Связанные тьмой

Отчаяние растекается где-то внутри. Расползается по венам порченной кровью, заставляя двигаться быстрей. «Ей хуже». Одна строчка, впивающаяся колом в самое сердце, одна мысль, стучащая в висках: бьющая, разбивающая, раскалывающая. Скрюченные трупы пауков все еще вызывают омерзение, но Себастьян не обращает на них внимания. Добраться до главного зала — вот его цель. Начать ритуал как можно скорее. Больше нет времени слушать, как опасна темная магия, рассуждать, правильно ли он поступает. Если это колдовство может спасти Анну, ему все равно, какую цену придется заплатить. Затопленные сладковатым дымом коридоры петляют, однако, Себастьян без труда находит нужный путь, следуя по дорогам из скелетов и черепов. Он почти добегает до зала с алтарем, как слышит позади себя шаги. Разворачиваясь, вскидывает палочку, но тут же опускает, видя, кто идет за ним. Люмос ярко освещает часть прохода и половину лица, отчетливо выделяя вечно покусанные губы. По этим губам Себастьян узнал бы её всюду: яркое пятно, глядя на которое рот тотчас заполняется слюной от кислоты и горечи — будто смотришь на только что разрезанный гранат. — Оминис был готов остановить тебя любым способом, — говорит она с невозмутимым спокойствием — тем самым, что запомнился еще после первого боя в Хогсмиде. — Я отправила его назад в Фелдкрофт. — Ты здесь за тем же? — он снова наставляет палочку — не важно, кто перед ним, за возможность помочь сестре он готов биться до последнего. — Разве я когда-нибудь пыталась тебе помешать? — вскидывает она бровь, и Себастьян вынужден согласиться: она ни разу не упрекнула его в использовании непростительных или даже в откровенной наглости. — Пришла помочь. Он почти благодарно выдыхает, сражаться с обладательницей древней магии — заведомо гиблое дело. А ведь Амадея с её силой и осторожностью была, возможно, единственным человеком, способным на помощь. Без пререканий и нотаций. Нужно было позвать её с собой, но она все чаще решала собственные проблемы, возвращаясь с новыми шрамами, а искать её после письма из Фелдкрофта у Себастьяна просто не было времени. Уже вместе они входят в главный зал, минуют арки, чьи замысловатые узоры будто затягивают в потусторонний мир. В этот раз некогда любоваться мрачным великолепием, нужно еще разобраться с книгой. Реликвия должна вобрать в себя три жертвы, и Себастьян не понимает до конца, как именно это произойдет. Передавая Амадее ритуальные свечи, он позволяет себе ненадолго отвлечься, посмотреть, как она сосредоточенно их расставляет, по привычке кусая губы, отбрасывает темную прядь в свете дрожащего пламени. На самом деле он рад, что она здесь. С ней будет спокойнее. Немногие видели Амадею в настоящем бою, что всегда удивляло Себастьяна — обладай он такой мощью, не стеснялся бы использовать. Однако она свое волшебство — столь ощутимое, что иногда с трудом удавалось подавить приступы зависти, — чаще прятала, а применяла только в исключительных случаях. Хотел бы и он получить такую же силу. Подминать под себя врагов, растворять их в пыль, никогда не преклоняться ни перед кем. Интерес к более действенному колдовству в некотором роде свел их, и с каждым шагом по этому пути, с каждым непростительным, которому он её обучил, эта связь росла. Амадея и сама напоминала запретную магию — соблазнительную тьму, скрывающую в себе опасные секреты. Возможно, он увлекся бы ею, если бы на собственной шкуре не испытал, как переменчивы юношеские желания, в то время, как дружить с той, кто видит следы древнего волшебства, оказалось куда выгоднее. И он старался изо всех сил, искренне интересовался её проблемами — будто бы она ими собиралась с кем-то делиться, — помогал с освоением заклинаний, и, конечно же, требовал свою плату, ведь никто не умел так по-особенному влиять на людей. Её убеждение помогло с Оминисом в Скриптории, иначе они бы не нашли книгу Слизерина. Амадея поднимает взгляд, и на спине начинает покалывать, словно от скорпионьего жала. Неприятное воспоминание от Круцио, примененного больше полугода назад, почему-то не хочет исчезать. Себастьян предложил тогда выбор из вежливости, но и подумать не мог, что она найдет столь хитрое место для его пытки: посередине позвоночника, между лопаток — просто так рукой не дотянуться, не успокоить. Он поводит плечами и снова погружается в описание ритуала. Расставить три чаши с зачарованными кристаллами, пустить по желобу свою кровь, поместить пирамиду в нее. Закончив, начинает читать заклинание, связывающее с артефактом. С грохотом осыпаются стены-печати, и несколько мертвецов встают из могил. Затем еще. Себастьян берет пирамиду в руки и направляет инфери в сторону алтаря. Мертвецы — покорные куклы, следующие за его движениями, — обращаются в прах, втягиваются внутрь артефакта, заставляя энергию пульсировать, просачиваться сквозь пальцы. Внезапное могущество — настоящее, а не описанное в каких-то книгах, — пьянит, полнится в нем, но этого мало, он хочет еще, проходит вдоль саркофагов, распечатывая их по очереди, неотрывно смотрит, как растет вереница слуг позади. Вот она сила — бери, черпай. И он хватает каждого инфери, до которого может дотянуться, впервые чувствуя себя почти властелином. — Себастьян, — пытается предупредить Амадея, и он тут же понимает, почему: в проходе катакомб стоит его дядя — наверняка позвала обеспокоенная Анна, ведь она презирает темные искусства похлеще Оминиса. — Глупый мальчишка, — Соломон выхватывает реликвию одним движением и так же легко ломает её, с отвращением бросая под ноги. Сила артефакта, что впиталась, но еще не успела выплеснуться, захлестывает с головой, кипит внутри, превращаясь в ярость, отчего Себастьян шипит и едва не давится ей, но тут же замирает: инферналы, бывшие послушными марионетками, вдруг оборачиваются против них, тянут костлявые пальцы отовсюду, щелкают сгнившими зубами. Амадея оказывается рядом, встает спиной к нему — много раз они это делали в Крипте и в реальных боях. Она будет копить невидимое волшебство, чтобы уничтожить цель одним ударом, вот только врагов слишком много, и среди них бывший мракоборец с огромным опытом за плечами. — Посмотри, что ты наделал, — Соломон накладывает щиты и посылает в сторону инфери стену пламени. — Я жизнь посвятил, чтобы бороться с такими… как ты. Идиотами, не ведающими, что творят своей темной магией. Гнев жжет горло, заставляя скалиться, и Себастьян расчищает себе путь. Плевать на мертвяков, с помощью огня они легко избавятся от них, сейчас важнее добраться до самого Соломона, ведь это он лишил Анну того, что могло помочь, никогда не верил, что её можно излечить, ничего не делал для этого. Себастьян бросает несколько сбивающих заклятий, а затем обезоруживающее. Бесполезно. Не пробить, не причинить боль. Да и мало одной боли, мало, чтобы он просто истекал кровью… тот кто наблюдал, как Анна беззвучно угасает, тот, кто отнял у его сестры шанс на спасение, не должен вообще существовать. Глухие крики Амадеи Себастьян не слышит, не хочет слышать. В этот раз Протего не спасет от возмездия Соломона Сэллоу. Больше его ничего не спасет. — Авада Кедавра! Прочный щит, созданный из костей едва поверженных инфери, раскрывается прямо перед зеленой вспышкой. Расцветает паутиной, закрывая Соломона, отбрасывает непростительное. Амадея действует быстро, удерживает сотворенную защиту, а затем лишает равновесия, изменяя пол своей магией. — Займись лучше инферналами, — приказывает она, парализуя его дядю, так же сбитого с ног. Некогда злиться еще и на нее, силы будто иссякли, и остатков едва хватает, чтобы отбиться от мертвецов, благо, их не так много. Прахом осыпается недавняя власть: тлеет, выжженная Конфринго, рассеивается пеплом. Пока Амадея связывает Соломона, отправляя левитацией подальше от оживших останков, пока сжигает начисто все вокруг, Себастьян бессильно подходит к тому, что осталось от реликвии. Осколки едва распробованного могущества и единственный способ помочь сестре — теперь это просто бесполезные куски. Время, растраченное впустую. Он видел сегодня Анну лишь мельком, в таком состоянии… ей не протянуть долго. От этого осознания, впившегося в горло, дышать становится почти невозможно, ширящаяся пустота заполняет легкие, обхватывает ужасом, скребется изнутри, выступая холодным потом. И дрожь — предательская, почти постыдная — касается сначала пальцев, перекидывается на плечи, а затем и вовсе бежит безрассудной чумой по всему телу. — Все будет в порядке, — среди потерявшего очертания склепа Амадея встает напротив, заставляя смотреть на себя, слушать её голос. — Ничего не будет в порядке, — Себастьян срывается на хрип. — Она умрет, понимаешь? Анна… умрет, — он готов выть от этой вгрызающейся, вырывающей куски мяса безысходности, чей ненасытный голод куда более настоящий, чем пьянящая сила минутами ранее. — И во всем виноват… «Я». Как бы он ни пытался найти кругом ответственных за беды, мерзкий голос внутри всегда возвращал к истинному виновнику. Ведь это он не защитил сестру от гоблинов и проклятия, он не смог убедить дядю в том, что её можно вылечить. Даже не смог удержать реликвию в руках. — Себастьян, я могу… — Амадея запинается, подходит чуть ближе, — могу излечить её, — наконец выдыхает она с таким усилием, словно только что взвалила целое небо на плечи. Всего раз он просил хотя бы попытаться помочь древней магией, и она ответила отказом. Таким, что у него никогда не возникало желания даже заговорить об этом вновь. Как будто это было невозможно, недопустимо. И теперь она… предлагает это сама? Себастьян знает, что у её помощи всегда есть цена, в этом они схожи, но сейчас он готов отдать даже собственную душу, если это излечит Анну. — Это непросто. Но я сделаю все возможное. Бессилие, подавленная злоба, едва проскользнувшая надежда — чувства, смешанные друг в друге — льются через край, расплескиваются кругом, затапливают, не удерживаемые больше ничем. И он обнимает её. Потому что рядом больше никого нет. Потому что должен ухватиться хоть за что-то, пока мир окончательно не рухнул. Потому что… именно она не дала ему только что рухнуть. В первую секунду Амадея готова отпрянуть, даже оттолкнуть, но Себастьян не отпускает её. Он почти потерял все, и ему нужно хотя бы это объятие. Поделиться с кем-то не успевшей затихнуть саднящей болью. Растворить свою дрожь в чужом теле. Чуть помедлив, она обнимает его в ответ, проводит ладонью по метке от Круцио. Впервые дотрагивается руками. Сколько раз они сидели почти вплотную в библиотеке, стояли плечом к плечу во время тренировок и боев. Но ладонью — той самой, которой она не стесняясь трогает Оминиса, когда просит о чем-то, той, что так беззаботно кладет на Поппи или Амита — именно его не касалась ни разу. Мысли обо всем, кроме нее, вдруг испаряются, словно она уже решила его проблемы, излечила Анну, и волноваться не о чем. Под пальцами разливается её энергия, мощнее чем от реликвии — живая, осязаемая — сдави чуть крепче, и она поддастся, жгучая сила, перед которой инстинктивно хочется пасть, но еще больше подчинить себе, овладеть, властвовать. Он прижимает Амадею, пытаясь вобрать в себя этот спасительный огонь, нестерпимо тянется к ней, к её губам, к обольстительной гранатовой терпкости. Горьковатые и обжигающие, словно к кисло-сладкому фрукту подмешали красного перца — в неясном порыве он сминает их, опаляется жидким пламенем, но пьет снова и не может напиться. Острое желание — его и не его одновременно — всплеск, усиленный до темноты в глазах, вырывается наружу, будто кто-то мастерски дергает за тончайшие нити внутри, а он не способен противиться. Стоит ей отвернуться, и воздух кончается, следует за ней, как и руки, но Себастьян вовремя останавливает себя, одергивает, пока не поздно. Неясная тень смущения — то, чего он никак не ожидал увидеть, — проскальзывает по её лицу, но тотчас исчезает, будто и не было. Будто вообще ничего не было, и облизывая внезапно пересохшие губы с каплей оставшейся на них горечи, он и сам готов поверить в это. Она поспешно отходит в сторону Соломона и колдует на нем чары Забвения, оставляя Себастьяна в полной растерянности. Несколько долгих мгновений он стоит, лишенный всякой ясности, пока эмоции внутри снова смешиваются, путаются между собой. — Почему ты не позволила мне убить его? — спрашивает он, понимая, что давно потерял нить происходящего. — Словно знала, что я хочу это сделать. — Ты слишком предсказуем. Сначала делаешь, потом думаешь, — её слова обидно бьют по самолюбию, а взгляд, брошенный из-за плеча, пригвождает к полу, — Вот и подумай, что с тобой станет, если убьешь Соломона. И что станет с Анной. Бесчисленное количество раз Себастьяна отчитывали, но никогда еще таким тоном — ледяным ядом, прожигающим насквозь. Каждой каплей до полного осознания. Ослепленный яростью из-за отнятой власти, одурманенный темной силой, он и впрямь хотел лишить жизни своего дядю. Но смогла бы Анна простить его, заверши он начатое? Ведь реликвию к тому моменту было уже не вернуть. — Авада убивает безболезненно и очень быстро, — Амадея снова подходит к нему и заглядывает прямо в глаза, — но ты не знаешь, что наибольший вред она наносит самому заклинателю, глубоко калеча его изнутри. «Будто ты знаешь», — едва не бросает в ответ Себастьян, но осекается, глотает невысказанные слова, читая в её взгляде намного больше, чем хотелось бы. Манящая бездна, в которую он чуть не шагнул сегодня, неожиданно ясно смотрит на него из-под темных ресниц. — Нам нужно вернуться в Фелдкрофт. Предупредить Анну и Оминиса, чтобы Соломон ничего не заподозрил, — она поднимает тело его дяди в воздух, собираясь уходить. — Ты ведь все еще хочешь излечить сестру? Пока не стало слишком поздно.