С миру по нитке

— Эй, Бенатти! — Брайан старается, чтобы голос его звучал грубее, — притормози! — Чего тебе, Харди? — в оливковых глазах Бенатти ожидание подвоха. Ещё бы, Брайан — один из тех, чьё внимание не сулит ничего хорошего. — Мне совет нужен. Через месяц прослушивание, и от него многое зависит. — А я причем? — Бенатти подозрительно щурится. — Ну вы, итальяшки, типа, смыслите в музыке. И ты ж в оркестре. Брайан прячет руки в кармане толстовки, чтобы было не видно, что он сейчас опять сдерёт заусеницу на большом пальце в кровь. — Положим, итальянец я лишь на четверть и был там раз пять от силы. А в оркестре я играю на треугольнике. Это отнюдь не первая скрипка. — Да плевать. Короче, помоги выбрать композицию. У меня есть кой-какие задумки. По лицу видно, что Бенатти колеблется. Но этот шанс упускать нельзя, и Брайан достаёт из рукава козырь: — Тебе же нравятся Скорпионз? У меня есть альбом с автографом Рудольфа Шенкера. Могу подарить. — Да ладно? — в глазах-крыжовниках загорается интерес. — Правда? — Ты помогаешь мне выбрать композицию, а я дарю тебе альбом. Всё по-честному. — Идёт! — Бенатти послушно следует за Брайаном. Крючок закинут, наживка сработала. Зачем кому-то знать, сколько часов пришлось отпахать летом за лотком с мороженым и играя на вечерах в доме престарелых, чтобы выкупить этот чёртов альбом у Алистера Макгрегора! И вот они сидят в комнате Брайана на колючем паласе. Солнце, игнорируя легкие занавески, по-хозяйски зарылось в светло-каштановые кудри и согревает тоненькую спину. Бенатти так и не снял свой понтовый изумрудный бомбер, который выгодно оттеняет его кошачьи глаза. В комнате царит творческий беспорядок — ноты, диски и главная ценность — футляр, в котором хранится саксофон. — Может Хамшикойнама? — Бенатти перебирает ноты, его тонкие пальцы чуть подрагивают на пожелтевших страницах. — Хорошая мысль, — подхватывает Брайан. Он-то уже знает, что будет играть сто раз отрепетированную Сюиту Камерона Крима, более того, в жюри друг его учителя, который точно замолвит словечко, и если Брайан не налажает, а он не налажает, то у него все шансы победить и получить стипендию. Но Филиппо эта информация ни к чему. Пусть бы он так и сидел в луче солнечного света, будто выхваченный прожектором, и разглядывал обложки пластинок, чтобы Брайан мог беззастенчиво пялиться на тонко вычерченный профиль и колечко волос, скрывающее изящный завиток ушной раковины. Чтобы мог вдыхать этот едва уловимый аромат кардамона, которым почему-то пахнет курчавая макушка, и ловить взмахи непропорционально длинных ресниц, ими могла бы гордиться любая девчонка. Потому что где же ему, заводиле и отъявленному шалопаю, найти столько смелости и куража, чтобы сказать этому тоненькому смазливому итальяшке, пусть даже и на четверть, что он прекрасней всех, не только людей, но и всех существ на земле. Что ради него Брайан готов перевернуть целый мир, стать знаменитым музыкантом или бросить всё к чёрту, лишь бы иметь возможность вот так сидеть рядом на полу, чуть касаясь локтями, и болтать о джазе или о пустяках, есть пиццу или, может быть, даже целоваться. — Так ты сыграешь? — спрашивает Филиппо. — Если ты хочешь, — небрежно бросает Брайан, понимая, что сейчас готов выполнить всё, что угодно.