«Все равно - глаза твои, как море, Голубым колышутся огнем,»
С.Есенин «Персидские мотивы»
Февральское утро встречает Юлю темным предрассветным небом, такой же темной макушкой Жени и светлым потолком. Свет фонарей царапает потолок, прорываясь сквозь пыльно-фиолетовую тьму облаков. Тиканье часов раздражало. Каждый новый звук – и глаз, казалось, отзывался ритмичным подергиванием. Мысли «послать все к чёрту и выспаться» выметаются неохотно. Бодрости не прибавляла и сопящая ей куда-то в шею Евдакимова. Сейчас она выглядит спокойнее, чем обычно, Юля почти хочет улыбнуться, но улыбка обламывается на половине, как самая непрочная зубочистка. Женя сейчас другая - открытая, без туманного и потухшего взгляда её серо-голубых глаз. Она прячется в изгибе шеи Юли и в этом есть какая-то шарнирная уязвимость. Хочется побыть в этом немного подольше. В тишине, в темноте, в зиме, под тяжестью чужого тела на своем. – Очаровашка, – хмыкает Юля, зарываясь пальцами в чужие прямые волосы – М? – Женя утыкается прямым носом в ключицу, прячется в пушистых волосах – Ты бормочешь во сне, – Юля не понимала когда они обе становятся такими. Обычной милой парой, тем самым теплым светом в этой большой многоэтажке. – Воображаю. Мне снился матч «Барселоны» и «Милана». – ледяные пальцы соскользнули под юлину футболку, на талию, мягко окольцовывая, – «Милан» кстати безбожно проёбывал, – От Юлиного ведьминского, раскатистого, словно гром, смеха становится липко и тепло. Женя практически готова сделать это мелодией будильника. – Впервые слышу, чтобы тебе нравился футбол. – Евдакимова пахла черемухой и перцем, душной городской ночью и легким головокружением. Разговоры полушепотом, сонный город… просто желание поставить время на паузу. – Никогда не нравился, но во сне я поставила на «Милан» несколько тысяч, – рука Жени была полностью покрыта татуировкой белой молнии, Юля, казалось, своей кожей может почувствовать каждую её часть. – Поэтому ты называла их мудаками? – спрашивает Юля, вскинув брови, ловит нечитаемый взгляд темноволосой. – Я была слишком мила, – голос отдает хрипотцой, Юле нравится. Но время идет против нее напролом. Пора выползать из-под сопящей Жени. Громова уже предвидит и ненавидит толпу пациентов, скребущихся в дверь, скуля что-то в стиле «а у меня запись на девять». Ага конечно, подобных экземпляров Юля берет не раньше одиннадцати, пусть идут к Дьяволу, пусть их раздражает. «Остынь» — всплывает на подкорке. Как часто она это слышала. Еще немного — и это станет ее вторым именем. Пол холодный, ноги поначалу даже немного сводит. Даже в накинутом на пижаму халате Юля не находит тепла. Тусклая желтая лампа над зеркалом добавляет этому утру только меланхолии. Юля не помнила, когда начала вставать на час раньше, чтобы накраситься. Видимо, в те подростковые годы, когда считала, что уйдут лишние бокаи уйдёт ненависть к себе, а травя других, вытравит из себя то непонятное сладкое отвращение. Не стыдно. Острая стрелка и острый взгляд, о который можно порезаться. Винно-красные губы – это что-то из запрещенных игр, но Юля знает, что ей идет, а на последствия все равно. Пепельные волосы снова лежат непослушными лохматыми волнами, Юле нравится. По-бунтарски. Даже несмотря на то, что возраст, когда нормально выглядеть «по-бунтарски» прошел лет шесть назад. Тонкая оправа круглых очков не придает ей интеллигентности, а только дерзкого шарма и трещин. Когда Юля появилась в комнате через полчаса, её взгляд снова снова споткнулся о сопящую Женю. Небо не посветлело, от его топкого мрака спать хотелось сильнее. За окном выла метель, скребла окна, испачканные ледяными узорами. – Забавно храпишь, – толкая то место, где под слоем пледов и одеял, должно было быть плечо, Юля улыбнулась слыша страдальческий полустон. – Более отстойного комплимента мне еще никто не делал. – Женины губы тронула сонная ухмылка. До Юли дошло, что это разовая акция. – Считаешь, что я делаю отстойные комплименты? – Громова, по своему обыкновению, зубасто улыбнулась – Ну сейчас ты была явно не на высоте. – Иди к черту, Евдокимова, – Немного менее беззлобно, чем ожидалось. В ответ, Женя лишь неопределенно пожала плечами, бессмысленным взглядом окидывая стену, просыпаясь.***
Высокая девушка с холодным блондом волос заспешила мимо автобусной остановки. От нее неслвшно повеяло табачной клубникой и мятной прохладой. Человек на автобусной остановке, сразу же забыл ту, что невидимо мелькнула где-то на периферии, оставив после себя лишь яркую морозно-клубничную ауру. Юля же продолжила идти оставляя после себя этот полупрозрачный след. Тротуары кишили талым снегом, окончательно превратившимся в грязь. Новые сапоги выбрали не лучшее время для дебюта. Мороз слабо помогает отделаться от сонного марева, Юля боится закрывать глаза, чувствуя лишь легкое головокружение и отвратительную сладость чая на кончике языка. Зимнее настроение находится в той же яме, где и съеденный полчаса назад завтрак. Вокруг - лишь угрюмые люди, кутающиеся в свои серые шарфы. И Юля тут. В магически-синем пальто, цвет которого пробивается через самый плотный поток снежинок. Вечно-заметная, броская до отвращения. Вокруг - ураган, спешка. Ветер мельтешит хороводом, беспорядочно снегом царапает щеки, морозит наманикюренные пальцы. Пушистые волосы липнут к красному глянцу помады, Юля аккуратно прицеливается, стараясь не угодить в лужу, но и меткость сегодня подводит. Фонари все еще горят, своим стерильно-белым мажа по неоткрывшимся магазинам и безлюдным лавочкам. Зеленоватый неон вывесок аптек разлит по снеговым лужам. Светофор задерживает, Громова тихо матерится. Обувь снова неприятно хлюпнула, разбрызгивая грязь. – Красивые новые сапоги, новое пальто. Как на свадьбу блять. А тут такое. – чертыхалась Юля, с нечитаемой тоской глядя на уже не такие светлые мыски сапог. День не задается с самого начала. Больница встречает истошными желтым стенами – причудами местного «дизайнера», что была дочкой начальницы. Однообразные лестницы, бегущие куда-то медсестры – знакомая атмосфера стресса и спешки. Здесь вечный запах фенола, ромашки и смерти, который, казалось, за годы работы навязчиво залез под кожу, впитался, забился в каждую пору, вытеснив и детские ароматы клубники и засохшей акварели. Она торопится, практически на ходу заталкивая шарф в рукав пальто. Непрофессионально, даже нелепо. Она же врач, хотя кому в целом мире не все равно кто она? Прямо перед дверью на свой этаж, она замедляет шаг, красивее устраивая пальто на руке, выпрямляя чёлку и нагло крутя на пальце ключи. Гордо прямит спину, грудь выпячивая, заведомо ощущая с чем сейчас столкнется. Опоздание на пять минут для сварливой толпы почти что повод для восстания. Как только Громова вставила ключ в замок, все цепкие взгляды коршунами вперились в её тонкую спину. – А у меня запись на 8! – Это бессовестно заставлять людей ждать! – Я посмотрю вас всех, потерпите, – практически не скрывая раздражения. – А я не намерена ждать! – крикливый голос где-то сборку, Юля цокает, глаза закатывая. — Замечательно, что вы такая ответственная. Пустите свои умения на благое дело, теперь вы тут за главную. – пожилая женщина замерла, открыв крикливый рот, но не нашлась что ответить на такую дерзость, а Юля, воспользовавшись заминкой, скрылась за дверью. В родном кабинете Юлиными усилиями была создана уютная атмосфера: вездесущий запах легкости и липы, приглушенный теплый свет. Хоть и этот кабинет не принадлежал ей, но она относилась к нему как к своему: помогала с выбором аппарата, украшала стены. Вроде мелочь, а работать менее тошно. Молодым врачам, таким как она всегда тошно. Наскоро переодевшись, Громова кинула взгляд на аппарат. Он был включен. – Какого хера, — наскоро вспоминая, кто мог сидеть за её аппаратом и оставить его включенным на все выходные, чертыхалась Юля. Какой ублюдок не понимает того, что такими темпами аппарат выйдет из строя и им водрузят какой-нибудь допотопный РуСкан? На ум сразу пришел тот самый её ровесник-грузин, что всегда ходил по больнице с видом будто ты плюнула на могилу его матери, а потом там же станцевала. Дав себе обещание устроить ему промывку от мозгов до сухожилий сегодня, девушка толкнула дверь и выглянула в коридор, оглядывая толпу, что заметно приструнилась за те несколько минут, что Юли не было. Пепельноволосая горделиво краем губ улыбнулась на секунду, поспешно возвращая себе постное лицо. Все же та импровизация со старухой выдалась вполне успешной. – Никифорова, заходите, – за врачом тенью в кабинет юркнула низенькая пожилая женщина с кроткими волосами и очень уж усердным и глупым взглядом, – берите пеленку, раздевайтесь по пояс. День сегодня обещал быть долгими. Люди рвались в кабинет каждую секунду, раздражали, скребли по двери своими тонкими ноготками, точно не люди, а бесы, не ценящие существование бесплатной медицины. Юля губу закусывала, чтобы не выместить им дорогу до дома благим матом. Невозможно было даже встать на секунду, тем более выйти. Мизерный опыт работы, не привыкла. Страшно хотелось курить, но с её записью это было чем-то за гранью возможного, так еще и её «дорогие коллеги» добавили сверх приема еще 8 человек, что конкретно добивало любые надежды на то, что день пройдёт просто. Приходилось вновь и вновь зубы заговаривать во время долгого приема, слушая истории про Барнаул, далекую Тверь, подорожание проезда в автобусах, различия мармелада одной марки от второй и второй от третьей… Но с ними то хотя бы время текло быстро, до того как порог переступила Цивина. Мда, «Счастье пришло к нам на тоненьких кривеньких ножках». Юля смешок подавила. Зачесанные волосы, вытянутое тело, бессмысленный взгляд, поджатые губки, у Громовой аж настроение скакнуло вверх от собственных едких параллелей. – Мария Вячеславовна, верно?– наскоро просматривая информацию с компьютера, Юля лоб устало потирала. Услышав короткое «угу», зеленоглазая продолжила: – пеленку стелите, по пояс раздевайтесь, ложитесь чуть ближе к нижнему краю, – уже механически протараторила Юля, краем глаза мажа по тоненькому силуэту в парадной голубой блузе. – Лифчик тоже снимать? – святая невинность. Громова улыбается приветливо – Хотите попробую через него просмотреть? Тридцатый же век на дворе. – до пациентки не сразу дошла ирония. Ее дрябловатые щечки порозовели под слоем румян. С этой пациенткой все оказалось сложнее. Громова вновь и вновь командовала «На правый бок», «хорошо, теперь на левый». Бедная женщина уже закрутилась, с каждой новой однотипной просьбой смотря на Юлю все с большим непониманием. Этого не было в протоколе. Просто не было. Что обычно в таких историях делают? Отпускают? Звонят кому-то опытнее? Черт. Юля не хотела этого делать, но другого варианта нет. Надо просто подойти к их сумасшедшей начальнице Шижковой и объяснить случай. Только ничего «простого» тут нет, ведь что вообще можно объяснять наглой суке с тотальной манией величия? Пальцы по гудящему лбу успокоительно водят. Юля чувствует себя как в ловушке. На учебе все просто: «Если происходит событие Н, то применяем действие А», «От болезни Б выписываем таблетки В». А тут не придешь на пересдачу, не зазубришь. Дал бы кто-то Юле таблетку от всех проблем. За дверью практически ходынка, а в голове истеричные аккорды скрипок и иллюзорная пустота. – Одевайтесь, мы сейчас зайдём ко врачу, чтобы разобраться получше с вашим случаем, – давит из себя доброжелательность, такую же лживую как и её улыбки, как серьги в ушах, такую же карикатурную, как сигареты со вкусом чего-то настолько детского, как клубника. На лице пациентки панический ужас. Юля матерится про себя. Громова мысленно готовит себя столкнуться с толпой в коридоре, смотрящей на нее с этой чистейшей яростью, будто именно Юле приспичило, чтобы они торчали тут больше часа. Блондинка идет, как на эшафот, к величественному кабинету с пафосной табличкой, на которой откровенно безвкусным шрифтом выведено «Кабинет заведующего отделения, Шишкова И.К» – Ирина Константиновна, здравствуйте. - Юля выходит вперед, глядя на начальницу долгим, бесстрастным взглядом. – И тебе не хворать Громова, – сквозящим презрением бросает женщина. Юле не привыкать. Эта истеричная язва хоть и была сильным лидером, но назвать её приятной язык не повернется. – Кто тебе разрешал заходить? Разве не видишь, что у меня перерыв на чай? Блондинка так и застыла на месте. Кулаки сжались слегка сильнее. Как и челюсти, что так и норовили прокусить сучке яремную вену. Никто и никогда не имел права так унижать Юлю прямо на глазах у пациентки. «Остынь, остынь» – как мантра, как молитва. «Остынь» – это может стать уже даже не вторым, а первым именем. Перед глазами красочно встает картина, как Громова выдирает каждый кудрявый завиток с этой явно пустой головы. – Ирина Константиновна, я по рабочему моменту и на работе. Думала, у вас так же. «Так держать, ты должна оставаться профессионалом» «Чтобы в этом помещении был хотя бы один профессионал» – Я должна вам объяснить, просто потому что в протоколе этот случай не предусмотрен. Я подумала… – продолжила было Юля, пока её не прервал дребезжащий тон. – Милочка, не надо думать, когда нечем. Здесь думает Ирина Константиновна одна за всех. – начальница наигранно бьет себя своим жилистым пальчиком в грудь. Блондинка так и застыла, от ярости чуть ли не подавившись собственной слюной. – А что вы там думаете, пишете, мне вообще не важно. Давайте мне снимки, я прекрасно разбираюсь в ультразвуке. – в её сахарных улыбках самодовольства столько, сколько только возможно вместить в чертово мимическое движение. – Во-первых, я не фотограф, – давя раздражение начала Юля. – во-вторых, если бы вы прекрасно разбирались в ультразвуке, то понимали бы, что я любой снимок могу сделать. Я вам на норме такую тень пущу, что вы обосретесь. – ледяным, вкрадчивым тоном процедила Юля, на что Шишкова лишь звонко расхохоталась, абсолютно не чувствуя угрозы, что плавала в зелени глаз мутными, штормовыми волнами. – Ха-ха-ха так и есть! Мне иногда ваши "спецы" присылают такое, что вообще не разберешь. – начальница даже слегка прихрюкнула, а может Юле и показалось, ведь в этом розовом платье со своими необъятными щеками она бы и вправду могла сойти за неплохую свинку.***
Юля подумала, что она бредит, когда, в очередной раз открыв дверь, не увидела бесконечную цепь пациентов. Проморгавшись, Громова юркнула к сумке за сигаретами, боясь что наваждение пройдёт, исчезнет, словно мираж в знойной пустыне. Уже покуривая у окна в туалете, блондинка обернулась, заметив мелькнувшую за спиной русоволосую тень. – Громова-Громова, ничего не улизнет из-под твоего любопытного взгляда. – её расслабленный низкий тон, ванильный сигаретный фильтр были небольшой отдушиной в этих невыносимых рабочих днях. – И откуда же у такой красотки такая наблюдательность, а? – знакомая усмехнулась своим прокуренным альтом. От нее подобное звучало без капли игривости или смущения, это просто будто в её манере, в крови. – Были случаи, чтобы заполучить её, Ди. Ты обо мне ничего не знаешь. – Юля безразлично пожала плечами, мазнув взглядом по русому оттенку волос. – И тебя это устраивает. – Ди подмигнула. Мрак её черных глаз был родным и теплым. Было что-то особенное в том, чтобы каждый день проводить так время, не имея желания узнавать друг о друге больше, чем то, как их зовут или иной «максимальный минимум». Возможно, если бы Ди попросила, Юля бы рассказала ей больше. Ну конечно же «средний минимум». – Как и тебя. Как давно ты начала курить? – блондинка затянулась и выдохнула клубничный дым. Провожая его в небо, где он растворился, не оставив даже запаха, Громова наткнулась на ассоциацию с самой собой. – Ого, милашка, ты все-таки хочешь познакомится ближе? – задорное подмигивание, залезающее под кожу. Жаркое, как лето. Ди сама чем-то напоминала июнь. Была в ней эта обжигающая терпкость, липкая, каким и должно быть лето. – Я курю со школы. Избавлю тебя от лишних соплей, но в плохой компании ты обязана курить, особенно если ты её вожак. Эдакий «вождь краснокожих», не находишь? – темноглаза снова залилась своим хрипловатым смехом – наждачкой по ломкому стеклу. – Я не читала, но название мне подошло бы. – Юля учтиво улыбается краем губ, пока Ди снова награждает её подмигиванием. – Что насчет тебя? Как такую милашку занесло в сигареты? – Дерьмовая жизнь и не на такое толкает. Думаю, ты понимаешь о чем я. – русоволсая мычит без лишней задумчивости, все так же безмятежно. Юля знает, что Ди поняла её. – Ты всегда говорила, что ненавидишь клубничный запах у моих сигарет. Знаешь, наверное это единственное, что я сохранила от прошлой себя. Ди слушает, не перебивает, блаженно смотря в окно. Юля вновь знает, что темноглазая поняла её. Лучше, чем мог бы сделать это кто-либо другой. В шкаф к запрятанным трупам Ди не лезет. Её и не приглашают, конечно. Как и Громову. Быть может, их там непозволительно много. Возможно, их там и вовсе нет. Юля не знает. Да и хочет ли знать? Тоже не имеет ни малейшего понятия. Моментами Юля хотела, чтобы и Женя знала о ней «средний минимум». Моментами хотелось просто так же помолчать, смотря в пустое небо, не желая выведать секреты друг друга и прочую бесполезную шелуху. Громова была не против, если бы любили только её фасад - то, что позволено смаковать и видеть, картинку, а не стучались в запертые двери её души. Возможно, так было бы проще. Вероятно, Юля хотела бы проверить.***
День заканчивается, хоть и менее стремительно, чем перекур с Ди. Небо такое же непроглядно-темное, как и утром. Люди сбивают Юлю с ног, торопясь по своим «неотложным делам». Ну и пусть. Громова не очень торопится. Возможно, это просто такая стадия отношений, когда ты одновременно и любишь и не хочешь видеть свою благоверную. Что-то типо «предсвадебного стресса» или как называется та херня, когда невеста не хочет видеть своего благоверного? «Здравый смысл?» – подсказывает сознание. Все же, оно всегда чертовски право. Её синее пальто среди этих всех серо-бежевых пуховиков, как клякса на бумаге или пятно на скатерти. Люди иногда оборачиваются на нее, рассматривая чужеродный организм в налаженной системе, но чаще даже не поднимают взгляда. Обидно. Юле всегда превеликая радость поскалиться им в ответ своей зубастой улыбкой. Хотя и самой бы не помешало следить за тем, что под ногами. Предвесенняя слякоть так и норовит затечь в новенькие ботинки. Юля морщится даже от одной мысли, что они будут отвратительно хлюпать, так что ускоряет свой шаг. Серая панелька нависает над ней огромным тусклым монстром, пучит на нее свои окна-глазницы, лихорадочно блестящие теплым светом. «Ты никогда не думала, что окна похожи на глазницы?» – звучит как замечательная затравочка для очередного рассуждения ни о чем за перекуром с Ди. Громова обязательно возьмет на заметку. Может, Юле неплохо бы попить таблеток, чтобы не видеть подобной позорной ерунды. Может, подъезд и правда похож на рот этого монстра. Может, эти мысли можно отложить и на потом, ведь воображаемый рот уже принимает её в свой теплый мрак, пока последние следы зимнего холода перестают кусать шею. Шарф носить надо – вот об этом точно стоит задуматься. – Ты поздно. – бледная голубизна глаз кажется холоднее февральского мороза. Юля привыкла. Её ледяные усмешки жалят не меньше. – Ого какая внимательная. Радуешь. – Громова и вправду улыбается радостно, провоцируя Женю на этот долгий-долгий взгляд. – Ага, я полна сюрпризов. Раздевайся давай, я вина купила, как ты и просила. – На лице Жени ни капли эмоций, пока Юля уже сияет в сто сорок солнц. Каких именно солнц – это уже вопрос иной. Возможно, самых едких солнц в мире. Вероятно, самых радиоактивных. – Ого, раздеваться сразу до белья? – Женя фыркает, исчезая в дверном проеме. Юля скалится в ответ так, будто бы она может увидеть. Обидно даже. Сегодня в их квартире спокойно. Что-то подсказывает: «Разовая акция». Юля и сама знает, все же давно перестала верить в чудеса. Женя выглядит до неприличия скучающей, но, завидев Юлю, выпрямляется и изгибает губы в слабом подобии улыбки. Насколько искренняя эта улыбка, Юля задумываться не собирается. – Что с твоей начальницей? – внезапно спрашивает Женя как только блондинка успевает перешагнуть порог. На столе уже стоят два бокала, чье содержимое по цвету идентично помаде Громовой. Юля садится рядом, вперив взгляд в бокал, будто стараясь взглядом жадно впитать его содержимое. – Боже и не спрашивай. Ей уже уходить давно пора по ходу. – блондинка морщится, вспоминая утренний инцидент на работе. – Не по ходу, а по бегу. – острит черноволосая, вызывая у Юли смех. Женя и сама замирает на меньше секунды, эту картину глазами впитывая, как губка, по-глупому ресницами хлопает. – Ты сегодня в ударе. – подбивает её Юля на новые каламбуры. Мягкие блестящие губы медленно расплываются, растекаются очередной усмешкой по лицу. – Можно же ей просто как по башке дать, будет шелковая. – второй раз за вечер женины губы тоже изгибаются в полусмешке-полуулыбке. Евдокимова ненавидит улыбаться, знает, что это придает ее лицу только трещин. Юля закисает от смеха еще сильнее. В воздухе нет той тяжести, пропитанной дымом сигарет и раздражением, нет того наэлектризованного молчания. Есть только они. Что на этой самой обычной кухне смеются с самой обычной, примитивной шутки. Громова и не вспомнит когда в последний раз они были этим чертовым теплым светом в этом монстре-многоэтажке. – Ой ну тут вся надежда только на тебя. – Юля наклоняет голову, пытается приблизиться к лицу Жени, а та слегка отшатывается. – Ненавижу оправдывать чужие ожидания. – улыбка черноволосой обламывается на основании, не успев расцвести во что-то суразное. Между ними снова громкая тишина. Только перезвон стекла бокалов разбивает короткое молчание. – Поэтому мы и вместе? – тянет край губ в улыбке Громова, надеясь, что Женя начнет сейчас все отрицать, обнимет и её и скажет… – Да, поэтому. – блондинка усмехается слегка горько, смотря, как вино бликует разными оттенками алого при искусственном свете. – Только поэтому. – кивает Юля. – Определено. – Женя снова слегка улыбается, поднимает на блондинку свой взгляд. Игра в гляделки продолжается. Они молчат несколько минут, впитывая эту вибрирующую напряжением тишину. Воздух вокруг них точно сгущается, плотнеет и заливается, как в формочку для льда студеным холодом. Молчание длится несколько минут. – Действительно. – продолжает Юля, но после этого «действительно» вновь замирает. – Не верю, что тоже заразилась этим от тебя. – Женя смеряет блондинку коротким заинтересованным взглядом, будто впервые видит по-настоящему. – Могла бы чем-то более полезным заразиться. – наклоняет голову Женя, заглядывая в чужие глаза, желая порезаться от их зелень. – Чем же? – испытывает её блондинка. – Как чем же? Харизмой и несломимостью. – Женя горделиво вскидывает голову, смотрит прямо Громовой в лицо. Запретный прием. – Тебя сломила медовуха, несломимая ты моя. – Громовой до одури нравится, как звучит эта «моя» из собственных уст. Жене тоже, её бровь взлетает вверх, а глаза вглядываются своим пристальным арктическим холодом. – Это был единичный случай. Первое качество же ты отрицать не можешь. – Юля смеётся и… – Посмотрим. – …и позволяет ей победить. Они болтают обо всем и ни о чем одновременно, обсуждают работу, но с каждым бокалом эти истории становятся короче, а полные влечения взгляды друг на друга – длиннее. В один момент, когда заканчиваются бессмысленные разговоры остаётся только наэлектризованная тишина, они оказываются близко-близко, настолько, что меж ними не может упасть и яблоко, дыхание напополам делят. В голове – каша, мрак, язык чуть неповоротлив от выпитого спиртного, мысли слиплись друг с другом, посыпанные блёстками алкогольного градуса. Женя целует её – жадно, пьяно. Юля поддаётся, чувствуя себя такой желанной, нужной, позволяя себе раствориться в этом ощущении. Ослепленные, они врезаются, впечатываются в стену. Звук заставляет блондинку вздрогнуть — она резко отстраняется, тяжело дыша — пытается успокоить свое сошедшее с ритма сердце, что заикается в бешенном ритме. Каждый вдох на вкус как черёмуха и перец. – Знаешь, в этом целом мире, мне не нужен никто, кроме тебя. – выдыхает прямо в губы. Женя смеряет её своим долгим-долгим взглядом. Громова думает, что выглядит сейчас слишком наивно. С распахнутыми глазами, припухшими от поцелуев губами, и какой-то то жалкой, уязвимой преданностью во взгляде. Будто она ебучий щенок. Блондинка всегда презирала доверчивость и все её сорта, но сейчас будто ничего не могла с собой поделать. От себя же стало противно. Это сладкое отвращение разлилось вперемешку с теплом и алкоголем по венам, ударило в голову. – Не нужен никто, кроме меня? – Женя наклонила голову, провела носом по изгибу узкой шеи. – Никто, кроме тебя. – Юля запрокидывает голову, подставляя шею поцелуям, настолько резко, что бьётся головой о стену. Плевать. Тупая боль пульсирует штормовыми волнами, но так Громовой даже больше нравится. Она смеётся по-ведьмински, чувствуя как от этого хохота кожа начинает вибрировать. Руки бродят по коже Жени, разгоняя по телу мурашки и пробираясь под одежду. Приглушенные стоны и рваные выдохи, желание большего. До одури красивые глаза Юли, что хищно оглядывали обнаженное тело. Здесь нет соплей, заботы, свеч, лепестков роз на ржавых батареях, здесь все по-взрослому – так считала Юля. Ей другого и не надо. Это всё трата времени. Женя вжимает её в простынь, грубо хватая за лицо, подставляя под свои поцелуи. Юля смеется, точно припадочная, кусая её за губы, стараясь запомнить каждый выбитый стон, как запоминают молитвы. «К черту людей, общество, К чёрту целый мир. Мне не нужен Никто, кроме тебя»