Дом Дракона. Оковы

Если бы Рейну Таргариен спросили, что из себя представляет дом дракона, она ответила бы, что он подобен грозовому небу, когда оно заволакивается тяжёлыми, свинцовыми тучами, а солнце, ещё недавно радостно светившее, внезапно исчезает за ними, когда воздух становится душным, и на душе поселяется беспричинная тревога. Когда даже самый яркий день в одночасье превращается в поздние сумерки, вся живность, чувствуя надвигающуюся грозу, прячется в своих норах, а птицы спешат улететь на безопасное расстояние. Ты вглядываешься в серый, мрачный небосклон в ожидании молнии. Но как бы напряжённо ты не ждала, она все равно появится неожиданно. Сверкнёт вдалеке и так же внезапно исчезнет — чарующая и завораживающая в своей смертоносной красоте. И ты начнёшь считать секунды, пока не грянет гром. После изящной молнии он будет подобен реву разбуженного, а потому разгневанного дракона. И именно он будет предвестником надвигающейся беды. А после небо обрушится на тебя дождём. И повезёт, если гроза будет летом, тогда капли дождя не такие ледяные. Но даже так, ты промокнешь до нитки, и уже ничего не будет таким, как прежде. Потому что невозможно пройти сквозь грозу и остаться прежней. Об этом размышляла Рейна Таргариен, стоя на широкой террасе вместе с невысокой, темноволосой девушкой, которую по всем законам она должна была ненавидеть. Ненависть была — поглощающая и испепеляющая, но направлена она была не на неё. Именно о доме дракона размышляла Рейна Таргариен, пока они напряжённо следили за смертельным танцем двух драконов. И Рейна уже сейчас знала, что один из них не выйдет из этой битвы живым. Только это вовсе не означало, что другой выйдет из неё победителем. Потому что они жили в доме дракона, в котором честно не играл никто. Девять месяцев назад. Просторная гостиная утопала в золотистых лучах полуденного солнца, лившихся из широких окон. Осень еще не успела вступить в свои права в Королевской Гавани, потому в Красном замке было довольно душно. Три молодые женщины в дорогих шелковых платьях сидели на мягких, удобных креслах и лениво обмахивались веерами. Все три женщины были придворными дамами в Красном Замке. Леди Элеонора Стэкхауз, дородная женщина лет тридцати пяти-сорока со следами былой красоты на круглом лице, сидела ближе остальных к окну и махала веером так часто, что прическа ее успела слегка растрепаться. — Ну, право, не думала, что скажу это, но я рада что скоро зима. Здесь в Королевской Гавани она будет не столь суровой, как на Севере, но зато мы немного отдохнем от этой невыносимой жары, — заявила она. Сидевшая справа от нее леди Уолда Кобб понимающе улыбнулась. Это была худощавая, сухая женщина, с нездоровым желтоватым цветом лица, грубые черты которого в свое время помешали ей выйти замуж. Несмотря на это она считала себя одной из самых красивых женщин столицы и возмущалась каждый раз, когда слышала, как более молодая, но менее достойная девица делала выгодную партию. — Я только надеюсь, что эта ужасная и совершенно несвоевременная война закончится прежде, чем наступят холода, — продолжила леди Элеонора. — Я не получала писем от мужа вот уже две недели. — О, не волнуйтесь, дорогая Элеонора, я уверена, что сир Стэкхауз в порядке и продолжает успешно вести нас к победе вместе с Лордом Командующим, — высокопарно ответила ей леди Уолда. — Ах, Кристон Коль со своим войском увяз в Лисьих болотах, — раздраженно махнула веером Элеонора. — Он уже несколько дней застрял там, не продвинувшись ни на милю. Леди Элеонора была из тех личностей, новости к которым стекались сами по себе, без каких-либо усилий с их стороны. Ей удавалось создавать вокруг себя ауру силы и влияния, отчего многие женщины старались быть к ней ближе, используя для этого худшее женское оружие — сплетни. Мужчины же испытывали к ней своеобразное уважение и нередко делились новостями, о которых их жены узнавали уже от Элеоноры. При этом леди Элеонора не относилась к тому сорту дам, которые судачат только лишь от любви к самому процессу. Сплетни и слухи она воспринимала, как один из видов оружия, в правильных руках и при верном использовании способного быть острее кинжала. — Я всегда говорила, Кристон Коль не тот, кто должен вести войско! — закатила глаза Уолда, и тут же сменила тему. — Говорят, принц-регент собирается лично присоединиться к походу. Вы слышали что-то об этом? — До меня тоже дошли подобные слухи, — ожидаемо кивнула Элеонора, поправляя подушку за спиной. — И я нисколько не удивлюсь, если это окажется правдой. — Почему, миледи? — почтительно поинтересовалась юная леди Дорна Сарвик, полгода назад вышедшая замуж и переехавшая во дворец, и теперь изо всех сил изображавшая из себя замужнюю леди, которой пристало отныне общаться исключительно с такими же замужними дамами. Особенное уважение у нее вызывала леди Элеонора своим дерзким и своенравным нравом. — Потому, моя дорогая, — снисходительно отозвалась Элеонора, — что принц Эймонд не из тех, кто будет отсиживаться в теплом дворце, когда другие сражаются. — Пожалуй, это даже лучше, — неоднозначно хмыкнула Уолда. — Пусть растрачивает свою ярость на поле битвы. Тон, с которым это было сказано, не оставлял сомнений в том, что Уолде было что-то известно, и это не ускользнуло от Элеоноры. — Вы как будто хотите поделиться с нами чем-то занятным, — усмехнулась она. Элеонора была достаточно проницательна и очень хорошо знала леди Уолду, потому ей было очевидно, что той так и не терпится выдать какую-то новость. Та и правда выглядела донельзя довольной собой. Поправив невидимую складку на платье, она начала говорить так, словно сообщала информацию государственной важности. — Принц Эймонд последнее время ведет себя, как разбушевавшийся волк. Вы ведь слышали, как пару недель назад он буквально избил своих гвардейцев? Говорят, на советах он стал крайне нетерпим и часто срывается на остальных лордах. А теперь утверждают, что он даже крайне жесток со своей женой, принцессой Анной. Та уже две недели не выходит из своей спальни, потому что ей нечем скрыть синяки по всему телу. Уолда, в голосе которой проскользнуло скрытое злорадство, замолчала, глядя на своих собеседниц в ожидании их реакции. Однако Элеонора лишь недоверчиво изогнула бровь. — Вам это рассказали слуги? — иронично рассмеялась она. — Слуги, моя дорогая, это лучшие шпионы, не стоит их недооценивать. Они видят и слышат то, что неведомо нам, — уязвленно выпятила подбородок Уолда. — А я слышала, что принцессе нездоровится, — перебила ее Элеонора. — Не стоит раздувать подобные слухи. Все знают, что принц Эймонд пылинки сдувает со своей жены. Уолда презрительно скривила губы. Она на дух не переносила жену принца Эймонда, убежденная, что та — коварная обольстительница, заманившая принца в свои сети и хитростью влюбившая в себя того. В кругу самых близких людей она утверждала, что тот заслуживал лучшую партию, нежели эта деревенщина, и тщательно скрывала свое отношение среди остальных. На деле же ею двигала обычная зависть женщины, считающей себя лучше тех, кому досталось то, о чем она втайне мечтает. Потому, говоря о жестоком обращении принца Эймонда со своей женой, она, призывая на помощь все свое актерское мастерство, изображала сочувствие и негодование. — Я тоже кое-что слышала, — неуверенно пробормотала Дорна, однако заметив заинтересованные взгляды двух старших дам, приободрилась. — Моя служанка слышала от других, что принцесса почти не встает с постели, не ест и не пьет. Говорят, принц Эймонд окончательно переселился в другие покои и изредка посещает жену, да и то только по ночам. — Вот и я о том же! — обрадовалась поддержке Уолда и, не сдержавшись, добавила: — Не удивлюсь, если причина в том, что принцесса Анна изменила мужу, а он узнал и запер ее в собственных покоях! Догадка об измене пришла не в ее голову, но видя реакцию Элеоноры на сплетни служанок, она сделала вид, будто бы эта светлая мысль посетила именно ее. К тому же, была вероятность после с гордым видом восклицать «Я же говорила!», если эта информация подтвердится. Элеонора слушала ее с задумчивым видом, постукивая по губам кончиком веера. В отличии от своих собеседницы, она не разделяла ее неприязни к молодой супруге принца Эймонда. Она уже давно проживала во дворце и умела отличать притворную добродетель от истинной чистоты души. Однако одного отрицать она не могла. Когда одна и та же сплетня повторяется из раза в раз, то она либо является неподтвержденной правдой, либо она кому-то выгодна. А имена принцессы Анна и принца Эймонда стали уж слишком часто звучать в подобных разговорах. — В любом случае, леди Уолда, не советую вам распространяться об этом. Вряд ли принцу Эймонду придутся по вкусу подобные разговорчики, — подвела она итог беседы. Леди Уолда хотела что-то добавить, совершенно неудовлетворенная тем, что ей вежливо, но твердо заткнули рот. Однако, поджав губы, она промолчала, рассудив, что леди Элеонора, чей муж являлся важным человеком при дворе, не та особа, с коей разумно вступать в конфронтации. А Элеонора думала о том, что королеве-матери стоит, наконец, разобраться со своей семьей, с которой явно творилось что-то неладное. Что касается молодой леди Дорны, то ее мысли были заняты тем, что она смогла удивить леди Элеонору и наверняка заслужила теперь ее доверие. *** Пока придворные дамы промывали косточки членов королевской семьи, те, в свою очередь, цеплялись за видимость контроля и медленно теряли рассудок. Со дня смерти Сэмвела Бриклэйера прошло больше двух недель, и за эти дни жизнь членов правящего дома претерпела ряд изменений. Незначительные, на первый взгляд, эти изменения оседали пылью на осколках некогда крепкой семьи. С того дня как Эймонд покинул покои своей жены, обещав устроить ей ад на земле, он предпринял ряд мер для этого. В первый же день Эймонд приказал замуровать тайный ход из спальни Анны, самой Анне отныне запрещалось покидать пределы своих покоев. Следующим его шагом было полностью изменить штат прислуги и охраны жены. Он лично отобрал десять гвардейцев во главе с сиром Родриком Тиреллом, которые отныне денно и нощно охраняли её покои. Сиру Родрику он доходчиво объяснил, что в случае возникновения проблем, виновным будет он. Пять служанок должны были служить Анне, однако им было запрещено разговаривать с ней, кроме насущных вопросов, делиться с нею новостями, а её приказы, кроме самых пустяковых, должны были сообщаться лично Эймонду. Письма, которые она получала, попадали в его руки раньше неё самой. Среди служанок также была выбрана одна, что была назначена главной, и ею стала Эшара. Решение Эймонда удивило её саму, пока он коротко не прояснил, что таково их наказание. Лишь после до Анны начала доходить изощренность подобной кары. Эшара — соучастница её предательства, та, что одним своим видом напоминала ей о дяде, отныне почти постоянно находилась при ней. И Анне было прекрасно известно, что каждое её движение сообщалось Эймонду именно ею. Такого было наказание для них обеих. Эшара же, так и не покинувшая Королевскую Гавань, теперь из тайной шпионки была повышена до ранга открытой доносчицы, в конце каждого дня вынужденной докладывать о буднях своей госпожи ее мужу. В первые дни после произошедшего Анна напоминала живой труп. Она больше не плакала, окончательно разучившись лить слезы на безымянном острове посреди Узкого моря. Однако она не делала и ничего другого. Еда, которую служанки приносили к ней в комнату, выносилась оттуда в почти таком же нетронутом виде. Наказ Эймонда слугам не разговаривать с ней был лишним, ибо она и сама не проявляла желания говорить. Анна только сидела в своём кресле и молчала на любые уговоры поесть или поспать. Даже самый мудрый мейстер затруднился бы описать душевное состояние принцессы, знай он всю правду. Чувство вины смешалось в её душе с ненавистью к человеку, растоптавшему все светлое, что было между ними, не дав ей ни единого шанса все объяснить. К человеку, убившему её близкого у неё на глазах в качестве возмездия. Ужас от осознания того, во что превратилась их любовь, и понимания, что ничего уже не вернуть, прочно засел в её сердце. Она отказывалась спать вовсе не из упрямства, а из страха перед кошмарами, которые преследовали её, ведь сапфировое кольцо она больше не носила… В этих кошмарах Сэмвел умирал у неё на глазах вновь и вновь. В целом состояние Анны можно было сравнить с заторможенностью, возникающей у некоторых животных на холоде, когда, адаптируясь к внешним условиям, их жизнедеятельность замедляется. Анна, находясь в теплоте Красного Замка, постепенно замерзала от холода. Так продолжалось почти неделю, пока до Алисенты не дошли вести о состоянии невестки. Алисента проявила дальновидность и не стала предпринимать попыток вразумить непутевого сына. Вместо этого она решительно направилась в покои Анны и властно приказала Родрику впустить её внутрь, пока его голова не слетела с плеч. Слово королевы оказалось тяжелее слова её сына, и Алисента беспрепятственно вошла внутрь. Зрелище, представшее ей, поразило её до глубины души. Анна, которая никогда не пренебрегала своим внешним видом, всегда выглядела ухоженно и подобающе своему статусу, напоминала больных из Великой Септы, которых Алисенте однажды довелось видеть. Жирные волосы волнами падали на плечи, глаза, с полопавшимися сосудами в белках, от недостатка сна выглядели воспаленными, губы потрескались, а одежда на девушке была помятой, да и вообще складывалось ощущение, что одеяние выбирали слуги без какого-либо участия с ее стороны. Но худшим в облике Анны был её взгляд — совершенно пустой и безжизненный. На миг Алисенте стало страшно. Что же такого мог сотворить её сын, чтобы молодая и полная жизни девушка в несколько дней превратилась в подобное изваяние? Алисента попыталась мягко расспросить Анну, но та упорно молчала, давая односложные ответы. Алисента объявила, что забирает Анну в свои покои и даже велела служанкам подготовить принцессу, но внезапно Анна заупрямилась, наотрез отказавшись покидать свою комнату. Через полчаса потерявшая надежду и растерянная Алисента покинула её. Но перед уходом она дала ей последний совет. — В этом месте ты не получишь сочувствия, дитя. Понимания тебе также не видать. Твой жалкий и сломленный вид лишь вызовет в людях радость либо презрение. Но, что бы с тобой не случалось, как бы сильно тебе не хотелось зарыться в песок, помни, что ты отныне Таргариен. И не позволяй дворцовым змеям и шакалам смеяться над драконами. Возьми себя в руки, раз не желаешь принимать помощь. Жестокая правда её слов пробилась сквозь панцирь отчуждения, и Анна впервые за долгие дни решилась взглянуть в зеркало. То, что она там увидела, ей не понравилось. С зеркала на неё смотрело потерянное отражение самой себя, способное лишь вызывать жалость. Но жалость и сочувствие — разные понятия. И если второе способно согреть душу, то первое унизительно. Алисента оказалась права, ведь недаром эта женщина прожила всю жизнь во дворце — пришло время скинуть с себя оцепенение. Через минуту Анна, что-то для себя решив, позвала служанок и велела подготовить ей горячую ванную. Но даже приведя свой внешний вид в порядок, Анна по-прежнему не могла заставить себя есть. Её мутило от одного вида или запаха еды. А ещё её мутило от одного взгляда на письмо, вот уже несколько дней лежавшее на её трюмо. Когда ей его передали, Анна даже не удивилась тому, что оно было распечатано. Отныне это была её реальность. Запертая в своей золотой клетке птичка с перебитыми крыльями — вот кем она стала. С тех пор измятый пергамент, исписанный аккуратным женским почерком, оставался на самом видном месте, и время от времени Анна брала его в руки и перечитывала. «Дорогая Анна, Надеюсь, у тебя все в порядке. У нас с Марко все хорошо, он передаёт тебе привет. Мы начинаем готовиться к зиме, говорят, она будет долгой. Я целыми днями распределяю продукты, зерна и овощи, закупаю столько тёплых вещей, сколько могу. Зиму нужно встречать подготовленными, ведь никогда не знаешь, насколько она будет суровой. Я уже две недели не получала никаких вестей от твоего дяди. Он должен был вернуться ещё три недели назад, но его все нет. Я начинаю беспокоиться, ты же знаешь, это не в его правилах — не сообщать о задержке. Вдруг с ним что-то приключилось? Знаю, что вы в ссоре, но вдруг ты с ним виделась? Пожалуйста, сообщи мне, если тебе что-то будет известно. С любовью, твоя тётя Маргарет» Анна так и не нашла в себе сил его сжечь, как и не нашла смелости ответить на него. Оно жгло её пальцы каждый раз, когда она брала его в руки. Но даже если бы у Анны хватило решимости сообщить Маргарет о том, что отныне ей стоит носить траур, ей нечем было бы это объяснить. Потому она продолжала трусливо молчать и мучить себя угрызениями совести за это молчание. С того дня самого рокового дня Анна больше не видела Эймонда — он не приходил к ней. Однако его незримое присутствие ощущалось во всем. В отведенных глазах служанок, в распечатанном письме и даже в темноте, когда, просыпаясь от тревожного, наполненного кошмарами сна, ей чудилось, что он здесь был. *** — Мне понятно твоё желание поскорей оказаться в гуще битв, но, когда будешь покидать столицу, не забудь постелить красную дорожку, чтобы Рейнире было проще подниматься на железный трон. Эймонд искоса взглянул на говорившего деда. Отто, как всегда, сидел с идеально прямой спиной, заставлявшей думать, что много лет назад ему воткнули штык, и теперь любая попытка его согнуть обернётся либо провалом, либо сломанным хребтом. Сейчас в зале Малого Совета находились лишь Отто, Тайленд и сам Эймонд. Потому Отто позволял себе говорить более фамильярно, чем обычно. Подобные фразы от него Эймонд слышал уже не впервые. С того момента, как он объявил о намерении присоединиться к войску, Малый совет разделился на два лагеря. Часть поддержала его желание, другая, во главе с Отто считала, что покидать столицу равносильно официальному приглашению врагов. И аргументы у них были сильные. Солнечный огонь был ранен и возможно мёртв, о его местонахождении никому не было известно. Пламенная мечта, дракон Хелейны, без наездницы был бесполезен, а двое молодых драконов Джейхейриса и Джейхейры были настолько малы, что вряд ли смогли бы поднять в небо кого-то, тяжелее ребёнка. Вхагар была единственной защитницей столицы. — Мы обсуждали это не раз, и не два дедушка. Но раз ты желаешь, я повторю снова. Времени у нас достаточно для еще одной дискуссии на тему «можно ли победить войну, сидя дома», — проговорил Эймонд, откинувшись на резную спинку стула. — Мой племянник Джейс и его невеста Бейла присоединились к военным действиям. Помимо них и Деймона, у чёрных теперь есть ещё четыре оседланных дракона, и все они в любой момент готовы дать бой. Что имеем мы? Дейрона, который в одиночку пытается сравнять счёт. Если Вхагар будет оставаться в столице, ты, конечно, будешь в большей безопасности, но вот к победе это нас не приблизит ни на йоту. — Зато обратное в силах приблизить наше поражение, — парировал Отто. — Войны побеждаются смелостью и умением идти на риск, — хмуро произнёс Тайленд Ланнистер. — К тому же, сир Отто, позвольте вам напомнить, что именно усилением защиты столицы мы и занимаемся последние две недели. Последний факт не нуждался в напоминании, ибо Отто о нем не забывал ни на минуту. Прежде чем покинуть столицу Эймонд приказал членам совета придумать план защиты оной. Неделя потребовалась на то, чтобы предложить ему план, с которым он согласится, и ещё неделя ушла на его подготовку. Ключевой частью плана, который Тайленд любовно окрестил «клин клином», являлось использование адского пламени в случае нападения драконов. Это было опасное и спорное решение. И Отто его категорически не поддерживал. — Мне претит одна лишь мысль о том, чтобы использовать адское пламя в пределах столицы. Наши враги пока тоже не использовали своих драконов в сражениях. Необходимо выжидать первого шага с их стороны и попытаться уничтожить их драконов без использования наших, — завёл старую песенку Отто. — Будь это так просто, Таргариены не правили бы Семью Королевствами, — отрезал Эймонд. Отто хотел возразить, но в этот момент в зал вошёл слуга и, поклонившись, торопливо засеменил к Эймонду. Наклонившись к самому его уху, он тихо зашептал. Чем больше он говорил, тем сильнее сдвигались брови Эймонда на переносице. Коротким жестом отослав слугу, Эймонд постучал пальцами по столу, размышляя. Никто не осмелился задавать ему вопросы, ибо обоим мужчинам было ясно, что лишь вопрос чрезвычайно щекотливый мог заставить слугу прервать совет, а Эймонда не разозлиться по этому поводу. — На сегодня все, господа, — произнёс Эймонд, вставая. Остальные тут же поднялись следом. — Моё решение остаётся неизменным. Лорд Тайленд, завершите все подготовки к моему отъезду. Я хочу знать, что, покидая столицу, не приближаю наше поражение, как выразился мастер над монетой. Тайленд чуть поклонился, а Отто, в чью сторону была брошена шпилька, лишь скривил губы. Последний раз обведя их взглядом, Эймонд покинул зал и направился в сторону Высокой Башни. Звук его быстрых шагов в тишине замка отскакивал от стен. Пожилой слуга, ожидавший его за дверью Малого Зала, поспешил следом. — Когда это случилось? — спросил Эймонд. — С час назад, мой принц. Служанка Эшара послала меня поскорей сообщить вам. Эймонд ускорился. Всё последние дни ему ежедневно сообщалось обо всем, что происходило в покоях Анны, которые ей было запрещено покидать. Каждый вечер Эшара и Родрик отчитывались перед ним. Эймонд видел в глазах Родрика тщательно скрываемое непонимание и лёгкий намёк на упрёк, а в глазах Эшары — открытую неприязнь. И немудрено, ведь он — человек, сделавший собственную жену затворницей, пленницей. Несчастная жертва и её мучитель. Вот, что видели остальные. Благодаря Ларису ему были известны слухи, что распускали служанки и придворные дамы, но ему было на них откровенно наплевать. Он знал о том, что она почти не ест и не говорит. Но он также был уверен, что это её состояние пройдёт, ибо Анна была далеко не той слабой и ранимой девушкой, которой её все считали. Эймонд даже заподозрил, что это её хитроумный способ вызвать жалость и поддержку окружающих, потому запретил служанкам под страхом смерти с ней разговаривать. Сам он с ней встреч не искал. По крайней мере, когда она бодрствовала. Несколько раз он приходил поздней ночью, когда она спала, и тихо, чувствуя себя вором в собственном доме, проходил в спальню. Он слушал её неровное дыхание, наблюдал за тем, как её пальцы дергались во сне, говоря об очередном кошмаре, и не знал, что чувствует, ибо чувств было слишком много для одного человека. Разве можно одновременно ненавидеть человека и желать укрыть его от кошмара? Надеяться, что отныне каждый её сон будет омрачен этими кошмарами, в которых главным героем и злодеем обязательно будешь ты, ибо в твоих собственных сновидениях она тебя не отпускает… Эймонд свернул за угол и взлетел по лестнице, затормозив лишь перед её покоями. Гвардеец, стоявший перед ним, не дожидаясь приказа, распахнул двери. В светлой гостиной никого не было, зато из спальни доносились приглушённые голоса, которые тут же умолкли, стоило ему туда войти. Анна полусидела в своей постели, облокотившись на подушки. На ней была бежевая сорочка с широкими рукавами и кружевным воротником. Тонкий плед прикрывал её ноги. Её отросшие волосы были распущены, никакой изящной причёски, никаких игривых локонов, украшавших головы молодых леди во дворце, не было. Её волосы казались безжизненными и сухими. Кожа лица была нездорово бледной, ни о каком румянце и речи быть не могло. Рядом с ней на золочёном стуле сидел мейстер Орвиль и сосредоточенно считал её пульс. Помимо него в комнате была ещё Алисента, тихо застывшая в углу и кусавшая ногти, что случалось с ней лишь в минуты сильного волнения. Когда Эймонд зашёл в комнату, Анна подняла на него взгляд. Этот взгляд, который он избегал столько дней, пригвоздил его к месту, заставив забыть о присутствующих. Орвиль аккуратно опустил руку Анны на постель, и чуть обернувшись в их сторону, тоном, не терпящим возражения, попросил их выйти, потому что ему нужно осмотреть больную. Лишь мейстеры обладают подобной властью приказывать королям в мгновения их слабости, потому Алисента послушно кивнула и вышла, через секунду Эймонд последовал за ней. — Почему о том, что моя жена упала в обморок, ты узнаешь раньше меня? — спросил Эймонд, не скрывая раздражения в голосе, как только они оказались в гостиной. Алисента круто развернулась, лицо ее было перекошено от гнева. — Возможно, ты узнал бы об этом раньше, если бы посещал жену чаще, чем раз в несколько недель, — отрубила она. — Возможно даже, что, если бы ты вёл себя не как последний негодяй по отношению к ней, тебе бы не пришлось получать новости о её обмороках. Надеюсь, я ответила на твой вопрос? — Исчерпывающе, — процедил Эймонд. — Я никогда не лезла в твои дела и твои отношения с женой, Эймонд, но сейчас я не могу молчать. — Алисента выглядела по-настоящему разгневанной и взволнованной. — Ты запираешь её в покоях, как какую-то преступницу, запрещаешь слугам даже говорить с ней. Не кажется ли тебе, мой возлюбленный сын, что ты перегибаешь палку? Мне сложно представить, что могла совершить Анна, чтобы заслужить подобное обращение! Эймонд терпеливо выслушал её речь, не перебивая. Стоило лишь сказать Алисенте правду, чтобы увидеть, как изменится выражение её лица, когда она поймёт, что невестка, которую она так рьяно защищает, является предательницей и изменницей. Но Эймонд не мог этого сделать, потому он только раздражённо дёрнул головой, отворачиваясь. Пусть и дальше считает его чудовищем, ему не привыкать. — Эймонд, она твоя жена! — Алисента предприняла ещё одну самоотверженную попытку воззвать к голосу его разума. — И я разберусь с ней сам! Настоятельно советую, не влезать в мои отношения с моей женой. Лучше занимайся остальными своими детьми, мама. Хелейна и Эйгон сейчас нуждаются в тебе больше меня. — Разве? — Алисента печально посмотрела на него. — А мне отчего-то кажется, что тебе я нужна больше, только ты слишком горд, чтобы признаться в этом. Эймонд моргнул, слова матери были неожиданными. И боль от них также резанула внезапно. Он уже много лет назад научился виртуозно лгать окружающим и самому себе. Эйгон, вечно попадавший в неприятные истории, Хелейна, витавшая в облаках… так уж повелось, что они отнимали у Алисенты львиную долю её забот. Дейрон, любимый сын, был отослан подальше от дворца и его интриг. А Эймонд, с самого детства привыкший самостоятельно решать свои проблемы, не принимая ничью помощь, ставший примерным сыном на фоне старшего, редко заставлял о себе беспокоиться. Он убедил не только других, но и себя, что ему не нужна забота и поддержка. Но случались моменты, когда ему хотелось, совсем как в детстве, усесться у ног матери и позволить себя обнять. Вот только он не был ребёнком уже очень давно. Пока они говорили, Орвиль закончил осмотр и пригласил их в спальню. Эймонд первым вошёл внутрь и заметил бледное и растерянное лицо Анны ещё до того, как Орвиль заговорил. Внутри зашевелилось беспокойство. — Мой принц, моя королева, — Орвиль говорил в своей неторопливой манере, свойственной всем мейстерам, по которой невозможно предугадать, собирается ли он сообщить благую или дурную весть. — Для начала хочу сообщить, что принцесса совершенно здорова. — Слава Семерым, — выдохнула Алисента, и против воли Эймонд почувствовал схожее облегчение. — Но отчего же тогда этот обморок? — Принцесса плохо питалась последние дни, её организм истощен. Это и стало причиной потери сознания. В её положении такое непозволительно, — проскрежетал Орвиль. — В её положении? — нахмурился Эймонд. — Её Высочество ждёт ребенка, — улыбнулся Орвиль. Время застыло, отсчитывая удары сердца. Словно сквозь толщу воды он слышал, как Орвиль говорил, что срок ещё достаточно мал, не больше месяца, что принцессе нужно чаще бывать на воздухе и больше гулять, слышал, как мать радостно восклицала что-то. Их голоса слились в один единый гул, не доходивший до его разума. Он статуей застыл на месте, опустив голову. До него не сразу дошло, что Орвиль почтительно откашлявшись, покинул покои, а Алисента, потоптавшись немного на месте, в последний раз ободряюще сжала руку Анны и тоже ушла, бросив на него предупреждающий взгляд. Только тогда он понял, что они остались с Анной одни. Впервые со дня смерти Сэмвела. Эймонд украдкой посмотрел на нее. Анна не поднимала застывшего взгляда со своих исхудавших рук, судорожно сжимавших плед. Ему захотелось расхохотаться над несправедливостью и едкой иронией судьбы. Почти два года назад она с блестевшими от счастья глазами сообщила ему, что носит под сердцем их будущего ребенка, а он тогда, подняв ее на руки, закружил по комнате, не зная еще, что ребенку этому не суждено увидеть свет. Это воспоминание до мельчайших подробностей сохранилось в закромах его души, там, где хранились самые светлые, незамутненные горем, тревогой или обидой воспоминания. Стоило закрыть глаза, чтобы перед взором возникла светлая, утопающая в солнечных лучах гостиная. Её заливистый смех доносился до него сквозь пелену времени, даже щебетание птиц за окном врезалось в память. Кажется, это было в другой жизни, да и вовсе не с ними. Те Эймонд и Анна казались теперь незнакомцами. Эймонд был почти уверен, что Анна тоже вспоминала этот день. Только вот были ли те чувства для нее такой же правдой, что и для него, или это было ложью, как и все остальное? Что-то подсказывало ему, что она не притворялась, ведь она искренне желала того ребенка и страдала, когда он умер. Нужно было что-то сказать, но слова не шли. Наконец, прочистив горло, он произнес, поразившись холоду в собственном голосе — настолько ярок был контраст с тем погожим днем: — Раз дитя нуждается в воздухе и прогулках, тебе позволено отныне покидать свои покои. Родрик, как и раньше, будет следовать за тобой повсюду. Но если ты думаешь, что с рождением моего наследника для тебя что-либо изменится, советую не тешить себя пустыми надеждами. Как только ты разрешишься, ребенка у тебя заберут. — Тут она вскинула голову. — Его воспитанием займется моя мать, ты не будешь принимать в этом участия. — Ты не поступишь так с собственным ребенком, — покачала она головой в отчаянном отрицании, глядя на то, как он расслабленно прошелся по комнате, встав ближе к окну. — Всегда восхищался твоей способностью давить на правильные точки, — криво усмехнулся он. — Скажи ты «ты не поступишь так со мной», и это не возымело бы результата. Но вот надавить на меня ребенком — самое то. Только я уже на твои уловки больше не попадусь, можешь не стараться. В ее глазах вспыхнула ненависть. Вот оно, пусть обнажает свою истинную сущность и чувства. Ибо ему не нужна была ее притворная растерянность и лживая грусть. Он не желал видеть этого. Зато оголенная, чистая ненависть — подходящая эмоция для них двоих. Только ей здесь и место. — Это мой ребенок. Я не позволю забрать его у меня, — ощетинилась она. — А я не позволю, чтобы моего ребенка воспитывала кто-то вроде тебя, — с презрением выплюнул он. — Тебе придется меня для этого убить, — вскрикнула Анна, подавшись вперед. Эймонд сжал кулаки. Она все еще говорила о смерти. Медленно подойдя к ней, Эймонд навис над кроватью, оперевшись руками о постель по обе стороны от нее, и заглянул ей в глаза. Анна смотрела гневно и решительно, но, когда он приблизился, на дне ее глаз проскользнул страх. Она постаралась незаметно отодвинуться от него, уперевшись в изголовье кровати. — Боишься меня? — ласково прошептал Эймонд. — Правильно, ведь я могу сделать с тобой все, что захочу. Потому что ты, — он показательно обвел взглядом ее тело, скрытое под тонкой сорочкой, — принадлежишь мне. Она сделала чуть заметное движение рукой, словно хотела прикрыться, но быстро одернула себя. Ее страх только подстегивал животное внутри него, которое довольно рычало от ее затравленного вида. Эта часть него подстрекала его прямо сейчас подмять ее под себя и сделать с ней все, что она заслуживала, все, что его воображение красочно рисовало ему. Сама природа дала мужчине власть обладать женщиной, доставлять ей удовольствие или причинять боль, в зависимости от того, чего он желал и чего она заслуживала. А заслуживала Анна боль, за все то, что сотворила с ним. Но другая его часть, еще сохранявшая остатки разума, недоуменно молчала. За эти две недели он ни разу не прикоснулся к ней, несмотря на все свои клятвенные обещания. И эта часть не могла уразуметь, почему при всей ненависти он до сих пор не сделал этого. Подняв руку, он мягко убрал локон с ее лба, с садистским наслаждением отметив, как этот простой жест вызвал у нее дрожь. — Жить тебе или умереть, буду решать я. Впрочем, — он сделал вид, что только что вспомнил об этом, — для тебя еще не все потеряно. Завтра я отправляюсь в поход и, если тебе повезет, — продолжил он, отметив, как ее глаза удивленно расширились, — я не вернусь оттуда живым. Тогда твой маленький секрет умрет вместе со мной. Ты ведь веришь в Семерых, Анна? Так помолись им, чтобы я сдох на этой войне. Анна с шумом выдохнула, не сводя с него глаз. А он смотрел в ответ исступленно, голодно, как, должно быть, арестант смотрит в небо через решетки своей темницы. Сделав над собой нечеловеческое усилие, он резко оттолкнулся и стремительно покинул комнату, потому что нахождение здесь отравляло его похуже лисийских ядов. Все его самообладание, которое он по крупицам собирал последние недели, рассыпалось на глазах от одного ее проклятого взгляда. Ему нужно было уехать, и как можно скорее. Отто прав, он просто сбегал. Он сбегал от нее. *** Эймонд стоял посреди огромного амфитеатра Драконьего Логова. Большая площадь, где легко бы разместились два дракона, размером с Сиракс или Караксеса, окружалась кольцами каменных скамей, способных вместить несколько тысяч человек. Все величие дома Таргариен было воплощено в этом месте, в котором властвовали драконы и их наездники. Когда-то Визерис, тогда еще стоявший на своих ногах, в первый раз привел сюда своих сыновей, чтобы лично продемонстрировать им мощь драконов. Целая буря эмоций пробудилась тогда в душе юного Эймонда, мечтавшего однажды стать частью этого места, чтобы стоять наравне со своими великими предками, а может, в один день превзойти их в величии. Стоя сейчас здесь, посреди золотистого песка и камня, он не чувствовал ничего. Позади раздался громогласный рык, и из нижнего яруса через единственные ворота, соответствовавшие её размеру, начала вылезать Вхагар. Эймонд наблюдал, как его дракониха, опираясь на свои передние лапы, приближались к нему. Драконоблюстители предусмотрительно оставались на безопасном расстоянии. Вхагар была самой старой из всех живых драконов, она сменила несколько наездников, однако с возрастом она стала свирепее и редко подпускала к себе людей, в чьих жилах не текла кровь Таргариенов. А с началом войны Эймонд запретил ей покидать Драконье Логово и отправляться на охоту, и всю еду ей приносили на месте. Но от этого она стала только раздражительнее, хоть и нарушить прямой приказ наездника не смела. Эймонд сделал пару шагов к ней навстречу и, когда она опустила свою огромную морду с переливавшимися на солнце сине-зелёными наростами, провел рукой по её челюсти. — Ridzel, yaśtrie. Tgónto muo? Вхагар недовольно фыркнула и слегка ткнулась мордой об его руку. Слегка для неё. А Эймонд же от её толчка протащился по песку на полтора метра, удержавшись на ногах лишь потому, что вцепился в неё. — Tu ebâ, ebâ, Vhagar, — рассмеялся Эймонд, похлопав её по морде, — Belmortô sirâ nûhossa johemzô. Aōhoso izzî ziry nūhele? Вхагар посмотрела на него своими умными глазами, но Эймонд знал, что одним из них она практически ничего не видела. Любой Таргариен знал, что драконы намного разумнее людей. А ещё Таргариены знали, что они намного ближе к богам, чем к людям, потому что их избрали драконы. Тому, кто никогда не владел драконом, не понять ту глубинную связь, что возникала между наездниками и этими могучими созданиями. Эймонд и сам не понимал, пока однажды Вхагар не признала его. Сейчас он готов был поклясться, что Вхагар могла чувствовать его, видеть самую его сердцевину, а он мог ощущать отголоски её мыслей и эмоций. Например, сейчас Вхагар было тоскливо, её мучило дурное предчувствие, и им она делилась с ним. — Nykelo, Vhagar, — Эймонд чуть опустил голову, — Cest lânta rhâelze. Kon aōre atelli, khatō biarvizh vilibardma, derkōnna? Вхагар одобрительно рыкнула. Последний раз проведя ладонью по шершавой морде, Эймонд залез к ней на спину. Тщательно проверив седло и цепи, он пристегнул себя ими. Эймонд никогда не пренебрегал банальными мерами безопасности. Во время полёта исправить что-то уже невозможно, и если твоё седло не закреплено, или цепи повреждены, то ты будешь неизбежно мёртв. А это, по мнению Эймонда, стало бы самой позорной и бесславной смертью для Таргариена. Лично он собирался умереть иначе. Когда с проверками было покончено, Эймонд отдал Вхагар приказ взлетать. Сделав несколько пробных шагов, Вхагар в пару мощных взмахов взмыла в небо. Внезапное желание пронзило его с такой силой, что Эймонд не стал ему сопротивляться. Прежде чем направить Вхагар на северо-запад, он повернул её назад, и они сделали несколько кругов над Королевской Гаванью. Они облетели столицу с высоты птичьего полёта. Эймонд видел, как люди, похожие сверху на крохотных кукол, задирали головы и смотрели на него. Кто-то даже махал рукой. Они пролетали над улицами, с которыми у него было связано множество воспоминаний, и даже над Шёлковой улицей. Эймонд вспомнил, как ещё будучи подростком частенько отправлялся вместе с Колем обходить город, как они сидели на ступенях септы, и Коль знакомил его с жизнью обычного люда. После он направил Вхагар к Красному Замку. Замок, в котором он вырос, величественной скалой возвышался над городом. Где-то там, были в своих покоях Эйгон, Хелейна, Алисента, Отто… и Анна. Почти вся его семья. Семья, которой он запретил провожать себя этим утром. Он даже не заглянул к Эйгону, чтобы попрощаться, решив, что разговора прошлым вечером вполне достаточно. Просто Эймонд ненавидел проводы. Но впервые он жалел о своём решении. Странное тревожное чувство заскреблось теперь и в его душе. Словно все это он видел в последний раз. Глупости, одернул он себя. Всё эти мрачные мысли не к месту. Они победят в этой войне, и он непременно вернётся домой. Кликнув Вхагар, он дёрнул за цепи, и уже через минуту они летели на полной скорости к Речным Землям. Эймонд так и не узнал, что, по крайней мере, две женщины провожали его взглядом из своих окон. *** Величайшим высокомерием, на которое способен человек, являются фразы, начинающиеся со слов «я никогда не…». Произносящий эту фразу бросает вызов богам, предлагая им продемонстрировать его ничтожность. И Анна, урожденная Бриклэйер, уже не раз убеждалась в собственной. Ещё несколько дней назад она была убеждена, что больше никогда не сможет найти в себе силы бороться. Но с того момента, как ей сообщили, что под сердцем она носит дитя, её жизнь изменилась на до и после. Отныне все её помыслы были о том, как уберечь это дитя от ужасов этого мира. Анна больше не думала о смерти, она твёрдо решила, что будет жить. Материнский инстинкт пробуждается у женщин по-разному. Кому-то необходимо взять на руки своего младенца, чтобы осознать материнство, кто-то же даже спустя пару лет не чувствует себя матерью. А кто-то, подобно Анне, едва узнав о зародившейся в ней жизни, готов лелеять и защищать эту жизнь ценой собственной. Анна, ставшая сиротой в пятнадцать лет, слишком хорошо знала, какого это жить без матери и отца. Чувствовать их отсутствие в каждой улыбке родных и в каждом резком слове чужих. И потому уже тогда она поклялась себе жить и защищать свое дитя от невзгод и жестокости, что будут поджидать его. Она не стала пренебрегать позволением выходить из покоев, и теперь каждый день её можно было увидеть прогуливающейся в саду в компании неизменного Родрика и Эшары. Эшара так и не воспользовалась возможностью побега, столь бескорыстно предоставленной ей Анной. На вопрос Анны почему, она лишь неопределённо пожала плечами, сказав, что в Дорне её никто не ждёт. Однако и здесь Эшара не была свободна. Она была тесно связана с Анной общей тайной. Концы этих связывающих их веревок были в руках Эймонда, а с его отъездом незаметно перешли Ларису. Именно с ним Анна искала встречу, и Эшара ей в этом помогла. Сумерки в Красном Замке всегда подкрадывались незаметно, вот ты ещё купаешься в лучах заходящего солнца, а через пару мгновений над замком нависают тени, а цвета становятся приглушёнными, словно художник смешал все краски с серо-чёрной. Анна прогуливалась по высокой крепостной стене, протянувшейся от Башни Белого Меча. Остановившись между двумя широкими зубцами, венчавшими парапет крепости, она рассеянно наблюдала за верхушками высоких елей, которые можно было разглядеть только из этой башни. Родрик и Эшара остановились в нескольких шагах от неё, не приближаясь. Вскоре до Анны донесся звук, который она ждала: удары трости о каменную плитку крепости и шаркающие, неровные шаги. Не оборачиваясь, она терпеливо ждала, пока её гость подойдёт ближе. — Довольно необычное место для встречи, — произнёс Ларис, остановившись в метре от неё, и лишь через пару секунд насмешливо добавил, — Ваше Высочество. — Отсюда виден Королевский лес, милорд, — произнесла Анна, все так же не глядя на него, и старательно не замечая пренебрежение в его голосе. — Разве что очень малую его часть, — хмыкнул Ларис. — Вы правы, милорд. А ещё это второе место во всем замке, где можно не бояться лишних ушей. Ларис покосился на стоявших недалеко Родрика и Эшару, которые, впрочем, не могли расслышать ни слова. — Боюсь, миледи, что отныне во всем Красном Замке для вас нет места, где вы сможете чувствовать себя свободно, — вкрадчиво проговорил он. — И за это я должна благодарить вас, я слышала, — проронила Анна. — Я лишь выполнял свою работу. — отозвался Ларис, впервые на её памяти не скрывая неприязни в голосе. Он оперся о свою трость, перенеся вес своего тела на здоровую ногу. — И вы очень хорошо её делаете, лорд Ларис. — ответила она, заметив, как Ларис недоверчиво взглянул на неё. — Право, милорд, вы же не думаете, что я не смогу оценить ваш талант, только потому что он сыграл на моих костях? — Должен признаться, мой талант не идет ни в какое сравнение с вашим, — с ухмылкой поклонился мужчина, — Вам удавалось очень долго обводить меня вокруг пальца. — он покачал головой в притворном удивлении, — В который раз убеждаюсь, что в коварстве мужчинам никогда не сравниться с женщинами. Анна сжала пальцы, спрятанные в складках платья. Она не собиралась оправдываться перед этим скользким типом. Доказывать ему с пеной у рта, рассказывая правду, было бы уж слишком унизительно. Но он был ей нужен, а значит придётся немного, самую малость наступить на горло своей гордости. Анна всем корпусом повернулась к Ларису. — Однажды один мудрый человек сказал мне, что в доме драконов нужно быть сильнее, чем кажешься и казаться слабее, чем есть на самом деле. — говоря это, Анна наблюдала за тем, как удивление на лице Лариса сменяется самодовольством. Правильная дозировка лести творила чудеса в общении с мужчинами, даже с хитрейшими из них. — Мне нечего вам сказать, милорд, — продолжила она, — Вы сами знаете правду. Мой дядя был предателем, а я один раз, о котором жалею больше всего на свете, помогла ему. — Всего раз? Увольте, не надо этой ложной скромности, ваше Высочество, — отмахнулся Ларис, но уже с большей расположенностью слушая её, — Вас подобное не красит. — Вы можете мне не верить, я и не прошу вас об этом. — Зачем же вы меня позвали? — в голосе Лариса прорезался интерес. — Чтобы сказать вам, что я не враг тем, кому вы служите, — искренне ответила Анна. — Если не верите мне, поверьте ребёнку, которого я ношу под сердцем. Он ещё не родился, но уже имеет врагов, что не погнушаются убить его. Я не желаю, чтобы моё дитя постигла участь покойного принца Джейхейриса. Ларис слушал, не перебивая, и Анна видела, как на его лисьем лице начало проступать понимание. И это придало ей храбрости продолжить. — Мы с вами не враги, лорд Ларис. Напротив, я могу стать для вас хорошим другом, если пожелаете. А друзья обычно помогают друг другу. — И чем же вы можете мне помочь? — снисходительно улыбнулся Стронг, — Сейчас вы сами нуждаетесь в помощи. — Вы правы, сегодня — ничем, — сухо улыбнулась Анна в ответ, — Но нам не ведомы пути Семерых, может статься, однажды и вам понадобится моя помощь. Я ничего не прошу у вас сейчас, милорд, кроме вашей дружбы. Не будьте мне и моему ребёнку врагом, вот все, что мне нужно. Ларис задумчиво уставился в горизонт, размышляя над её предложением. Девушка оказалась мудрее, чем он думал. Другая на её месте объявила бы ему войну после того, как он сдал её мужу, но ей хватило хладнокровия, чтобы попытаться обратить врага в союзника. Надо было сказать, то, что в поисках сильных союзников она пришла именно к нему, бесконечно льстило самолюбию Лариса. Отказываться причин у него не было — сделать её «другом» вовсе не означает доверять ей. Попробует предать, и он раздавит её окончательно. Но что-то в её голосе говорило Ларису о её искренности. В конце концов, он уже много лет имел дело с женщиной, способной на все ради защиты своих детей. И он умел распознавать тот особенный взгляд женщин, готовых пойти в огонь ради своего ребёнка. Приняв решение, Ларис повернулся к ней. — Я принимаю ваше предложение дружбы, моя принцесса, — поклонился он, — Надеюсь, эта дружба принесёт радость нам обоим. Думаю, будет лишним напоминать, что попытка предать меня не обернётся для вас ничем хорошим? Неприкрытая угроза в его голосе отчетливо говорила о том, что все нити, по его, мнению, были в его руках. Анна решила не разубеждать его в этом, тем более что в большей мере он был прав. Пока. — Не сомневайтесь, милорд, — растянула она губы в самой милой и обезоруживающей улыбке, безотказно действовавшей на мужчин. И действительно, Ларис на мгновение замер, а потом чуть поклонившись, заковылял в сторону, откуда пришёл. Проводив его взглядом, Анна ещё какое-то время простояла на месте, отмечая, что пока они говорили, на замок успела опуститься ночь. Но до её наступления она успела получить одного могущественного союзника. Кивнув самой себе, она направилась в противоположную сторону, где её ожидали Эшара и Родрик. Последний выглядел довольно хмуро. Когда они прошли несколько шагов, он подал голос: — Ваше Высочество, вы ведь понимаете, что я обязан сообщить об этой встрече принцу Эймонду? Анна скосила на него глаза. Сдвинутые брови и плотно сжатые губы говорили о том, что ему не нравилось ни происходящее, ни собственная роль в этом. Анна знала Родрика уже давно и явственно видела, что тому претит шпионить за женой своего принца и доносить о её действиях. Но приказ последнего лишал его выбора. — Воля ваша, сир Родрик, — произнесла она, — Я не буду просить вас нарушать приказ, зная, что для вас значит клятва верности. Родрик остановился, вынудив и её замереть. Чуть прищурившись, он разглядывал её. — Вы можете поклясться, что это не то, за что вас могут, скажем, повесить? — спросил он напрямик. — Я клянусь, — пожала она плечами, не задумываясь. Родрик молчал, не сводя с неё глаз. Анна тоже не отводила взгляд, демонстрируя, что не лжет. Наконец, вздохнув, он опустил голову. — Я не сообщу об этом принцу. — обречённо произнёс он. Анна чуть улыбнулась рыцарю. Она не хотела этого показывать, но узнай об этом Эймонд, он мог понять все превратно и, чего доброго, вновь запер бы её в покоях. Повернувшись, она вновь зашагала дальше. Позади до неё донесся негромкий голос Эшары: — А вы не такой идиот, каким кажетесь. Анне не нужно было оборачиваться, чтобы представить, каким убийственным взглядом наградил служанку рыцарь. *** Ночной туман окутывал озеро Божье Око, расположенное чуть южнее от самого большого замка Семи Королевств. Харренхолл — творение рук железнорожденного народа, был олицетворением их непокорности и несгибаемости. Проклятый замок, полуразрушенный, но не сломленный, стоявший в руинах собственного величия, до сих пор гордо возвышался над озером. Над замком уже давно опустилась ночь, и лишь в редких окнах ещё можно было заметить тусклый желтоватый свет, говоривший о том, что, как и любой замок, Харренхолл никогда не спал. Если войти через западные ворота, пройти через большой, грязный внутренний двор можно было увидеть широкие, дубовые двери. Войдя внутрь, человек оказывался во Вдовьей башне, одной из пяти главных Башен замка. Пройдя по длинным, кривым коридорам с множеством поворотов и неожиданных ответвлений, после спустившись по винтовой лестнице, гость попадал в просторный подвал. Хотя подвалом он назывался скорее условно. Из-за неровного рельефа, северная и северо-восточная части подвала оказывались на поверхности земли, образуя первый этаж. Здесь было несколько окон, однако все они были зарешечены. Лёгкий налет сырости, свойственный всем подземельям и особенно заметный после дождя, витал в воздухе. В помещении царил полумрак. Лишь в дальнем углу, в камине, весело потрескивая, плясали языки пламени, пусть и немного, разгоняя тьму. Перед камином в старом кресле с высокой спинкой сидела молодая женщина. По виду ей можно было дать около тридцати лет. Она была довольна красива, её лицо, обрамленное чёрными волосами, ещё не было тронуто морщинами. В больших, светло-голубых глазах отражалась игра пламени. На женщине было надето кроваво-красное с чёрным поясом, платье. Глубокое декольте подчеркивало объемную грудь. Она пристально вглядывалась в огонь, словно ведя с ним немой диалог. Что рассказывало ей пламя, было бы неведомо для постороннего наблюдателя. Словно завороженная, она напряжённо сжимала подлокотники кресла своими длинными пальцами. Однако то, что она там увидела, похоже, её удовлетворило. Резко выдохнув, она откинулась на спинку кресла, прикрывая глаза. Несколько минут женщина тяжело дышала, с каждым вздохом её грудь вздымалась и опускалась вновь. Наконец, отдышавшись, она выпрямилась. На красивом лице отразился триумф. Она вновь задумчиво уставилась в камин, обдумывая то, что открыло ей её божество. Скоро, совсем скоро грядут перемены. Скоро врата Харренхолла откроются для нового хозяина. Молодой и сильный дракон с разбитым сердцем придёт на смену старому, но не менее сильному. Война, что началась задолго до первой пролитой крови, теперь разгорится вовсю и навсегда изменит историю Семи Королевств. И ей в этой истории уготована особая роль.