любить тебя, обжигая руки. убивать за тебя, ломая ноги.

— «Попали», – единственное, что судорожно крутилось у него в голове на данный момент.       Он, словно затравленный зверь, из под ресниц оглядел ублюдков в погонах. Их было не менее, чем с десяток. Юноша метнул свой взгляд на товарищей, которые уже дрожали от изнеможения. У младшего сержанта Володи были пулевые ранения в области предплечья, из которых фонтаном лилась багровая кровь. Он так сильно побледнел, что, кажется, надежды на выживание у него не оставалось вовсе. Да и другие солдаты выглядели совсем плохо : мало того, что практически у каждого были какие-то увечья, так ещё и попав в плен к самим шишкам в чёрной форме, у них совсем опустились руки. Кто знает, как их будут пытать?       Фашисты всегда отличались особой жестокостью. Они не жалели никого. Они стреляли в детей, потому что эти безвинные – не их поганый народ. Зверюги подводили плачущих женщин и испуганных ребятишек к реке, велели им раздеться, а в руках их всё крепче сжимался пулемёт. Никакого сожаления и уж тем более сочувствия за свои поступки на их ублюдских лицах не наблюдалось. Напротив – широкий, волчий оскал до ушей, заставляющий в панике закрыть очи маленькими ручками, чтобы перед быстрой кончиной не видеть эту картину. Сначала убивали детей : их разорванные ночные рубашки бросали в костёр, а в их спины устремляли обжигающее своим холодом и страшием дуло. Пока убитые горем матери кричали и умоляли пощадить, исхудавшие тельца тряпичной куклой безвольно падали в воду. Река вскоре становилась кровавой и дурно пахнущей. Кого-то уносило течением, а кого-то затягивало вниз, под водицу : там эти дети и оставались, пока в их лёгких не кончался воздух, и они не всплывали вновь наверх. Рыдающих женщин ждала та же участь, только перед этим их честь была осквернена : на них толпами набрасывались эти фашистские твари, а дальше следовали унижения и грязные фразы на их неведомом для русского народа языке.       Что же говорить о мужчинах, к которым сожаления не было вовсе? Среди солдатов были люди разных возрастов : и зрелые мужчины, повидавшие жизнь, и совсем ещё юные мальчишки, у которых была вся жизнь впереди. Их не готовили к этому кошмару. Ещё только недавно они прижимались к подолу родимой матери, которая так нежно их обнимала, а сейчас с автоматами в руках они стреляли в людей. Проще было погибнуть, нежели наблюдать за тем, как уже породнившихся товарищей, словно скотин, остреливают беспощадные немцы. И всё это продолжалось до того, пока человек просто не сходил с ума от горя. Но даже это не являлось окончательной точкой для конца ужаса народа. Кто бы знал, что сегодня в семь вечера они "целым" отрядом попадут в когти этим зверям?       В комнате, в которую их привели, было просторно. В самой её середине стоял дубовый стол, а вокруг него множество таких же крепких стульев, на которых, вальяжно закинув ногу на ногу, уместились нелюди. Их было много. И это пугало.       Отряд, состоящий из двадцати шести человек, теперь заполняли лишь девять. Многих немощных убили, даже не удосуживших довести до лагеря. За лесом их отстреливали прямо на глазах у измученных товарищей, для которые усопшие являлись не просто друзьями, а для кого-то ещё и братьями. Но солдаты молчали. Им не давали права на голос. У них вообще не было ни на что прав.       Эти девять несчастливчиков стояли на коленях, опустив свои непокрытые головы вниз. Их заставили так унизительно склонить свои буйные пылы, чтобы потешиться над их беспомощностью. Кто-то более младший тихо плакал где-то сзади, кто-то молился Богу Господу, сжимая маленький крестик на груди, а кто-то еле дышал. И только старший лейтенант исподлобья изучал врагов, мысленно придумывая хоть какой-то план для побега. Но даже за бесстрастным взглядом в душе его метались молнии : он понимал, что у них слишком мало шансов сбежать. Генералов и офицеров куча, да и остальные немецкие ефрейторы были глаз да глаз над их немногочисленным отрядом. Он осознавал, что, если он сейчас же что-то не придумает, то головы здесь сложат все. А эти немецкие ублюдки ещё и умудрялись громко хохотать, что-то шутя между собой. Черти.       Внезапно какой-то офицер вскочил с насиженного места и, словно важный чиновник, сложив руки за спиной, приказывающе что-то крикнул, пристально глядя на русских солдатов. — Mir ist langweilig, – басисто произнёс он, переводя глаза на ефрейтора, стоящего около входа в комнату, — Sag ihnen, sie sollen uns aufheitern       Тот лишь кивнул и повернулся к своим врагам, напялив на себя горделивую ухмылку. — Танцеват', – внезапно выпалил он, хоть и на ломаном русском, но всё же. Услышав родную речь, парни внезапно подняли свои головы, недоумённо уставившись на солдата.       Увидев то, как русские вдруг встрепенулись, тот офицер громко засмеялся и захлопал в ладоши. Его веселье подхватили и другие.       Правая рука лейтенанта, Лёня, подполз к старшине отряда поближе и припал к нему телом, чтобы кое-что сказать. — Егор, что.. что они хотят от нас? Что значит «танцевать», они от нас концерта хотят? — Похоже. Их нужно развеселить.       Встретившись с испуганными взглядами солдатов за спиной, юноша понял, что нужно выполнять условие немцев, или же их попросту пристрелят. Он видел состояние своих приятелей, видел, как они едва держатся. Володя, кажется, уже и не дышал вовсе. Его правое бедро тоже было простреленным, а из раны сочилась кровь. Увечье он даже не успел перевязать, да ему даже и возможности, честно говоря, не предоставили. Парень осознавал, что вся надежда сейчас только на самого себя. Если не он, то кто? Вся ответственность лежала на его мужских плечах, и он не мог сейчас просто так сдаться. Если с виду он казался смелым и стойким, словно бы его совсем не страшили все эти офицеры перед ним в погонах, то изнутри он горел кровавым пламенем. Ему было до ужаса страшно. Нет, не за себя, а за свой отряд, за своих товарищей и за их жизни, которые ничего не значили для фашистов. Его душа ревела и отчаянно металась, но русский дух не давал ему понурить голову и дать умереть не только себе, но и другим. На самом деле он не являлся старшиной отряда, но на данный момент только у него было высшее звание среди солдат. Днём ранее главой был капитан, а сейчас всё было в руках старшего лейтенанта. Он не был к этому готов, но по крайней мере показывал себя как истинный лидер, как матёрый полководец или даже генерал. Подводить товарищей было нельзя.       Он медленно, на негнущихся ногах, поднялся с колен и поравнялся лицом к лицу с немецким ефрейтором. Парни сзади него тихо зашептались, глядя на своего главу как на безумца, но зато отважного. — Ох, лейтенант, что же ты творишь!.. — Надеюсь, он знает, что делать. — Сумасшедший! Пропадёт ведь!        Лёня попытался остановить своего друга, но Егор даже не дал к себе прикоснуться, смахнув с себя чужую руку. Его запястья были связаны тугим узлом, а руки уже давно закоченели. Он кивнул на них, как бы сказав, чтобы его развязали. Ефрейтор обернулся на офицеров, растерянно на них глядя. Мужчина в идеально проглаженной чёрной форме одобрительно кивнул, и немец стал развязывать чужие руки, всё ещё с подозрением глядя на пленного. Как только его руки стали свободны, Егор внезапно тряхнул ими прямо перед лицом солдата, отчего тот взвизгнул и наставил на парня автомат. Старший лейтенант самодовольно улыбнулся и стал потирать окоченевшие руки, удовлетворённый тем, что сумел испугать своего врага одним лишь махом запястья. Сзади ефрейтора раздался смех немцев, что глумились над своим же подчинённым, а точнее над тем, какой он трус. — Otto, Junge, hast du Angst?       Лицо солдата стало красным от злости. Он опустил пулемёт вниз, всё ещё презрительно глядя на оппонента. А тот только улыбался.       Первое хорошее впечатление русский уже произвёл. Это хорошо. Сейчас главное расположить к себе фашистов, а дальше уже всё пойдёт своим ходом.       Почувствовав, как запястья уже отпустило от долгой хватки, парень тряхнул ногами, понимая, что сейчас придётся вертеться, как пожелают господины, чтобы жить. Немец вопросительно указал на оставшихся сидеть солдатов, на что Егор отрицательно покачал головой, мол, я сам, они тут не причём.       В его спину уткнулось холодное дуло, что подтолкнуло его вперёд, прямиком к столу, за которым сидели звери клыкастые. Лейтенант расправил свои плечи и бесстрастно прошёлся вперёд, попутно изучая каждое лицо немецкого отродья. Он глядел бесстрашно и дерзко, что тоже не осталось без внимания офицеров : они оценивающе оглядели парня и о чём-то перешептались, расплывшись в довольных ухмылках. Немцев было много : от генералов в возрасте, до молоденьких унтер-офицеров, что уже смотрели на всё так, словно хозяины этого мира. Взгляд зацепился за более-менее юного корнета, сидящего аккурат в середине от других своих приспешников. Он сидел по-хозяйски, положив обе руки на подлокотники стульчика; даже его форма отличалась от остальных : она была более опрятной и чистой, будто бы самой новой и нетронутой, но звёзды там были. Чистым золотом они блеснули в свете от лампочки, висящей над столом. Его широкие плечи и белоснежный воротник дарил ему ещё больший шарм. На столе возле него лежал коричневый бархатный футлярчик для очков. Кудрявые каштановые волосы были коротки, но среди других его причёска выглядела намного краше и дороже. Не каждый был готов похвастаться такой ухоженной шевелюрой.

И вдруг они встретились глазами.

      Пока другие глядели на Егора свысока, как на пушечное мясо, во взгляде синих очей всё ещё читалась человечность. Они были чуть добрее, чем у остальных. А ещё офицеришка совсем не улыбался, в отличии от других. Напротив, глядел на парня изучающе и даже как-то печально. Эти глаза дарили солдату уверенность и веру в себя и в план. Да чего же они были глубоки...       Тяжело вздохнув, лейтенант смело улыбнулся и вздёрнул свой подбородок. — Танцевать просите? Получите же, господа! – Егор знал, что его не поймут. Он сказал это своим товарищам, как сигнал : пока он будет плясать, у остальных будет время сбежать.       Внезапно он одним прыжком оказался на поверхности стола, заставив рюмки от водки звякнуть и подпрыгнуть. Офицеры сперва недоумевающе переглянулись, но затем тут же поняли суть. Солдат будет танцевать на столе. — Lied, Kameraden! – воскликнул один из старых генералов, сняв, а затем вновь надев свою фуражку.       Они пару секунд думали, какую же песню им запеть. — Wie ist dein Name, Kind? — Egor, – немцев приятно удивило то, что паренёк их понял. Просто его уже не первый раз спрашивали на счёт имени другие фашисты, а потому солдатик был уже с опытом.       И вдруг офицеры в один голос затянули какую-то песенку, что казалась лейтенанту смутно знакомой. Их певчие голоса слились в один лад : кто-то брал мелодию выше, а кто-то пел лишь басом. Юноша немного затерялся сначала среди всего этого щума, ведь это прозвучало очень громко, даже пугающе. Не сказать бы, чтобы его пугала немецкая речь, но было как-то не по себе. Заметив растерянность солдата, синеглазый офицер стал громко хлопать в ладоши, давая Егору понять ритм, по которому ему нужно танцевать. Кинув на него благодарный взгляд, парень, не думая, стал двигаться.       Его движения были сперва какими-то резкими и не очень уверенными, но вскоре он стал вести себя гораздо раскованнее. Вскоре его взмахи руками стали плавными, и развороты гибких запястий приводили зрителей в восторг. Он не думал, как танцевать. Его шустрые ноги плясали сами. Невысоко подпрыгнув, Егор каблуком своего сапога ударил по столу, раззадорив немцев ещё больше. Место для танца было не так много, но парень вёл себя уверенно и ничуть не сомневался в том, что привлёк достаточное внимание на себя, чтобы товарищи потихоньку начали сворачиваться и уходить. Махнув рукой в их сторону, в знак того, чтобы они бежали, юноша совсем потерял свою скованность и стал даже как-то наслаждаться своим же танцем, но в то же время он не смел терять бдительность и холодный разум.       Рюмки вновь и вновь наполнялись, а затем вмиг опустошались. Его русский пляс не оставил никого равнодушным. Даже тот офицер улыбнулся, видя, как раскрылся солдат. Постукивая каблуками, Егор всё больше ускорял свой темп танца. Ноги его несли по периметру стола, изображая всё новые движения. — Wolf, du kannst deine Augen nicht von diesem Teufel lassen! – прошептал ему другой корнет, расплывшись в многозначительной улыбке, — Gib es zu, hat es dir gefallen?       На этот вопрос ответил едва заметный румянец на щеках, заставивший “приятеля„ засмеяться. Да, Егор ему очевидно понравился. Вольф ловил каждое движение лейтенанта, смотрел на него так внимательно, как будто пытался запомнить его во всех деталях. Его гибкое молодое тело, хоть и скрытое под рваной формой, заставляло смотреть на него абсолютно всех. Егор одним движением отбросил от себя верхний камуфляж, оставшись в одной лишь белой рубашке и штанах. Немцы одобрительно ахнули и захлопали в ладоши ещё громче, чем раньше. Парень нарочито сильнее качал своими бёдрами, даже расстегнул несколько пуговиц своей рубашки, оголяя свою нетронутую никем лебединую, длинную шею. Его чёрные волосы развевались при каждом движении. — Wieder tanzen! – доносилось со всех сторон, заставляя бедного юношу плясать ещё быстрее. Его простреленное бедро ныло, и даже сам парень не знал, почему он всё ещё может танцевать.       Водка лилась через края рюмок. Каждый раз немцы всё больше пьянели. Но не только алкоголь был этому виной.       Каждый стук каблука следовал ещё более громкими возгласами от зрителей. Старший лейтенант чувствовал на себе как просто заинтересованные, так и сальные взгляды, владельцы которых явно думают о нём нечисто. Конечно, кого бы с ума не свёл этот русский солдат? Его жаркий и страстный пыл ощущал каждый, оттого и дурманился.       Эти недобрые взгляды заметил и сам Вольф. Он переодически отвлекался от превосходного пляса и проклинал по-немецки каждого, кто смел «не так» посмотреть на Егора. Даже некоторые генералы слишком пристально смотрели на танцора, и офицер не побоялся бы накинуться на кого-то из них с кулаками, если бы они дотронулись даже до его ног. — John, beherrsche dich... — он успокаивал себя как мог, но что-то в его сердце было неспокойно : он и сам не знал, почему так волнуется за своего ненавистного врага, почему каждый раз, когда на этого русского юношу глядит кто-то другой, внутри всё сжимается от ярости.       Солдаты, ещё сумевшие стоять на своих двух, подхватили тех, кто едва мог дышать. Лёня, как младший лейтенант, подгонял остальных, намереваясь выйти только после своих товарищей. Он на миг встретился с зелёными глазами своего друга, моляще на него глядя, ведь он не хотел оставаться без командира, а по совместительству своего приятеля. Но тот только незаметно махнул ему рукой, мол, идите без меня, сам разберусь. Лёня до последнего не хотел бросать товарища, но ему ничего не оставалось, как вывести выживших к лесу, чтобы укрыться. Он молился, лишь бы Егора не тронули, лишь бы он выжил. Младший лейтенант попросту не простил бы себе того, если бы не смог сберечь своего столь близкого человека. Последний раз взглянув на друга, он наконец-то выскочил из помещения.       Спиртное настолько сильно одурманило немцев, что никто из них не заметил, что пленные сбежали. А Егор тоже не лыком шит : несмотря на жгучую боль в ноге, он продолжил танцевать, сжимая зубы. Он всё так же дерзко и бесстрашно улыбался, очаровывая даже самых старых и суровых генералов. Молоденькие офицеры, в особенности Джон, буквально сходили с ума от этого храброго солдата. Всё в нём им нравилось : и изгибы тела, и миловидное личико, и его русский сумасшедший пыл, и, конечно, его дерзость. Далеко не все смогли бы так бесстрастно плясать перед своими заклятыми врагами. Казалось, паренёк совсем не устал и готов так танцевать ещё несколько часов напролёт.       Но смотрел Егор только на одного. На Джона. Только он был достоин глядеть в эти выразительные и убийственные зелёные очи. Каждый раз, когда черноволосый искуситель подходил к середине стола непозволительно близко, Вольфа охватывало какое-то очень сильное чувство : душа начинала гореть пламенем, а руки, такие сильные и грубые, становились дрожащими. Кончики ушей багровели, а нога дёргалась под столом из стороны в сторону. Возникало желание прикоснуться до этого неизведанного, причудливого юноши. Уж слишком он к себе манил. Егор был словно не с этой планеты : казалось, сам ангел спустился с небес и сейчас исполняет раскрепощённый танец дьявола. Отчасти, это было и так.

Он был гордым львом среди шакалов.

— Renn weg! Die Soldaten sind entkommen! – только песня подходила к концу, как ефрейтор, внезапно протрезвев, завопил во всё горло, что пленных нет.       Немцы тут же повскакивали со своих мест, метнувшись ко входу в комнату. Поняв, что большего подходящего момента не будет, Егор спрыгнул со стола, но вдруг оступился и упал прямо к чьим-то ногам. — Чёрт меня побери!       Он боязливо поднял свою голову. Да, это тот кудрявый офицеришка. Солдат был уже готов, что его ждёт неминуемая смерть, такая унизительная, как его стремительно подхватили за руки и поставили на ноги, оттащив к открытому окну. Лейтенант вновь растерялся и тупо уставился на Джона, который, кажется, сругнулся по-немецки.       Пока сзади кричали разгневанные генералы, эти двое стояли и просто смотрели на друг друга. Вдруг Егор почувствовал, как его руку сжали крепко, но не без нежности. Он поднял свои глаза на Вольфа, печально на него смотря. Впервые Джон сумел дотронуться до русского солдата, до своего врага, который почему-то казался на данный момент ближе, чем все его немецкие приятели. Парни приблизились друг к другу до невозможности, так неправильно и непозволительно. Они соприкоснулись носами, а по телу пробежал ток. Оба чувствовали горячее дыхание смерти на коже, но не смели сейчас уходить так, не желали прерывать это безумное мгновение. Офицер наконец прикоснулся своими губами к Егоровым устам, обхватив его лицо руками. Языки сплелись в обжигающую спираль, заставляя задыхаться от пламени внутри. Это было сумасшедше, но столь великолепно, что они всё больше прижимались друг к другу. Они трогали друг друга, где желали, они целовались так, как никто, они любили друг друга неоправданно, но отчаянно, искренне.       Внезапно Джон оттолкнул от себя Егора, придя в рассудок. Прыгать было невысоко, буквально полтора метра. Он подстраховал лейтенанта, чтобы тот не упал. Они в последний раз взглянули друг на друга. Сердце сгорало от необратимой и жгучей печали. Русский солдат улыбнулся в последний раз, махнув рукой немецкому офицеру, прежде чем скрыться в осенней темноте. — Wo ist Egor? – внезапно остальные вспомнили ещё и о танцоре, но его уже и след простыл.       Вольф до конца провожал взглядом молодого лейтенанта, не переставая улыбаться.

Дай мне в последний раз заглянуть в твои глаза, мой милый, прошу.

      Это не последняя их встреча. И они оба это знают. Они ещё встретятся. Они обязательно встретятся...