Познавая любовь, я познаю ненависть

Этой ночью Эймонд не сразу смог ее найти — Алисса неожиданно изменила своим привычкам, выбрав для морального упадка новое место — так что ему пришлось заглянуть не в один злополучный кабак, ища дорогую сестру. А, может, в этом и не было никакой неожиданности — она же знала, что он, рано или поздно, пойдет ее искать — и пряталась, желая продлить мгновения порочного удовольствия. «Хотя бы не публичный дом», — мрачно подумал Эймонд, замечая наконец в полумраке одного из кабаков ее светлые волосы, точно яркое пятно на темном полотне. Алисса никогда не утруждала себя скрытностью — любила демонстрировать, что она, вторая дочь короля, прожигала свою жалкую жизнь в не менее жалких местах. Эймонда это раздражало так же сильно, как и ее безразличие к их долгу и обязательствам. Иногда ему хотелось ударить ее, вбить в пустую голову все то, что она так рьяно и со смехом отвергала, но он сдерживался — не пристало наследному принцу терять голову. Эймонд не стал подходить к Алиссе и уговаривать ее уйти, не стал и приказывать — знал, что она только отмахнется от его слов и отвернется, предпочтя искать смысл своего существования на дне чаши с вином — он просто взял ее за локоть и молча потащил наружу, не обращая внимания на вялые попытки вырваться из его стальной хватки. На улице стало легче. После запахов из кабака свежий воздух показался подарком Семерых, и Эймонд, глубоко вздохнув, отпустил Алиссу. Она неловко пошатнулась, но удержалась на ногах, подняла голову и взглянула на него, растянув губы в пьяной улыбке. — Эймонд, — произнесла его имя Алисса, точно самое страшное оскорбление, — какая встреча! Подол ее некогда голубого платья потемнел от грязи и болтался лохмотьями, один из рукавов разорвался, обнажая бледную кожу запястья, спутанные волосы свисали с головы неопрятными прядями, но даже так Алисса не вызывала в Эймонде брезгливого отвращения, как бы сильно он этого не желал. — Идем домой, — буркнул он, подходя к ней. Стоит только позволить втянуть себя в разговор — и потратишь время. Эймонд набросил на ее плечи темный плащ, отмахиваясь от чувства дежавю, и натянул капюшон на голову, пряча под ним светлые волосы — им и так хватало слухов о второй Сейре Таргариен, тратящей деньги в борделях и ночующей в кабаках. — А ты скучал по мне, — улыбнулась Алисса, пока Эймонд крепко прижал ее к себе, лишая возможности вырваться, — муж мой? Эймонд не дернулся, услышав обращение — привык, как привык и к ядовитым словам с налетом обреченности, их вынужденной связи, построенной на долге и обязательствах, чувству презрения по отношению к ней, проклюнувшемуся в его груди и удобренному ее поведением и его бесплотными неясными надеждами. Он мог сказать Алиссе в ответ так много, столько вспомнить, пройтись по их общим болевым точкам, но Эймонд только стиснул ее локоть сильнее, зная, что на бледной почти прозрачной коже наверняка останется синяк — Алисса даже не взбрыкнулась, принимая от него этот дар — и произнес: — Так же сильно, как моя жена скучала по мне. Алисса хмыкнула, но промолчала. Пока они шли, она все время спотыкалась и тяжело дышала, волочась за ним — алкоголь, должно быть, мешал ей быстро передвигать ноги. Ну и пусть, Эймонд не собирался ее жалеть, не собирался и сбавлять шаг — сама виновата. Внутри него разрастался гнев, точно грязная копоть дыма стелилась по телу и проникала в кровь. Эймонд из последних сил сдерживал его, зная, что Алисса на все его высказанные обиды рассмеялась бы и трезвой, что тут говорить про нее пьяную? Она и так его никогда бы не послушала — Алисса не слушала никого. Иногда Эймонд спрашивал себя, почему он каждый раз вытаскивает ее из злачных мест Блошиного конца, почему не оставляет прожигать здесь свое жалкое существование, почему не позволяет окончательно умереть, напоровшись на нож и закончив свою жизнь, гния в одном из переулков? Из-за любви матери к своей первой дочери, из-за репутации их семьи или из-за того, что она всегда оставалась его сестрой? Его женой. В замке Эймонд передал Алиссу слугам, а сам пошел в свои покои. Он знал, что слуги, привыкшие к ночным прогулкам принцессы, приведут ее в порядок и отправят к нему. Они могли бы спать раздельно — часть Эймонда желала этого так сильно — но матушка наказывала, что муж и жена должны вместе делить сон. Что подумали бы люди, узнав, что они не придерживаются своих клятв, что их союз, одобренный богами, превратился в трагикомедию? Матушка предупредила его о помолвке еще до знаменательной поездки в Дрифтмарк. Она пришла в покои Эймонда поздним вечером, присела на краешек кровати и мягко коснулась его руки, сказав, что ему надобно жениться на Алиссе. — Ты должен это сделать во имя семьи и чистоты нашей крови, мой милый, — попыталась объяснить ему матушка, — понимаешь? В тусклом свете свечей ее лицо тогда показалось Эймонду ликом Матери — он судорожно кивнул и поклялся, что сделает все необходимое. В конце концов, долг был превыше всего. Раздался стук в дверь — это служанки привели Алиссу. Волосы ее, потемневшие от влаги, вились у неровно остриженных концов, на коже расцветали красные пятна от горячей воды, а глаза горели лихорадочным блеском. Ночная рубашка обвивала еще влажное тело, выделяя и затвердевшие соски, и широкие бедра, и плавные очертания фигуры — Эймонда против воли бросило в дрожь. Он помнил тот день, когда впервые посмотрел на Алиссу не как на свою сестру с вечно грязными платьями и растрепанными волосами, а как на женщину. Сердце его тогда дрогнуло, и внутри все смешалось: и чувство долга, и жалость к себе, и даже смущение напополам со смирением. Эймонд смотрел на нее так, будто видел впервые — на белоснежном свадебном платье не было видно ни пятнышка грязи, отчего Алисса казалась самим воплощением непорочности, Девой, сошедшей со своего божественного укрытия лишь для того, чтобы подвергнуть его рассудок новым испытаниям. Волосы ее, чистые и расчесанные, были стянуты лентой, неровно обкусанные ногти скрылись под белой тканью перчаток, и даже взгляд, в противовес обычной эмоциональности, оставался равнодушным. Алисса смотрела сквозь него, когда медленно шла под руку с больным отцом, когда произносила бесцветным голосом клятвы, когда принимала поцелуй мягкими пухлыми губами. Только однажды прикрыла глаза — когда Эймонд покрыл ее вислые плечи темным плащом. На свадебном пиру Алисса умудрилась напиться, и ночью, после провожания, поцеловала его первой. Зрачки ее были расширены и почти закрывали собой фиолетовую радужку — Эймонд как завороженный всматривался в них. Он был юн и не знал ничего о хитрой науке соблазнения, но обнаженное тело ее повергло его в пугающий восторг: бедра были широкими и округлыми, кожа приятной на ощупь, а груди пышными и мягкими. — Эймонд, — невнятно протянула его имя Алисса, избавляясь от остатков одежды, — давай исполним наш долг. Она была настолько пьяна, что Эймонд во время поцелуя чувствовал на языке вкус вина, которое она пила весь вечер. Алисса смеялась чему-то своему, пока снимала с него рубашку — ее саму почти полностью раздели во время провожания, когда как Эймонду, привычно серьезному и даже несколько мрачному, только растрепали волосы и сняли дублет. Он читал и тихо расспрашивал о том, как провести эту ночь, сделать ей приятно, но все знания быстро забылись под грудой непривычных ощущений — в Алиссе было предательски узко и также предательски хорошо. Эймонд не думал ни о чем, пока сжимал ее бедра и утыкался лицом в мягкую грудь. И после, когда он сидел, оглушенный оргазмом, она упала на кровать и мгновенно заснула, сворачивая вокруг себя коконом одеяло. Нынешняя Алисса подошла к нему и застыла у кровати. Она успела протрезветь и теперь неловко стояла, не зная, что и сказать — Эймонд видел, как вина заполняла ее подобно вину, наполняющему чашу. — Час поздний, — устало произнес он, не желая устраивать сейчас разборки, — ложись спать. Алисса легла на кровать и, повозившись, быстро заснула. Эймонд подождал, считая в голове до ста, и повернулся в ее сторону. Он не знал, почему вместо того, чтобы наконец забыться крепким сном, рассматривает безмятежное лицо своей жены, но не мог отказать себе в этом странном удовольствии — только сейчас Алисса не хмурилась, не гримасничала и не кривилась. Потом она откроет свои вечно-печальные глаза и отвернется от него, ища смысл жизни в чаше с вином — не сейчас. Эймонд вглядывался в ее лицо, пока не уснул. Утро свое он встретил в септе — Эймонд ежедневно приходил сюда вместе с матушкой. Традиция эта брала свое начало после знаменательных событий на Дрифтмарке и оттого казалась еще более сакральной — Эймонд не знал, смог ли он ранее найти в вере такое необходимое ему успокоение, если бы не потерял глаз и остался прежним Эймондом с робостью и смущением во взгляде. Матушка стояла рядом с ним. Она закрыла глаза, внимая сосредоточенному голосу септона. Эймонд повторил ее действия, стараясь отрешиться от пагубных мыслей и настроиться на нужный лад — он знал, что оставался Таргариеном, грешником по своей сути, но иногда так сильно старался отыскать в себе, во имя матушки, что-то другое, как тогда, на свадьбе с Алиссой, отыскал в ней такую неожиданную чистоту. После проповеди Эймонд привычно прогуливался с матерью по саду. Он ждал ее слов — понимал, что разговор пойдет об Алиссе. Про кого еще так часто могла говорить их добросердечная мать, как не про свое главное разочарование? — Талия сообщила мне, — произнесла матушка, останавливаясь возле кустов с алыми цветами, — что Алисса в замке. Эймонд кивнул. — Я могу привести ее на завтрак, — предложил он, представляя, сколько усилий понадобится для этого. Матушка дотронулась рукам до алых лепестков — мальвоцвет, редкий сорт, по всем правилам должен был здесь зачахнуть, но вопреки всему, цвел и радовал глаз — и глубоко вздохнула. — Не стоит, — произнесла мама, отворачиваясь от красных бутонов, — сегодня я хотела позавтракать с тобой. Ты не против? Эймонд кивнул, скрывая свое удивление. Матушка редко когда упускала возможность побыть вместе со своими детьми. Она любила их всех: и Дейрона, который обожал Старомест и сбегал туда при каждом удобном случае, и Хелейну с ее невнятными предсказаниями и тягой к паукам, и Эймонда, своего первого сына, никогда не разочаровывающего ее, и даже Алиссу — и всегда старалась лишний раз их увидеть. В покоях матушки уже было накрыто на двоих — должно быть, она задумала этот разговор еще до утреннего посещения септы — и Эймонд молча сел на свой стул, сцепляя руки в замок. Мать тихо произнесла молитву, а затем налила в их бокалы вино. Сначала они говорили о пустяках: о предстоящей тренировке с сиром Кристоном, о сегодняшнем собрании Малого Совета, где Эймонд будет присутствовать в качестве слушателя, даже о стремительно ухудшающемся здоровье его отца. И только потом, когда тарелки опустели и матушка мягко коснулась его руки, она сказала: — У меня нехорошее предчувствие, Эймонд. Сейчас спокойно — но это спокойствие продлится недолго. Тучи собираются и сгущаются над нами. — Рейнира… — хмуро заметил Эймонд, разгадав, кого именно она подразумевала под «тучами». — Для Рейниры ты всегда будешь угрозой, — повторила такие знакомые слов матушка. Глаза ее тревожно блеснули, — и боюсь, что скоро она почувствует это особенно остро. Эймонд накрыл руку матери своей. Он был готов к этому с самого детства, когда проводил все время на тренировках с сиром Кристоном, когда вечерами зачитывался книгами и ходил за мейстерами с вопросами на устах. — Я готов, мама, — твердо ответил он. Под солнечным светом, проникающим в комнату, ее волосы отливались красным и напоминали языки пламени, но даже это никак не могло убрать тень печали с лица королевы. — Мне жаль, — тихо произнесла матушка, смотря на него с виной и лаской в карих глазах, — что тебе приходится нести эту ношу. «Что я возложила ее на твои плечи», — повисло в воздухе. Эймонд поджал губы — он привык к своему долгу еще в детстве, когда матушка пришла к нему и рассказала о готовящемся для него будущем. Однажды Эймонд станет королем, и он уже сейчас был готов к этой ноше, к тяжести короны на его голове. — Не стоит так говорить, мама, — спокойно ответил он ей, — я с радостью исполню свой долг. После завтрака Эймонду нужно было бы отправиться в библиотеку — еще было позднее утро, и он мог в тишине почитать книгу по философии или истории. Дед говорил ему, что ум должен быть заточен, точно острый нож, и Эймонд не находил причин не верить его словам. Но были вещи, которые он желал намного сильнее, чем чтение книг — так что Эймонд отправился в детскую. Там уже были служанки, умело управляющиеся с Мейлором. Сердце Эймонда сжалось, когда он увидел улыбку на лице своего единственного сына. Иногда он спрашивал себя мысленно, откуда в его черном сердце столько места для любви? Ему казалось, что однажды оно разорвётся, не выдержав такого количества нежности. — Ваша Милость, — склонились в подобострастном поклоне служанки. — Как дела у моего маленького дракона? — спросил Эймонд, подходя к сыну. Мейлор вытянул руки, и Эймонд подхватил его. От сына пахло молоком — должно быть, недавно позавтракал. — Папа, — произнес Мейлор, дотрагиваясь рукой до его носа. Он умел внятно выговаривать слова, составлять предложения и даже ходить, пусть иногда и падал, но Эймонд уже сейчас знал, что из его сына вырастет талантливый воин, умелый посол и просто самый лучший в мире Таргариен. В покоях показалась Хелейна. Она часто приходила сюда проведать Мейлора, да приводила со служанками собственных детей — у нее были близнецы от Лионеля Хайтауэра, сына Ормунда Хайтауэра, их двоюродного деда. Но сейчас сестра пришла одна. — Мама! — воскликнул Мейлор, заметив ее. Эймонд сдержал вспышку раздражения, крепче прижав сына к себе. Хелейна только слабо улыбнулась, услышав эти слова. Алисса не заходила в детскую, избегала ее, как избегала собственного сына — ей больше нравилось прожигать жизнь в Блошином конце, чем быть матерью. Откуда же Мейлору знать ее? И стоит ли — не постигнет ли его при знакомстве с Алиссой такой же разочарование, которое однажды уже постигло Эймонда? Он был готов ненавидеть Алиссу за ее обидные подначки и оскорбления в детстве, за ее равнодушие к их долгу и сыну, за нежелание меняться, но — именно она подарила ему Мейлора. Первые их дети ушли раньше срока. Матушка тревожилась, а злые языки шептали, что это проклятие богов за кровосмесительные связи Таргариенов. Алисса только равнодушно пожимала плечами — ее больше волновал запрет на вино и ночные прогулки по Блошиному концу, чем нерожденные дети. Может, из-за этого она и приходила к нему «исполнять долг». Глаза Алиссы при этом были всегда печальны и пусты, пока руки проворно расстёгивали застежки его дублета и спускались ниже. Эймонд застывал в эти моменты каменным изваянием, позволял ей все что угодно, плавился и молчал. Мейлор был единственный из их детей, кто смог остаться в ее чреве и родиться — Эймонд помнил, какими тяжелыми были роды. Алисса захлебывалась в криках, пока он нервно расхаживал перед закрытой дверью и молил Семерых сохранить ей жизнь. Мейлор родился маленьким и слабым, почти не лягался и даже не кричал. Мейстеры сначала подумали, что он и вовсе мертв, но Мейлор просто с рождения оказался тихим. После родов мейстеры сказали, что Алисса не сможет больше понести, что чрево ее, оказывается, уже много раз было порчено лунным чаем, что оно более не способно принять в себя семя и сотворить жизнь. Алисса тогда рассмеялась, заметив стыд на лице матери. Конечно, королева слышала о похождениях дочери, но была уверена, что это просто лживые слухи, распускаемые недоброжелателями принцессы. — Скажи это, мама, — протянула Алисса, пока ее глаза горели злым весельем, — скажи, что я грязная шлюха, которая раздвигает ноги перед первым встречным. Интересно, сколько мужчин успело попробовать меня на вкус? Звук пощечины оглушил их всех. Эймонд молчал, пока Алисса прижимала руку к алеющей щеке. Глаза ее наполнились слезами, и она сморгнула их. — Вот так, мама, — произнесла Алисса неожиданно горько, — звучит разочарование. Мейлор агукнул, вырывая Эймонда из капкана невеселых мыслей. Сын тянул руки к Хелейне — Эймонд нехотя передал его сестре. — На улице замечательная погода, — сказала Хелейла, ласково поглаживая Мейлора по спине, — может, прогуляемся? Эймонд согласился, но прежде, чем выйти, служанки все равно переодели ребенка в более теплую одежду — Мейлор часто заболевал, отчего покои мейстеров располагались рядом с его. Но погода на улице и правда была хороша. В этот раз они гуляли по любимому саду Хелейны, где всегда царила успокаивающая тишина. Мейлор пораженно рассматривал бабочек, порхающих с цветка на цветок. Он был так похож на свою мать — она тоже обожала смотреть на красивые вещи. — Линесса и Гарлан могли провести время с нами, — сказал Эймонд, наблюдая за сыном, — Мейлору они нравятся. Хелейна в этот момент перебирала в руках камушки — ее это успокаивало. — Лионель захотел провести с ними время, — объяснила она, не отрываясь от своего занятия. После заключения брака Хелейна удалилась с Лионелем в Старомест, но вернулась спустя два года — королевская семья не выдержала с ней разлуку. Все эти два года матушка потерянно ходила по замку и часто вспоминала о ней с тоской в глазах, Алисса, оказавшаяся без своей единственной подруги, стала больше пить и чаще со всеми ссориться, даже Эймонд чувствовал себя одиноко, когда не мог найти прежнее утешение в неспешных прогулках и философских разговорах с младшей сестрой. Отец, замечая их состояние, мрачнел тоже, и однажды призвал Лионеля Хайтауэра в столицу, посулив в будущем должность в Малом Совете. Так Хелейна вернулась — и жизнь снова заиграла яркими красками. Эймонд повернул голову в сторону колонн и застыл. Алисса. Она замерла в тени, смотря на Мейлора. Взгляд ее был полон смятения — будто она и не осознавала, что это ее сын, ее кровь и плоть, что это она носила его долгие девять месяцев в себе и затем вытолкала наружу, даруя жизнь. Эймонд жадно следил за каждым ее движением. Алисса дернулась и сжала руки в кулаки, уже была готова отступить в тень и исчезнуть, но заметила его взгляд, глубоко вздохнула и вышла из своего укрытия. Одета она была в простое зеленое платье, криво подпоясанное светлым поясом — видимо, собиралась без помощи служанок. Алисса никогда не обременяла себя ни подбором одежды, ни ее чистотой, красотой и аккуратностью. Алисса никогда также не обременяла себя долгом матери. Она не искала встреч с Мейлором, была в детской раз пять после его рождения и даже не спрашивала о сыне — Эймонд удивился, увидев ее здесь. — Рада тебя видеть, сестра, — привычно мягко произнесла Хелейна, тоже заметив ее, — не хочешь камушек? Эймонд в своей руке уже держал один — круглый и маленький. — Нет, — ответила Алисса, приблизившись к ним. Удивительно, Мейлор ее так и не заметил. Интересно, знает ли он вообще, кто она такая? — Матушка заставила тебя прийти сюда? — хмуро спросил Эймонд. Алисса зло сверкнула глазами. — Нет, — резко ответила она, складывая руки на груди. Эймонд заметил, что пуговицы на ее платье застегнуты неправильно, — разве я не могу сама захотеть навестить его? — У него есть имя. — Да, — согласилась Алисса, бросая странный взгляд на сына, — есть. Эймонд вспомнил, как Мейлор получил свое имя. Матушка тогда впервые взяла их сына на руки — он был таким крошечным со своими мутными фиолетовыми глазами и пушком светлых волос на голове. Мама заворковала, качая внука на руках. — У него твой подбородок, Эймонд, — с облегчением в голосе сказала она, рассматривая сморщенное лицо младенца. — Конечно, у него подбородок Эймонда, — оскорбленно произнесла усталая Алисса, уловив в голосе матери опасения, — чей же еще? Он его отец. Глаза ее полнились раздражением напополам со смирением — она успела привыкнуть к тому, что никогда не дотягивала до ожидаемого, что в ней постоянно сомневались, даже сейчас. — Конечно, — кивнула матушка, даже не поворачивая голову в ее сторону. Алисса облокотилась на подушки и тяжело вздохнула. Роды вытянули из нее все силы, и Эймонд обеспокоенно рассматривал ее изможденное лицо. Он слышал крики и тревожные прогнозы мейстеров, но сейчас вроде все было хорошо. — Стоит дать ему имя, — подала голос мама, — может, Эйгон? Алисса дернулась, как от удара. Эймонд знал, что мейстеры пророчили матери, что первым ее ребенком окажется мальчик — она успела даже дать ему имя в честь Эйгона Завоевателя — но на свет появилась громко кричащая девочка, мгновенно ставшая родительским разочарованием. С самого рождения. — Не стоит, матушка, — отказался от ее предложения Эймонд, — Рейнира уже назвала своего сына Эйгоном. Мама поморщилась, вспомнив этот неприятный факт. — Тогда Джейхейрис, в честь прошлого короля? Я помню, как читала ему. Алисса все еще была подобно статуе — она застыла, уставившись невидящим взглядом на свои руки. Эймонд перебирал валирийские имена в голове — стоило назвать их сына по-другому. — Мейлор, — решил он, вспомнив валирийского воителя из книги, прочитанной им не так давно. Сын вдруг агукнул, — слышишь? Он тоже согласен. Мать странно посмотрела на него, очевидно не согласная с выбором, но только молча кивнула. — Он похож на тебя, — голос Хелейны вывел Эймонда из воспоминаний. Алисса фыркнула, услышав это. Ее светлые волосы, которые она, назло матери, постоянно подрезала чуть выше плеч, сверкнули серебром под отблеском солнечных лучей. — Чем? Эймонд задал бы Хелейне тот же вопрос, если не знал уже ответ на него. Мейлор улыбался, как Алисса, даже глаза его были до странного печальными и серьезными, в точности повторяя ее — Эймонду иногда было особенно тяжело смотреть в них. Он не слышал ответа Хелейны, наблюдая за сыном. Мейлор сорвал один из цветков — лепестки точно жидкое золото — и широко улыбнулся. Этим он тоже пошел в мать — Алисса также любила присваивать себе все самое красивое. Мейлор направился к ним. Эймонд хотел было подойти к нему, боясь, что сын опять споткнется и упадет, но заставил себя остаться на месте. Дейрон и так при последней встрече сказал, что он становится похож на их мать своей назойливой заботой. — Алисса! — громче обычного произнес Мейлор, поднося ей цветок. Алисса аккуратно приняла подношение из его рук — глаза ее странно блестели. — Спасибо, Мейлор, — непривычно мягко сказала она, и голос ее предательски дрогнул. Он повернулся к Хелейне и нахмурился. — Пауков не нашел, — виновато сказал ей Мейлор, — хочешь камень? — Хочу, — кивнула Хелейна. Мейлор с Хелейной пошли к месту, где он сорвал цветок — Эймонд проводил их взглядом. Что-то в его сыне было и от Визериса тоже — та же мягкая доброта. Алисса рассматривала цветок, крутила тонкий стебель в руках и улыбалась краешками губ. Лицо ее разгладилось, и даже вечная печать печали с него исчезла — Эймонду она вдруг показалась ярче и прекраснее обычного. — Мейлор знает твое имя. — Конечно, знает, — ответила Алисса, не поворачивая голову в его сторону. Она поднесла бутон к лицу и глубоко вздохнула. — Семеро, ты прожжешь во мне дыру, — закатила глаза Алисса, не выдерживая его пристальный взгляд, — иногда я захожу к Мейлору. Поздним вечером, когда служанки уже уходят. — Пьяной? — Нет, — сердито ответила Алисса, — за кого ты меня принимаешь? Пьяной я бы до детской не дошла, свалилась еще на лестнице. О, да, это единственная причина, почему не стоит идти пьяной к своему сыну. Но ее слова многое объясняли. — Понятно, почему он часто не высыпается, — неодобрительно сказал Эймонд, — того тряпичного дракона принесла, надо полагать, ты? Грязная игрушка, которая, почему-то, приглянулась Мейлору особенно сильно. Алисса кивнула. Эймонд заметил на ее щеках пыльцу — и поборол желание стереть ее пальцем. Мейлор в этот момент чуть не упал, пытаясь удержать в руках камушки для Хелейны. Сестра успела схватить его в последний момент. — Почему он зовет тебя по имени? — Потому что меня так зовут, — хмыкнула Алисса. — Ты знаешь, о чем я. Мейлор передавал Хелейне камушки, что-то сосредоточенно ей рассказывая — вид его был важным и деловым, точно он был не в саду, а на заседании Малого Совета. Эймонд был уверен, что эта собранность досталась ему от прадедушки Отто. — Из меня получилась плохая мать, не думаешь? — горько хмыкнула Алисса, — лучше не разыгрывать с Мейлором комедию, подруга из меня станет гораздо лучше. Эймонд повернулся в ее сторону. Алисса смотрела на него — в ее глазах он различил и привычную печаль, застывшую там с детства, и тоску, и обреченность напополам со смирением. Но больше всего его удивила тщательно скрываемая нежность к их сыну. — Я не хочу разочаровать его тоже, — одними губами прошептала она. Внутри Эймонда разгорелось пламя — он вдруг почувствовал все то, что так старался загубить в себе все это время, вырвать с сорняками, вырезать ежедневными молитвами и усердными тренировками. Чертово восхищение по отношению к ней, подобно бутонам, распускалось в нем снова и снова. Алисса все еще была властна над ним. — Однажды это все равно случится, — резко ответил Эймонд, отворачиваясь от нее. Он ненавидел себя за то, что так и не смог погубить эту зависимость до конца. Через несколько дней в Красный замок прибыл Дейрон. Он часто уезжал в Старомест, тайно надеясь стать мейстером, но всегда возвращался — знал, что это невозможно. Он был вторым сыном короля, следующим в линии престолонаследия после Эймонда, а потому никак не мог делать то, что хотел и желал. Но мать, благоволящая своему милосердному сыну, разрешала уезжать на время и ковать себе цепи. И вот Дейрон вернулся обратно. Эймонд пришел к нему в тот же день. Он хотел поговорить, зная, что мудрый не по годам Дейрон привычно успокоит его бушующий нрав парой ласковых слов — обычно Эймонд не позволял никому влиять на себя, но Дейрон был семьей, а, значит, исключением из правил. Брат сидел за столом и сочинял текст для будущего письма. Пальцы его были так знакомо измазаны в чернилах — Эймонд каждый раз задавался вопросом, отчего пергаменты тогда оставались чисты? — Вы опять с Алиссой поссорились? — поинтересовался Дейрон, отрываясь от своего занятия. Эймонд повел плечами, не желая об этом говорить. Все эти дни Алисса не пропадала в Блошином конце и даже почти не пила, предпочитая сильно разбавленное вино — Эймонд замечал это, но предпочитал ничего не говорить. После памятного утра в саду они вообще старались не заговаривать друг с другом. Но иногда Эймонд чувствовал вину за свои резкие слова. А иногда думал, что она заслужила их сполна. Дейрон хмыкнул, замечая его жест. — Знаешь, — заметил он, откладывая перо и сворачивая пергамент, — Семеро учат, что прощение — один из главных добродетелей… — Мне простить ее за ее существование? — прервал брата Эймонд. Дейрон покачал головой, отвернулся и поставил на свернутом пергаменте печать. Интересно, кому он писал — своим друзьям из Староместа или Ормунду Хайтауэру? — А за что ей тогда простить тебя? — спросил Дейрон. Эймонд отвернулся, не желая отвечать, но внутри все обожгло ледяным пониманием — укрывшись собственными чувствами как плащом, он часто забыл о ее чувствах, даже не думал о том, какого ей. — Вы оба разочаровали друг друга, — сказал Дейрон, вставая и подходя к нему, — Алисса не стала той женой, которую ты всегда хотел, ты не стал для нее желанным мужем. — Будто она мечтала когда-либо о замужестве. Дейрон пожал плечами. — Может и мечтала, — не согласился он, — помнишь, в детстве ее хотели обручить с Джейкерисом? Никогда не слышал, чтобы она возражала. Конечно, Эймонд помнил своего сильного племянника — всех троих, впрочем — помнил, как занес камень над ним, мечтая размножить голову и раскрасить темные волосы алой краской. Но другой племянник разрушил его планы, отняв глаз. Ничего, Эймонд еще потребует свое. — Матушка не позволила бы Алиссе выйти за бастарда. В юности Алисса проводила время с темноволосыми племянниками, устраивала с ними каверзы и придумывала обидные розыгрыши, не переставая смеяться. Теперь она даже улыбалась редко и не смотрела на него с превосходством во взгляде, как раньше, но иногда — Эймонд не хотел признаваться в этом — он скучал по ее улыбкам и жестокому веселью в фиолетовых глазах. — Не позволила бы, — согласился Дейрон, — но это не могло помешать ей хотеть, не так ли? — Откуда ты знаешь? Алисса говорила тебе? — О, нет, — покачал головой Дейрон, загадочно улыбаясь, — я просто предположил. Но, знаешь, Алисса и правда могла мечтать о ком-то. Эймонд подозрительно сощурил свой единственный глаз. — Зачем ты мне это говоришь? Дейрон только шире улыбнулся — на его щеках показались ямочки. Эймонду всегда казалось, что его брат, в противовес ему, состоит из света и исцеляющего тепла. Неудивительно, что матушка так сильно его любила. Неудивительно, что сердце Эймонда, по сравнению с чистым и непорочным сердцем Дейрона, было ужасно черно. — Хелейна сказала мне недавно кое-что очень важное, а я не поверил, — объяснил он, — но теперь, увидев твою реакцию, убедился, что слова нашей сестры правдивы. Хелейна никогда не врет — аксиома в их семье. Эймонд настороженно смотрел на него, предчувствуя неладное, словно слова Дейрона могли что-то изменить. Волосы брата под солнечным светом вспыхнули серебром, а глаза были полны привычной мягкости и доброты — будто Дейрон заранее прощал мир за все его грехи. — Ты любишь ее, — тихо, но твердо сказал он. Весь день Эймонд бродил по замку, даже не пришел на ужин, не посетил матушку, не заглянул в библиотеку. Слова Дейрона уничтожали его изнутри, выедали, точно жуки, пожирающие гниющую плоть. Ты любишь ее. Детское желание убить Джейкериса, размножить его голову камнем, расколоть как яйцо. Восхищение при виде Алиссы в белоснежном платье и с темным плащом на плечах. Прикосновение ее мягких пухлых губ. Ты любишь ее. Эймонд никогда не изменял ей, даже не смотрел в сторону других женщин — ему было это не нужно. Он поклялся быть ее до конца своих дней. Разве что-то еще имело значение? Эймонд пришел в их покои за полночь, разделся и лег в постель, укрываясь одеялом. Алисса не спала, хотя и делала вид — она шумно дышала и ворочалась из стороны в сторону. Эймонд смотрел в потолок. Дейрон был прав. Хелейна была права. А он, загнанный в угол собственными чувствами, оказался полным глупцом. Эймонд презирал Алиссу не за то, что она не исполнила свой долг, не приняла с достоинством свои обязательства, а потому что она так и не стала его женой в полной мере этого слова, несмотря на данные клятвы, не стала матерью для его ребенка, хотя он этого так тайно желал все это время. И никогда не спрашивал себя, хотела ли этого когда-либо она. — Я люблю тебя, — прошептал Эймонд. Алисса замерла и ничего не ответила. Она никогда не отвечала.