«жить тяжело и неуютно, зато уютно умирать.»
Б.Рыжий «Эмалированное судно»
- Юля, я восхищаюсь твоей очаровательной особенностью заставлять меня жалеть о наших отношениях с каждым днем все больше. Они зашли дальше крайней точки. Как бездарному сценаристу, хотелось переписать сценарий, но Женя только рвала страницы. Дверь балкона распахнулась, заставляя девушку втянуть холодный воздух, наполняя лёгкие до боли крошащейся чистотой. Мелкой дрожью тряслись руки Юли, когда она пыталась подцепить сигарету. На мгновение ее взгляд темнеет, внутри радужек пульсирует боль, бьётся штормовыми волнами, застилая глаза. - Заткнись. - на выдохе. Её голос холоднее, чем зимний ветер. Юля стоит на балконе, так нелепо и странно обернувшись в пуховик. В России поселилась зима. В Жене тоже, у нее в ребрах снегопад и белая пустошь Запах снега, хвои. И тени, что в свете фонаря тянули свои кривые руки от деревьев и покачивались, точно живые, в устрашающем гипнотическом танце. Весь силуэт Юли обрамлял запах клубничных сигарет, а в волосах путались снежинки. В ответ, Женя лишь устало смотрит на неё каким-то отрешённым взглядом и тихо фыркает. Юля на нее и не поворачивается. Спектакль продолжается даже когда зрители покидают зал. Они пытались найти друг в друге того, чего не могли найти в других. И находили. И все больше страдали от этого - И кто тут еще кого не выносит по твоим словам? - не удерживается Женя от шпильки. И Юля на секунду смотрит ей в глаза. На Женю хмуро глядит страшная сила. С такими людьми не спорят, таких не толкают в плечо в метро. Они засыпают уверенные в жизни, не страшась того, что принесет им следующий день. - Ты, конечно ты больше страдаешь, Матрешка. - цедит Юля. - Что? Женя считала, что это иронично - пропадать в пугающей зелени чужих глаз. Человек, разбивающий тебе сердце, не должен выглядеть так раздражающе-красиво. Она смотрела на Юлю, но казалось, в зеркало. За три года они стали одинаковыми. Целыми, а скорее цельными в своей неполноте. Они были друг для друга воистину половинками. Вместе - плохо, раздельно - хуже. Что же будет если она уйдёт из квартиры? Не уходи.***
Несколько лет назад. Январь Смычок скользит по струнам скрипки, шутя, соскальзывая, заставляя тревожные звуки собираться в единую картину. Скрипка нервна. Скрипка своенравна. Она не подчиняется, а лишь позволяет собой творить. И Женя идет по ее правилам. Пальцы подрагивают от напряжения. Инструмент крутится в руках Жени. Мелизмы сотрясают стены и гонят облака, сильнее закрывая кипящее в небе солнце плотной гущей. Финальный аккорд проносится грозно, оставляет после себя дребезжащую пустоту. Женя театрально кланяется пустой комнате. Рука со смычком выдергивается настолько резко, что лишь чудом не задевает мебель. На подушечках пальцев сильнее виднеются мозоли. Иногда девушка Жени, Юля, в шутку и сравнивала ее с великим Никколо Паганини. Но даже не по факту гениальной игры, а по легенде о продаже души дьяволу, ведь «Тогда больше у меня нет вариантов куда пропала твоя черная душонка». За окном метель зачинает какие-то свои хороводы. Острые снежинки вгрызаются в деревянные рамы. Многотонный оползень города за окном совсем исчез. Там - лишь белая пустошь. Казалось, выйдешь и не сможешь разглядеть носки собственных сапог, до того метель непроглядна. Такая буря беспощадна. Казалось, каждый житель Архангельска выучил это правило смолоду. Метель поет колыбели, кружит, ждёт пока потеряешь бдительность и упадешь в спасительный сон. Тепло этого сна обманчиво, буря только и ждёт чтобы превратить твои кости в лед. Зеркальный и чистый. Воспоминания о Чайковском, авторе «колыбельной в бурю» насмешливо лезут в голову. Благо, Женя не доверяет ни бурям, ни колыбельным, ни людям. Скоро на работу. От этой мысли губы привычно искривляются. «Прокуратура» Даже звучит как отдельное царство для королев очередей бесплатных поликлиник. А прокуратура района являлось для Жени отдельным ужасом, из унылых стен которого, за годы пришедших к оттенку, напоминавшему мертвую моль, она пыталась как можно быстрее перевестись. Нос заранее щипал запах дешевого, пакетированного кофе. Но отнюдь, ее раздражал не запах, а наличие людей. Ее контингент - это люди, которые когда говорят, что на луне есть жизнь - верят, а когда на скамейке висит «осторожно! Окрашено» - проверяют пальцем. Женя не боялась людей, но относилась к ним с нескрытым пренебрежением. Да и по жизни Евдокимова была такой. В ее глазах арктическим холодом застыло презрение ко всему миру. Такие люди не умеют улыбаться, когда в их груди мёртвый снег. Нарочно растягивая время, она натягивает пуховик, вслушиваясь в то, как шуршат в карманах липкие клубничные леденцы. Метель воет. И Жене хочется выть вместе с ней. Переступив порог и вспомнив, что забыла ключи, Женя возвращается и смотрит в зеркало. Зря ворчит на жалких старушек, сама такая же - суеверная и своенравная. Отражение смотрит на нее с тупой загадкой. Вся черноволосая состоит из резких линий: залаченные волосы по плечи, прямой пробор, тяжелый взгляд голубых глаз. Настроение хуже некуда. Проснулась раздраженной и сразу захотелось вознестись. На губах ни тени улыбки. Возможно поэтому Женя и не наносила на них ничего радикальнее гигиенической помады. В отличии от Юли, на полке которой стояли все самые темные оттенки клюквы. Под ноги суетящейся что-то подворачивается и Женя влетает в это «нечто», выплюнув парочку отборных матов. Объект оказывается «Юлиной коллекцией», неоднократно и неуспешно снесенной на помойку. Коллекция состояла из пустых коробок от лекарств, которые Юля, пользуясь медицинским образованием и связями, получала легко и без «лишних» (по собственному мнению) осмотров. - Ненормальная... - подытожила Женя, - бесполезная коробка, бесполезные упаковки, бесполезная… Мысль не была закончена. Тяжелый взор, усталый вид, все люди режутся об её взгляд и пусть, пусть смотрят недоброжелательно, Женя только рада портить им день своей кислой миной. Трехцветные флажки, висевшие без иронии на каждом столбу каждой улицы понуждали Женю лишь угрюмо отвести взгляд. Мир сошел с ума. Женя давно это поняла, ведь у нас по наследству не дома, а долги, умираем не за свободу, а за учёбу, ведь «100 баллов из 100 мало, надо 105», и не носи радугу, сливайся со стеной, помогать другим проще, чем себе. И мечт не надо, ведь мечта в своей стране может быть лишь одна - положить жизнь за царя. И Жене было почти смешно от этой мысли, ведь каждая строчка оперы Глинки была до неприличия актуальной И сейчас, косясь на мальчугана в шапке с золотым гербом и сидящую неподалеку бабушку с газетой «Известия» в голове пролетало: Славься, славься, наш Русский Царь! Господом данный нам Царь-Государь! Да будет бессмертен твой царский род, Да им благоденствует русский народ.***
- Ой извините, Евгения Андреевна, здравствуйте! – на входе в нее, с неповоротливостью шмеля, влетела молоденькая из регистратуры. — в голове пронеслась какая-то колкость, в стиле: «думала этот день не станет хуже, но твое появление..», но Женя не стала обременять себя и оканчивать мысль. - Здравствуйте, - не утруждала себя Женя и вспоминаем имени той, кого в голове она именовала «Чушкиной», хотя фамилия той звучала как-то вроде Чашкина. Утренняя планерка встречает её скоплением унылых лиц с бессмысленными взглядами и холодными тенями под глазами, а Женя встречается понурым взглядом с собой же в отражении на стекле. Пару раз её окликают. Монотонный голос сержанта что-то гудит и гудит, Евдакимова Женя мечтает просто провалиться. Куда уже не важно. Да хоть в тьму архангельских переулков, только бы не сидеть здесь. Отвратительно Кабинет приветствует пухлой стопкой бумаг и тусклой настольной лампой. День обещал быть долгим. Жалобы были разные: какие-то пугали своим красноречием, какие-то были понятны и лаконичны, но последних было немного. Видимо, пенсионеркам было некуда выплеснуть свой литературный талант. Или же бесполезные умения из филологического университета нуждались в реализации. Бесконечные звонки, просмотры управляющих, монотонное постукивание ручки о стол – все сводило с ума. Среди жалоб попадались и забавные. Так, гражданка Кричкова обвиняла прокуратуру Архангельска в бездействии и в том, что они «не защищают права и интересы собственников». Её письма терялись, на жалобы никто не отвечал, а обращения отклонялись. Среди её требований было внедрение автоматической системы освещения подъезда, ведь «бедной старушке с помутнениями зрения проблематично даже такое элементарное действие, как включение света». Женя сопровождала это письмо ироничными сочувственными охами и ахами, цоканьями языка и другими поступками бессердечного человека, коим она и являлась. Старушка объясняла свою «неспособность собрать подписи с соседей на закрытие ворот для машин» тем, что тамошняя молодежь относится к пожилому человеку с пренебрежением. В пример, непонятно зачем приводила инцидент, когда «заботясь о благосостоянии подъезда» повесила записку «закрываете дверь, цветам холодно», а какой-то вандал подписал «а еще не выключайте свет, им страшно». Женя усмехнулась и перед тем, как что-то предпринять, посмотрела на медленно ползущую стрелку часов, перевалившуюся за два часа дня, что значило перерыв на кофе. Или же стало значить конкретно в эту секунду. Славься, славься, из рода в род Славься, великий наш русский народ. Врагов, посягнувших на край родной, Рази беспощадной могучей рукой. Надеясь никого не встретить, Женя выскользнула из кабинета и у кулера вырезалась в скучающую Чушкину. Плохо. Та, заметив её, заметно оживилась и засверкала своими, слегка косящими к носу, глазками. - Евгения Алексеевна, вы в курсе, что Киреева в декрет ушла? – Чушкина загадочно сверкнула своими бусинками. В бледных голубых глазах Жени шевельнулся нехороший огонек. - Действительно, - болтливая собеседница восприняла это как зеленый свет. - Она же незамужняя, а от кого тогда может быть ребенок? - Действительно, - тихо растянула Женя, слегка пугающе пуча глаза стене. - Я то знаете что предполагаю, - не обращая внимания на односложный ответ, заговорщически приблизившись продолжила сплетница,-видела как она перед начальником вертелась, в кабинет заглядывала, а еще.. - Действительно-действительно, - бестактно перебивая. - А еще постоянно умасливала его, напрашивалась кофе принести и знаете.. - Действительно, - задумчиво и отрешенно перебила черноволосая. - Вы меня вообще слушаете? - щеки Чушкиной порозовели под толщей румян, ноздри недовольно расширились. От Жени же веяло ледяным спокойствием. - Действительно, - Евдокимова не отвлекалась от своего стаканчика, эдакое безразличие заставляло собеседницу злиться. - С вами все нормально? - регистраторша постаралась заглянуть в бледные глаза, но Евдакимова рассматривала кофейную гущу на дне стакана. - Почему же вы замолкли? - слишком резко бросила Женя. - Чокнктая,- буркнув себе под нос, регистраторша оставила Женю в одиночестве, уйдя на поиски более благодарных слушателей. В след ей пронесся раскатистый, как гром, смех. На Жениных губах расцветала гаденькая ухмылочка, она приподняла подбородок, насмешливо глядя вслед регистраторше. Вокруг стало тихо. Да, Женя не умела улыбаться, но ее хобби всегда обеспечивало её запасом самых едких ухмылок. Лучше всего Евдокимова умела доводить людей до белого каления. Приемы у нее были разные: бесконечные повторения «действительно», громкие три хлопка в ладони с абсолютно невозмутимым лицом, подколы, изощренные мести. «Вырастет» - фыркала тетя. Нихрена подобного. Её подколам подвергались и двоюродные сестры, что иногда заканчивалось крокодильими слезами, но разве на Евдокимову действовали слезы? Да, Женя была сволочью, и самой настоящей. Без этого её жизнь была бы скучна и бессмысленна. Природная доброта, задавленная в детстве, больше не пыталась лезть наружу. Та четырехлетка, что на Арбате бросилась в толпу спасать котенка, потонула под чужими ботинками, прокурорскими погонами и ледяными усмешками. В этой черноволосой невозможно было узнать ту кудрявую малышку. Славься, славься, родная Москва Родины нашей, страны голова. Живи, возвышайся на радость нам На счастье народов, на гибель врагам. Запах горького кофе лишь утрировал атмосферу тоски и безнадежности. Тусклые голубые стены, бесконечный коридор из одинаковых дверей кабинетов, двойные стеклянные окна, заваленные фикусами, бегониями разных цветов и окрасок. Свет здесь был холодный, тусклый. Коридоры, месяцами не видевшие едкого солнца, потолки цвета кислого молока. Из этого места хочется вылезти, но отсюда нет выхода. Оно съедает твои детские мечты, заваливает страх тоннами бумаг, жалоб, угроз. Страшно просидеть здесь целую жизнь, одинаково и честно. Страшно. «Того ли ты хотела, Женя?» «О чем ты мечтала?» В этом и проблема Что ни о чем. Слава, слава, героям бойцам, Родины нашей отважным сынам. Кто кровь за Отчизну свою прольёт, Того никогда не забудет народ. Через какое-то время Едакимова вернулась к работе. С трудом продиралась сквозь типичные жалобы о недоделанной протекающей крыше или неубранной плесени на стенах. Конечно же развеивалась на слезливых письмах, где старушки находили космическую связь между их больным сердцем и шириной дороги. Женя не заметила, как часы перевалили за шесть. Вернее, конечно, заметила и в ту же секунду встала с кресла. Недобросовестный работник, что с нее взять. Метель за это время успела разбушеваться и вновь утихнуть несколько раз, а сейчас за окном шел легкий январский снег. На улице было темно и шумно. Фонари, казалось, выбеливали лишь небольшой ореол вокруг себя. Возможно, это снежинки кровожадно поглощали весь свет? Деревья стояли совсем полупрозрачные, остекленевшие. Угрюмых лиц прохожих не было видно за капюшонами и шарфами. Это к лучшему, лицо Жени было также безрадостно. Люди вокруг торопились домой, а Евдокимову, напротив, не пугала ни тьма, ни северный холод. Она шла медленно, вслушиваясь в то, как хрустят сугробы под её сапогом, как снег тихо воет, силясь собраться в подобие метели, как кричат дети, летя на санках с оледенелой горки, как мир вокруг живет. Мир живет, а Женя предпочла бы умереть, до того ей тошно идти в квартиру. Разнообразные пейзажи центра сменились многотонный оползнем серых многоэтажек. Высокие и однообразные, в них не было ничего радостного или уникального. Они одним своим видом вводили в уныние, наваливались друг на друга. В желтых окнах теплилась жизнь, пробивалась сквозь снега и метели, но в окнах Жениной квартиры света не было, да если бы был, что бы это изменило? От решительности девушки идти домой не осталось и следа. Шагов не было слышно за воем и беснованием снега. Панелька нависла над ней и даже от двери подъезда тянуло неприветливым холодом. Может, в России поселилась тоска, заходит в гости повеселиться? Юля. Та самая, что пахнет пудрой, аптекой и заброшенными церквями. Засохшей акварелью, клубникой и тоской. Черноволосая не замирает у двери подъезда, но пятится, как ошпаренная. За угол торопится. Женя не готова. Та атмосфера давящего отвращения и болезненного очарования сводит с ума, безжалостно голову стискивая. Их отношения были странны. Она раздражала Да. До скрипа, до боли, до вырванных волос в ванной. После разговоров с ней, её опаляющих улыбок, заползающих под кожу, в душе оставалась знойная пустошь. Хотелось быстрее помыться. Чтобы воскреснуть, восстановить те эмоции, которые она, казалось, феерично и так грациозно вытягивала одним взглядом. Хотелось переродиться, хотелось стать её противоположностью. Показать ей, что ты обладаешь качествами, которых ей не дано. Напоминания о Юле преследуют её везде. Напоминание саднит татуировкой белой молнии на Жениной руке. Один взгляд, и все кричит «Громова», «Юля Громова.» Женя нахмурилась, рассуждения давались тяжело, до зубного скрипа. Это не тот разговор, от которого отделаешься излюбленным «действительно», доводящим собеседника до истерики, нет. Хотелось быть лучше. Нет, не для себя, все для нее. Показать, что она тебя не заслужила, а почему бы и нет? Обычно, хотелось ее либо обнять, либо раздавить. Но одно мешало другому, так что оставалось бездумно смотреть в пугающую зелень глаз и пытаться держать скользкую уверенность во взгляде. Казалось, было невозможно разорвать этот порочный круг, в котором они за три месяца проходят все стадии от обожания до ненависти. Но был один факт, неоспоримый, он стал даже аксиомой. С ней плохо. Без нее хуже. Боже, что будет если в один день она исчезнет? Женя её любила? Скорее всего. Возможно, это любовь была за гранью простого человеческого понимания. Метель только усиливалась, вновь зачинала свои хороводы. Как и утром, но теперь не было сомнений, что это именно она. Вокруг все было тревожно-синее: и затертое однотонное небо, и бесконечный снег. Даже серый дом в этой дымке вечера погружался в грустные холодные тона. Фонарей в этой части двора не было, зато снег, казалось, был везде: в карманах, на губах, ресницах, под веками, цеплялся за волосы. Странные мысли, странные порывы. Может, они привели Женю на детскую площадку и остановили у детских качелей? Повинуясь причудливым желаниям, девушка опустилась на оледеневшее сиденье. Качели даже не двинулись. На них не было и миллиметра не покрытого коркой льда. Евдокимова прикоснулась к окостенелым цепям, обжигаясь от липкого холода. Пальцы стали совсем красные и онемевшие, так что отправились в карманы. Женя запрокинула голову и уткнула взор в небо, изрезанное проводами. Оно было все такое же синее, как экран смерти. Время тянулось медленно, хотелось замереть в этом моменте, в эпицентре бури, отрезанной от всего мира. Но Женя встала, все еще не намереваясь идти домой. Она принялась наворачивать круги вокруг родной панельки, думая о простом и отвлеченном, пока острые снежинки кололи лицо. Небо темнело, а домой все еще не хотелось. Ей казалось, что она гуляет долго, но прошло не больше часа, прежде чем она врезалась в какого-то человека, бродящего так же бесцельно мимо уже второй круг. Какого было удивление черноволосой, когда она приметила запотевшие круглые очки в тонкой серебристой оправе и пыльно-розовую кудрявую шубу. - Ты? - скорее риторически. Естественно это была она. В животе что-то упало. - Домой идешь? Ответом ей была сладкая ухмылка, от которой вмиг поплохело. Женя, определенно, зависима от этих пьянящих улыбок, зелёного свечения глаз и ощущения пушистых пепельных волос на пальцах. Но как и все зависимости, с ними - плохо, без них - ломка. Бред же Юля другое Юля…другое? - Вижу, спешила ты домой. Рада, что я так вовремя подошла. - Лицемерка, манипулятор, лживая с головы до пят. Этим и красивая. Настоящая, словно сказка Она пробудила сказку в настоящей Жене. Милом ребенке, чьи глаза сверкали от жестокости. Трогательно и больно. Юля ловко взбежала по лестнице, оставляя после себя лишь кислый запах духов и привычный, заметный только Жене, клубничных сигарет. В ватной тишине квартиры хлопок двери громыхает не хуже динамита. Из кухни пригласительно льет теплый желтый свет, тихо посвистывает чайник, но весь этот уют механический, натянутый. Неторопливо стянув вещи, Женя укуталась в халат, слегка неполностью запахивая его. Нет, в этом нет игривости, ей просто безразлично. Воздух можно резать ножом, до того натянуты их нервы. На кухне свистит чайник, а значит её ждут. - Не видела мой чехол для очков? - первое что спрашивает блондинка, как только Женя показывается в дверном проеме. «Ни привет, ни как дела» - Громова в своем репертуаре. - В прихожей посмотри. - в ответ что-то невнятное и удаляющиеся шаги. Тишина Выхода нет, точно нет. Женя не замечает, как Юля появляется в кухне. Не замечает её нервного блеска глаз и подергивания темно-красных губ. Не замечает и то, как сильно от нее пахнет снегом и сигаретами. И конечно же клубничными. - Женя, - собственное имя из уст Юли звучит ядовито, в издевку. Евдокимова определенно сходит с ума. - Ты мне несколько дней обещала плиту помыть, но что-то я не вижу результата твоих обещаний. - Тебя это так беспокоит? - спокойно поднимая глаза, Женя сталкивается все с тем же в зеленых омутах - с нервами и раздражением. - Конечно, если тебе всегда так тяжело даже встать и помыть посуду. - Юля отворачивает от нее голову. Между ними сантиметры, между ними скользкие паузы, между ними ватное молчание. - Тебе нужно, ты и мой, - ошибка, но Женя слишком устала, чтобы думать, - Ты драматизируешь, не истери. - Ты еще и выставляешь меня истеричкой? - Юля порывисто обернулась, во всем её стане была несокрушимость вперемешку с сосредоточением. Дерганая, нервная, при любой ссоре Юля становилась таковой по щелчку. Да и какой это повод? Просто предлог, чтобы выместить гнев. - Нет, ты сама себя выставляешь такой. - Женя старалась вести себя как обычно, но все равно путалась взглядом в проводах за окном, лишь бы избежать кусачего взгляда. - Я попросила тебя о настолько многом? - Громова была как струна - вытянутая и напряженная, влипла взглядом в бледную кожу женину, на которой и с лупой невозможно было найти ни одной бледной веснушки. - Раз уж для тебя помыть плиту это показатель моей ответственности… - Женя уставилась в окно, обиженная, но наигранно безразлично. Она устала, слишком устала. Как же хочется стать единым целым со снегом, как же хочется ни о чем ни думать, а падать в чертову тоску Архангельских переулков. - Я такого, блять, не говорила, почему ты сразу отгораживаешься от разговора? - до черноволосой доходило все обрывками, в её глазах был снег, снег. Грубые нервные интонации бесили, отрава заползала в вены. Отрава зудела раздражением. Женя ничего не ответила, но вдруг, держа абсолютно постное лицо, она размашисто хлопнула в ладоши три раза. Это означало что-то в духе «заткнись» или же имело какие-то известные только Жене смыслы. - Ты меня вообще слушаешь? Три хлопка - Ты заебала убегать от разговоров. Три хлопка - Я тебе вообще нужна? Три хлопка - С каких пор ты стала такой?- крик в пустоту. - Какой? Удиви меня? – сидящая поворачивает голову к блондинке - Ну что, сверкаешь своими зелеными фарами? - Такой раздражительной занозой в заднице, - цедит, распаляясь все сильнее. Женя вздрогнула, когда их взгляды столкнулись. Плечи блондинки напряжены до того, что аж немного трясутся, грудь выгнута колесом. В этой замершей маске невозможно узнать привычно-смазливое смеющееся лицо. По её щекам скользят неизвестные тени, почти что гуляют голубоватые молнии. Светлые волосы падают на веки, ниспадают на ключицы. Женя сперва не узнаёт её глаза. В них - отчаяние загнанной в угол крысы. А как известно, загнанным в угол крысам свойственно нападать. Её глаза темные и круглые, бездонные и пугающие. Юля не моргала. Совсем. Стояла и прожигала своими невозможными глазищами Женину переносицу. Ее черные ногти впивались в столешницу, грозя появлением новых царапин. - Заебала, Громова, твоя разочарованность в жизни меня уже достала. Извинись по-хорошему, я сделаю вид, что этого не было. - стараясь сохранить уверенность во взгляде непрочную. - Не извинюсь, пусть тебя раздражает. – эта открытая улыбка больше похожа на оскал, - А что если по-плохому? – скорее ради издёвки интересуется Юля, сдувая со лба мешающую прядь. - Это у тебя хобби такое устраивать скандалы на ровном месте или просто нравится портить мне жизнь? - выпаливает, как обычно не думая. Ее мысли цепляются за все вокруг, избегая проблемы, главная из которых стоит напротив, тихо свирепея. Юля меняется на глазах, её спина опасно прямится еще сильнее. Она выглядит так, будто прямо сейчас либо вцепится Жене в скальп, либо разрыдается. - Портить тебе жизнь? Я всегда делала за тебя все дома, ждала тебя с твоих бесплатных концертов на которые ты меня не всегда и брала, с твоих бесполезных репетиций с Пегловой, когда ты даже не удосуживалась забирать меня с работы, придумывая повод обидеться, торопясь бухать со своими сучками. - каждое слово вылетало резкое, обиженное, угловатое. Каждое прилетали Жене в голову, в ребро в сердце. Ранена, ранена, почти убита. - Снова со мной расстаешься? - не зная чего ожидать, просто чувствуя необходимость сказать хоть что-то. - Делай как хочешь. - Руки Юли тряслись, она потянулась к зубочистке, чтобы просто сломать её. - Мне вообще все равно, - скорее, чтобы убедить себя. А потом добавила, ломано ухмыльнувшись: - Ты была права. «Спать и не очаровываться, не влюбляться». Я не должна была пускать тебя в тот день к себе. - Снова сбегаешь курить? Лучше почитай Библию, как и учили в твоей святейшей общине. Нехристи полезно. - выплевывает, задевает за живое. Женя заторможенно понимает, что сказала, но чувствует, что на этой фразе что-то в Юле провалилось. Балкон хлопает слишком громко, запуская снежинки в не менее холодную по атмосфере квартиру. Женя замерла, точно олень перед фарами. Собственная грубость воткнула ей же нож под сердце. Неужели, её так задела именно эта фраза, именно это воспоминание, что она сказала что-то настолько неосторожное? «Спать и не влюбляться» Губы искривились капризно и болезненно. Голубые глаза слегка защипало, наверное, током? Границы одного человека заканчиваются там, где начинаются границы другого. Свобода Жени заканчивается на уровне Юлиных ресниц. Тот день, тот теплый августовский день. Когда это было? Года три или четыре назад? Тогда все и началось, когда Женя снова перешагнула порог Юлиной квартиры. Хотелось ворваться на балкон, выдрать ей волосы, скинуть с шестого этажа, навстречу снежинкам, сделать её одной из них. Кричать о том, как сама Женя устала, как Юля раздражает. Как многие мелочи выводят из себя, волосы, оставшиеся на расческе хочется рвать и целовать одновременно. Почему? Почему именно она? Почему именно без нее так тяжело дышать? Без её лукавых усмешек, ведьминского смеха, пробирающего до костей, без чародейских малахитовых глаз, круглых очков в тонкой серебристой оправе, забытых на тумбочке. Это стыдно признавать, но почему именно она? Такая противная и прямолинейная, такая раздражительная и странная. Почему не кто-то другой, почему? Почему именно эта фанатка опаляющих улыбок и колкостей? Такая же больная, такая же травмированная, как и сама Женя. Юля из тех, кто направо и налево плюется богохульными шутками, но от определенных воспоминаний, от икон и крестов коробится. Женя же просто чихает от аллергии на ладан. «- Есть люди, Жень, которых говно топит, а есть те, кого поднимает» Женя еще не определилась к какой категории отнести себя, но Юля, произнесшая эту цитату, определенно, застряла в первой. В душе стало холодно, как после каждой их ссоры. Неприятный запах чего-то будто нового, как расставание, чистого, как снег и свежего, заползал под кожу, путался в волосах чернильных. Обманчивое чувство. Все станет как прежде. Их порочный круг не разомкнуть. Юля вновь приедет, а Женя вновь её пустит. Водоворот начинается вновь и вновь. Но ощущение пустоты, будто из груди вырвали огромный кусок, не покидало. Стало свободно. Слишком свободно, до боли, до неприязни. Хотелось вернуться в липкую теплоту чужого взгляда, потерять пальцы в волнистых волосах, первой снять круглые очки со смеющегося лица. Они были половинками. Не только в романтическом плане. Просто стали чем-то неприятно-единым. Стали просто идентичны до тошноты, до скрипа. С момента ухода Юли Евдокимова так и не подняла головы. Что делать снова? Женя просто смотрит в окно. Снег уносит в иные дали. За окном все легко - легкий снег, легкий мороз. У Жени же только теплый свет, остывавший чайник. «Ты была права»-лелеет внутренний голос, но Женя не способна ему поверить Дверь балкона хлопает, Женя замирает, готовясь защищаться вновь. Спектакль продолжается? Но Юля проносится мимо кухни, шуршит в комнате, гремит в прихожей ключами. И Евдокимова все время даже не думает двигаться. В воздухе витает ощущение смерти, но даже если Громова воткнет ей ключи в глаз, она не двинется. Но происходит что-то по катастрофичности равное смерти.Дверь закрывается, Юля исчезает в темноте подъезда. Женя чувствует, Громова вернётся, но от этого легче не становится. Пальцы ползут вверх, исчезают в волосах. Что же будет если она уйдёт? Не уходи, пожалуйста, не уходи***
Когда кто-то узнавал, что, живя с Женей, Юля снимает отдельную квартиру, он сразу начинал закатывать глаза и читать нотации про доверие, мол «ну если вы пара, то зачем такие сложности?». Юля уже и сбилась со счету сколько раз слышала подобные фразы. - Да если бы они знали, - усмехнулась Громова своим мыслям, нервно подбирая ключи к двери, словно вор отмычки. Дверь распахивается и Юля падает внутрь. Глядя на свое отражение, девушка понимает, что странно косящимся на нее прохожим и соседям все тоже было очевидно - от мороза не слипаются ресницы. Её раздражающее смеющееся лицо покраснело. На фоне заплаканных белков радужка смотрится зеленее. Очки запотели, все волосы в белом снегу, а кривящиеся губы отливают голубым. Кудрявая розовая шуба летит на пол, ботинки падают и шнурки безобразно разметываются по полу. Юля тоже грохается, закрывается ладонями, будто это может её защитить. Её квартира холодна, но это будто и не страшно. В ребрах у Громовой все равно морозильная камера морга. Сердце не падает, оно валяется в пятках. Узкая ступня задевает пачку сигарет так, что она улетает в другой угол. В голове проносятся воспоминания, сопровождаемые пронзительным тонким звоном: «- Ты не думала бросить курить? - лелеет голос Жени, когда та проводит расческой по Юлиным волосам. - А? - вырывается из транса Громова - Курение убивает. - в ответ, Юля улыбается, решает ничего не отвечать» Да-да, «Курение убивает» - Юля смеется. Женя до ужаса наивна. Ее убивает не курение, а их ежемесячные ссоры. Сама же врач, сама же знает, что курение убивает, но не любит себя судить. Громова старается не думать о последних сорока минутах жизни. Она терпеливо несёт в подоле эти воспоминания, не решаясь прокрутить в голове. Думает о разном, о кисейных занавесках и кислотно-желтых стенах первого этажа в их больнице, о хрустальных люстрах и хрустящих простынях. А на душеньке погано. Но блондинка чувствует, что скоро будет еще хуже, так что все еще думает об отвлеченном: кисейные занавески, желтые стены, тлен, мрак, мокрые ковры… Юля появляется в этой квартире периодически, когда они ссорятся или просто надо побыть одной. Здесь стерильно-чисто. Настолько, что хочется разрушить хоть что-то, чтобы разорвать эту пластиковую атмосферу. Громова сначала сидит, гипнотизируя взглядом смятые пятки летних кед. Потом запрокидывает голову назад, впечатывая свой стеклянный взгляд в стену. От себя было липко. Юля была плохим человеком, но нисколько себя не винила. Таблетки всегда заглушали страх. Юля боялась, что станет разочарованной в жизни тридцатилетней женщиной. Ей двадцать пять и у нее есть все шансы: сучий характер, мерзкое прошлое, ужасное настоящее, пугающее будущее. Юля не признавала этого, но боялась сама себя. Ей казалось, что она умеет нравиться людям, она обманывалась, думая, что любит надевать маску. И маска стала натурой. Уже не поймёшь - правда ли ты прямолинейная, саркастичная и увертливая сука или это только твой образ, который ты таскала, как джинсы. Все её козыри на самом деле не выше шестерки. И это можно прочувствовать только когда заходишь в свою, пустую квартиру. Свою Это и была проблема. Юля не вспоминала о своих ошибках. Но как только она оставалась одна в голову лезли очередные истории, как она отбивалась от вопросов жестокими оскорблениями, годами не чувствуя сочувствия, кидаясь шутками по типу «Это вы все бесноватые, а я служу архангелу Михаилу». Мразь Все от низкой самооценки? Юля давно потерялась в своих чувствах. Может, она сильно давит на Женю? Может, её требования завышены? Нет, не может быть. При мыслях о Жене живот скрутило. Это точно конец? Женя От нее просто было плохо, она провоцировала. Её губы хотелось растерзать зубами, а затем вывести каждую их плавную линию. От мыслей становилось душно и дурно. В голове стоял запах тяжелых таблеток и спирта. Спирта? Хотелось его выпить и больше никогда ни о чем не думать. В помещении стало очень душно. Хотелось плеваться. Своими шутками, своим ядом, своей болью. Спальню Юли озарил розовый неон. После тотальной темноты его свет обжег сетчатку. Лучи яркой лампы упали на стену, кровать, даже царапнули потолок, зажигались причудливыми бликами на лице Юли, мягко очерчивая подбородок и пушистые волосы. Но Громова не видела красоты. В апатии росла жалость к себе, с ней росла и тревога. На кровать полетели успокоительные, театрально разметавшиеся по одеялу. «Мне все равно» Лгунья В дальний угол полетела одежда, а Юля упала на кровать. Темнота тянула её. Слез не было, не было и сигарет и сожалений. «Нехристь» Лопатки сжались, тело складывалось пополам. Почему именно это? Почему надо было давить? На пол полетели коробки от таблеток, пилюли в приоткрытой банке с характерным резвым постукиванием рассыпались по полу, но Юле было все равно. Страх накатывал, тьма накрыла девушку. Юля кряхтела, плакала. Кожа навязчиво пахла фенолом. В голову лезли воспоминания, мелькали тени. Пахло спиртом и ладаном. Как и тогда, четыре года назад. Страх оплетал веретеном с новой силой. Юля помнила обрывками Полнолуние и абсурдное счастье. Единение. Теплый, церковный свет, кидающий жуткие тени на лики святых - обманутое счастье. - Как ты… Почему сказала это?- пальцы становились деревянными, выгибались почти что в обратную сторону. Колени мелко и лихорадочно тряслись. - Ты- пальцы на шее - Ты - ногти царапают бедро - Ты - под ногтями появляется кровь и Громова вытирает её о губы и волнистые волосы. - Ты - пальцы грубо смахивают слезы, задевая глаз от чего Юля шипит. «Ваша игра в гляделки затянулась.» От этого больнее. Женя пугает, её слова, фразы, грубость, но её отсутствие сводит с ума. Юле нельзя быть одной. На нее надо кому-то смотреть. И Юля сдавленно шипит в подушку, пытается кричать, зная, что не умеет, но надеется, что сегодня получится. Может это стало бы знаком? Но судьба неблагосклонна к ней и в знаках Топкий мрак вокруг веет плесенью, жженым сахаром и смертью. Юля пытается построить в голове хотя бы относительно сносную логическую цепочку, но в мыслях проносится локомотив из целого «ни-че-го». На кончике языка опять вяжет чем-то горьким и скользким. Ногти спускаются к бедру Юля постоянно чешет и чешет, надеясь, что, содрав кожу, сдерет с себя и мерзость привязанности к Жене, которую она про себя называет «хворью». Кожа пылает и жжётся, точно по ней ползут сотни насекомых, царапая острыми прозрачными крылышками. Но Юля будет пытаться Пока сирень не начала цвести в её душе, будет. Поначалу их отношения были чудом, но кто сказал, что чудеса для людей? Когда Юля купила чехол, они раскрашивали его вместе. Юля рисовала молнии, а Женя — ноты. Получилось странно и немного по-детски, но факт того, что это они сделали с Женей вместе сразу делал все красивым. Сквозь забрызганные окна был виден квартал. Однотипные восьмиэтажки, такие же серые и угрюмые, как и нынешний январь. Снег стучит в окно, увитое морозными узорами. Розовый неон слепит глаза и только сейчас Юля замечает насколько сильно. Слышится хруст. Это крошатся её ребра. Возможно, что-то сломалось. Возможно, необратимо. Возможно, сломалась она сама. Негнущиеся пальцы тянутся к пачкам таблеток, чудом, удержавшихся на постели. Наличие медицинского образования позволяло выписывать себе все, что юная врач считала необходимым, надо было лишь немного наглости и терпения. Юля никогда не ходила к психотерапевтам ради рецепта. Ведь психологи зачастую и сами становятся психованными, никто не поможет Юле лучше, чем она сама. Считала себя слишком умной, слишком сильной. Считала, что не больная, что никто не вытащит из нее все, что погрязло в душе, ведь «Зачем мне психолог, если я не шизофреничка?» - Может и строило? - завтра она не вспомнит эти бредовые мысли. Юля заворожено смотрит как очередная капля снотворного отрывается от горлышка, теряется в воде. Выпивает залпом, почти роняет стакан в россыпь таблеток на полу. Вспомнив то, что не смыла макияж, Юля напоследок ухмыляется, представляя насколько безобразно сейчас выглядит и падает в слепящую тьму . Этой ночью они обе не видели снов