Муж-озеро

Голода действительно не случилось. А вот усталости она не боялась зря. Еще до зари, в полной темноте группа снялась с места и не просто пошла, но побежала вниз по ручью. Танюша переживала, что впотьмах, при свете фонариков, не разглядит перед отходом весь возможный мусор, и что-то да останется на месте лагеря. Но уже через четверть часа она забыла и о страхах, и о мусоре, и мечтала лишь о том, чтобы Серега («чтоб он сдох») объявил, наконец, хотя бы коротенький привал. Когда у Оли порвался темляк на лыжном креплении, она возблагодарила Бога за возможность хоть чуточку постоять, повиснув на палках, и отдышаться. Это было нелогично, ведь сейчас любая поломка стоила им задержки, а значит, увеличивала риск опоздания. Но что было делать, если Серега («когда же у тебя случится рак легких в четвертой стадии, тварь?!») и не думал делать привалы. Даже Ион - который снова резво бежал впереди, словно это не его вчера завалило лавиной – даже он полушутливо намекал Сереге, что не пора ли, мол, дать девчонкам отдохнуть, а то поголовья не досчитаемся. Но руководитель был неумолим. Близость ли финиша толкала его вперед, или опасность не успеть на поезд, но у него будто подключился дополнительный силовой резерв. Теперь он тропил поочередно с Ионом. Благо, что сегодня тропежка была полегче: шли хоть и по глубокому снегу, но все время вниз. Они и не заметили, как скатились из притока в речку Люблянку, а из нее – в широкую, как поле, Большую Белую. Горы отступали; начиналась равнина, и где-то на самом краю горизонта, за длинными тощими елями, лежала железная дорога. Сейчас она ничем не выдавала себя, даже далекого шума не было слышно. Поезд ходил по одноколейке два раза в день – раз туда, раз обратно, и все остальное время стояла нерушимая тишина, словно на Земле никогда и не было человечества с его городами и машинами. Но даже если бы поезд зашумел, Танюша, вполне возможно, не обратила бы на него внимания. Сил у нее доставало сейчас только на то, чтобы смотреть прямо перед собой, да умолять себя продержаться еще немножко. Зато Серега и Игорек прислушивались к каждому новому звуку и молились, чтобы поезда не было. Ведь если они услышат его сейчас – значит, опоздали. Значит, пропали билеты (причем непонятно, на что покупать новые). И, что того хуже, придется сутки сидеть на голодном пайке. Нет, им подходил только один вариант шума поезда – сзади, когда группа уже стоит наизготовку на крошечном полустанке, чтобы успеть закинуть в вагон лыжи, рюкзаки и друг друга во время минутной остановки. Портал в цивилизацию открывался ровно на одну минуту в сутки, и нужно было успеть. На широкой реке, где снег прогрелся на солнце, их ждала еще одна напасть – подлип. И от него было не скрыться, даже если ты шел в хвосте по уже протропленной лыжне. Колея прилипала к полозьям, и группа, стеная и охая, шла вместо тонких лыж на тяжеленных колодах спекшегося снега. Хуже всего, что эти колоды имели округлое сечение, как горбыль, и лыжники тратили дополнительные силы, чтобы сохранить устойчивость. Так же плохо Танюша чувствовала себя только один раз в жизни, когда в юности вздумала одеть туфли на высоких каблуках. В середине прогулки по городу (она отправилась на центральную улицу, думая собрать урожай восхищенных взглядов) она поняла, что больше не может в этих пыточных орудиях не то что идти, но даже стоять. Тогда, от боли забыв о приличиях, она сняла их и пошла по асфальту в колготках. Примерно то же она чувствовала сейчас, с той лишь разницей, что скинуть лыжи было нельзя. Через каждые два-три шага она останавливалась и отчаянно колотила палкой то по одной лыже, то по другой. Но в результате этого отваливалась в лучшем случае половина снегового кома; да и то лишь для того, чтобы восполниться на следующем шаге. Танюша беспрерывно молила Бога о привале, и Бог, наконец, услышал ее молитвы: Ион, заметив, что девчонки отстают, попросил остановиться, чтобы забрать у них вещи. По мнению Танюши, у него и так ехало все походное снаряжение, и в опустевших женских рюкзаках почти ничего было отгружать. Однако он все-таки нашел потенциальный балласт. Без стеснения забравшись чуть ли не с головой в ксенин рюкзак, он вытащил несколько шуршащих свертков и запихал к себе, а затем проделал то же с танюшиным и олиным. Теперь у них оставались только спальники и одежда. - Правильно говорят, хе-хе, что у девчонок косметичка больше рюкзака весит! Шутки про дамский пол считались прерогативой Мишани, но на сей раз у него не было сил даже поддакнуть. Он молча сидел на своем рюкзаке, опустив голову к самым коленям, и наслаждался минутой отдыха. Пожалуй, он не стал бы возражать, если бы Ион пожелал облегчить и его рюкзак. - Может, перекурим, а? – предложил Ион, с жалостью глядя на девчонок. Курить Мишане совсем не хотелось, но он бы заставил себя, лишь бы получить еще несколько минут неподвижности. Да и Ион, похоже, просто изобретал разные предлоги дать группе передышку. - У меня, хе-хе, абстинентный синдром начинается. Никотиновая ломка, в смысле. Сейчас деформация личности случится. На людей кидаться начну, правда! - На ходу кури, если так тяжко, - мрачно сказал Серега, поднимая рюкзак. – У нас скорость – два километра в час. Эдак мы и на завтрашний дизель опоздаем… Все готовы? Пошли! - Вот так, девчонки! И покурить не дают, – с грустной улыбкой, одними губами проговорил Ион – он опасался, что руководитель его услышит. Они снова поползли, то и дело стуча палками по облепленным снегом лыжам. После разгрузки стало немного легче, но липкий снег все равно не хотел отпускать туристов, и хватал за ноги на каждом шаге. Наконец, впереди послышался шум, но не поезда: показался железнодорожный мост, и под ним бурлило широкое окно открытой воды. Чтобы не рисковать провалиться под лед, Серега ушел с русла заранее, и еще метров двести они пробирались по ужасному бурелому. - Лыжное скалолазание, блин! – хрипел Мишаня, переваливая свое грузное тело через верхнее бревно многоэтажного завала. Непонятно было, снимать лыжи или нет: между завалами лежала глубокая целина, где их все равно пришлось бы одевать. Серега был вынужден скомандовать «идем в лыжах», и Танюша про себя перебрала еще несколько видов мучительной смерти, которой следовало бы его предать. Но вот сквозь деревья завиднелась невысокая железнодорожная насыпь, а справа – все тот же бурлящий мост. Они его успешно обошли. Полустанок «218 км» был слева; до него оставалось около трех километров. - Сережа, а сколько время? – подала голос Танюша. - Нисколько. А ну-ка, ускорились! – отрезал Серега и первым пошел тропить вдоль насыпи. Должно быть, летом здесь шла техническая дорога. Поэтому целина хоть и была глубокой, но бы ровной. Танюша догадалась, почему Серега не отвечает: наверное, времени уже впритык, и есть шанс не успеть. Он не хочет расхолаживать группу дурным известием. «Зачем тогда бежать»? – думала она, шатаясь на своих снежных горбылях. - Сережа, если мы все равно опоздаем, так может, не будем спешить? – осмелилась она. - А может, ты просто помолчишь? Больше никто задавать вопросы не решался. Ион, окликнув Серегу, обогнал его и занял место тропильщика. Три километра! Это немного, если ты только-только встал на лыжи, свежий и сытый. А если перед тем ты уже с ночи ползешь по прилипающему снегу, если пятки твои давно стерты в кровь и каждый шаг дается с болью – тогда это вечность. Танюша уже не проклинала Серегу – мочи не было – а мечтала о том, чтобы каким-то непостижимым образом впасть в летаргический сон и проснуться уже на станции. Или чтобы время прокрутилось вперед. - Без десяти два, - услышала она за спиной шепот. Наверное, это Игорек исхитрился на ходу достать часы и сказал время Даниле. «Десять минут осталось! Значит, не успеем. Станции впереди и не видно». Но буквально через минуту дорога слегка завернула влево, и вдали показался железнодорожный знак на высокой палке. Позади него лес расступался шире, чем обычно: видимо, там специально рубили деревья под станционную инфраструктуру. Правда, никаких построек не было, кроме маленького сарайчика в конце вырубки. Серега больше ничего не говорил, но группа сама собой зашагала быстрее. Танюше тоже пришлось ускориться, хотя она изнемогала. Если бы не присутствие Иона, она бы давно отстала, расплакалась и… будь что будет. Но Ион шел вперед, ведя на поводке ее сердце, и волей-неволей приходилось переставлять ноги. Сарай уже был хорошо виден: дощатый, покрашенный какой-то давно выцветшей краской и, очевидно, необитаемый. - Серега, сейчас два ноль пять! – хрипло крикнул Игорек. - Ну и чего? – буркнул руководитель после некоторого молчания. - А того, что поезда не будет. Напрасно надрываемся. Зашуршали робкие голоса. - Да как такое возможно? В расписании ведь есть. - И народ говорит, что ходит. Месяц назад вот группа Кавганича… - А чего невозможного-то? Это ж Россия. Захотел – приехал, захотел – не приехал. - А люди как же? Которые пришли и ждут на морозе? - А у нас много о людях думают? Десяток больше, десяток меньше. Замерзнут, никто и считать не станет. - А мы как же? - И что, он теперь вообще не придет? - Заткнитесь вы!! – вдруг заорал Серега. Все умолкли и прислушались. Вдалеке послышался – даже не шум, а зародыш шума. Но сомнений быть не могло – это был поезд. - Вперед, живо! Группа побежала, а точнее, судорожно заковыляла на своих снежных колодах. А шум нарастал. Через несколько секунд его видовая принадлежность была очевидна даже с закрытыми глазами. Еще немного, и из однородного грохочущего фона стали вычленяться металлические призвуки и ритм колес. Вскоре стоны и охи опаздывающих потонули в нем. Дизель приближался, как приговор. Танюша боялась оглядываться, чтобы не видеть их поражения, но через мгновение торжествующий победитель сам вырвался вперед, заметая группу снегом и ветром. Раздался оглушающий, злобный гудок; это он возвещал свою победу. Затем он начал притормаживать, словно дразня несчастных, которые все еще пытались его догнать. Грохот стих, остался лишь колесный перестук. Состав из трех зеленых вагонов и локомотива медленно подплывал к полустанку. А группа бежала следом, отдавая на милость судьбе свои последние силы. - А-а-а! Стойте! - Погодите! - Подожди, родной! Торец последнего вагона остановился метрах в двадцати от Сереги. Он издал вопль, одновременно молящий и торжествущий. Двери со скрипом поползли в разные стороны: правая открылась полностью, левая застряла на полпути. Но протиснуться было можно. Серега подскочил к дверям, схватился за ручки, чтобы подтянуть тело к высокой подножке… и тут вспомнил, что на ногах у него лыжи. Секунду он соображал, что делать, а затем, приняв решение, развернул лыжи параллельно подножке, кое-как подтянулся и плюхнулся животом на пол тамбура. При этом половина его тела осталась висеть над насыпью, смешно покачивая лыжами. - Ты че это?! – из глубины тамбура послышался удивленный голос проводницы. Не давая ей продолжать, Серега запричитал. - Там ребята… Они в лыжах… Надо снять… Три минуты!.. Только три минуты… Пожалуйста!.. Не уезжайте… Мы из похода… Тем временем группа тоже добежала и сгрудилась на рельсах под торцевой дверкой вагона; все судорожно отстегивали лыжи. Толстая неопрятная проводница брезгливо глянула на них в пыльное окошко. - Туристы, что ль? - Че ты лежишь-то? Так и поедешь? – пискляво спросила другая тетка, то ли тоже проводница, то ли просто ее знакомая. Серега скорбно поднял на них глаза и ничего не сказал. Он искренне не видел никаких причин, чтобы поезд не закрыл двери и не уехал, стоило ему сойти вниз. Поэтому он счел за лучшее держать створки своим телом. - Девчонок пихайте… и лыжи… через меня, - прохрипел он, обернувшись назад. Первой в тамбур подсадили Ксеню. За ней – Олю. Только тогда руководитель решил, что заложников в поезде у них достаточно, и спрыгнул вниз, чуть не поломав лыжу о Танюшу. - Шевелись, блин! В тамбур полетели лыжи, палки, рюкзаки. Следом полезли люди. Проводницы глухо матерились, отступая в вагон. - Из леса што ли вылезли, бл…?! – возмущались их тонкие души грубому природному натиску. - Пожалуйста, подождите! – на всякий случай вопил Серега, отдирая свои лыжи. – Мы сейчас-сейчас! Мимо него ловко, как орангутанги, запрыгнули в вагон Данила и Петя. Мишаня был уже там: он принимал эстафету лыж и палок, которые закидывал снизу Ион. Приняв, он перебрасывал их дальше к Игорьку, который уже пытался все схватить и упорядочить. Это удавалось не всегда; матерно завизжала толстая проводница, в которую попали лыжей. - Уе…ки бл…, щас ваще выкину вас отсюда нах! - Ох…ели совсем! Идите в свой лес дальше гуляйте. - Тетенька, извините… - Чего бл… извините! Прямо в рожу зах…ачил. Серега ввалился в тамбур на коленях, держа под мышкой лыжи с палками. - Шуруй давай отсюда! – гневно распорядилась проводница, которой Серега мешал выглянуть из дверей. – Отъезжаем. Сто лет собрались грузиться? Данила и Мишаня принялись услужливо оттаскивать вещи, которые загораживали ей проход; Серега, не вставая с колен, отполз к противоположным дверям. Но тамбур был так завален, что пробраться ей все равно не удалось: ругаясь и пиная рюкзаки, проводница кое-как высунула в открытую дверь флажок и помахала. Пол качнулся, лязгнул, и вагон медленно поплыл мимо леса и насыпи. - Все здесь? – крикнул Мишаня, тревожно оглядываясь. Из вагона высунулись лица Оли и Ксени; они заблаговременно убрались туда, чтобы не мешаться. - Петя и Данила уже там, места заняли. Серега закрутил головой по сторонам. - Так… Мишаня… Игорек… Танька… Кто еще… Бл…!! Где Ионыч?! - Ионыч!! Черт, он снаружи остался! Игорек молниеносно пролез по груде рюкзаков и высунулся из дверей. - Он там! Остановите поезд! – заорал он. - Тетенька, пожалуйста! За спиной у проводницы из стены торчала красная рукоять стоп-крана. Мишаня, который был ближе всех, попытался оттеснить ее и схватиться за кран. Но проводница, казавшаяся прежде неуклюжей, внезапно проявила необычайную прыть. Завизжав, она оттолкнула Мишаню, закрыла всей своей тушей рукоять, а для верности принялась еще и размахивать руками во все стороны, собираясь, видимо, защищать стоп-кран до последней капли крови. - У…бки! Уголовники! Ее подруга тоже визжала и кричала что-то нечленораздельное, стараясь отпихнуть Мишаню. С другой стороны в тыл к проводнице тянулся Игорек, но не мог преодолеть ее отчаянных контратак. Тамбур наполнился матом, воплями, мольбами. Мелькали руки, с грохотом падали лыжи, клубилась пыль. В проходе вагона появились любопытные лица; из дальнего конца, расталкивая пассажиров, на помощь к своим прорывались Данила с Петей. А тем временем по полу тамбура, уворачиваясь от падающих вещей и воюющих тел, ползла к дверям Танюша. «Ионушка, Ионушка, он там!» - причитала она, но ее никто не слышал. Одна из дверей уже закрылась, а вторая, застрявшая, так и оставалась открытой наполовину. В зияющем проеме все быстрее и быстрее бежали назад деревья; дизель набирал скорость. Добравшись до дверей, Танюша вскочила, втиснулась в проем и опустила ногу на подножку. Держась за закрытую створку, она высунулась, насколько могла, и посмотрела назад. Вдали на насыпи темнела одинокая фигура Иона. - Куда лезешь?! – вдруг заверещала подруга проводницы, заметив ее. Мешкать было нельзя. Танюша быстро протащила в проем вторую ногу и оттолкнулась. Мгновение пронеслось в белой пустоте и безвременье. Опомнившись, она обнаружила себя воткнутой по пояс в мягкий снег. Ни боли, ни страха не было. Она оглянулась. Сзади степенно удалялся торец вагона. Там, где была дверь, торчала гроздь из знакомых голов, что-то кричавших ей. А впереди, куда развернулось в прыжке ее тело, был Ион. Он бежал к ней по заснеженным шпалам. - Танюшка, ты что? - Он добежал, запыхавшись, и покатился вниз по насыпи, чтобы помочь ей выбраться. – Ты там не ушиблась? - Н-нет… По ее лицу ручьем текли слезы, руки дрожали. Она пыталась выбраться из своей ямы, но тело не слушалось, и только беспомощно барахталось. - Давай-ка помогу. Вот сюда ногу ставь. А теперь сюда. – Ион одновременно разгребал рукавицами снег и тащил Танюшу, подставив ей плечо. – Как это ты прыгнула? Танюша молча всхипывала, уставившись на его костлявую шею, оказавшуюся очень близко. - Ты же говорила, что высоты боишься? - Я б-боюсь. - Что ж ты прыгнула? – Ион уже почти смеялся. - Так ведь ты… остался. - Ох, Танюшка! – Ион разом изумлялся, сокрушался и радовался. – Ну ты даешь. Вот уж не ожидал… Они вылезли на рельсы. Последний вагон был уже совсем далеко, и шум поезда затихал. - Значит, будем тут с тобой целый день прохлаждаться, - усмехнулся он, провожая поезд глазами. – Повезло, что я свой рюкзак кинуть не успел. Там шатер, личняк… - А у меня сухари есть! – поспешно сказала Танюша, испугавшись, что может показаться ему в тягость. - Ну, значит, все хорошо. Выживем. – Он приобнял ее за плечо и, щурясь, вгляделся в сторону удалявшегося дизеля. – Погоди-ка… Они, похоже, тормозят. Ну да, точно – остановились. Хвост поезда был уже так далеко, что непонятно было, стоит он или едет. Но сейчас около него зашевелились крошечные фигурки: кто-то попрыгал вниз. Видно было, что они машут руками. - Дернули, значит, стоп-кран. – Ион вздохнул и посмотрел на Танюшу, словно не знал, радоваться этому или огорчаться. Танюша тоже не знала. Фигурки людей, отчаявшись докричаться, побежали им навстречу. - Пойду за рюкзаком. Не судьба, значит, нам тут с тобой сухари грызть. … Толстая проводница еще долго ругалась, шлепая туда-сюда по проходу; пассажиры высовывались из-за своих кресел и строго-насмешливо поглядывали на туристов. Группа сгрудилась в багажном углу вагона, где не было кресел. Но, право, по уровню комфорта (во всяком случае, по его ощущению) обитатели угла могли дать сто очков тем, кто сидел на цивильных местах. Рюкзаки, выложенные треугольником, превратились в удобные мягкие сиденья. Те, кто поместился у стенок, имел возможность еще и с наслаждением откинуться назад. Лыжи и палки, уже аккуратно перевязанные, стояли в углу тамбура, как склад винтовок. Все, у кого что-то было в заначке, достали свои мешочки и угощали других. Невзгоды закончились, началась пора удовольствий. - В следующий раз не надо мне тут суициды устраивать! - ворчала проводница, в очередной раз проходя мимо. – По-хорошему, сдать бы вас в линейный отдел, чтоб знали… Туристы виновато молчали, и даже временно переставали жевать. Но когда мощная фигура в форменном пиджаке удалялась, хруст сухарей и разговоры возобновлялись с прежней интенсивностью. - Ионыч, и как это я не заметил, что ты снаружи остался? - …классно, что ты прыгнула. Она как увидала, да как заорет! И в итоге сама стоп-кран дернула. - Хорошо, что не мы. А то бы административка и штраф. - Тише вы, они обе в тамбуре стоят!.. Она еще грозилась Таньку в полицию сдать, помните? - Да ладно, это только грозилась. Не сдаст. - Ей самой за это по башке будет. Не фига себе, люди на ходу прыгают! - Танюха, не боись, мы тебя не отдадим. - Да она нормальная тетка, вобщем. Отходчивая. - Как ноги-то, не вывернула? – спросила проводница, шествуя в обратную сторону, хотя уже давно было понятно, что Танюша ничего не вывернула. – Не фига у вас бабы за мужиками сигают! - Любовь! – поддакнула ее подруга. Группа сдержанно засмеялась. - Вот почему я всегда и говорю, что рано пить за окончание, - зашептал Мишаня, хотя он ничего подобного не говорил. Серега кашлянул, и все замолкли, приготовясь услышать что-то важное. - В Ершуково перед поездом закупимся. И там уже нормально выпьем. Все облегченно вздохнули и загомонили, и даже Танюша, которая не имела никакого отношения к выпивке, заулыбалась. Стало ясно, что все плохое действительно закончилось. … Узловая станция Ершуково являла собой несколько обшарпанных пятиэтажек, которые, подобно скальным утесам возвышались над равниной двускатных крыш частного сектора. В районе вокзала эти архитектурные типы дополнялись мрачными железобетонными руинами советской поры – то ли складов, то ли железнодорожных мастерских – перед которыми теснились ларьки и мелкие магазинчики. До московского поезда оставалось около четырех часов; Серега, скрепя сердцем, разрешил половине группы (девчонки и Петя) съездить на такси в заранее разведанную баню. После сегодняшнего происшествия он боялся даже призрака опоздания и повторял, что успокоится только тогда, когда окажется на своей полке в поезде с наполненным стаканом в руке. К счастью, судьбе было угодно больше его не испытывать. Все вернулись вовремя: девчонки - невозможно чистыми, распаренными, румяными и счастливыми, а Петя – угрюмым и по-прежнему грязным. Оказалось, что сегодня в поселковой бане был женский день, и красивого юношу, как он не умолял, суровые тетки-банщицы помыться не пропустили. - Ладно, не переживай. Будем по-мужски брутально вонять костром до самого дома, - хихикнул Игорек. - Если бы только костром! – скривила нос Ксеня. Отмывшись, она перешла в мир стерильности и приятных запахов, и внезапно остро стала ощущать вонь и грязь товарищей. - Как быстро меняются люди! Стоит только сходить в баню – и ты уже оторван от народа. Истинно – бытие определяет сознание, - изрекал Мишаня. Впрочем, контраст быстро стерся; тем более, что после загрузки и возни в душном плацкартном вагоне на свежевымытых женских телах выступил новый пот. Ион тоже сумел купить билет, правда, в другой вагон. Применять хитроумные способы провоза безбилетника, таким образом, не пришлось. Закинув свои вещи, он вернулся назад. Здесь все уже сидели, прижавшись плечом к плечу в тесном купейном отсеке, и предвкушали самые сладостные послепоходные минуты – первый ужин в тепле. Стартовый тост был уже разлит по кружкам; перед проводницей им надлежало делать вид, что в них содержится чай. Свободных мест за столом не было – боковые полки напротив отсека были заняты чужими людьми, и Мишане, как самому массивному, пришлось стоять в проходе, опираясь локтями о верхнюю полку. Но, судя по сияющему виду, это его не огорчало. На нижних полках расселись по трое, дав приоритет девушкам (хотя Мишаня в шутку и требовал, чтобы его пустили на место Таньки, которая все равно не пьет и напрасно шконку просиживает). Даниле пришлось лечь на верхнюю полку, и он сетовал, что лежа неудобно есть, а в особенности пить: «напрасный перевод продукта», вздыхал он. - Правильно, не наливаем ему! – разошелся в хохоте Мишаня. – Устроим ротацию. Посидел – выпил. Потом лезешь наверх – отдыхаешь. И так по кругу. - Тише, тише! – зашикали девушки, опасливо высовываясь в проход. – Если проводница услышит, штрафануть могут. Пить в поездах нельзя. - Последнюю радость жизни отнимают, ироды! - Нам вообще-то грех жаловаться, - заметил Серега. - О! Оныч пришел. Тебе только к дамам на коленки разве что. Дамы, вы не возражаете? - Нет уж, только если наоборот, - игриво ответил Ион и полез на вторую верхнюю полку. - Ну вот, все этажи заняты. Только на третью осталось лечь. - А знаете, мы так как-то раз ехали, - робко вставила Танюша. - Был общий вагон в плацкартном, билеты без места. Вторые полки уже кто-то себе застолбил… А ночь, спать страшно хочется. Ну, мы с подружкой и залезли на третью… А не худенькие были. Впрочем, как и сейчас, хе-хе. Она к стенке, а я с краю… - И как вы уместились? - А я коленом и рукой в лампу упиралась. Вот в эту, которая вдоль потолка… Слова тонули в смехе и гомоне. Наконец, Серега решил это прекратить. - Ребята, - он поднял кружку, - давайте… э-э… немного послушаем руководителя. А потом делайте, что хотите. Ребята тут же резво расхватали кружки и затихли, приготовившись слушать. - Теперь точно можно сказать, что наш поход закончен… - Серега поднял руку, чтобы утихомерить посыпавшиеся было радостные восклицания. – Все осталось в прошлом – и хорошее, и не очень. Не знаю, как вам, а мне он понравился. Где-то даже больше, чем другие. - Все правильно! Ура! – Кружки деликатно чокнулись; их владельцы прислушивались, не идет ли проводница. - А у меня вообще такое чувство, что я потом буду жалеть, что этот поход уже в прошлом, - задумчиво сказал Игорек, поставив пустую кружку. - Ну, если не считать лавины, то вообще все пучком было. - И лавина - тоже хорошо! Особенно когда меня вытащили. Так что спасибо за все! – Ион свесил вниз голову и руку с кружкой. - Осторожно, не упади… - Серега уже разливал второй тост. – Вобщем, чего я еще хочу сказать. У нас в походе было много неожиданностей, частично не очень хороших… а частично – как раз наоборот. И вот такая хорошая неожиданность… это ты, Ионыч. Все разом посмотрели наверх, а Ион от неожиданности чуть не выронил полную кружку. - Ты, конечно, такой человек, что неприятностей себе на задницу словишь где угодно… (послышались смешки) Но слава Богу, все обошлось. А нам, можно сказать, с тобой повезло. Потому что если бы не ты, то мы, может, и не дошли бы то тех мест, где неприятности случаются. Все громко расхохотались. Снова застучали кружки. Серега спешил договорить, пока слова и мысли не потонули в вине. - Мне кажется, наш поход стал лучше оттого, что ты к нам присоединился. Как-то светлее стало, и вообще. - Правильно! За Иона и за вообще! – загудел Мишаня. Кружки стукнулись, уже не боясь гнева проводницы. Вино выплеснулось на пальцы, и снова раздался хохот. В проеме показалась голова какой-то женщины. Раздраженно, но вместе с тем испуганно она попросила вести себя потише. Мишаня уже раскрыл рот, чтобы громко и патетично возразить, но Танюша перебила. - В самом деле, ребята, уже поздно. Люди спасть хотят. У нас завтра еще времени полно, нагуляемся. - Да-да, все-все, мы поняли, - подхватил Серега, кивая женщине. Она перестала пугаться и удовлетворенно удалилась. – Мишаня, заткнись. Хочешь, чтоб нас отсюда на мороз нахрен выкинули? Спасибо, хватит на сегодня приключений. Мишаня шепотом еще что-то ворчал, но в целом вечер закончился пристойно. Пустые бутылки и обертки были сложены в пакет и отнесены в мусорный контейнер. Разобрав свои мешочки с посудой, туристы расползались по спальным местам. Танюшина полка была в соседнем отсеке. По билету ей полагалось лезть наверх, но Данила, у которого была нижняя койка, великодушно предложил поменяться. Впрочем, до укладки было еще далеко: предстояла очередь в туалет. Когда Танюша преодолела ее и добралась, наконец, до постели, все вокруг уже спали. Данила сопел наверху. На полке напротив, укрывшись одеялом с головой, лежала Оля, а над ней, свесив вниз руку – Петя. Из соседнего отсека раздавался дуэт храпов Сереги и Мишани, причем каждый старался превзойти другого. Однако, как ни странно, они не мешали спать. В вагоне наступила та своеобразная ночная тишина, которая складывается из шума колес, дыханий, храпов и отдаленных нечленораздельных звуков в чьих-то наушниках, и тем не менее остается тишиной, покойной и сладкой после тяжелого дня. «Поход закончился, - подумала Танюша. – Теперь все будет, как раньше. Они все исчезнут, и я снова останусь одна. Буду вспоминать, буду тосковать, буду мучиться одиночеством. Но все равно сейчас – лучшая ночь. Она уже теплая и сухая, и не нужно больше никуда идти, и скоро заживут забинтованные пятки. Но все же она стоит на самой границе похода. Всполохи его костра отражаются в ней. Все ребята здесь, и они стали даже лучше, чем были там, в лесу. И может быть, сейчас они в глубине души думают то же, что и я, поэтому я не одинока». Она усмехнулась про себя, заметив, как высокопарно полилась ее мысль. Да нет, вряд ли кто-то сейчас думает так же, как она: все сладко сопят в подушки. Что ж, надо и ей попробовать последовать их примеру. Сегодня она так замучилась, что, можно надеяться, бессонницы не будет: она не устоит против такой усталости. Танюша расправила простыню, постелила поверх шерстяное одеяло, а затем сама аккуратно забралась под этот пирог нижним слоем. Полка была так узка, что при любом неверном движении покровы рисковали свалиться вниз, обнажив танюшины ноги в рейтузах. Для надежности и тепла она еще и подоткнула края одеяла под себя, превратив его в полу-кокон. Возможно, логичней было бы просто залезть в свой спальник. Но спальники были далеко, в рюкзаках на третьих полках; к тому же после двух недель похода спальник уже не ощущался романтической экзотикой, но, напротив, рутиной. Хотелось наконец-то поспать – хотя бы оригинальности ради – просто под одеялом. Она уже почти закончила обустройство гнездышка, когда в проходе появилась мужская фигура. Она не сразу сообразила, что это Ион. А он, видимо, искал что-то в темноте отсеков. Заглянул к Сереге с Мишаней, потом вернулся, всмотрелся в танюшин угол и улыбнулся, узнав ее. - Привет, не спишь? – шепотом спросил он и осторожно, чтобы не задеть спящую Олю, присел на краешек ее полки. Танюша торопливо поднялась и села на постели. Оба молчали. Она смущенно разглядывала ионовы ноги с острыми коленями, обтянутые спальными рейтузами. Ему, видимо, тоже было не по себе: нетвердая улыбка на лице то появлялась, то исчезала, а руки с длинными пальцами теребили мягкий трикотаж на ляжках. - Как там твои… соседи? Хорошие попались? – спросила Танюша, не зная, что сказать. - Соседи? Ах, да… Они ничего, спят уже. Но я не затем пришел. – Ион, видимо, собрался с духом. – Танюша, нам нужно с тобой поговорить. У Танюши все окаменело внутри. Сердце перестало биться. Что, что такое? О чем он говорит? Ведь не может же быть такого, чтобы он об этом… Нет, это невозможно! А Ион тем временем окончательно осмелел. Если он и мялся, то лишь потому, что не знал, как лучше сформулировать свою мысль. Сама же мысль была ему ясна, как день. - Танюша, я не знаю как это тебе объяснить… Дело в том, что ты – моя… Нет, наверное не так надо говорить. Ну… Короче, ты влюблена в меня, а я – в тебя. Нет, точнее так: ты любишь меня, а я люблю тебя. Да, так вернее. Руки, которыми Танюша придерживала одеяло у груди, так и не смогли опуститься вниз, и застыли в неловком положении. При этом ей казалось, что она вся безвольно стекает на полку, и далее на пол. Слова, которые она услышала, были ирреальными, и еще более невероятно было, что они сказаны им, а адресовались ей. Если бы Ион сейчас же поднялся и ушел, она бы охотно поверила, что это было видение, созданное ее больным, истосковавшимся по любви мозгом. Но Ион не уходил. Он все также сидел, потирая колени своими костлявыми руками. - Мне опять не удалось сказать точно… Эх, вот ведь напасть. Попробую иначе: ты создана специально для меня. А я – специально для тебя. Это определенно так. Я с первой минуты это понял. Знаешь, страшно испугался, что тебя упущу. Но, слава Богу, сообразил, как к вам пристроиться. Вот такой я молодец, все сделал правильно… Оцепенение Танюши понемногу спало, и теперь в глазах ее было изумление вперемешку с тревогой. Она бы и сама не смогла сейчас сказать, чего боялась, но Иону и это было ясно. - Да-да-да, я знаю, можешь не объяснять, - махнул он рукой, чтобы остановить ее, хотя она и не думала ничего объяснять. – Ты хочешь сказать, что ты старая и некрасивая, а я – такой молодой красавец. И что тебе стыдно за себя, что ты такая страшная, и ты считаешь себя недостойной моей красоты и величия, и так далее, и тому подобное. И сейчас у тебя сердце рвется на части от всего этого противоречия, верно? Ион внимательно посмотрел в глаза Танюше и, видимо убедившись, что был прав, продолжал: - Разумеется, все оно так и есть. Но… не здесь. Все это верно где-то в другом месте, а здесь – не верно. Нет, пожалуй, я опять немного неточен. Плевать, верно это или неверно. Смысл в том, что я сделан, чтобы любить тебя. Не будем сейчас обсуждать, кем именно сделан – это сейчас неважно. Так какая мне разница, где, когда и у кого какие расклады? Мне же будет плохо, если тебя рядом не будет, понимаешь? Мне важно не то, какая ты – старая или молодая, красивая или нет – мне важно, чтобы ты была со мной. Он говорил, как молодой учитель, объяснявший урок маленькой девочке. Теперь он ласково улыбался, словно знал – за ним правда, а потому успех неминуем. - Да-да, знаю, знаю! Ты не веришь, что такое возможно, и потому сомневаешься. Ты думаешь, что этот черноволосый красавец не может в меня влюбиться, а значит, тут, наверное, какой-то подвох… В лице Танюши мелькнул протест, и Ион тут же поднял ладонь – спокойно, спокойно. - Ты, наверное, думаешь, что ему негде жить, и ему нужна моя квартира, или он вообще альфонс, который живет за счет женщин. Прости, что я эти гадости произношу, но я должен озвучить все твои сомнения… Не смущайся, ты имеешь на них право, хотя ты и ошибаешься… Но понимаешь, я не могу быть альфонсом, потому что знаю, что ты зарабатываешь меньше меня. Правда, я могу охотиться за твоей квартирой… - он усмехнулся. – Это верно, тут возражений не придумать. Жилья у меня нет, значит, ergo, охочусь. Он задумчиво умолк. Глаза Танюши стали умоляющими. Она ждала, чтобы Ион выпутался из возникшего противоречия. А он наморщил лоб, словно ученый-математик, доказывающий прежде недоказанную теорему. - Хорошо, давай так. Мы будем жить в твоей квартире, и я буду зарабатывать деньги. Это ведь непротиворечиво, а? Танюша невольно помотала головой, и тут же осеклась – настолько невозможно выглядело то, что они вообще обсуждали эти вещи. - Тебе, наверное, смешно, что я говорю тебе это так прямо… Но зачем лукавить, если все ясно? К Танюше, наконец, вернулся дар речи. - Ты… ты предлагаешь мне… с тобой жить? – пролепетала она жалобно. Ион просиял. - Не предлагаю. Я предупреждаю тебя об этом. - Но… - Если ты откажешься, нам обоим будет плохо – и тебе, и мне. Но так как ты это понимаешь, ты не откажешься. Я предупреждаю тебя, что ты не откажешься. Лицо Танюши вспыхнуло. Прижав руки к щекам, она отвела взгляд. А Ион продолжал пристально на нее смотреть. Улыбка исчезла, он стал серьезен. Протянув руку, он коснулся ее подбородка и чуть-чуть повернул к себе, чтобы видеть глаза. - Ради Бога, не подумай, что я смеюсь над тобой, или груб с тобой, или что-то подобное. Знаешь, почему я так долго ничего не говорил? Почему ждал до последнего? Я все думал, как тебе это лучше сказать. И вот сегодня придумал. У Танюши в глазах появились слезы. - Ты знал, что я не откажусь, да? – всхлипнула она. Привстав, Ион наклонился к ней, и Танюша ощутила его дыхание. - Вообще-то, нет. Но я надеялся. Что не ошибся. Так я не ошибся? Танюша молча помотала головой. Ион с облегчением вздохнул и положил ей руку на плечо. - Ну и слава Богу. А я, знаешь, волновался. Вдруг… Да что ж ты плачешь? Ну, перестань. Все же хорошо! Просто отлично. Мы же обо всем договорились. Танюш? – Он нагнулся к ее лицу, которое она пыталась спрятать. – Какая ты все-таки смешная. Ты же сама этого хотела, а теперь плачешь. - Я и хочу-у… - Отчего же тогда плачешь? Это, значит, рефлекс такой? Твое желание исполнилось, значит, нужно поплакать? Он пересел к ней на полку и обнял ее за плечи. Танюша не могла сдержать слез, но уже слабо улыбалась. - Да, верно… С-смешно. Просто… понимаешь, это так неожиданно. - Понимаю! – Он сделал веселую гримаску. – Что поделаешь, тебе надо со всем этим свыкнуться. Но я потому и начал вечером, чтобы ночью у тебя было время. Ты ведь после такого вряд ли уснешь, верно? Танюша кивнула и беззвучно засмеялась. - Вот. Это и хорошо. Чтобы утром тебе не показалось, что это был прекрасный сон. Потому что это не сон. Все по-настоящему. - Ты меня правда любишь? – Танюша жалобно взглянула на него. - Танюша! – притворно-строго сказал Ион. – Тебе ли повторять всякие банальности? Она покраснела и стыдливо закрыла рот рукой. И правда, это было глупое кокетство, но оно вылезло против ее воли. - А впрочем, ладно, побалуйся. Разрешаю тебе произнести все глупости, которые в таких случаях произносятся. Обещаю подыграть. – Зубы его блеснули в сияющей улыбке. Танюша радостно заморгала глазами, пытаясь вспомнить глупости, которые он имел в виду. Но, подумав, поняла, что ей ничего не хочется говорить. - Я… в другой раз. Скажу глупости. Раз ты обещал их слушать. - Ну вот и славно. А теперь ложись. Если получится, попробуй уснуть, хе-хе. – Он аккуратно, но властно уложил ее на подушку и принялся заново подтыкать одеяло. - А ты… ты уснешь? – спросила Танюша, не сводя с него глаз. - Я-то? Конечно. Сейчас дойду до себя и отрублюсь. – Ион лукаво улыбнулся. – Наверное, я должен был сказать, что тоже не буду спать всю ночь от волнения? Нет, не дождешься. Это я раньше волновался. Весь поход, можно сказать, мучился. Я теперь, когда ты связана обещанием по рукам и ногам, чего ж мне переживать? Пойду и усну спокойным сном… обладателя ценнейшей вещи. - А вдруг вещь украдут? – вздумала пошутить Танюша, но тут же закрыла рот ладонью, потому что почувствовала, что опять вышла «всякая банальность». - Не украдут. Она сама не пойдет. Я в ней уверен. – Ион заботливо укрыл Танюшу до подбородка, заткнул одеялом оставшиеся щели, а потом легонько коснулся рукой ее волос. Она почувствовала, что его пальцы чуть дрожат. – Ну, вот. Теперь закрывай глазки и пытайся уснуть. Танюша было послушно выполнила его приказание, но тут же испуганно открыла глаза. - Ионушка! - Что? - А не мог бы ты… Словом… Не мог бы ты тут чуть-чуть посидеть. А то я боюсь. - Чего? - Что ты исчезнешь. Ну, хотя бы минут двадцать, а? Ион улыбнулся, как мать улыбается своему младенцу. - Хорошо, солнышко. Но при условии – ты закрываешь глазки. - Я закрою-закрою. – Танюша тут же с силой зажмурилась. – Только… а ты не мог бы взять меня за руку? – Не дожидаясь, она вслепую пошарила перед собой и поймала его руку. - Ладно, держи, хе-хе. - Я повернусь к стенке, чтоб тебе сидеть было удобно… - Не открывая глаз, Танюша повернулась и почти вжалась коленями в купейную перегородку. Она не смела приоткрыть век, но чувствовала, как Ион осторожно, чтобы ее не задеть, устроился на кусочке пространства за ее согнутыми коленями, а плечом прислонился к перегородке. А еще она была уверена, что видит его лицо. Он не улыбался, а смотрел на нее серьезно и немного печально. - Ты такой красивый, - прошептала Танюша, не открывая глаз. Ион усмехнулся. - Не обращай внимания. - Как так не обращать? - Да вот так. Я же на тебя не обращаю внимания. Ну, на то, как ты выглядишь. Мне все равно. Внешность людям знаешь зачем дана?.. - Чтобы услаждать наши взоры твоей красотой, - перебила она. - Нет, солнышко. Чтобы своего любимого от других отличить. Но и то – на первых порах, пока ты его ищешь. А как нашел, так внешность вообще не нужна. Ты его по-другому чувствуешь. – Ион вздохнул – как показалось Танюше, грустно. – А теперь закрывай-ка ротик. Вот так. А то и правда не уснешь. Танюша хотела еще что-то сказать, но вспомнила об указании и не разжала губ. Ион продолжал нежно гладить ее то по плечу, то по голове. Она напряглась, чтобы подумать какую-то мысль – но не смогла и уснула. … - Москва – это страшная, бездонная черная дыра. Она всасывает в себя миллионы людей из регионов, перемалывает их души, а их самих превращает в муравьев, - вещал Петя. – Они ползают, ползают друг по другу, теснятся, и думают, что им повезло оказаться здесь. А отрыжка, которую она не смогла переварить – вот она. Он кивнул в сторону бомжей, лежавших и сидевших у парапета подземного перехода вокзальной площади. Серегина группа уже пару часов как преодолевала Москву, перебираясь с одного вокзала на другой – преодолевала в прямом смысле, как бушующий океан или перевал с ветром и метелью. Они успели дважды заблудиться в лабиринтах московского метро, и всякий раз долго и нудно возвращались в исходную точку. Навьюченные рюкзаками и лыжами, они так набегались, наискались и наволновались, что всем одновременно пришла в голову одна мысль: в лесу они чувствовали себя гораздо увереннее. Каменно-стеклянные джунгли оказались менее проходимыми, чем еловый лес; хитросплетение переходов, путей и эскалаторов, мозаика из стрелочек, надписей и иконограмм пугали и бесили. Тетки и дядьки в форменной одежде, стоявшие на страже этих адских чертогов, и впрямь походили на мифических церберов. - Только ничего ни у кого не спрашивать! Ни слова! – напоминал Серега. В этом чуждом ему ландшафте он как-то сжался, став даже меньше ростом. – Тут сразу всех посылают. Они приезжих ненавидят. – Он остановился перед иероглифической надписью из множества картинок и стрелочек, и силился понять, куда им дальше идти. - Да тут москвичей и нет. Тут все приезжие, - грустно хмыкнул Мишаня. В своем туристском облачении, таком нелепом среди модной и чистой одежды других пассажиров, он задыхался от духоты и обливался потом. - Потому-то они других приезжих и ненавидят, - сказала Ксеня. - Как они вообще тут живут? – говорил Игорек, завистливо провожая глазами стильно одетую парочку, спешащую мимо с дымящимися стаканчиками кофе в руках. – И как во всем этом разбираются? – он показал на иконографику. - Если с рождения тренировать, то и собаку можно научить команды выполнять. Они ж тут на уровне спинного мозга ориентируются. - А главное, ради чего? – говорил Петя, когда они, наконец, добрались до нужного вокзала. – Ради чего они копошатся в этом муравейнике? Почему не разбегаются? Это же ад кромешный! Мимо в разные стороны сновали люди; казалось, они неминуемо должны были столкнуться, однако каждый неведомым органом заблаговременно чувствовал наличие препятствий, и умело перекладывал курс. Группа, боясь растеряться, робко жалась вокруг руководителя. - Зарплаты большие. Они тут столько зарабатывают, что всю Россию при желании купить могут, - просипел Данила. - И так уже всю купили. - А че зарплаты? Это же бумажки. - Бумажки – не бумажки, а землю им за них продают. - Да, несоразмерная покупательная способность москвичей – огромная проблема для страны, - отдуваясь, поспешила вставить Танюша. Ей очень важно было, чтобы все это знали. – За тот же труд, что и мы, они получают в три раза больше. Поэтому могут купить себе недвижимость почти в любом регионе… - Кроме Москвы, ха-ха. - Ну да, и кроме Подмосковья. Здесь они – на положении рабочих муравьев, которые ютятся в картонных коробках и ползают строем. Зато за пределами своего муравейника они превращаются… э-гм, превращаются в хищных муравьев. Тут они разом берут реванш за все унижения и за всю тесноту, которую терпят дома. Они становятся барами, которые могут позволить себе покупать леса и берега гектарами. В Псковской области, в Новгородской, в Тверской… - Да ладно, там уже тоже цены выросли. Муравьев-то московских много, вот они цены и взвинтили. - Так и есть. А заодно леса и берега захватили. А главное, что они и вырваться-то на свои захваты могут от силы раз в год. Но при этом денег у них хватает и на трехметровый забор, и на огромный коттедж, и даже скинуться на охранника коттеджного поселка они могут. Из числа местных обычно берут… - Да, вот на Ладоге все москвичи скупили. Вот мы в прошлом году ходили от Лахденпохьи в Сортавалу, так там… - А еще проблема в том, что у них очень высокие запросы. Они считают, что имеют право на все – и на московские деньги, и на комфорт, и на чистый воздух для своих детей, и на «экологически чистые» продукты, как они любят говорить, и на природу. Все, все нам дайте, и побольше, мы право имеем! Но в Москве эти вещи – комфорт и природа - взаимоисключаются. В Москве никакой природы они на свои даже миллионы купить не могут: здесь природа продается за миллиарды. Поэтому они озлобленно лезут в регионы, и алчно покупают огромные дачи в Псковской области, чтобы обосновать свою жалкую жизнь в муравейнике. В противном случае получится, что они убивают годы в этой мышиной возне за просто так… - Да это ж не только они. Так во всех городах живут, - начал Данила. Но Танюша его не слушала. Перед ее мысленным взором уже возникла гигантская толпа москвичей, причем преимущественно женского пола. У всех были надутые ботоксом губы, накладные ресницы, длинные разноцветные ногти, а одеты они были в дорогие спортивные костюмы с капюшонами и модными декоративными ушками. У некоторых в руках были зажаты пластиковые коробочки с трубочками, из которых они натужно всасывали ядовитый пар, и клубы этого пара заволакивали лица. Все они толкались в какой-то дикой давке, пытаясь из нее выбраться. Тут же мелькали и их дети – роскошно одетые пухлые младенцы с рекламы детских товаров – и, как не странно, даже автомобили – тоже сплошь сияющие иномарки с покатыми боками. Все это месиво из накрашенных лиц, пальцев с наманикюренными ногтями, толстых губ, машин, детей и пара бурлила и вздымалась, как кипящая молочная каша. Удивительным образом эта каша одновременно была и бескрайней, и в то же время ограничивалась бортиками, причем бортики эти были кремлевской стеной. Подобно грешникам в аду, роскошные москвички варились в этом котле, протягивая к Танюше свои жадные руки. Непонятно было, что им нужно – то ли выбраться из варева, то ли заграбастать внутрь своего котла еще какой-нибудь берег или лес в Псковской области. Они все были прекрасны и ухожены, и у них у всех – Танюша почему-то твердо знала это – были любящие мужья. На переднем плане, правда, их не было видно, но Танюша знала, что они выглядят так же, как их жены – гладкие и холеные, иногда украшенные дорогими татуировками и псевдо-бороденками из барбишопов. У них были любящие, крепкие семьи; даже Танюша, при всей ее ненависти, не могла это не признать. Конечно, это было дополнительным отягчающим обстоятельством к общему списку их грехов. Самки и детеныши рода москвич тянули из котла свои руки, пытаясь втащить туда, как в черную дыру, все Россию. А надо всем этим, подобно родосскому колоссу, стояла Танюша. Она медленно и величественно поднимала огнемет и нажимала на спуск. Вообще-то она не знала, как выглядит этот агрегат и каким движением надлежит приводить его в действие, но со стороны ее поза (она обозревала себя одновременно со всех сторон) выглядела по-киношному эффектно. Так или иначе, она на что-то нажала, и из сопла огнемета вылился оранжевый конус пламени. Исток его, как и положено, был почти белым, а кудрявые концы – красно-оранжевыми. Они в один миг покрыли собой волнующуюся людскую кашу. Теперь Танюша не видела лиц москвичей; наверное, это было неприятное зрелище. Но по их конвульсивным движениям и по нечеловеческим воплям она догадывалась, что они поджариваются. Собственно, она не то чтобы была злым человеком. Ей не очень-то нравилось смотреть на мучения (разве что в первую минуту, как на символ). Ей нужно было, чтобы это месиво в кастрюле из кремлевской стены, эта адская Москва с ее миллионами наманикюренных щупалец просто исчезло. Потому-то она изо всех сил жала на воображаемый спуск, жала и жала, пока… - Ну ты и злюка, - укоризненно сказала Оля. Танюша опомнилась. Палец отпустил спусковой крючок, видение пропало. Оказалось, что группа давно уже не идет, обливаясь потом, по подземным переходам, а стоит, сняв рюкзаки и прислонив их к какой-то длинной грязной стене; похоже, это была вокзальная площадь. Танюша даже не заметила, как пришла сюда, как сняла рюкзак и положила на тротуар лыжи. Ребята окружили ее и, посмеиваясь, слушали. Позади всех, заслоненный плечами Сереги и Данилы, стоял Ион. Он неотрывно смотрел на Танюшу, и его лицо было таким печальным, что у нее дрогнуло сердце. Его почти сросшиеся брови сошлись еще ближе, и между ними залегла глубокая складка. Без привычной улыбки лицо осунулось и казалось постаревшим. «Ну что же ты, Танюша!» - будто говорили его глаза. Страшно смутившись, она принялась оправдываться. - Ой, ну да, вообще-то это всех жителей мегаполисов касается, а не только москвичей, - затараторила она. – И вообще, конечно, москвичей тоже где-то можно понять… Она с надеждой взглянула на Иона: «ты меня прощаешь?» Он сжал губы в неопределенной гримасе и покачал головой: мол, не знаю – не знаю! Но глаза посветлели, и Танюша воспрянула духом. «Никогда больше не буду так плохо думать», - пообещала себе она – правда, без особой надежды, что выполнит обещание. Оказалось, Ион уже чудесным образом разыскал и нужный вход в вокзал, и даже перрон. Оставалось только протащить вещи через металлоискатель и сгрудить их около входа в вагон, а потом ждать, когда строгая проводница с непроницаемым лицом отщелкнет дверь и начнет запускать пассажиров. - Как ты сумел? – дивился Серега. – По мне, так тут заколдованный круг. Сговорились, черти, чтоб ничего чужакам не объяснять. Чтобы не приезжали больше. - Ну, я у одного спросил – глухо. У другого спросил – еще глуше. А третья тетушка мне все популярно и показала. - Чудеса. Небось, ты попался на недавнюю мигрантку. Она еще не ощутила себя москвичкой. - Среди москвичей тоже попадаются хорошие люди, - поспешила сказать Танюша, заискивающе поглядывая на Иона. - Ну что, одеваем рюкзаки и вперед. Штурман, как всегда, показывает дорогу, - ухмыльнулся Серега. - Наш вечный штурман! Его контракт еще не закончен, - посыпались шутки. - А ты, кстати, себе-то билет купил? Тебе ведь до Воронежа, или я уж забыл? Нас проводишь, и на свой вокзал поедешь? Ион молча вскинул рюкзак и мельком взглянул на Танюшу. Она то поднимала испуганные глаза, то прятала. Что, что он сейчас скажет? - Купил. – Вспыхнула улыбка. – Поеду с вами. - Ничёси! Все остановились и удивленно переглянулись. - Ого. Быстро у тебя планы меняются. Ты ж говорил, у тебя работа… где-то там, под Воронежем… в Семилуках, что ли. Или как это место называется? И живешь ты там у друзей. - А я позвонил одному человечку. Он меня на другую стройку устроит. Куда-то там у вас. - А жить где? – Серега словно опасался, не напросится ли Ион жить у него. - Тоже у друзей. - Круто, когда всюду друзья. Они перебрались на перрон. До отправления поезда было еще около часа, и вагонные двери пока не открывали. Серега скрипя сердцем согласился отпустить часть группы сделать закупки в поезд. Большую часть того, что купили в Ершуково, уже подъели. - Но только быстро, быстро, быстро! Максимум – двадцать минут, и бегом назад. - А это брать? Ну, это… - Игорек сделал выразительный жест у подбородка. - А как же? У нас же на донышке осталось, а еще весь вечер впереди. Посланцы живо разбежались по окрестным магазинам. Танюша, которая боялась опоздать не меньше Сереги, быстро схватила в ближайшем супермаркете с десяток сдобных булочек, расплатилась и поспешила назад. Привокзальная площадь уже не казалась ей такой враждебной, как в прошлый раз. Даже народу, кажется, стало поменьше. Теперь, когда она больше не боялась потеряться, когда группа заняла свое законное место в пространстве-времени, ожидая поезда, можно было успокоено оглядеться по сторонам. И Танюша огляделась, и заметила даже что-то привлекательное. Например, ларек с выпечкой, источавший сладостный аромат ванили. Или вот этих двух очень симпатичных и красиво одетых девушек. У Танюши не было ничего из их активов – ни красоты, ни молодости, ни даже красивой одежды – но все равно ей было приятно проводить их глазами. Недалеко от входа в вокзал она заметила Иона. Он стоял и курил, сунув вторую руку в карман своей пуховки - ужасной, линялой, засаленной и сплошь покрытой заплатами из скотча. А ведь еще несколько дней назад она казалась Танюше вполне приемлемой верхней одеждой. А главное – очень теплой, когда Ион, смеясь, укутывал ею Танюшу на привалах или ночью в шатре. Город обесценил не только сухари в мешочках – обесценил своими изобильными грудами теплых булочек в магазинах – но и походную одежду, и рюкзаки, и даже лица товарищей. Одежда теперь виделась грязной и вонючей, а лица – самыми обыкновенными, хотя совсем недавно они казались Танюше прекрасными и единственными в своем роде. Подходя, она встретилась взглядами в Ионом. «И даже я? - словно спросили его глаза – Я тоже стал обыкновенным?» «Нет, нет! – поскорей заулыбалась Танюша. – Ты никогда не будешь обыкновенным. Ты удивительный, ты чудесный, ты один такой на свете. Неважно, где – в походе или в городе. Я тебя люблю». Она подошла и робко встала рядом: ионова улыбка разрешила ей. Мимо прошла компания дорого одетых парней – впрочем, в Москве ей все казались дорого одетыми – и один из них насмешливо покосился на пуховку Иона. Толпа в середине площади действительно поредела, и издалека снова показалось лежбище бомжей; они их видели, когда только пришли сюда. Это было грустное, больное место пространства, куда никто из прохожих не хотел смотреть. Танюша со странным мазохистским удовольствием разглядывала их, заранее готовясь ужаснуться тому, как алкоголь уродует совсем юные черты. В уличных бомжах ее больше всего пугало именно это. Однако, по счастью, бомжи попались взрослые – не моложе тридцати лет. Однако свою долю сладкого кошмара она все же получила: эти люди были явно южных кровей – видимо, таджики. Опустившийся от алкоголя таджик ужасал Танюшу немногим меньше, чем опустившийся от алкоголя ребенок. «Вырванные из своей родины по воле бездушных экономических обстоятельств, не сумевшие адаптироваться в другом мире и уничтоженные им», - пафосно подумала она, чтобы заглушить смертную тоску, которую внушало ей это зрелище. - А я думала, что у них тут диаспоры… ну, что они поддерживают друг друга, не дают спиться… Переправляют на родину, в Таджикистан, если что. - Эти-то? Это не таджики. - А кто? - Наши, молдаване. Нет у них никаких диаспор. И квасят, как русские. Спиваются на раз-два. Я тоже, знаешь… Словом, несколько лет назад был момент, когда мог стать таким. Танюша с изумлением и страхом поглядела ему в лицо, словно ожидая, что оно начнет на глазах меняться, превращаясь в испитую морду бродяги-алкоголика. Но ничего такого не случилось: на нее по-прежнему смотрел молодой и красивый Ион. Она вопросительно рассмеялась. - Это же неправда, верно? Ион улыбнулся и обнял ее за плечо. - Ладно, пошли, а то все-таки опоздаем на поезд. - Ой, и правда, поезд! Они побежали на вокзал, но, конечно же, не опоздали. Спустя полчаса поезд отъехал от перрона, увозя группу в полном составе. Более того, до отправления все успели спокойно разложиться и рассесться в ожидании еще одного праздничного ужина. И он был, этот ужин, разве что разговоры уже были не такими восторженными, как в первый раз. Дорога перевалила за вторую половину, и мысли теперь охотней цеплялись за ее конец, нежели за начало. Поход ушел в прошлое, а городская жизнь вот-вот должна была стать единственным настоящим. И вчерашние лыжники смиренно готовились к этому, с надеждой поднимая кружки «за то, чтоб не в последний раз». Когда на следующий день они высыпали из вагона, увешанные теперь ненужными рюкзаками и лыжами, это уже не была группа Сереги. Это были отдельные Игорек, Данила, Петя, Ксеня, Мишаня, Оля – каждый со своими мыслями, спешащий поскорей уйти в свою жизнь. Серега посматривал на них с сожалением. Удастся ли ему снова когда-нибудь превратить их в группу? Дай Бог. Раньше ведь удавалось. На вокзальной площади (насколько же она была меньше, чем в Москве!) все начали по очереди прощаться, а потом расходиться в разные стороны к своим автобусам. Через несколько минут от девятерых осталось четверо: Серега и Оля – они оба жили недалеко от вокзала и ходили пешком – и Танюша с Ионом. Танюша искоса взглянула на Иона, как бы спрашивая, что ей делать. Он еле заметно кивнул. - Ну, мы пошли. Счастливо! – Улыбаясь, он протянул руку Сереге. - Пошли… вы? – удивленно повторил Серега, машинально пожимая протянутую руку. – Вы это… вдвоем пошли? Танюша переглянулась с Ионом и впервые широко улыбнулась. - Да, мы вдвоем пошли. Сережечка, огромное тебе спасибо за поход! Она еще раз помахала рукой, и они зашагали к остановке, провожаемые изумленными взглядами. Их рюкзаки уже скрылись в толпе, когда Серега, наконец, выдавил: - Это что же… Они чего, теперь вместе, что ли? Оля пожала плечами. - Ни хрена себе, как это они успели! А я и не заметил ничего. – Он постоял минуту, задумавшись. - …Ну ладно, пошли, что ли.