улыбается коротко, будто в знак о прошлых временах. Макар уже съехал — даже от комнаты отказался, а Шастун вдруг здесь и даже никого не ждет. — Дашь чай? Я совсем забыл, какой ты покупаешь, а этот невкусный. — Шастун кивает на свою кружку. Нескольких лет как не было — Арсений чувствует, будто скоро первая сессия, будто он только что вернулся с посвята, будто ему снова восемнадцать, а впереди четыре года чего-то нового и не до конца понятного. Удивительно, как некоторые слова могут обрушить столько воспоминаний и чувств. В свое оправдание Арсений может сказать, что не знал, что так бывает не только в фильмах и книгах. — Он у меня в комнате. Арсений не совсем уверен, зачем это говорит: чтобы намекнуть, что он не пойдет за чаем, чтобы предупредить, что сейчас уйдет ненадолго? Он может просто сказать Шастуну марку и вкус, чтобы закончить этот диалог и прервать эту невнятную традицию безвозвратного одалживания пакетиков. Шастун смотрит выжидающе, не торопит, отхлебывает свой невкусный чай и морщится. И это неправильно. Тот должен быть в своей съемной квартире вместе с Кузнецовой, а не здесь с ним на кухне. Шастун инороден для этой общаги, так же неуместен, как хрустальные люстры в подъездах пятиэтажек. Как будто должен быть в месте получше этого. — Может, тогда сходишь? — без напора. Просто вопрос. — Ладно. Арсений подхватывает свою кружку и уходит. Собственно, больше и не возвращается: просто не может заставить себя снова зайти в эту атмосферу неправильности. Сосед играет в танки на телефоне, а Арсений тихо пьет чай на кровати, забравшись на ту с ногами. Неправильно все это, неправильно. *** Катя спрашивает, реально ли Шастун переехал в общагу, хотя особо сплетни и не любит. Арсений тоже не любит, но подтверждает. Это не самая интересная тема: куда больше хочется узнать про новый спектакль, поставленный самой Катей — он, собственно, каждый раз только за этими рассказами и приходит во Дворец молодежи после репетиций. Катя рассказывать ничего не торопится: ее почему-то до сих пор заботит Шастун. — И как ты с этим? — Ты так спрашиваешь, будто со мной что-то ужасное должно случиться от чужого переезда. — Ну так ты ж сохнешь по нему, — абсолютно невозмутимо. — Это было на первом курсе. Да и не то чтобы Арсений и тогда сох. Просто дорожил теми разговорами на кухне, ловил взглядом кудри в толпе, когда у них по расписанию были потоковые лекции, ходил на все выступления КВН и аплодировал громче всех в зале. Это нельзя назвать «сох», но и по-другому сказать не получается. Зато весь второй курс Арсений Шастуна почти не видел. Точнее… они пересекались как раз-таки в дворце молодежи, когда Арсений приходил встречать Катю после репетиций. Тот стоял в коридоре, перекидываясь шутками с сокомандниками, но ничего сверхъестественного. Они не зависали вместе где-нибудь под лестницей, не ходили вместе до буфета. Ничего такого даже близко не было. Разве что простое «как у тебя дела сегодня?» от Шастуна, если им уж доводилось поговорить. Арсений тогда расплывался в улыбке, говорил, что у него все замечательно, и рассказывал забавный факт. Диалог так себе, но говорить о жизни не хотелось. К тому же это не имеет никакого смысла, если максимум, сколько вы можете потратить на разговор, это три минуты. Потом у каждого свои дела — у каждого свои дела и ощущение какой-то незавершенности. Этим летом они перестали разговаривать вовсе: Арсений пытался поздороваться, начать все тот же беспричинный диалог, но Шастун от него сбегал, даже не смотрев в глаза. Шастун поджимал губы, сбегал, а после они и вовсе перестали пересекаться. Возможно, все совпадение и расписание поменялось. Возможно, Шастун начал приходить впритык, а не заранее, чтобы не видеть Арсения. Арсений не знает, но такие перемены в их общении точно заставили перестать его «сохнуть». Катя хмыкает и качает головой, будто считает его несмышленышем малолетним. Ничего нового, но Арсению это неприятно — после такого желание разговаривать резко пропадает. — Катя, перестань. Ты прекрасно знаешь, как я отношусь к твоему снисходительному поведению. Если хочешь что-то сказать, то скажи, а не веди себя так, будто ты знаешь больше меня. Арсений останавливается посреди коридора, а в нос бьет запах из столовой, заставляя морщиться и взрываться желанием уйти отсюда как можно скорее. Есть в последнее время и так не хочется, а сейчас становится просто плохо. — Извини. Просто переживаю, чтобы из-за Антона тебя снова не перемкнуло. Арсений не отвечает, поджимая губы и снова начиная движение. Он не сох и его тогда не перемкнуло — просто ему слишком нравились те минутные фрагменты жизни рядом с Шастуном. *** Арсений лениво мешает картошку на сковородке, чувствуя спиной чужой взгляд. Несмотря на то, что движения все-таки выходят плавными, все еще есть четкое чувство, будто в тело вставили железный стержень. Нет ни одного оправдания, почему Шастун всегда сидит на кухне — сколько бы раз Арсений ни выходил поужинать, ни проходил бы просто мимо, тот сидел на стуле у стены. Неужели у того настолько дерьмовый сосед? Или просто не привык к комнате метр на метр после собственной квартиры? Они пересекаются взглядами, здороваются и все — Шастун ни разу не упоминал тот случай с чаем. У Арсения внутри четкое ощущение, будто между ними должен завязаться какой-то непринужденный диалог, должна прозвучать смешная история из университета, но только масло шкворчит на сковороде под медленным огнем. Шастун явно какой-то загруженный, уставший, но оно и понятно: такие расставания никогда не проходят легко. Даже для того, кто это все и начал. Арсений себя одергивает — расставание, не расставание — неважно: человек не обязан быть веселым и смешным всегда. Даже если это Антон Шастун. — Ты будешь картошку? Я, кажется, слишком много пожарил. — Арсений пожарил в самый раз, но все внутри пугающим воем заставляет предложить. Шастун смотрит на него глазами полными благодарности и незамедлительно кивает. Его лицо будто светлеет — брови больше не нахмурены, а спина распрямляется, хоть и не до конца. Арсений бы сказал, что это грозит проблемами с позвоночником, но быстро захлопывает рот. Он Шастуну никто, чтобы читать морали. Арсений отмеряет, сколько может положить тому, чтобы они оба смогли хоть сколько-то наесться, но ни черта не получается. Нельзя одну среднюю порцию разделить на две больших — только он уже пообещал, поэтому приходится выкладывать так. По крайней мере Шастун точно не может жаловаться. — Зачем соврал? — когда обе тарелки оказываются на столе. О чем тот говорит? Все-таки припомнил за чай? Глупо. Арсений снова ощущает всю сюрреалистичность ситуации. Они сидят тут вдвоем и общаются так, будто между ними есть что-то кроме коротких разговоров полтора года назад. Будто есть что-то, что они оба должны обсудить, но оттягивают этот момент. — Что? — Ты сейчас готовил только на себя. Если я съем эту порцию, то ты не наешься. Зачем соврал, что приготовил больше? Арсений чувствует себя странно — он будто маленький мальчик, который впервые попробовал соврать, но его тут же разоблачили. Шастун не берет вилку в руку и даже не смотрит больше на тарелку, а только в глаза. Давит, давит, давит, и Арсений лопается. — Просто скажи спасибо и ешь. — Арсений хватает вилку, сверкает взглядом и начинает есть, борясь с желанием забрать порцию и уйти в комнату. Только ему еще мыть посуду, а позорно сбегать от Шастуна только потому, что тот пугает своей отдаленностью и близостью одновременно — это совсем позорно. Арсений не сбегает от людей: он заставляет остальных чувствовать себя слабее, глупее, навязчивее и хоть сбежать от него, лишь бы не раздражать. — Спасибо. Я бы все равно не смог отказаться. — Антон лениво накалывает картошку на вилку и, кажется, чувствует себя абсолютно нормально. — Ты просто готовишь вкуснее всех на свете, наверное. — Спасибо? — да почему все такое неправильное-то? — А ты умеешь готовить борщ? Я могу купить продукты и тебе заплатить, если что? Арсений давится едой и решает, что на сегодня с него хватит. Сосед ненавидит, когда он ест в комнате, да и сам Арсений такое не любит, но все равно подхватывает свою тарелку и, бросив тихое «посуду сам помоешь», уходит с общей кухни. *** По коридорам университета гуляет новый слух: говорят, Кузнецова по секрету всему свету рассказала, что Шастун бросил ее ради другого мужика. Арсений знает, что после расставания можно наговорить разного, поэтому не верит. Шастун кажется тем, кто мог бы расстаться, если бы отношения мешали КВН, но не ради парня? Да и ради кого? Ради Макара? Это даже звучит смешно. Только Шастун после этого перестает появляться в университете: по крайней мере на общих лекциях того не видно, а Катя говорит, что и во Дворце молодежи не отсвечивает. Вот это уже наводит на другие мысли — неужели прячется? Арсений слышит чужую фамилия в длинных коридорах и снова слишком много думает. Только даже если это правда, то что? *** Арсений с того момента не видит Шастуна даже на кухне и начинает думать, что тот снова нашел себе новую квартиру, но встречает курящим у общаги. Его в темноте наступающей зимы и не заметишь, но тлеющий пепел выдает своей одинокой красной точкой. Арсений не знает зачем, но подходит: ему нечего сказать, но тело ведет себя так, будто готово выдать пламенную речь: только встреться взглядом. Взглядами они встречаются, но тишина становится только навязчивее. Надо было сразу же бежать к себе в комнату, надо было не заметить. Сейчас уже как-то поздно, неуместно, да и Шастун смотрит так, будто хочет, чтобы Арсений с ним постоял хотя бы молча. — На меня сейчас так смотрят. — он замолкает, но Арсений знает, что это не все. — Кто-то будто хочет получить себе друга-гея, кто-то с сочувствием, кто-то с неприязнью. При этом ничего не говорят же. Арсений усмехается, но беззлобно. Он правда думал, что Шастуна с его чувством юмора, с умением посмеяться над собой ничего задеть не может — никакие чужие слова. И, собственно, слова того и не ранят. В этот момент Шастун кажется таким простым, таким человечным — будто все это время стоял на сцене картинкой, а теперь спустился в зал. Впервые Арсений воспринимает Шастуна близким. Тогда, на первом курсе, тот тоже казался простым, но при этом они никогда не были на равных. Шастун разговаривал, когда коротал время — Арсений за его слова цеплялся. — Ирина тебя сильно подставила. — Арсений хмыкает — Шастун стряхивает пепел. — Я ее бросил. Знал, что что-то такое случился, знал, что распиздит, но так и не подготовился. — Арсений вслушивается в чужой голос, но слышит там только безмерную усталость. Он сам не знает, какие нотки искал. Страх? Отвращение? Да вроде нет — к тому же эмоциональное состояние Шастуна его не сильно волнует: они все еще друг другу никто. Арсений-то и эти мысли не обязан слушать, не должен хоть как-то реагировать, расспрашивать, сочувствовать. Хотя Шастун и выглядит как человек, который не стерпит ни жалость к себе, ни даже сочувствие. Тому будто даже и выговариваться не нужно, а этот диалог он допустил совершенно случайно. Арсений думает уже многозначительно покивать, развернуться и уйти уже в общагу, но почему-то не может. Этот вечер холодный и очень-очень долгий — Арсений чувствует усталость, но все еще стоит ровно на слое грязи, смешанной со снегом. За угол общаги даже свет фонаря не заходит, и от этого кажется, будто потерялся где-то в бездне и всплыть отсюда не сможет сам — только если вытолкнут. Ветер бьет по щекам и несет запах сигаретного дыма прямо в легкие. — К этому нельзя быть готовым. — Арсений знает. — Мне казалось, что ты никогда не переживал. — Они оба знают, о чем говорят. Собственно, любой, случайно услышавший их разговор, понял бы. Об ориентации Арсения узнали на первом курсе, в сентябре: со всем их потоком была та же самая свистопляска — вопросы, отвращение, желание заполучить себе друга-гея. Тогда было плохо — сейчас всем уже наплевать, только изредка в коридорах морщится кто-то. Шастун никогда не морщился, вопросов не задавал. — Как ты это все терпел, терпишь? — Я не звезда номер один и никогда ею не был. Шастун усмехается, тушит сигарету, вопросов больше не задает. *** Арсений честно себе признается, что эта ситуация ему покоя не дает. Он каждый вечер как завороженный выходит на кухню и сидит там с Шастуном в полном молчании. Все далеко не так, как было на первом курсе. Тогда было забавно, тогда сердце замирало от легкой влюбленности, тогда они болтали ни о чем. Сейчас Шастун совсем другой. Разумеется, Арсений бы не сказал, что тот стал новым человеком, которого совсем не узнать — просто что-то неуловимо изменилось. Кажется, будто тот раньше мечтал всех рассмешить одним лишь своим словом — теперь нет. Арсений раньше сам часто смеялся рядом с Шастуном, смеялся рядом с Антоном. Теперь у них есть долгое молчание и вечера на кухне вместо трех минут. Кто-то иногда заходит что-то приготовить, уходит, а они все сидят. Арсений никогда не любил общую кухню, никогда не задерживался дольше необходимого. Последние недели его к стулу приковывает тишина между ними, а в голове навязчиво бьется мысль: ты должен позаботиться о нем. Будто бы никто другой не сможет. Будто нет у Шастуна друзей, которые ему на стол будут на стол борщ ставить. Арсений научился готовить его. — У тебя нет друзей, которые тебе будут борщ готовить? Почему ты всегда здесь? — Арсений решает, что может задать этот вопрос так грубо. Может быть, если сказать слишком громко, то все разрушится и получится уйти наконец-то к себе. — Я предлагал отдать тебе деньги за продукты. — Шастун поджимает губы, а Арсению почему-то стыдно. Вопрос стоял вообще не об этом, но оказался слишком личным, чтобы не перевести тему. Арсений закатывает глаза и пододвигает борщ поближе к Шастуну. Денег он с того действительно не брал, да и вряд ли когда-то возьмет — навязчивое чувство заботы не даст. Арсений для Шастуна непонятно кто, но все почему-то именно так. Кажется, у того действительно нет действительно близких друзей. Арсений точно не знает, но может предположить: кто-то остался на стороне Кузнецовой, кто-то саму идею не принял, а кто-то просто никогда и не был другом, чтобы им остаться. Арсений на Шастуна смотрит пустым взглядом, а после грустно усмехается, все еще не отводя глаз. Арсений с Шастуном сейчас единственный. *** — Как Антон? Катя спрашивает это первым делом, когда они видятся в среду — выкраивает время между постановкой спектакля и написанием диплома. Катя учится на курс старше, а Арсению немного обидно, что спрашивает она о Шастуне, а не о нем. — Мне откуда знать? — Арсений хмурится и думает, что мог бы рассказать очень многое, но это все построено лишь на его собственных предположениях и наблюдениях. Он ни разу не спросил у самого Шастуна, как у того дела. Пару раз он порывался — не получалось. Арсений раз за разом повторяет, что он Шастуну никто и интересоваться о чужих делах для него не имеет смысла. Арсений каждый вечер ставит перед Шастуном чай, а вчера позволил себе рассказать смешной случай с какой-то лекции. — Не хочешь — не говори, но только не ври. Мне Костя вчера сказал, что каждый вечер видит вас на кухне. Арсений с легкой злобой думает о том, какой же Костя молодец, какой же наблюдательный. Арсений думает, что тому стоит учить свои слова и хорошо отыграть в спектакле, а не лезть в чужую жизнь. Они снова останавливаются возле ужасно воняющей столовой, и Арсений готовится отстаивать тот факт, что он не влип, не сохнет, они встречаются на кухне по чистой случайности. Арсений натыкается взглядом на Шастуна, который сидит за столом один. Шастуна, который впервые за недели вернулся в университет. Арсений не хочет ничего отстаивать. *** — Я видел тебя в столовой. — силы, чтобы завести этот разговор, появляются только через неделю — как всегда неправильно, несвоевременно. Хотя сидеть с Шастуном в последнее время не кажется уж настолько неправильным. Тот больше не мозолит глаза, не кажется больше таким далеким — он кажется Антоном с первого курса, который нагло съедает все, что готовит Арсений. Антон в последние две недели начал Арсению улыбаться. — Ты ешь в столовой? Ты ж на первом курсе говорил, что тебя тошнит от одного запаха? — Антон запомнил, и Арсений от неожиданности этого факта почти хватает сковородку голой рукой: сегодня картошка. — Мы могли бы поесть вместе. Спина деревенеет, а в глазах бегут пятна. Все снова слишком неправильно, слишком из другой вселенной. — Я просто проходил мимо. Все еще предпочитаю готовить сам. — Картошка такими темпами скоро сгорит. — К тому же, мы и так каждый вечер едим вместе. — Тебе это не нравится? — У Антона глаза полные надежды. Арсений переполняется навязчивым ощущением того, что от его ответа зависит все. Будто тот перестанет таскать чай, есть только что приготовленную еду. Будто они больше никогда не заговорят. Будто Антон навсегда перестанет улыбаться, если Арсений скажет «нет, не нравится». Арсений переполняется навязчивым ощущением страха. Он отчетливо знает, что он влип, что он сидит на этой кухне не просто так, что он снова за эти вечера цепляется. Арсений хочет спрашивать, как у Антона дела, заботиться, заставлять улыбаться и ругаться на то, что Антон — дурак такой — снова просыпал сахар мимо чашки. Изначально было понятно, что Катя права, что за два года в Арсении ничего не изменилось. Вся та обида, что появилась после исчезновения Антона из его жизни, всегда незаметно колола сердце. Арсений Антона простил, когда тот снова попросил чай, и Арсению до Антона есть дело. — Мне нравится сидеть тут с тобой. — Арсений зачем-то выделяет это «с тобой», а по лицу Антона расплывается довольная ухмылка. Непонятно, что эта ухмылка значит, но она почему-то греет сердце. Арсений пихает Антона под столом ногой и кидает в того салфеткой, прося не зазнаваться. Это просто, глупо, а еще Арсений счастлив. — Шаст, как у тебя вообще дела? *** Они оба на зимние праздники остаются в общаге. Антон стоит на пороге комнаты Арсения в стенку пьяный. Он выглядит смешно, немного нелепо со своим красным носом и криво завязанным шарфом. Можно было бы пошутить, назвать Антона новогодней пьянью, но тот так ярко улыбается, без спроса заваливается в комнату, чуть ли не сбивая Арсения с ног. В комнате тепло — зимой батареи топят так, что можно задохнуться, а Антон приносит за собой свежесть, приятную прохладу. Ну, приправленную легким перегаром. Чужая куртка падает прямо на пол, а Антон на кровать Арсения — дай бог бы не заснул тут, а то сил тащить это чудовище отсюда никаких нет. Антон кажется огромным, в своем свитере с какими-то оленями, широких спортивных штанах. Недавно состриг все свои кудри — иначе бы с этим гнездом был бы вообще непонятно на кого похож. Время близится к одиннадцати. — А-а-арс, — Антон тянет пьяно. — Полежи со мной, пожалуйста. От тебя так пахнет приятно. Арсений выгибает бровь, но Антон его не видит — лицом в подушку мало что рассмотришь. До этого они обнимались один раз. Один раз Арсений в порыве эмоций после сданной антоновской сессии без троек напрыгнул на того с медвежьими объятиями — сам помогал все учить, переживал. Антон его тогда прижимал так сильно, что дыхания никакого не хватало. Они быстро отстранились друг от друга. Сейчас уже никакие предложения от Антона не звучат инородными — Арсений без зазрения совести ложится, чуть пихаясь, чтобы освободить себе побольше места. Это смешно, как Антон пытается устроить руки так, чтобы было удобно, но при этом как-то не слишком близко. В голове крутится только одна мысль: если Антон действительно бросил Кузнецову ради парня, то… Что «то», Арсений сам для себя до конца сформулировать не может — слишком много разных вариантов. Нравится ли Антону тот парень до сих пор? Признался ли он? Нормально ли то, что происходит между ними? Арсений проникается чужой алкогольной легкостью и отметает все лишние мысли — а какая ему разница, если Антон сейчас с ним? Если Антон не бросает их разговоры на полуслове, как только видит другого человека? Арсению кажется, будто он для Антона приоритет. — Ты чего так налакался-то? — тихо в чужую макушку. — Мне сеструха позвонила: сказала, что у меня племянник родился. Мы по видеосвязи сидели праздновали… и оно само как-то. Антон звучит так, будто маме объясняет, что это не он курил, а пацаны надышали. Собственно, куревом от того тоже пахнет, но Арсению так насрать, что невероятно. Антон всегда пах так: немного сигаретами, каким-то резким гелем для душа и тем, что было на ужин. Арсений стал частью запаха Антона, и это все еще почему-то не кажется пугающим. Они лежат в неудобной позе: Арсений чуть ли с кровати не падает, но вообще наплевать. Антон рассказывает про своего племянника, хотя там и рассказывать особо нечего. У него голос полусонный, по-пьяному веселый и спокойный. Арсений слушает вполуха и почти не замечает чужое: — Арс, можно, я тебе секрет расскажу? Арсений посмеивается, потому что ну какой секрет может рассказать пьяный Антон? Про то, что он специально оставляет одну ложку макарон в контейнере, лишь бы тот не мыть? Про то, что это он потерял единственный столовый нож? Так это все не секрет. — Рассказывай — обещаю унести твою тайну с собой в могилу. — Да бля, чо ты ржешь? Там реально секрет, — голос у Антона тоже смешливый, и Арсений никак не может воспринять эти слова серьезно. — Хорошо-хорошо, внимательно тебя слушаю. Антон достает лицо из подушки и пьяными, такими красивыми глазами смотрит на Арсения. Улыбается развязно, сам смешливо фыркает, тыкает Арсения в бок пальцем — нахал. — Я Ирину из-за тебя бросил. Типа я тебя люблю, а с ней из-за этого вообще не мог, — Антон снова посмеивается. — Прикинь, я сам себя ненавижу за это — чисто долбоеб долбоебом, сам себе полжизни похерил, — еле сдерживая очередную волну смеха. — Пиздец. Я так хочу тебя поцеловать. Можно? — поджимает губы, чтобы не начать улыбаться. Арсений холодеет всем телом — это нихуя не смешно. Еще несмешнее то, что он прямо сейчас понимает, что Антон не издевается, не врет, а просто своим до одури пьяным мозгом решил, что выдать это сейчас — просто охуенная идея. Просто, блять, лучше некуда. Приходится еле выпутаться из недо-объятий, чтобы хоть как-то посмотреть на картину целиком. Антон лежит с закрытыми глазами и улыбается во весь рот, будто ему диплом автоматом дали. Разумеется, это просто алкогольная эйфория, и тот наверняка сам не понимает, что и кому только что сказал, но факта это не меняет. Ходят слухи, что Шастун спустя четыре года отношений расстался с Кузнецовой. Ходят слухи, что Шастун спустя четыре года отношений бросил Кузнецову. Ходят слухи, что Шастун спустя четыре года отношений бросил Кузнецову ради другой. Арсений знает, что Антон бросил Ирину ради него. Антон снова тянется руками, чтобы завалить Арсения обратно к себе. — Нет. Ты не можешь меня поцеловать. — Антон на это только хмыкает, пока у Арсения разбивается сердце. Он не знал, что это может быть не метафорой. — Бля. Отстой. Антон бормочет это лениво. Антон просто засыпает после этих слов. *** Антон никуда не пропадает. Когда Арсений на утро проснулся в комнате один, то был уверен, что тот будет отсиживаться у себя, будет игнорировать — в крайнем случае просто станет все списывать на шутку. Антон уже вечером встречает на кухне и говорит, что купил сосисок. Арсений тяжело сглатывает и понимает: Антон от своих слов не откажется, но и говорить на эту тему не намерен. Антон тщательно следит за каждой его реакцией, за каждым движением глаз, за любой переменой в мимике. Арсений не выдерживает и уходит с кухни сам, так и ничего не ответив. *** Нет ни малейшего понимания, что делать дальше. Арсений влюблен в Антона почти три чертовых года: он цеплялся за каждый их момент вместе, ждал тех разговоров на кухне на первом курсе, таил жуткую обиду на втором, простил все и заново влюбился на третьем. Арсений узнал, что Антон его любит на третьем курсе. Ему всегда нравилось читать: истории затягивали, восполняли те эмоции, которых не хватало в жизни — по дороге от универа до общаги и обратно в целом эмоций очень мало. Арсений не любит классическую литературу, поэтому привык, что когда двое друг в друга влюблены, то там обычно «свадьба-свадьба, кольца-кольца». Ну хотя бы просто бесконечная нежность и поцелуи. Арсений Антону в поцелуи отказал и ничуть об этом не жалеет — ненависть к себе на следующий день не стоила бы того. Он не отвечает на сообщения Кати целую неделю, потому что ему просто надо подумать, осознать. Дано: Антон себя ненавидит за то, что любит Арсения. Антон все равно к нему тянется. Что надо обозначить за игрик, что за икс, какую формулу использовать — непонятно. Решать ничего не хочется — хочется снять с себя весь этот груз ответственности, заставить Антона снова начать встречаться с Ириной и просто забыть про эти полгода, где каждый вечер вместе. Арсений смеялся с Антоном до слез, делил последние продукты на двоих, готов был поддержать любую тему, помочь выучить все к сессии, отдать все свободное время. Теперь Арсений может только раз за разом прокручивать в голове «Типа я тебя люблю. Сам себя ненавижу… полжизни себе похерил». Значит ли это, что Антон и его на самом деле тоже ненавидит? Как вообще давно это началось? Из-за этого Антон испарился на втором курсе? Да, скорее всего. Арсений встречается с Катей в очередную среду — не говорит ей ни слова, даже имени Антона не упоминает, только отмахивается и смеется. Он выходит на кухню к Антону в начале февраля. *** Антон стоит над плитой — от сковородки пахнет чем-то горелым, и это, между прочим сковородка Арсения. Хотя ругаться все равно сил не хватает: достаточно лишь взглянуть на Антона, чтобы понять, что сгоревшие пельмени — это не главная проблема. Тот стоит с полуприкрытыми глазами в шаге от того, чтобы дополнить блюдо своим лицом. Арсений подлетает в секунду, отключает газ и оттягивает Антона от плиты одним быстрым движением. Тот неловко переступает с ноги на ногу, чуть ли не падая, и непонятливо оглядывается вокруг себя, будто забыл, где он. Тут все тот же убогий стол с облупленной краской, стулья как у бабушки в деревне, немытая посуда, стена, состоящая из плитки. Они здесь провели полгода, много хороших вечеров, но Антон выглядит так, будто этого ничего и не было. Только впивается своими пальцами Арсению в запястье — хватка слишком сильная для человека, который минуту назад пытался зажарить себя. Его почему-то невообразимо жалко: впервые за все время. У Арсения не было ни единой причины жалеть Антона на первом курсе, на втором он жалел себя, а в начале третьего все эмоции перекрывало ощущение неправильности. А сейчас Антона действительно жалко, будто за неделю без Арсения тот откатился назад в сентябрь. Дождливый, горький и абсолютно бессмысленный. Арсения этот сентябрь в чужих глазах бьет под дых, и Антона срочно хочется накормить, налить тому чай с четырьмя ложками сахара. Отвратительный, слишком сладкий — такой же, как чужая алкогольная улыбка в ту ночь. Передергивает. Арсений бы до безумия хотел бы быть любимым Антоном, хотел бы с тем съехать из общаги в собственную съемную квартиру и сидеть на кухне вдвоем. Это звучит какой-то сказкой, и Арсений бы ужасно хотел оказать сраной Золушкой, но все, что у него есть — это до смерти уставший Антон, который ненавидит себя. Тот падает на скрипящий стул, подтолкнутый мягким движением, а лампочка уныло мигает. Хотелось бы воспринять это за знак от вселенной, но куда там ей огромной до задрипанного общежития, в котором никто никому не нужен. Ну или отчаянно нуждается — для вселенной все одно и то же. — Арс, иди к себе в комнату, — Антон говорит серьезно. Так будто действительно этого хочет, но не верит в то, что пиздит. — Арсений, пожалуйста, съеби. Абсолютно грубо, неприятно, и впору бы действительно уйти, но Антон так цепляется за края домашнего свитера, таким потерянным взглядом смотрит на горелую сковородку, что в его слова не получается поверить. — В каком блоке ты живешь? — В четыреста седьмом. Арс, не надо, я тебя умоляю. Пожалуйста, иди пиши конспекты там какие-нибудь. Все не то, все снова горело-неправильно. И пельмени эти, и Антон, который рассыпается и, глядишь, скоро пойдет настоящими трещинами. Арсений на это все только тяжело вздыхает и цепляет чужое запястье, помогая подняться. На секунду кажется, будто Антон снова пьян. — Ты пил? — После того вечера нихуя. Каждый день хочется, но просто не могу. Иди, пожалуйста, пока я снова хуйни тебе не наговорил. Арсений не знает, что сейчас такого может сказать такого Антон, чтобы его удивило это больше, чем слова, брошенные на такие яркие и холодные зимние праздники. Конечно, теперь Арсений верит, что Антон умеет удивлять, но он просто не уверен в своем умении удивляться. Слишком много удивления, для двух людей на кухне с безэмоциональными лицами. — Шаст, пойдем спать. Ты выглядишь никаким. — Да блять, Арсений. Ты думаешь, что я не понимаю, что свалил на тебя свалил на тебя то говно, от которого ты страдать не должен? — в голосе Антона вдруг какие-то новые силы, и Арсений устало трет глаза. — Мне пиздец как стыдно перед тобой, и я поступил как мудак, когда тебе это все сказал, — слишком громко. — Не ори. Пойдем к тебе и там поговорим: я не хочу устраивать шоу на этой кухне. Арсений злится, поджимает губы и смотрит на Антона с раздражением: последнее, что он хочет, так это, чтобы все знали, какие у них с Антоном замечательные взаимоотношения. Вдруг, так неожиданно, из-за угла появится Костя, а завтра Катя задаст кучу неуместных вопросов. Антон хватает его за руку и тащит к себе в комнату — почти бежит. Арсений все еще может увидеть ту усталость, что была несколько минут назад, но у него нет сил обращать на это внимание. Антон усаживает Арсения на свою кровать, падая на колени, на холодный пол перед ним. — Арсений, я не должен был тебе это все говорить, не должен был взваливать на тебя, не должен был возвращаться в общагу. Блять, но я просто не могу: я не мог перестать смотреть на тебя на первом курсе, я, бля, так хуево чувствовал себя, когда перестал потворствовать себе и хотя бы ненадолго разговаривать с тобой. Ирина клевая, да: она немного стерва, но я правда любил ее, поэтому просто не хотел обманывать, когда перестал. Без шуток, я правда люблю тебя, но я нихуя не понимаю, — Антон говорит это все на одном длинном выдохе, но в глаза не смотрит. — И типа… я всегда думал, что у меня будет нормальная семья, что будут дети, жена, что я, бля, не полюблю мужика. Типа, геи это норм, но я же не один из них? Вот теперь Арсений действительно чувствует себя отвратительно. Он чувствует, будто исключительно он сам испортил все Антону, а исправить все никак не может. Это все глупости — он ни в чем не виноват. Только руки сами путаются в чужих отросших кудрях, сами тянут, чтобы заставить Антона посмотреть на себя. Арсений никогда не переживал кризис ориентации, он не знает, что с этим делать. Хотел бы он помочь Антону? Да. Может ли он это сделать? У него самого дохуя проблем, но на них в последнее время нет, забавно, времени. Сейчас перед Арсением на коленях сидит Антон, который доверчиво и абсолютно безнадежно смотрит в глаза. Хочется сказать: «Сейчас ты можешь меня поцеловать», но это абсолютно не то, что поможет, да и самому Арсению целоваться вообще не хочется. — Хорошо. Я не знаю, что тебе еще сказать. — Ты на меня злишься? — Нет. — Я тебе нравился?.. Просто я помню, как ты смотрел на меня на первом курсе, на втором. И недавно… до нового года. Ты тоже смотрел, и мне показалось… — Ты мне нравишься, Антон. Даже сейчас. И ебаная тишина: такая грубая, почти бесчувственная, и забивающая голову до легкого звона. Они обменялись несколькими фразами, а тяжело так, будто проговорили всю ночь о главных травмах жизни. Поехавшая крыша в кратком пересказе. Арсений бы хотел еще хоть что-то сказать, но сейчас очередь Антона, а нарушать порядковость чревато. Есть примерно ноль продолжений для этого диалога. Они сейчас оба должны рассыпаться в бесконечную пыль, чтобы заполнить пустое, молчаливое пространство. Только кто-то когда-то сказал, что бесконечность не число, а всего-навсего идея. Они не писатели, не изобретатели и не ученые, чтобы поддаваться идеям и высшим замыслам. Приходится сидеть здесь и продолжать говорить. Арсений все еще не отпустил чужих кудрей — он в какой-то мере властно удерживает Антона, заставляя сохранять зрительный контакт, заставляя говорить все в лицо, а не прятаться в трещинах на полу глазами. Арсений видит каждую чужую эмоцию: он знал, какую реакцию вызовут его слова. — Реально? Арсений, ты ебнутый? — Антон опять еле сдерживает улыбку, и Арсению тоже становится истерически смешно. — Был бы, если бы тогда разрешил себя поцеловать, был бы, если бы сейчас сказал, что хочу быть с тобой, — истерика сходит, и Арсений лишь грустно улыбается. — Антон, я не хочу, чтобы ты начал еще сильнее ненавидеть себя, ненавидеть меня заодно. Ты начнешь меня избегать, винить, тебе будет каждую секунду некомфортно, потому что осознание будет давить. Антон смотрит понимающе, как будто и до этого знал, что Арсений скажет именно это. Антон протягивает руки, цепляется за пояс и утыкается носом в живот — от него немного пахнет горелыми пельменями, и это тоже смешно. Все так странно, будто это действие из другой вселенной, где Арсений радостно сказал «да», а Антон себя не ненавидит. Слишком сложно как-то это все, и Арсений пустыми глазами рассматривает чужую комнату: почти такая же, как у него самого. Только стол стоит в другом углу и шкаф открыт — то ли щеколда сломана, то ли Антону самому на это без разницы. — А что… что мне делать с этим? — голос звучит так просяще, что Арсений не смог бы оставить вопрос без ответа. — Если чо, можешь мне не предлагать к психологу сходить. — Почему? — Я, ну типа, и так. Хз, смог бы я с тобой вообще сейчас разговаривать, если б не ходил. — Арсений мягко гладит Антона по волосам. — Можно я пока что буду просто рядом? Снова будем ужинать вместе? — Хорошо. — Арсений улыбается. *** Катя сталкивается с Арсением, когда он идет по коридорам университета, а рядом с ним идет Антон. Возможно, слишком близко, для того, чтобы возникли какие-то вопросы. Собственно, больше эту тему она не поднимает. *** — Шаст, что хочешь на ужин? — Арсений мягко треплет уже совсем отросшие кудряшки вечером в начале апреля. Антон под руку подставляется, улыбается и только мотает головой: Арсений выучил, что это значит «не хочу ничего решать, просто сделай вкусно». Арсений вообще за прошедшие месяцы хорошо изучил Антона — каждый вечер вместе, все больше разговоров, больше чужих привычек, ставших собственными. Это довольно забавно, когда Катя отмечает, что теперь при смехе Арсений вдруг начал складываться пополам, смахивать челку резким движением головы. Это точно не все, но слишком заметное, чтобы игнорировать. Как и сложно не заметить, что движения Антона стали намного более плавными, брови поднимаются чаще, а интонации… их с Антоном голоса стали путать. Но. Самое главное, что, кажется, Антон к Арсению… привык. Раньше все касания были сильно неуверенными, редкими, и тот отдергивал руку, как только замечал, что делает. Внимания этому уделять смысла не было: психолог явно помогал лучше. Арсений лишь ничего не требовал и шел лишь в тех границах, что Антон сам открывал и для него, и для себя. Сейчас Антон с легкостью на Арсении повисает, когда смеется; когда они смотрят фильмы — почти уверенно придвигается ближе; когда передает что-то, явно намеренно и как-то по-хулигански пытается зацепить пальцы своими. Антон сильно меняется — слухи в университете улеглись, и ему явно легче. Арсений мягко перебирает чужие кудри, перескакивая с мысли на мысль в голове и упираясь в то, какие красивые у Антона глаза. Антон в целом один из самых красивых людей. Участвуй тот в КВН все еще — Арсений готов бы был бегать за тем с листом и ручкой, чтобы получить автограф. Будь Антон музыкантом — Арсений без малейших сомнений стал бы его группис. Просто… Арсений так сильно влюблен в Антона, и именно поэтому он остается рядом, хотя мог бы давно быть в других счастливых отношениях. Поэтому вместо того, чтобы наклониться и поцеловать, он просто отпускает кудряшки и улыбается. — Если честно, то я вообще ничего не хочу сегодня готовить. Хочешь, могу тебе чебупиццу разогреть? — Арсений посмеивается. — Да, клево. Я тогда чай заварю. — Антон стопорится на секунду. — Арс, у меня сегодня сосед к родителям уехал. Может, у меня посидим? Антон хмурится, сжимает челюсти, переживает. Каждый раз, когда они выходят с кухни, чтобы посидеть в одном из блоков, тот жутко нервничает. Только сегодня все совсем необычно — уйти из их привычного места предложил не Арсений. Не Арсений решился чуть сдвинуть границы, а сам Антон. Поэтому получается лишь как можно скорее кивнуть, чтобы не напугать, не смутить, не дать передумать. — Да, конечно. Посмотрим что-нибудь? — Ага, — Антон, кажется, все еще в своих мыслях, и Арсений не лезет. Он ставит чебупиццу в микроволновку, представляя, как она будет вонять на всю комнату, но это не имеет значения. В блоке Антона Арсений не был с того самого разговора, когда они решили хотя бы попытаться просто быть рядом. И это немного… странно. Три месяца назад Антон стоял на коленях, а сегодня они просто будут смотреть кино. И они смотрят: выбирают какой-то бред, который бы в одного Арсений смотреть никогда бы не стал, но с Антоном и это пойдет. Да и по сути фильм здесь не главное — главное, как Антон елозит по кровати, пододвигаясь все ближе и ближе. Замирает. Резко выдыхает. Берет за руку. Арсений не знает, надо ли что-то говорить, стоит ли сделать вид, что все как обычно? Может, и нужно, может, и стоит, но это просто невозможно, и взгляд мечется к Антону быстрее, чем Арсений может себя остановить. Наверняка в его глазах удивление, смешанное с какими-то восхищением — он невольно сжимает чужую руку сильнее. — Бля, пиздец, Арсений. Я ж реально тебе нравлюсь — ты так смотришь на меня. — Антон качает головой и всматривается в лицо. — Такой ты… Арсений. Антон улыбается и, набрав воздуха в грудь, расцепляет их руки. Он тянется к Арсению, чтоб положить свою огромную ладонь на щеку и провести ей до шеи. Антон сейчас кажется таким уверенным, спокойным, но Арсений видит, как напряжены мышцы, чувствует, как чуть подрагивает рука, почти слышит, как часто бьется чужое сердце. Он сам пододвигается чуть ближе, чтобы Антону было удобнее, полностью доверяется — он готов почти на что угодно, лишь бы между ними сейчас не было страха, неловкости. Чтобы все просто было хорошо. — Да, нравишься, — Арсений шепчет и закрывает глаза, пока Антон нежно ведет большим пальцем по прикрытому веку. — Мне психолог говорит, что любить тебя совершенно нормально. Я ей верю, знаешь. — Антон тяжело вздыхает и убирает руку. — Но я все равно пиздец ссыкую: сам уже не знаю, почему. Вот, бля, смотрю на тебя, постоянно думаю о том, какой ты красивый, как поцеловать тебя хочу, и просто тупо не могу. Арсений жмурит глаза и хмурит брови, потому что в его голове прямо сейчас они действительно целуются, действительно полноценно обнимаются без условностей из нескольких секунд. Они просто вместе, и он сам может говорить Антону о том, как сильно его любит, о том, что тот тоже красивый до ужаса. — Если так хочешь, то можешь меня поцеловать, — голос хрипит, а он все еще не может открыть глаза. — Не, Арс, не могу. Пока только так. — Антон снова переплетает их пальцы. — Давай фильм дальше смотреть. *** Антон целует его еще спустя месяц. Это жаркий-жаркий май, который совсем уже не похож на сентябрь. Антон тоже не похож на сентябрь, даже на май не похож. Антон — обжигающий июль и его губы абсолютно такие же. Арсений забывает все, что выучил за три года: слишком много памяти занимают чужие касания. Это не кухня и даже не один из их блоков — Антон ловит Арсения в душевых, когда тот уже почти оделся, и целует без каких-либо предупреждений. Арсений с мокрыми волосами, без футболки, и капли воды пачкают розовую толстовку Антона. Все именно так. *** — Пойдешь со мной на спектакль к Кате в субботу? — Арсений загадывает в глаза Антону и мягко улыбается. Он лежит у того на груди, переплетясь ногами — хотелось бы, чтобы это было из-за невозможности отлепиться друг от друга, но дело в односпальной общажной кровати, на которой по-другому лежать не получится. Хотя это неважно, потому что все равно хорошо. — Если ты хочешь, то, конечно, пойду. — Антон ласково целует в макушку, чуть приподнимаясь. — Все, что ты захочешь. Арсений знает, что Антон сделает для него, все, что он захочет — любое желание, любую прихоть тот рассматривает как что-то самое важное на свете. Иногда внутри просыпается ощущение, что Арсений с легкостью может попросить снять им двоим наконец-то квартиру, чтобы не ютиться вдвоем в общаге, пока один из соседей уезжает на выходные — Антон сделает. Хотя просить вообще не хочется: кажется, им обоим нравится оставаться тут, в месте, где все началось и где шло так долго, негладко, но целых девять месяцев — пока что просто оставить эти комнаты и эту кухню кажется слишком сложным. На носу сессия, а за окнами легкий июнь, который обещает прекрасное лето: они с Антоном думают съездить куда-нибудь отдохнуть, куда-нибудь, где не слишком жарко и не надо ничего делать. Арсений с удовольствием представляет, как они просто будут лениво гулять, возвращаться в номер или квартиру, смотреть фильмы, обниматься, целоваться. У Антона больше нет никаких проблем с поцелуями — он тянется к Арсению постоянно. Иногда просто чтобы чмокнуть, иногда чтобы бессмысленно-долго прижаться, иногда чтобы поцелуй перетек в жаркий и распаляющий, после которого губы искусаны. После таких поцелуев Антон все еще иногда немного озадаченно отстраняется, будто не ждал такого от самого себя. Арсений не обманывается: Антону все еще сложно, Антон его действительно любит, но перемыкает иногда. В сложные моменты тот звонит психологу, чтобы выйти из комнаты на полчаса, а после вернуться почти успокоившимся и утянуть к себе в объятия. Арсений рад. Антон при долгих поцелуях всегда старается незаметно отодвинуть бедра, чтобы Арсений не заметил привставший член, и Арсений по этому поводу ничего не говорит, не настаивает. Конечно, заняться сексом уже очень хочется, но не настолько, чтобы жертвовать спокойствием Антона. — Не надо идти со мной, если не хочешь сам — это тупо. — Арсений хмурится, и Антон разглаживает складку между бровей большим пальцем. — Я хочу сходить, все норм. А чо за спектакль? Арсений фыркает, потому что Антон невозможный дурак — ну как можно хотеть сходить непонятно на что? Хотя все спектакли, что Катя ставила за четыре года учебы в университете, были высшего класса, так что можно идти без всяких переживаний. — Это авторский. У нее брат учится на режиссера и отдал свой сценарий ей, так что я сам не до конца понимаю, что это за спектакль. Арсений виделся с Катей на прошлой неделе — три часа в кафе, чтобы выспросить, как у кого дела. И все стабильно: у Кати спектакль, а у Арсения Антон. Собственно, теперь Кате даже не приходится выспрашивать, что там у них и как — скорее ей бы сил набраться, чтобы это слушать. Арсений слишком безоговорочно счастлив, чтобы молчать дольше положенного. Он не рассказывает о том, что творилось девять месяцев, но рассказывает, как Антон всегда ругается на кудри, как сложно того утром поднять на пары, как тот нахваливает еду, приготовленную Арсением — заткнуться невозможно. Катя посмеивается только и говорит, что Арсений по Антону сохнет, и за три года это скрыть ни разу не получилось. Арсений больше этого не скрывает, поэтому сейчас лениво подтягивается еще ближе, чтобы положить ладонь Антону на щеку, чтобы наклониться и легонько чмокнуть. Тот в ответ открывает рот и ведет руками по спине, чуть цепляя домашнюю футболку и укладывая ладонь на голую кожу. Это немного удивительно, но виду подавать нельзя, поэтому Арсений лишь пользуется чужим настроением и углубляет поцелуй — ему до одурения хочется, чтобы этот момент не заканчивался, чтобы быть так же близко к Антону всегда. Только когда он на пробу, с большой опаской касается губами шеи, то Антон отстраняется. — Арс… слушай. Может, мы бы могли? — Арсений в этих словах путается и не понимает, чего Антон хочет мочь. — Типа, если ты не против, то я хочу… ну, тебя. В жопу я, наверное, пока еще не готов, но подрочить друг другу? Или еще как-нибудь? — У Арсения сбивается дыхание от этих слов. — Ты серьезно? — Ну, да. Просто мне пиздец как хочется — я ж тебя люблю и чай не импотент, но я чото ссал, а сейчас подумал, что я так ссыковать могу и до старости. — пожимает плечами. Арсений думает, что да, что «подходящего» времени никогда не будет, а уважать чужие границы он тоже может до старости. Значит, если Антон предложил сейчас, то это и есть тот самый идеальный момент — идеальный для них двоих. Поэтому Арсений больше не задает никаких вопросов, ничего не говорит, а только целует, сам пробираясь к Антону под футболку. В голове проносится миллион разных вариантов того, что они сейчас могли бы сделать, не беря в расчет жопы. Хочется уложить Антона на спину, заставить держать руки ровно и отсосать, но если тот готов только на дрочку, то лучше уточнить. — Я могу тебе отсосать? А ты мне подрочишь? — Арсений спрашивает ненавязчиво — с такой интонацией обычно говорят какие-то очень сложные намеки, а он бьет в лоб. — Блять, да, пожалуйста. Антон заламывает брови и так отчаянно цепляется, что Арсений четко понимает: не только тот готов пойти на что угодно ради чужого удовольствия. Он аккуратно отцепляет чужие пальцы от футболки, чтобы тут же переплести со своими. Свободной рукой он аккуратно ощупывает тело, понимая, что ничего в жизни у него лучше не было. Ни один парень, с которым Арсений встречался во время учебы в школе или в универе, не был настолько хорош, настолько красив, настолько искренен, как Антон. Потому что то, как тот откидывает голову назад, чтобы подставить под поцелуи шею, ощущается, как самая лучшая вещь на свете. Это распаляет, и Арсений без стеснения тянет чужую футболку наверх лишь для того, чтобы увидеть мягкий живот, чуть выпирающие ребра, темные соски. То, как неровно сидят шорты из-за оттягивающего их стояка — господи, Антон его настолько хочет, что ему хватает лишь таких недолгих прикосновений, чтобы полностью возбудиться. — Бля, да не пялься ты, — Антон недовольно бурчит и пытается расплести пальцы, чтобы прикрыться, но Арсений не дает. Хотя он и не пялится больше — придвигается обратно, чтобы поцеловать в одну из почти незаметных родинок, лизнуть кожу, отдающую гелем для душа кожу. Арсений утыкается носом и понимает: аромат слишком яркий, слишком свежий для того, чтобы остаться таким с утра. Это значит, что когда Антон звал поваляться к себе, то уже думал об этом, готовился, это далеко не спонтанное решение. Это пиздец — Арсения так с этого факта уносит, что он не раздумывая кусает под ребрами, а свободной рукой нагло и собственнически сжимает чужой член через шорты. Антон выдыхает хрипло и что-то бормочет, но Арсению настолько не до этого, что аж страшно становится. Все. Он знает, что наконец-то получил Антона целиком, со всеми шутками, со всеми страхами, со всеми неуверенностями — тот его, но без привкуса ненависти к себе. И ради этого стоило пройти все эти три курса нервотрепки. — Арс, Арс, бля… — Антон сжимает руку крепче. На самом деле, ладонь в чужом крепком захвате уже давно вспотела, а пользоваться только одной рукой крайне неудобно, но вообще наплевать, потому что любые мелкие вовсе и не проблемы даже сейчас не достойны и малейшего упоминания. Арсений снова лезет целоваться, и Антон отвечает так отчаянно, будто от него могут сбежать, и приходится убрать руку с члена, чтобы легко огладить чужой бок, успокаивая. Арсений никуда уходить не собирается. И самому невтерпеж, поэтому, как только Антон успокаивается и начинает целовать размереннее, Арсений устраивается удобнее, чтоб сквозь шорты потереться своим членом о чужой. От самого факта уже можно позорно кончить, но Арсений держится — переходит поцелуями на шею и держится. Им в субботу идти на спектакль вместе, на дворе июнь, и водолазок никто носить не станет, но на это так похуй, когда Арсений, абсолютно наплевав на все, просто оставляет отметину на чужой шее. Да собственно, после осенних слухов хуже уже точно не станет. Антон на кровати вытягивается как мартовский кот, толкается бедрами вверх, и это уже действительно опасно близко к тому, чтобы кончить в трусы. Приходится прерваться, чтобы стянуть с себя футболку, а за ней сразу и шорты с трусами, не оставляя никаких вариантов для отступлений. — Бля-а, — Антон распахивает глаза и смотрит на голое тело перед собой, облизываясь каждые пять секунд. — Сука, ты самый красивый чувак на свете. — То есть тебе можно пялиться, а мне нет? — Арсений усмехается, но от чужого взгляда не скрывается — зачем? — А можно уже?.. — Антон вопрос игнорирует и неловко тянется рукой к члену Арсения, но неуверенно останавливается, дожидаясь кивка. — Охуеть. Антон своей огромной ладонью обхватывает член, двигает будто на пробу и внимательно следит за тем, как оголяется головка — Арсению стоит огромных усилий, чтобы не кончить от этого прямо сейчас. Господи, Антон реально выглядит восхищенным. А после тот неожиданно кидает взгляд вверх, разглядывая глаза с поволокой, поджатые губы и испарину на лбу, и… ухмыляется. Антон явно понимает, что делает, а Арсений понимает, что попал, потому что чужое выражение лица становится хищным, а рука начинает двигаться быстрее. Антон выворачивает запястье и надавливает большим пальцем на головку, пока Арсений может думать только о том, что тот так дрочит самому себе, что вот так же трет уздечку, двигает рукой с таким же нажимом, и глаза закатываются — когда-нибудь хочется увидеть это вживую. Когда рука начинает двигаться слишком быстро, то Арсений насильно ее убирает, сжимая за запястье — если он сейчас кончит, то будет лежать в эйфории еще часов пять и ни до какого отсоса они не дойдут. Антон все так же противно ухмыляется, довольный собой: понимает, придурок такой, что именно делает и как на Арсения влияет. — Шорты снимай и ложись, иначе сосать не буду. Антон быстро кивает и стягивает с себя остатки одежды, подтверждая чужие мысли о том, что готовился. Ну, либо на постоянной основе трусов не носит… сильным мужчинам и все такое. Арсений похлопывает по чужим бедрам, заставляя раздвинуть ноги настолько широко, насколько позволяет общажная кровать, и устраивается между ними. Он игриво ведет пальцем от головки до основания, растягивая ниточку смазки, чувствуя, как дергается член. Он не дает Антону собраться с мыслями и сразу берет в рот, с удовольствием слыша чужой резкий вдох и привычно-краткое «бля». Арсений не считает себя гуру секса, коучером по отсосам или что-то в этом роде, но сосать ему всегда нравилось, а это главный залог успеха, поэтому он в своих движениях уверен, хотя и не старается взять больше нужного, концентрируя внимание на головке. Обводит языком, надавливает на уздечку, обхватывает мокрыми губами, не позволяя Антону толкнуться дальше. Отсасывать тому — это лучше, чем секс, потому что то, какую острую реакцию можно получить, всего лишь позволив мазнуть членом по щеке, возглавляет список любых наслаждений. И Арсений будет гореть в аду за то, насколько неспешный, ленивый темп он сейчас держит, одновременно проводя короткими ногтями по чужим бокам. Антон вздрагивает, стонет гортанно, и Арсений все же ускоряется, кладя руку на член и себе. Движения рваные, не выдерживают никакого ритма, но и без этого всего хорошо — тут лишь бы уже быстрее кончить, а вот если будет второй заход, то можно и подольше, повдумчивее. — Я ща спущу, — Антон выпаливает это, и Арсений отстраняется со смешком. Он додрачивает им обоим, упиваясь тем, что трахаются они на кровати Антона, а значит, проблема испачканного постельного белья — не его забота. Хотя кого он обманывает — все равно вместе будут менять. *** Антон на спектакль Кати идет, гордо взяв Арсения за руку и наплевав на все. Антон светит засосом на шее, как самым главным достижением в жизни. Арсений хочет ударить себя по лбу. *** Все знают, что Шастун спустя четыре года отношений расстался с Кузнецовой. Все знают, что Шастун спустя четыре года отношений бросил Кузнецову. Все знают, что Шастун спустя четыре года отношений бросил Кузнецову ради Арсения. Не то чтобы Арсения это сильно волнует.