По Ту Сторону Лезвия

Осторожность так сильно вошла в привычку, что стала образом жизни. Ему уже не приходилось даже задумываться. Когда на второй телефон поступает звонок, ноги сами несли к машине. Только после того как двери плотно закрыты, в салоне нет никого кроме него, а колёса уже шуршали асфальтом, он надел наушник. Здесь его никто не услышит. Он ехал по случайным улицам Сеула, но за дорогой следитюл лишь краем глаза. Сознание сосредоточено на звонке. — Чонин? Как обстановка? Чонин. Так к нему обращался только он. Только он считал себя достойным того, чтобы звать главу сеульской полиции по имени. Он — партнёр Чонина. — Всё пока что гладко, Раон. Так что будь готов. Я скоро спущу собак. — Понял. — А что с предателем? — Вопрос решён. Чонин прекрасно знал, что это значит, но всё равно хотел уточнить. Этот вопрос слишком важен. — Его убрали? — Да. Конечно. — Хорошо. Долгий выдох свидетельствует об облегчении. — А Со? — Всё ещё идём по следу. — Времени больше нет. Но скоро это уже и не будет важно. Просто постарайтесь задержать его до рассвета, — на секунду задумавшись, Чонин продолжил. — Лучше вообще навсегда. Смешок и дежурное «понял» завершили звонок. Раон сегодня необычайно покладистый. Обычно он не терпел хоть какого-либо проявления превосходства Чонина, не любил быть под чьим-либо командованием. Но сегодня даже он понимает — кто главный ведущий в этой игре. В игре, за победу в которой они получат сразу всё о чём мечтали. Голос в наушнике мог показаться спокойным, но Чонин знал, что тот еле сдерживает переполняющие его эмоции. Знал, потому что сам испытывал то же самое. Где-то внутри, под сердцем, бурлила взрывоопасная смесь возбуждения, азарта и страха. Она заставляла мышцы напрягаться, из-за чего пальцы сжимали руль, зубы плотно смыкались, играя желваками на щеках. Но Чонин просто выдыхнул. Изящные ухоженные пальцы отпустили руль, расслабляясь. Придерживали лишь слегка, чтоб завернуть автомобиль на другую улицу. Чёрные глаза на мгновение прикрылись и, открывшись, больше не выражали ничего кроме сосредоточенности. Он взял себя в руки. Как сотни раз до этого. Бояться нечего. Всё под контролем. На часах полночь. Столица выглядела совсем иначе, когда зажигались неоновые огни. Она прекрасна. Несмотря на то, что Чонин провёл большую часть сознательной жизни в Сеуле, он всё равно ощущал себя здесь гостем. Но это ненадолго. Скоро этот большой город будет принадлежать ему. А пока — время навестить одного человека.

━─━────༺༻────━─━

Звук серии сухих щелчков. Резкая острая боль молнией прошила тело, заставляя сознание очнуться. Каждая мышца сокращалась в спазме, абсолютно теряя контроль. Ни крика, ни вдоха. Невозможно сделать ничего. Тёплая вязкая жидкость со вкусом металла заполнила рот. Язык. Прокусил язык. Эта мысль возникла в виде оттдалённого сожаления. Это была одна из немногих вещей, за которыми Хёнджин ещё следил. Когда он видел, что рука мужчины перед ним тянется в карман, он морально готовился к удару шокера. Он прятал язык, смыкал зубы. Но в этот раз он даже не был в сознании. Тонкая струйка крови со смесью слюны стекла из приоткрытых губ. Мышцы расслабились. Боль от шокера была неимоверной. Ослепляющей. Но проходила быстро. Когда темнота перед глазами рассеялась, Хёнджин увидел, что совсем рядом Чан поставил стул спинкой к Хёнджину. Сел, облокотившись на неё руками. Просто сидел напротив. Очень близко. Наблюдал. Хёнджин дышал тяжело. Уже даже не заботился о том чтобы сглатывать кровь, позволяя ей просто стекать. Веки хотел. сомкнуться. Они такие тяжёлые. Но он поднял глаза на Чана. Взгляд его всё так же полон ненависти с некой смесью отвращения. Но сейчас он гораздо спокойнее. Сейчас он будто бы изучал. — Двести двадцать четыре. Хёнджин не был уверен потерял ли он опять сознание пропустив что-то о чём говорил Чан. Потому что эта фраза не имела смысла. Как же хотелось просто уснуть, но он заставил себя смотреть ему в глаза. — Столько смертей от передозировки было зафиксировано в Сеуле в прошлом году. Голос Чана звучал глубоко и спокойно. Его поза не выражала больше намерения причинить вред. Руки сложены на спинке стула, подбородок покоился на них. Глаза не отрывались от парня с мокрыми слипшимися прядями на лице, который то и дело клевал носом, но, похоже, слушал. — Из них сто девятнадцать человек не достигли совершеннолетия. Он совершенно лишён каких-либо сил, его лицо расслабленно. Но после этих слов Хёнджин нахмурился, пытаясь уловить смысл, который от него ускользал. — Сто восемьдесят шесть не достигли двадцати пяти лет, — Чан сделал глубокий вдох. — Дети. Они были ещё детьми. Ходили в школу. В университет. Их дома ждали родители. Пока на улице им не продали наркотики. Вы. Всё таки сознание начинало плыть. Хёнджин слышал голос Чана уже отдалённо. Его отголосок резонировал в черепной коробке. Мы? Я? Убил детей? Почему-то эта мысль отдавалась жжением в глазах. Может и убил. Хёнджин давно потерян. Он давно погряз в грехах. Его руки по локоть в крови. Не по своей воле. Но разве это что-то меняет? Убил детей? Вот к чему его привела жизнь? Где он совершил ошибку? Где он повернул не туда? Но подумать об этом он уже не мог. Мысли расплывались как дым в руках. Я умираю? Этот вопрос возник неожиданно. Сам собой. И внутри на него что-то отозвалось. Надежда. Да. Пожалуй, было бы лучше если бы Хёнджин просто умер. Зачем он живёт? Вся его жизнь была сплошным страданием начиная со смерти матери. Ради чего? Он сделал мир только хуже, став частью кошмара. Можно выдать синдикат. Сейчас. Всё рассказать. Хёнджину уже всё равно. Но нет сил говорить. Будет лучше если Чан просто его убьёт. Собственная кровь давала облегчение пересохшему горлу. Глаза печёт, но слёз нет. Кружилась голова. Я умираю? Всё казалось таким бессмысленным. Всё его существование — череда выборов, сделанных за него. Хёнджин никогда не управлял своей жизнью. Он никогда не жил. Зачем тогда он существует? Почему внутри что-то болит? Почему оно ещё живо? Где-то в груди ещё трепетало что-то тёплое. Оно боялось умирать. Не хотело исчезнуть. Перед глазами мальчик. Тёмные волосы, большие глаза. Они смотрели так… вопросительно. Так искренне. Он не понимал что происходит. Хёнджину хотелось перед ним извиниться. Прижать его к груди. Сказать, что скоро всё кончится. Что они больше не будут страдать. Но сил нет даже на это. Я умираю? — Нет. Голос казался незнакомым. Он не в голове Хёнджина. — Ты не умираешь. Тяжёлые веки приподнялись лишь слегка, позволяя увидеть туфли, выглаженные чёрные брюки. Это не похоже на ноги Чана. И голос не его. — А хочешь? Он словно появился из ниоткуда. Бесшумно. Мягкий тихий тон его голоса звучал успокаивающе. Шаг навстречу. Холодные пальцы коснулись подбородка, приподняли. — Ты узнаёшь меня, Хёнджин? Чонин видел, что парень не в силах даже держать голову. Приподняв его лицо, он встретился с его взглядом. Карие глаза такие уставшие и пустые. Они фокусировались, словно стараясь разглядеть. Разбитые губы с запекшейся кровью шевельнулись, но не проронили ни звука. — Нет? Ничего страшного. Холодные пальцы отпустили подбородок и слегка погладили по щеке прежде чем исчезнуть. Чонин смотрел на парня перед собой сверху-вниз. Чёрные глаза не выражали ничего когда скользили взглядом по прилипшей к телу влажной от воды и крови одежде, по синякам на руках, по разбитым губам. Мальчишка выглядит… паршиво. Очень. Сколько он тут пробыл? Три полных дня? Им можно восхищаться. Или сочувствовать. Но Чонин не чувствовал ни то, ни другое. Он не ожидал, что Хёнджин продержится так долго и это… не входило в план. Он думал, что Хван сломается быстро. На вид он всегда казался слабым звеном. Приёмный ребёнок Ли. Это всегда бросалось в глаза. И дело даже не во внешности. От Хёнджина не исходила характерная для семейства Ли холодная энергия силы. Он всегда выбивался из общей картины на собраниях. Похоже, Чонин с ним просчитался. Но это не страшно. Всё можно исправить. Для этого он и здесь. Ли просил избавить Хвана от мучений. Убить своего сына. И, глядя сейчас на Хёнджина, становится ясно, что это было бы милосердно. Похоже, он сам этого желает. Хоть и не в силах об этом сказать. Это было бы милосердно. Но у Чонина были другие планы. — Знаешь, Хёнджин… мне всегда казалось, что ты не один из нас. Ты не мафия. Не преступник. Ты не плохой человек. Голос окатил плывущее сознание мягкими волнами, пока подошвы туфель начали мягко прохаживаться по комнате. — Плохие люди — те, кто заставили тебя всё это сделать. Плохие люди это твой отец. И Минхо. Знаешь почему я здесь? Они приказали убить тебя, Хёнджин. Хёнджин сидел опустив голову, глядя себе под ноги. Сознание плывёт. Мысли обретали ясность короткими вспышками. Отец? Минхо? — Тебе больше не нужно их защищать. Слышишь? Минхо… Это имя задержалось в памяти дольше, чем всё остальное сказанное этим человеком. Минхо… Где он? — Расскажи всё. Хёнджин? Ты меня слышишь? Минхо… Это не были крылья бабочки. Это было даже не дуновение от них. Это было воспоминание о дуновении. Одна сотая от эмоции крошечной искрой зажглась где-то глубоко внутри. Хён. Где он? Неожиданное осознание вспыхнуло в темноте. Хёнджин хотел бы увидеть Минхо перед тем как умереть. Будет ли на его лице равнодушие, радость, злость — не имеет значения. Почему перед смертью он вспоминал именно его? А не Со? Не Феликса? Не Юну? Не родителей? Почему Минхо? Потому что он всегда был рядом. Дольше всех. Глубже всех. Неотделимый как тень. Он стал частью. Он был внутри. Всегда, но не сейчас. И от этого одиночество становилось настолько всеобъемлющим, что заполнило всё вокруг. Хёнджин здесь один. От него отвернулся весь мир. Но и он готов от него отвернуться. К чёрту мир. Хочется просто спать… — Хёнджин! Чонин видел, что его слова не работают. Хван его не слышал. Не реагировал. Это вызывало раздражение, потому что времени в обрез. — Ты слышишь меня? Расскажи всё. Тебя предали. Тебя бросили. Просто расскажи. Он положил руку на худое плечо и потряс. Голова блондина безвольно качнулась, но он вздрогнул, приходя в себя. — Расскажи и я дам тебе умереть. Мысли тяжёлые и спутанные, вязкие. Как при температуре. Они подхватыватили эти слова и ворочали, пробовали их. Рассказать? Но Хёнджин обдумать их всё же не успел, потому что тишину разорвал звук удара двери об стену и громкий рык. — Ян! Я знал, что ты тут появишься, сука. Чан в три шага сократил дистанцию и схватил Чонина за плечо, толкая в стену с такой силой, что у того выбило дух. Мощная рука надавила на грудную клетку, вторая держала наготове шокер в каком-то сантиметре от бедра Чонина. А вот и волк во всей красе. Чонин, поморщившись, встретил дикий взгляд тёмных глаз. Чан живой как никогда. Яростный. Пылающий. В глубине его зрачков плескался первобытный огонь агрессии и какого-то ликования. Так просто поднял руку на шефа. Назвал сукой. Похоже, играм пришёл конец. И вопреки всему происходящему Ян выдрхнул и расслабился в жёсткой хватке. Поднял руки ладонями вверх. Край тонкой губы тоже приподнялся в улыбке. — Я здесь чтобы помочь. — Помочь? Ты? Чан усмехнулся, но затем резко отступил чтобы подойти к Хёнджину. Он бегло осмотрел его тело, скованные руки. Затем похлопал по щеке. Добившись слабой реакции он выдохнул и повернулся обратно к Яну. — Я уничтожу этот синдикат, Ян. И ты пойдёшь на дно вместе с ним. У него нет доказательств. У него ничего нет кроме его сверхъестественного чутья. Пока что. Иначе Чонин был бы уже в наручниках лицом в пол. Но переубеждать его сейчас бессмысленно. Поэтому Ян просто развёл руками. — Я могу помочь. Я знаю как сделать так чтобы он заговорил. Глаза Бана сощурились. В этот момент в комнату вбежал сотрудник СЭО. Друг Чана. — Чан! Прости, я… — он замер при виде Чонина. Он провалил своё задание, просьбу друга. Просьбу следить за тем, чтобы шеф не вошёл к Хёнджину сам. Его отвлекли важным вызовом. Но Чан прервал друга жестом. Он даже не удивлён. При всём что он знает про Чонина, то когда он подобрался бы к Хвану — вопрос времени. Ян слишком умён чтобы его остановил какой-то сотрудник СЭО. Да хоть весь штат. Хорошо что Чан стал практически здесь жить специально на этот случай. — Говори. Чан знал, что его пытаются обмануть. Это было ясно как день. Но ему было интересно послушать. Он по сути впервые лицом к лицу с шефом без этого чёртового спектакля. Хотел бы он просто его арестовать. Грубо. Быстро. Посмотреть на то, как в этих лисьих глазах пропадёт холодная уверенность в себе. Но пока не мог. Сначала синдикат, потом он. Хотя второе рухнет вместе с первым. Он никуда не денется. — Вы всё ещё уполномочены только на допрос первой степени? — Чонин говорил спокойно, словно не замечая настроения Чана и тревожных взглядов его друга. — Очевидно, — Чан кинул быстрый взгляд на узника, который явно цел и относительно невредим. — Есть ещё способ, который формально относится к первой степени, но превосходит пытки по эффективности. Я обсудил это с юристом. И без того узкие глаза Чана сузились ещё сильнее. — Амобарбитал. Чонин позволил себе лёгкую улыбку, когда увидел как Чан действительно задумался об услышанном, а его друг удивился. — О… но мы давно не пользуемся такими методами. — Сеульский картель по угрозе приравнен к террористам, — голос Яна стал металлически твёрдым, — Начался четвёртый день допроса, что… в четыре раза превосходит стандартный срок дачи показаний. Думаю самое время прибегнуть к нестандартным методам. — Но я не думаю… — Это действительно работает? — Чан прервал друга и пристально смотрел на него, игнорируя то, как тот ёжился под его взглядом. — Да, но… — Это может нести угрозу для жизни? — Нет, но… — У вас есть этот препарат? Мужчина вздохнул, понимая, что его не слушают и продолжил более вкрадчивым тоном: — Да, но подожди. Нельзя применять амобарбитал не имея понятия о здоровье заключённого. Если у него проблемы с психикой или он принимал что-то до этого, то результат может быть непредсказуемым. — Тогда я спрошу ещё раз, есть ли угроза для жизни от этого? Друг Чана закусил губу. — При небольшой дозировке — нет. — Значит неси сюда. Сейчас. И не докладывай об этом. Прошу, — Чан вздохнул и потёр глаза. — Я сам за всё потом отвечу. Люди умирали на улицах каждый день. Возможно прямо в эту секунду, пока он стоял без дела рядом с членом синдиката, его дружки сейчас клали пакетики со смертью в карманы подростков. Мафия перешла все границы. Они убили двух офицеров полиции в этом месяце. Двух друзей Чана. Они отравили собой город и нужно положить этому конец как можно раньше. Чан чувствовал личную ответственность за каждую смерть. За всё, что он не предотвратил. Он не мог смотреть в глаза семье Тэмина. Он был виноват. Его водили за нос долгие месяцы, он не был достаточно внимателен. Он сделал недостаточно… Но сейчас он не допустит этой ошибки. Чан держал синдикат за горло. И не отпустит пока не перегрызёт его. Весь состоявшийся диалог прошёл мимо Хёнджина. Голоса звучали белым шумом. Реальным казалось только касание к руке. Его предплечье сжали, затем короткая боль кольнула в сгиб локтя. Но она прошла сразу же, вместе с покинувшей вену иглой. Время в этом помещении всегда текло иначе. Скорее казалось, что здесь его попросту нет. Здесь время остановилось. Хёнджин провёл в этой комнате, примерно, вечность. И прошла ещё небольшая её частичка во время которой звучали чьи-то голоса, во время которой его трогали, меряли пульс, проверяли зрачки. Спустя которую он перестал чувствовать боль. В один момент его словно отпустили тиски и он оказался в свободном падении. Боли больше не было совсем. Ни усталости. Ни жажды. Ни головокружения. Трое мужчин задержали дыхание, когда заметили, что Хёнджин впервые пошевелился, сползая на стуле, откидывая голову. Чонин сделал шаг к нему, но врезался в руку Чана, которая грубо преградила ему путь. — Не подходи к нему. Не говори вообще ни слова. Чан знал, что Ян может опять играть в свои игры, пытаться повлиять на Хёнджина, пока тот под воздействием психоактивного вещества. Амобарбитал был грубой версией сыворотки правды. Нужно лишь установить контакт с его сознанием. Поэтому он решил делать всё сам. Присев на корточки рядом с блондином он подбирал слова. Как подтолкнуть его к признанию? Есть одна деталь… Мужской голос задал вопрос глубоким твёрдым тоном. — Кто такой Ли? Все с напряжением смотрели как дыхание Хёнджина стало медленным и глубоким. Как задрожали его ресницы когда он открыл глаза. Пухлые губы с запёкшейся кровью медленно открылись. Все взгляды прикованы к нему и никто не видел улыбки на лице стоящего позади Чонина. Впервые за четыре дня Хёнджин произнёс слово. Впервые в жизни Чан услышал его голос. — Хён.