***
Середина августа пахнет особенно сладко: прогретой на солнце травой, полевыми цветами и душистым медом. После унылости городского камня Амадея рада вновь оказаться в Фелдкрофте, вдыхать запахи лета и черничных оладий, проникающих сквозь окно в комнате Себастьяна. В этот раз она все же ночует в обычной постели, да и после вчерашнего лечения дойти она смогла только до нее. Приступы боли порой посещали Анну, но порчи стало куда меньше. Во время каникул Себастьян писал каждую неделю — отчитывался о здоровье сестры почти с научным подходом, четко и по делу, и только в конце позволял себе несколько строк о личном. Об успехах в зельеварении и трансфигурации, которые Амадея попросила подтянуть, об Оминисе, гостившем у них целый месяц. Спрашивал о ней самой, и хотелось верить, что не из простой вежливости. Утро уже давно переваливает в полдень, и Амадея поспешно встает с чужой постели, больно ударяясь ногой о медный котелок. Комната Себастьяна — теперь нечто среднее между библиотекой и научной лабораторией — и без оборудования была слишком маленькой, будто он не слышал про магию расширения. Учебники для шестого курса, приобретенные заранее, испещрены записями и закладками, а на единственном столе грудятся склянки, порошки и перегонный куб. Где-то здесь же проеденный каплями кислоты лежит рунический словарь — то, что требовалось изучить более детально. Себастьян еще не знает, зачем, но поскольку это часть платы, не сопротивляется. На самом деле ему нравится постигать новое и запутанное, потому-то он представляет такую ценность для Амадеи — то, чем они будут заниматься весь следующий год, нельзя доверить какому-нибудь ученому вроде Фига. Наскоро переодевшись, она выходит из спальни и тут же сталкивается нос к носу с Анной: двери настолько близко, что едва ли есть место пройти вдвоем. Впрочем, теснота — именно то, за что Амадее так нравится дом Сэллоу. С узкими лестницами, крошечными комнатами, в которых невозможно не задеть, не зацепить хоть что-то — ей то и дело приходится ловить книги, свитки и странного назначения сосуды, расставленные на шатких столиках. Совсем не похоже на её особняк в Лондоне, где хочется выть и разговаривать с безликими стенами, чтобы не сойти с ума. Скрестись в уголке и ударять по начищенным до блеска латам, чтобы создать хоть какой-то звук. Еда там строго по расписанию: противный эльф совершенно не подчиняется приказам, он служит только Элеоноре, которая всегда в разъездах и куда больше увлечена артефактами, нежели наведением порядка в собственном доме. Пропахший тоскливой серостью, стариной и пыльными шторами, без Сайруса он напоминает склеп. В доме Сэллоу, напротив, никогда не заблудишься от одиночества, не вдохнешь прогорклость увядших цветов, не почувствуешь себя ненужной вазой, поставленной на камин полвека назад, и там позабытой. От шершавых стен здесь исходит едва уловимое тепло, а в кухне висят запахи простой еды. Что бы там не думал Себастьян, Соломон заботится о них. Как умеет. Грубо и неуклюже, где-то строго, совсем как её отец. — Амадея, — Анна радостно утягивает её в свою комнату, — разве Себастьян не говорил, что мы сегодня идем на ярмарку? Ты ведь… никогда не была на них? — Нет, — она с трудом представляет, что это вообще такое. — Все магические деревни устраивают её каждый год. В этот раз недалеко от Фелкрофта. Мы забыли предупредить, но это не беда, сейчас быстро подберем тебе что-нибудь подходящее из одежды. — Подходящее? — Амадея оттягивает мантию, будто она недостаточна хороша для чего бы то ни было. — Ты же не хочешь пойти в этом? — Анна смотрит непонимающе. — Сегодня нужен наряд поярче этого скучного балахона. Иди сюда. Она распахивает платяной шкаф — у Сэллоу не так много вещей, и большая часть сдержанных пастельных тонов. Сама Анна почти готова к выходу, на ней простое, но нарядное платье, темно-каштановые волосы распущены, и часть из них собрана впереди в тоненькие косы с небольшими украшениями. — Выбираете, в чем пойти? — Себастьян появляется в дверях, а затем втискивается между Амадеей и шкафом, заметно сокращая пространство. — Могу помочь. — Доверься ему, — шепчет Анна на ухо. — В этом он разбирается. Близнецы переговариваются между собой о расцветках и фасонах, крутят Амадею, примеряя к плечу то одно, то другое, окружают своей бесшабашной энергией и веселым смехом. Оказавшись втянутой в их семейную игру, Амадея поначалу смущается, но внезапно перестает чувствовать себя лишней. Да, вероятно, это связано с той услугой, которую она им оказывает, ведь с прошлого лечения эти двое сильно изменились. Вернувшиеся к Анне силы вновь окрасили кожу румянцем, заострившиеся черты уже не выглядят болезненными, а темные глаза притягивают все внимание к её по-настоящему красивому лицу. В отличие от измученной болью тени, что врезалась в память после первого визита, она оказывается обаятельной и полной жизни девушкой, с задорным нравом и легкими движениями. Изменился и Себастьян. Без постоянно втянутой шеи он выше Амадеи на полголовы, расправленные плечи заметно шире, чем ей всегда представлялось. Взгляд полон озорных искр, таких же как у сестры, а улыбка, спрятанная в уголках губ, все чаще с них соскальзывает. — Вот, это должно подойти, — Себастьян выбирает окончательно и не стесняясь тут же взмахивает палочкой, переодевая Амадею, ставит рядом с собой напротив зеркала. Высокий корсет с пышной юбкой глубокого красно-терракотового оттенка, цвета земли, спокойного, но жизнеутверждающего. Кремовая блузка отливает жемчужными бликами, контрастирует с низом наряда. Подобранные им цвета смотрятся гармонично, особенно, рядом с его костюмом — светло-коричневой тройкой, неожиданно хорошо сидящей на нем. Обеспокоенный поиском лекарства для Анны, в Хогвартсе он всегда выглядел растрепанным, с развязанным галстуком и расстегнутыми верхними пуговицами рубашки, словно задыхался в школьной форме. А сейчас он такой… собранный. Спокойный внутри. — Нет, так не пойдет, — констатирует Себастьян, недовольный увиденным. Берет несколько лент у Анны, отработанным движением зажимает в зубах, чтобы не мешали, и подвязывает каждый рукав, заставляя ниспадать изящными воланами, а затем принимается за прическу Амадеи. Не с помощью волшебства, что удивляет, он делает это руками, пропускает пряди сквозь пальцы, ловко вьет их между собой, вплетая украшения в виде колосьев и ягод: золотой ячмень и темный боярышник. А когда заканчивает... она впервые готова улыбнуться своему отражению.***
Они добираются почти к закату. Амадея предполагает, что деревенская ярмарка — это что-то небольшое и почти уютное, как у маглов, но почти теряется, оказавшись внутри. Тонет в ярких красках, глохнет от звуков и едва не задыхается от количества чужих ощущений. Палатки с товарами поражают формами: миниатюрные дворцы и странные деревья, есть даже в виде головы демимаски, галантно снимающей шляпу перед входящими. Как таинственные шкатулки, полные чудес, — в них представлено все, что могли создать волшебники: зелья, святящиеся фрукты, лампы, меняющие настроение, и даже недовольные жмыры на цепочках, щурящиеся от огня. Часть из этого наверняка будет продаваться в «Зонко» или «Сладком королевстве», часть осядет в чьих-то коллекциях, вроде той, что содержит её мать. Всюду шипит, взрывается, хлопает. Сотнями желаний движется толпа, переплетается разноцветными нитями, и Амадея хватается за своих спутников, чтобы не раствориться в потоке. Понемногу привыкая к вспышкам и фейерверкам, закрываясь от эмоций окружающих, она теперь может смотреть по сторонам, пожирая глазами увиденное. Каждая вещь кажется новой, интересной, каждой она хочет коснуться, но останавливаться Амадея не решается. И все же не выдерживает, когда прямо перед ними из ниоткуда появляется маг с подушкой словно утыканной иголками. — Что это? — при ближайшем рассмотрении подушка оказывается воздушным облаком с десятками воткнутых конфет на палочках — некоторые как туман, другие похожи на розоватую пену. — Это леденцы со вкусом неба, — Себастьян протягивает ей искрящуюся молниями сладость и улыбается. — Вот, например, «Грозовые тучи», приятно пощипывает изнутри. Язык и впрямь щекочут маленькие разряды, а после обдает прохладным ливнем. По ощущениям намного лучше той дряни со вкусом всего. Конфета еще не успевает кончиться, как Анна встречает подруг из Хогвартса и умоляет Себастьяна отпустить её ненадолго с ними. — Чем хочешь заняться? — спрашивает он, глядя вслед сестре, пока Амадея осматривает очередное диво в ларьке. Она снова теряется, растекается вниманием по всему, до чего может дотянуться взгляд. Себастьян понимающе кивает и проводит по самым интересным, как ему кажется, местам. Они долго ходят между палатками, вдыхают запахи невероятных мест в лавке у парфюмера, чешут за ухом непонятную тварь и резко отдергивают руки, видя тройной ряд её зубов. Потом подходят к загадочному торговцу в маске, где Себастьян покупает две небольшие бутылочки, по объему четверть пинты, не больше. Непрозрачные — не определить, что внутри. — Ты даже не представляешь, что это за редкость, — хитро улыбается он и небольшими глоточками выпивает свою. — Попробуй. Только сначала подержи немного на языке. Приятный вкус обволакивает горло — слишком насыщенный, чтобы оценить с первого раза, слишком богатый, чтобы определить, из чего этот напиток сделан. Терпкость, смешанная с легкими ароматами фруктов и дерева. Но стоит только проглотить, как внутри все начинает полыхать огнем, усиливая букет в несколько раз. Где-то над головой распускаются искрящиеся всполохи, брызжут золотом и рубинами, и на миг Амадея не может понять, часть ли это общего представления или эффект выпитого. — Особый рецепт огневиски. В Хогсмиде такого не встретишь, — уточняет Себастьян и тянет куда-то в сторону. — Хочешь потанцевать? Настоящие шотландские пляски, а не ту скукоту, которую танцуют в приличных домах. — Я не умею, — признается Амадея. — А я научу тебя, пойдем. На широкой деревянной площадке достаточно народу. Все они двигаются так синхронно, ловко меняются партнерами, и даже не спотыкаются. С виду просто, однако, такие вещи кажутся Амадее самыми сложными. Улыбаться, танцевать, вести беседы — Сайрус умел превращать эти мудреные для нее понятия в непринужденные уроки, но в чужом платье, рядом с чужим братом она чувствует себя более скованно. И все же пытается: повторяет незамысловатые движения, касается незнакомцев и незнакомок, кружится вместе с ними. И не может не заметить взгляд Себастьяна — медово-тягучий, следующий за ней, где бы она ни оказалась. Он вдруг ловит её за руку, пока музыка сменяется на более медленную, берет ладонь в свою. Расцветает одной из тех беззаботных улыбок, что она никогда не видела в Хогвартсе, но почти не сходящих с его губ этим вечером. Находиться с ним лицом к лицу трудно, Амадея и раньше избегала этого, но лишь сегодня поняла, почему. Он похож на Сайруса. Незначительными с виду деталями: веснушками на щеках, упрямым подбородком, желанием что-то дать. От этого открытия горечь заполняет рот, а ответная улыбка Себастьяну выходит столь вымученной, будто он больно наступил ей на ногу. — Постарайся немного расслабиться, — говорит он, явно приняв все на свой счет, — отдайся мелодии, это ведь так просто. Сложнее, чем ему кажется, но может, проще, чем видится ей самой? Позволить телу следовать за его руками, не думать ни о чем, кроме этого момента. Раствориться. — Видишь, все не так плохо. Струящееся сквозь пальцы тепло, которому невозможно противиться, обхватывает её, пока Себастьян скользит по корсету. Лижет изнутри пламенем, заставляет растекаться мир, опаляет дыханием. Ей быстро становится жарко: от танцев, от напитка, ударившего в голову, от горячих рук Сэллоу на её талии. Он так близко, как не был никто до него, и самое страшное, что она готова подпустить его еще ближе. Желания Себастьяна просты, но в том его сила, они настолько захлестывающие, что трудно не потонуть. Они бьются под её ладонью учащенным пульсом, лихорадкой бегут по венам — неудержимые, не ведающие о самом понятии преград. В этот раз он тянется сам — не как в катакомбах, где она притянула его случайно, почти неосознанно — подается вперед, одуряюще пахнет виски: пряным древесным ароматом с нотками огня и дыма. Едва не касается губами, жаждет… Не её, разумеется. Энергию, что течет внутри, ведь для Себастьяна нет ничего привлекательней силы. Амадея могла бы успокоить его одним прикосновением, повернуть этот порыв в противоположную сторону, но не станет. В то, что происходит только между ними, её волшебство не должно вмешиваться. Никогда больше. Что бы он сказал, узнав о таком проявлении древней магии? Что бы сделал, зная, что просто касаясь его ладонью, она может усиливать или ослаблять его собственные эмоции? Без подавления воли, без непростительных. Но спрашивать она не станет, его влечение быстро пройдет, а дальнейшая работа куда важнее мимолетных чувств. В этот раз она не позволит ему этого, как и себе. И вместо того, чтобы утихомирить его желания магией, она вытесняет свои. Набирает побольше холода в легкие, осторожно выскальзывает из его рук. — Нам нужно поговорить. Подальше отсюда. — Прямо сейчас? — разочарованно выдыхает он, отходя всего на шаг, но понимая серьезность, все же уводит подальше от толпы. Ведет к самому краю раскинувшейся ярмарки, где огни некоторых палаток уже потухли или вовсе не были зажжены. Здесь намного тише, чем в сердце праздника, вдалеке от факелов это место полнится дрожащими тенями. — Мы должны обсудить твой долг, — Амадея опирается спиной на высокие ящики, сейчас этот разговор — единственная возможность перевести его желание в совсем другое русло. Она достает заранее взятый с собой пузырек из гоблинского серебра: после восстания у нее таких полно. Внутри извивается темная субстанция, проклятье, вытащенное еще вчера. — Что это? — То, чем мы будем заниматься ближайший год. Твоя основная часть платы. Доверять Амадее особо некому, министерство знает достаточно, но не сделает ничего, если придет настоящая опасность. Против древней магии они бессильны. Исидора не могла представить масштабы своих ошибок, как не могла и Амадея, пока не оказалась перед огромным хранилищем, полным карминовой вязкости с темными частицами. Все, кто был с ней в той битве, хотели снова запечатать его, похоронить под Хогвартсом, будто и не было. Но смерть Ранрока — еще не конец. До тех пор, пока на свете существует эта вывернутая наизнанку материя, найдутся и те, кто захочет её использовать. Пока цело хранилище, сама Амадея как единственный ключ всегда будет под угрозой. — Это древняя магия, сплетенная с людской болью, — поясняет она и протягивает склянку. — Нам с тобой предстоит её изучить. Один сгусток способен проклясть человека, превратить тело в невероятные формы, зарядить механическую машину и даже… оживить её. Без единого заклинания, достаточно только мысли. Себастьян смотрит как зачарованный, переливает черно-красную пыль в пузырьке. Он не знает её возможности, но очень хочет узнать. Вот почему он так нужен ей. Со своей фанатичной целеустремленностью, почти одержимостью. С желанием заглянуть за запретную завесу. Столь отчаянный, чтобы использовать темную магию в качестве эксперимента. Но тот, кого она сможет остановить в любой момент. Ведь управлять Себастьяном намного проще, чем кем бы то ни было, нити его желаний четкие, только и ждут чтобы за них потянули. И она сделает это ничуть не колеблясь, если однажды он перейдет черту в отношении этой силы. — Неужели… древняя магия на всё это способна? — спрашивает он чуть слышно — опасное колдовство ожидаемо поглотило все его внимание, заняло его мысли, как некоторое время назад занимала сама Амадея. — Ты даже не представляешь, на что еще она способна.