Дом Дракона. Оковы

С раннего детства маленьким мальчишкам, будь то сын сапожника или отпрыск лорда, вручают деревянные мечи и отсылают играть с ними, дабы не мешались под ногами родителей, пока те заняты своими взрослыми заботами. Стоит ли удивляться, что, повзрослев, эти уже не мальчики воспринимают войну, как очередную игру. Только вот мечи в ней бывают уже не деревянные, а кровь, льющаяся на ней — густая и липкая, — больше не смывается обычной водой. И кровью этой обагряются не только руки, ее пролившие, но и руки тех, кто, сидя в тепле своих кабинетов, бесстрастно передвигают фигурки на безмолвных картах. А пока мужчины воюют и умирают, сотни матерей умирают вместе с ними. Ещё сотни лет спустя земля, напившаяся кровью, помнит душераздирающий вой матерей, оплакивающих своих сыновей. А разрывающий душу вопрос «за что мой сын умер?» так и остается неотвеченным. Рейнира Таргариен умирала дважды. Первый раз, когда лишилась Люка, своего любимца. Второй — когда ей сообщили о смерти её первенца. Джекейрис был её опорой и поддержкой, всегда собранный, серьёзный и бесстрашный, но не лишённый здравого смысла и холодного ума, он был её отдушиной, на него она возлагала все свои надежды. Когда его не стало, и чёрные знамёна развесились в Королевской Гавани, тьма поселилась в её сердце вместе с этими знаменами. Сердце Черной Королевы сгорело, оставив за собой тлеющие угли, на которых продолжали зловеще алеть искры зарождавшейся неистовой жестокости. Искры, способные разжечь новое пламя разрушения в ее душе. Найдётся ли кто-то, смеющий её за то судить? Рейнира стала подозрительна и нетерпима, вынуждая своих советников тщательно отмерять каждое сказанное слово, дабы не навлечь на себя ее гнев. Единственным, кто не выбирал слова, по-прежнему оставался ее муж. Деймон нередко возражал ей на советах, оспаривая ее слишком импульсивные решения, но ослепленная ненавистью мать не желала слушать советов. Нервная и отстраненная, холодная ко всем его ласкам и нежным словам, она полуосознанно отталкивала его от себя, как смертельно больной отвращает близких, злясь на них за здоровье. Дошло до того, что супруги окончательно рассорились, Рейнира более не желала делить с ним свои мысли и супружеское ложе, а близость, ради которой она некогда пошла наперекор всем, стала ей противна. Отныне лишь об одном были все ее помыслы — месть. Первым её приказом стало послать своего мужа в Речные Земли, чтобы возглавить войско Старков и Арренов, оставшееся без командира после неудачной осады Харренхолла. Почти все Речные Земли были под контролем чёрных, не считая Харренхолл. И задачей Деймона было укрепиться на этих землях, сделав своей резиденцией Ривверран, а когда придёт время, расправиться с Эймондом Одноглазым, прибрав к рукам последний и самый мощный на тот момент центр зеленых — Харренхолл. Рейнира едва ли отдавала себе отчёт в том, что виновником всех своих бед считала именно Эймонда и именно его смерти она жаждала больше всего. В помощницы Деймону она отдала Крапиву, наездницу Овцекрада, не зная ещё, что самолично дарит мужу любовницу… Деймон Таргариен был в достаточной мере смекалист и слишком хорошо знал свою жену, чтобы правильно истолковать, чем на самом деле являлся её приказ. Не удержание Речных земель, не подавление оставшегося сопротивления и даже не захват Харренхолла. Всего два слова было в этом приказе: Эймонд Таргариен. Рейнира желала его смерти с таким остервенением, что ни на мгновение не возникло в ее душе колебания, прежде чем отправить на это своего мужа, чей дракон был куда слабее. И хотя Деймон как никто понимал, что битва с Вхагар с большей долей вероятности обернется для него гибелью, все же не воспротивился королевскому указу. Для себя он уже давно решил, для чего был рожден. Для защиты тех, кто сидел на железном троне. Всегда возле трона, никогда — на нем. Сначала это был Визерис, чью власть Деймон неявно, порой скрытно оберегал, теперь Рейнира — женщина, которую он до сих пор любил, но более не узнавал. Обида и злость на нее тонкими прожилками опутали самое светлое чувство, что было в нем. Любовь в его сердце стала подобна заплесневелому хлебу, который жадный пекарь хранит, несмотря на то, что желудок уже не способен переварить. Но была еще одна причина, в которой Деймон не признавался никому. Насколько Рейнира была одержима убийством брата, настолько же Деймон был помешан на битве с ним. Эта битва неотвратимо следовала за ним тенью, манила, завлекала, напевала коварные песни на ухо. Есть нечто чарующе-пугающее в одержимости своим врагом и болезненной потребности убить его собственноручно. Порой это чувство становится сильнее любви и громче здравого смысла. Не знал Деймон лишь одного — это чувство было более чем взаимным. Следующим решением его жены было как можно скорее расправиться с Ормундом Хайтауэром, одна лишь фамилия которого возбуждала в ней кровожадность. Пока Эймонд прочно засел в Харренхолле, Ормунд Хайтауэр продолжал завоевание Простора, неуклонно приближаясь к Королевской Гавани, и своим существованием вселял в умы черных едва ли не больше тревоги, чем сам Одноглазый Принц с его драконом. К юго-западу от Королевской Гавани, на самой границе Простора и Королевских земель располагался торговый город Тамблтон. Окружённый крепостными стенами, это был процветающий и наполненный жизнью город, с множеством лавок, постоялых дворов, таверн и септ. Горожане, привыкшие шутливо или серьезно торговаться, весело выпивать и распевать песни в тавернах, жили в своем недосягаемом ритме, воспринимая войну, как досадную случайность, которая способна, самое большое, испортить им торговлю. Располагаясь на пересечении торговых путей, прямо у Королевского Тракта — главной дороги, соединяющей весь Вестерос от Дорна до крайнего Севера, этот город имел огромное стратегическое значение. Долгие месяцы война обходила стороной город, принадлежавший дому Футли, но то было лишь вопросом времени, когда око зеленых направится на него. И вот настал день, когда холодное прикосновение войны коснулось и Тамблтона. Это случилось примерно в то же время, когда Эймонд и Кристон Коль прорвали осаду Харренхолла. Беззаботность жителей города была растревожена известием о приближении многотысячной армии зеленых — а ведь поначалу никто не верил, что Ормунд Хайтауэр сможет прорваться так глубоко в земли Простора. Незадолго до этого Рейнира послала шеститысячное войско к городу, чтобы встретить там Хайтауэра. А так как последнего сопровождал Дейрон, в помощь своей армии она послала ещё и двух всадников — Хью Молота и Ульфа Белого. Грозное облако надвигающейся битвы со всеми возможными последствиями омрачило лица горожан, встревоженно вполголоса обсуждавших вероятность захвата города. При этом они многозначительно переглядывались и бросали взгляды на своих детей и женщин, про себя размышляя, как уберечь их. И закономерно было то, что вся их надежда и все взгляды были направлены на столицу, откуда должны были прибыть два дракона на их защиту. Ормунд Хайтауэр справедливо полагал, что справиться с армией Рейниры для него будет как раз плюнуть. Что такое шесть тысяч солдат против его почти тринадцати тысяч? Потому решено было, что Дейрону незачем вступать в этот лёгкий бой. Однако годы и опыт лишили Ормунда присущей ему в молодости самонадеянности, сделав его осторожным. По этой причине, когда его войско встретилось в поле возле города с чёрными, Дейрон оставался стоять на высоком холме, наблюдая за ходом боя со стороны. Они не исключали, что Рейнира могла послать драконов. Стоя на возвышенности, Дейрон наблюдал за тем, как войско его дяди без особого труда разбило чёрных, обратив их в бегство. И когда, казалось, судьба Тамблтона была предрешена, со стороны западных стен обогнув крепость, выскочил отряд, в пару тысяч человек, не больше. С боевыми кличами они напали на зелёных с тыла. Растерянность зелёных, длившаяся всего несколько секунд, дала им возможность порубить себе путь в самое сердце битвы. Этот отряд не шёл ни в какое сравнение с армией Ормунда — и Дейрону издали это было отлично видно — однако ярость, с которой они напали, заставляла противников думать, что их окружила огромная армия. Дейрон забеспокоился. Он не знал, кто эти отчаянные смельчаки, однако судя по дикарским воплями и не менее дикарскому одеянию (на шлемах некоторых из них были самые настоящие рога), он пришёл к выводу, что перед ним северяне. Этот народ был известен своей свирепостью в бою, и то, как они в пару минут спутали ряды его дяди, говорило о многом. Не теряя времени, Дейрон вскочил на Тессарион, толком не зная, что собирается делать. Но когда он взмыл в небо и приблизился к полю битвы настолько, что мог разглядеть доспехи Ормунда, произошло одновременно несколько вещей. Ормунд, с головы до ног в крови, сошёлся битве с каким-то северянином. Мгновение, и острый клинок глубоко распорол ему живот, и Ормунд осел на землю, тщетно пытаясь левой рукой удержать выпадавшие из раны кишки и хлеставшую фонтаном кровь. Битва, которую давеча Ормунд охарактеризовал, как мелкую стычку, обернулась для них неожиданным крахом. Не может быть, чтобы пара тысяч северян решили исход этой битвы! Не может быть, чтобы Ормунд Хайтауэр, пронесшийся, подобно урагану, через половину Вестероса, так глупо погиб! Не помнящий себя от гнева и горя Дейрон с воплем полетел было вниз, чтобы уничтожить всех на этом поле. В то же мгновение со стороны крепости раздался рев. Дейрону пришлось остановить полет дракона и посмотреть в ту сторону, откуда на него летели два неизвестных ему дракона. Они были крупнее Тессарион, и было совершенно очевидно, что в бою с ними Тессарион не выжить. Однако инстинкт самосохранения покинул Дейрона, ослепленного ненавистью и горем от потери своего учителя и наставника. Развернув дракона, он полетел прямо а них. Когда между ними оставалось каких-то тридцать метров, до него дошло, что что-то не так. Драконы чёрных не нападали. Они спокойно парили в небе, ожидая его. Волей-неволей ему пришлось выровнять дракона, разглядывая врагов. Это были молодые люди, с характерными белыми волосами, и Дейрон, наслышанный о драконьих бастардах, мгновенно смекнул, кто перед ним. Однако нарушать молчание не торопился, все внутри него полыхало от ярости и боли, вся его выдержка уходила на то, чтобы не нападать на них первым. И тогда один из бастардов, что был покрепче, начал переговоры. — Эй, мальчик! Я вижу, тебе не терпится с нами потанцевать, — ухмыльнулся он, — но позволь сначала представиться — Хью Молот, а это, — он указал на второго, — Ульф, к вашим услугам. — Я не беседую с врагами! — крикнул Дейрон. — И тем не менее, это именно то, что ты сейчас делаешь, — рассмеялся Хью. — Успокойся, мальчик. Мы хотели предложить тебе сделку. Дейрон опешил. Ему ведь не послышалось? И тут же его охватила ярость: эти мерзавцы предлагают ему сдаться! — Если вы думаете, что я стану торговаться с такими как вы, то вы крепко ошибаетесь! Я предпочту умереть с гордостью, чем сдаться! — Похвально, — серьёзно заметил Хью. — Однако это не то, что мы тебе предлагаем. Мы предлагаем тебе победу, — и видя, как непонимание отразилось на лице Таргариена, продолжил: — Мы хотим сражаться под знаменем твоего брата, Эймонда Таргариена, короля Вестероса. — Королём Вестероса является мой брат, Эйгон! — ответил Дейрон, от изумление забыв возмутиться. — Больше нет, — осклабился Ульф. — Ведь мы лично отправили его на дно пролива Глотка. — Ну-ну, Ульф, хватит злить нашего юного Таргариена, — осадил его более рассудительный Хью, заметив, как переменилось лицо Дейрона. — Что было, то было, мальчик. Важно, что есть сейчас. А сейчас мы собираемся предложить тебе помощь. Вы проигрываете войну, не отрицай. Мы — последний шанс для вас выжить. Дейрон молчал, совершенно сбитый с толку. Его наставник только что погиб у него на глазах, а вражеские драконьи наездники предлагали ему помощь вместо того, чтобы добить. Однако одним из неоспоримых достоинств младшего сына Визериса, о котором нередко упоминал Ормунд, было умение быстро брать себя в руки, отринув мешающие мыслить проблемы и чувства до лучших времен. — Зачем это вам? — задал Дейрон резонный вопрос, лихорадочно соображая. — Скажем так, мы давние поклонники твоего одноглазого брата, — уклонился Хью от ответа. — Подумай, не торопись. Время у нас есть, — говоря это, он показательно расслабленно вытянулся в своём седле. На самом деле, у Хью и Ульфа было куда больше причин переходить на сторону зелёных. И в основе всех этих причин стояли их неуемная жадность и алчность. Когда с позволения Рейниры Корлис объявил Аддама наследником Дрифтмарка, в них взыграла гордыня и зависть. Аддам такой же бастард, как и они, ничем их не лучше. Так почему ему обещают Дрифтмарк, а их всего навсего сделали рыцарями, без земель и даже без замка? Крапиву подобные мелочи жизни не волновали, она вообще была себе на уме, потому в свои претензии её не посвящали. Но когда Ульф попросил у Деймона Харренхолл, тот лишь уничижительно рассмеялся, даже не снизойдя до ответа. Это и многие другие мелочи сильно били по самолюбию этой парочки. Они ощущали пренебрежение к себе во всем, в том, как их мнение ни разу не спрашивалось на советах, в том, как к ним обращались, и даже в том, как им отдавались приказы. Не как драконам, в чьих жилах течёт кровь богов древней Валирии, а как к обычным слугам. Даже к своим лордам Рейнира обращалась с большим почтением. И это при том, что они не больше бастарды, чем её сыновья, которых она объявила наследниками всего Вестероса. Да и объективно говоря, слишком много честолюбивых людей было на черной стороне, слишком много лордов, слишком много обещаний, которые Рейнира давала направо и налево, но не им. При таком раскладе после войны им светило стать лишь цепными псами оставшихся сыновей Рейниры. А в том, что она не отпустит своих бастардов-наездников от себя и будет держать их на коротком поводке, они не сомневались. Зато на другой стороне, были куда более манящие перспективы. Зелёные проигрывали по всем фронтам. Ульф и Хью могли стать для них спасителями. Вырвав зеленым победу, они могли бы торговаться сколько им влезет, и ставить такие условия, о которых не посмели бы даже заикнуться Рейнире и ее мужу-консорту. Да и репутация Одноглазого Принца им импонировала. Всего этого Дейрон не знал, оттого и колебался. Он боролся с желанием прямо сейчас натравить на их наглые, самодовольные рожи Тессарион, пусть это и будет последним его поступком в жизни. Они только что признались, что убили его старшего брата! Однако у них были козыри, и ублюдки это знали. Видя, что Дейрон колеблется, Хью пустил в ход ещё одно оружие. — Знаешь, что будет если ты откажешься? — лениво, будто говоря о погоде в погожий день, спросил он. — Мы сначала убьём тебя с твоим драконом, потом перебьем ваше войско. И тогда Простор перейдёт под власть Рейниры. Останется лишь твой брат. Но когда пять драконов пожалуют в Харренхолл, от него и его дракона останутся лишь обглоданные кости… а может, и не останутся. После придёт черёд твоей сестры и матери. Рейнира вряд ли убьёт их сразу. Твою полоумную сестрицу она, скорее всего, пустит голышом по улицам Королевской Гавани, где над ней вдоволь поиздеваются горожане, а твою мать… — Довольно, — прорычал Дейрон, — я согласен. Он посмотрел вниз. Там, на поле битва ещё продолжалась, и, хотя исход её был очевиден, Северные Волки бились отчаянно. Пора было с этим кончать. Вот только… — Мы не сможем разгромить северян, не убив собственных солдат, — озвучил он свои мысли. — Предоставь это нам, — насмешливо протянул Хью. — Что вы собираетесь делать? — подозрительно спросил Дейрон. — То же, что и северяне с вами. Устроим им сюрприз, — самодовольно ответил Хью и под озадаченным взглядом Дейрона вместе с Ульфом развернул дракона. С непониманием, а затем с ужасом Дейрон наблюдал, как два дракона обрушились на мирный город. Горожане, что вышли на улицы, когда драконы взмыли в небо, уверенные, что теперь-то они спасены, стали лёгкой добычей. Драконы сжигали всех и вся, лавки, дома, септы — полыхало все. Люди, словно ходячие факелы, с душераздирающими воплями носились по улицам, падали со стен. Кто-то пытался прыгать в реку, чтобы спастись от огня. Северяне, застигнутые врасплох предательством собственных драконов, замирали на месте, осознавая, что сопротивляться более не имеет смысла. Всех их в пару минут перебили разъяренные гибелью командира воины зелёных. После чего несколько тысяч лишённых командующего солдат неуправляемой волной хлынули в город. И началась резня, кровавыми чернилами навсегда вошедшая в историю Вестероса, как самая безжалостная и беспощадная бойня Семи Королевств. За два дня в городе было сожжено заживо и передано мечу более тысячи мирных жителей. Сам город превратился в пепелище и кладбище. Позднее люди говорили, что погибшим повезло, ибо судьба оставшихся в живых была незавидна. Невзирая на то, что гарнизон, охранявший город, сложил оружие, а семья Футли сдалась, их всех обезглавили, а головы насадили на пики. Но худшей, как это обычно бывает, была участь женщин, над которыми многократно надругались. Дейрон Таргариен, ставший бессильным свидетелем подобной лишенной человечности жестокости, безнадёжно пытался остановить этот хаос. Но проще было бы остановить сошедшую лавину. *** Сколько раз человек должен упасть, чтобы однажды не суметь подняться? А сколько раз нужно умереть, чтобы почувствовать себя живым? Эймонд не знал ответы на эти вопросы, но одно он знал точно. Если Анна умрет, он уже не сможет подняться. Не в этот раз. Что испытает человек, выйдя на солнечный свет после того, как всю жизнь проведет во мраке пещеры? Правильно, прозрение. После бесконечной тьмы и сырости, он обнаружит, что мир полон красок, таких ярких, что от них рябит в глазах. Он обнаружит, что солнце бесконечно ослепительное, а еще невероятно теплое, что слух улавливает сотни звуков от пения птиц и до журчания ручейка. После такого одна лишь мысль о возвращении в темноту пещеры становится почти физически невыносимой. Эймонд не мог отнести себя к славной гвардии поэтов и романтиков, но сейчас именно это сравнение приходило ему на ум. Анна появилась в его жизни внезапно, одним погожим летним днем и разделила ее на до и после, на серое и радужное, на лишенное и наполненное смыслом существование. Его брат однажды сказал ему, что любая влюбленность проходит со свадьбой, а женщина, что уже тебе принадлежит, становится обыденностью, сначала привычной, как чай по утрам, а потом осточертевшей, как одна и та же дежурная фраза слуг. Эймонд отчего-то запомнил его слова, однако так и не сумел их понять. Его чувства к Анне после свадьбы становились только сильнее. В замке, насквозь пропитавшемся лицемерием и корыстью, она была подобна глотку свежего воздуха. И она целиком и полностью принадлежала ему. Она понимала его без слов, читала его мысли, как открытую книгу, видела его слабости и не презирала его за них. Она умела разглядеть в нем то хорошее, что он сам в себе не видел. И с ней он становился лучше, боясь ее разочаровать или незаметно принимая ее философию. Ей он мог поверить самые сокровенные тайны души, точно зная, что ее душа, прочно сплетенная с ним, обязательно все поймет. Ее мысли — серьезные и наполненные смыслом или глупые и наивные — он мог слушать часами, не уставая. Ему казалось, что все это время внутри него недоставало какое-то частички, и Анна, не прилагая никаких усилий, одним своим существованием заполнила ее место. Возможно, именно поэтому ее обман так его раздавил. Ничье предательство не способно причинять такую боль, как измена тех, кому мы доверчиво распахнули двери в свои души. Не сердца, а души. И, казалось бы, вот он — миг, за которым последует исцеление. Должно было последовать! Ненависть должна была вытеснить любовь — позорное клеймо его наивности. И он верил, что это произойдет. Но время шло, а исцеление не наступало. Только теперь все мысли о ней были пропитаны едкой солью, и каждый раз осыпались жгучей болью на его раненой душе. То, что исцеления ему не видать, он осознал недавно. Когда держал на руках ее окровавленное, обмякшее тело. С того дня прошло несколько дней — самых страшных дней в жизни Эймонда. Каждый из этих дней отпечатался в его памяти, чтобы грозиться новыми кошмарами в будущем. Тогда, сидя на холодном камне, под каплями не менее промозглого дождя, стылость которых не могла сравниться с северным морозом внутри него, он с леденящим ужасом решил, что она умерла. Страх, сковавший его тело в тот миг и не дававший даже сделать полноценный вдох, позволяя лишь повторять дрожащим голосом ее имя, был неописуем. Он слышал приближавшиеся шаги, чей-то голос, твердивший, что нашел мейстера. Лишь только последнее слово вырвало его из удушающей толщи воды, и он, подхватив Анну на руки, понесся к пресловутому мейстеру, стараясь не думать о том, что, быть может, несет к лекарям безжизненное тело. А после клятвенно заверял их, что они умрут с ней в один день… Он совершенно не помнил, сколько с тех пор прошло дней. Помнил свои судорожно трясущиеся пальцы, когда мейстер, охваченный страхом, что-то бормотал про потерю крови и про то, что сделал все, что мог, а теперь остается только молиться Семерым. Как будто он умел. И вот он сидит перед ее постелью, глядя в ее осунувшееся с побелевшими губами лицо, которого коснулось потустороннее дыхание смерти. Смерть ласково обвела скрюченными пальцами ее молодое лицо и едва не поцеловала, в последний миг передумав. Возможно, она сжалилась над его отчаянием — он не знал. Никому в здравом уме и трезвой памяти не пришло бы в голову назвать Эймонда Таргариена человеком, склонным терять голову из-за другого человека. Уж точно ни один из его рыцарей, прошедших с ним долгие походы, не одно сражение, осаду и прорыв этой самой осады, не заподозрил бы его в подобной слабости. Казалось, если даже самый близкий ему человек будет страдать в предсмертных муках, Эймонд Таргариен, сидя в соседней комнате, как ни в чем не бывало будет обсуждать тактику и стратегию военных действий. И тем не менее вот уже несколько дней, как Эймонд почти не покидал спальни своей не приходившей в сознание жены. Небольшой отряд, прибывший с ним в Перплхилл, остался без командования. Сир Дункан, самоотверженно взявший на себя роль главного, отдавал приказы, следил за их выполнением и докладывал обо всем своему принцу прямо в спальне его жены. Однако каждый раз, покидая эту комнату, сир Дункан только укреплялся в своём подозрении, что принц Эймонд близок к помешательству. Сидя в кресле у изголовья кровати, Эймонд неотрывно смотрел воспаленным глазом на лицо своей жены. Никакие новости не способны были встряхнуть его, на все он отвечал лишь лаконичным «хорошо». И только один вопрос он задавал каждый раз, но каждый раз получал отрицательный ответ: «Вы нашли эту шлюху?». Эймонду было известно, что сир Дункан неплохо справлялся со своими обязанностями, по крайней мере количество несогласных с его властью в Перплхилле поубавилось. Кого-то посадили в темницы, кого-то отправили к праотцам. Сир Дункан даже написал письмо в Харренхолл, уведомив Лорда Командующего о том, что они задержатся в замке Бриклэйеров. Пока Анна не придёт в себя. Иной вариант Эймонд не рассматривал. То утро, когда она открыла глаза, ничем не отличалось от остальных: такое же серое и унылое, готовое в любой миг пролиться моросящим дождём. Но ещё до того, как это произошло, он уже знал, что она будет жить. Потому что её дыхание, к которому он прислушивался, стало спокойным, а сердцебиение, которое он с болезненным страхом прощупывал, было ровным, пусть и немного учащенным. За время войны Эймонд повидал множество людей, учащенно и надрывно дышавших, с бешено бьющимся сердцем, выпученными, дикими глазами и заострившимися чертами лиц — он всегда знал не хуже мейстеров, кого сегодня заберет бог смерти. Она очнулась тихо, с лёгким трепетанием ресниц и едва слышным вздохом. А Эймонд застыв, подобно статуе, не в силах был пошевелиться и как-то обозначить свое присутствие. Всё, что он мог, это молча смотреть, как она медленно открывает глаза, привыкая к свету, как едва поворачивает голову, осматриваясь, и, наконец, замечает его силуэт. А потом несколько раз моргает, пока размытые линии не приобретают чёткие очертания, и вновь вздыхает. И только тогда он обнаруживает, что все это время не дышал. — Эймонд? — прошептала она так тихо, что он скорее догадался, чем услышал. Он молчал. Просто не был уверен, что голос его не подведёт. Но она, не дождавшись ответа, обвела взглядом комнату, пытаясь понять, как тут оказалась. — Хочешь пить? — скрипуче спросил он. Анна чуть нахмурилась, прислушиваясь к ощущениям, и кивнула, после чего он налил ей воды из графина и, придержав голову, помог напиться. Откинувшись обратно на подушки, Анна перевела дыхание. Такое простое действо потребовало от неё неимоверных усилий. — Что произошло? — спросила она, облизнув пересохшие губы. — Ты не помнишь? — вопросом на вопрос ответил Эймонд и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Я убил Аддама Велариона. А Рейна решила отомстить мне за это, убив тебя. Правда она слегка промахнулась и вместо того, чтобы вонзить свой кинжал между седьмым и восьмым ребром слева, ударила аккурат под правым ребром, в печень. Мейстер сказал, что от таких ран не умирают, но к тому моменту, когда я до тебя добрался, ты потеряла довольно много крови… Ты едва не умерла. Всё это он поведал ей сухо, словно ничего не значащие новости о погоде. Он мог бы похвалить себя — его голос звучал спокойно и безразлично, если бы на последних словах он не дрогнул. Анна после его короткого рассказа молчала некоторое время. — Рейна?.. — Сбежала. Но я её найду. — Простое обещание из его уст звучало жутко. Словно подписанный вердикт. Анна прикрыла глаза на мгновение. — Мне казалось, что она не похожа на них. Такая невинная, растерянная, отправлена на миссию, которая ей не по плечу, — Анна запнулась. — Но я ошиблась, мстительности и жестокости в ней не меньше, чем в её отце. Эймонд промолчал. Такова была Анна: всегда искала в людях хорошее, пока они не протанцуют перед её носом, кичась своим уродством и размахивая масками. А ещё на его взгляд, это было каким-то диким извращением, что в первую же беседу спустя столько месяцев они обсуждают Рейну Таргариен. Как будто не было всех тех долгих недель, наполненный до краёв пустотой. — Тётя Маргарет! Марко! — Анна, внезапно вспомнив о них, сделала движение, словно собиралась встать, но тут же лицо её побледнело от боли. — С ними все в порядке, — поспешил заверить её Эймонд. — Твоя тётя несколько раз навещала тебя, пока ты была без сознания. — Хвала Семерым, — выдохнула девушка и снова прикрыла глаза. Теперь, когда все злободневные темы были обсуждены, а вопросы заданы, её затопила неловкость. Она с пронзительной чёткостью вспомнила их последний разговор в Красном Замке, незадолго до его отъезда. Он проходил почти в такой же обстановке. Почти, потому что тогда сам воздух, каждая его пылинка, были насквозь пронизаны его ненавистью. Сейчас же в воздухе неуловимо витало что-то, чему она не могла дать определение. Мысленно она перенеслась на террасу, откуда смотрела на его прихрамывавшую походку, и миллионы мурашек расползались по её телу от его взгляда, сосредотачиваясь жаром в груди. Тогда она испытывала безотчетную, неконтролируемую радость, позабыв о том, что между ними была воздвигнута невидимая стена ненависти и презрения. Зато сейчас между ними не было ни врагов, объединявших их, ни драконов, ни каменных парапетов, за которые можно было ухватиться, как утопающий за соломинку. Были только они и их исковерканные чувства. Анна изучала его из-под опущенных ресниц, с жадностью рассматривая его черты лица. Он похудел и выглядел измотанным, скулы его заострились, а само лицо стало жёстче. Анна прочистила горло. — Ты выглядишь усталым. Тебе лучше отдохнуть. Лающий смешок был ей ответом, хотя выражение его лица оставалось серьёзным. — Это тебе лучше отдыхать. Вечером придёт мейстер и осмотрит тебя вновь. А пока — спи. Анна и рада была возмутиться, но слабость во всем теле давала о себе знать. Даже этот короткий разговор давался ей тяжело, а мысли напоминали желе. — Я в полном порядке. Я только посплю пару часов, и встану на ноги, — усилием воли заставляя веки держаться открытыми, пробормотала она. — Ты будешь здесь, когда я проснусь? Мгновение Эймонд колебался, странная эмоция возникла на его лице. — Куда я денусь, — горько прошептал он. Только после этого она, успокоенная, закрыла глаза и почти мгновенно провалилась в сон без сновидений. *** Когда она снова проснулась, солнце успело зайти. Вопреки обещанию, Эймонд в спальне не обнаружился, зато в кресле у стены сидела Маргарет с книгой в руке. Испуганно вздрогнув от ее голоса, Маргарет начала суетиться вокруг нее, успокоившись только, когда служанки принесли горячий суп для больной. Аромат и вкус обычного супа показался Анне самым божественным, из всего, что когда-либо видел ее желудок. Пока она с наслаждением ела, Маргарет посвящала ее в детали последних событий. Ее рассказ, немалая доля которого состояла из ее собственных переживаний и пережитых страхов, помог Анне в некоторой степени разобраться в последних событиях. Когда солдаты зеленых хлынули в замок, Маргарет и ее сын благополучно пережили кровавую битву, в своей спальне. Правда после окончания битвы о них не сразу вспомнили, и лишь солдаты, обыскивавшие после замок, обнаружили перепуганных Бриклэйеров. Некто сир Дункан, уведомленный о них, навестил их только к вечеру, сухо сообщив, что замок отныне под протекцией принца Эймонда, и они более не пленники. По словам Маргарет, поначалу она крайне возмутилась подобному пренебрежению собственной персоной, ведь принц мог бы и лично сообщить ей это, но все ее негодование как ветром сдуло, когда она узнала, что Анна тяжело ранена. Лишь после гневных требований и громких угроз ее, наконец, провели к Анне. — Я еще никогда не видела мужчину, смотревшего на свою жену с таким обреченным и потерянным взглядом, — проговорила Маргарет. — Не знаю, что у вас произошло и почему вы рассорились, но даже не говори мне, что ты для него ничего не значишь. После Маргарет поведала, как рыцари Эймонда очистили замок от людей Велариона, на свободу не отпустили никого, ведь своим вероломством Рейна перечеркнула все договоренности Аддама и Эймонда на корню. Когда речь зашла о Рейне, Маргарет употребила такие жесткие эпитеты, что Анна поразилась тому, что та их вообще знает. Как выяснилось, Рейне удалось сбежать из замка, и никакие поиски пока не дали результатов. Остина и других рыцарей, запертых в темницах замка, к облегчению Анны, освободили. Судьба Горвуда, столь преданно и самозабвенно защищавшего ее, была ей не безразлична. — Сир Дункан говорит, что находиться в Перплхилле небезопасно, потому что черные не сегодня завтра пришлют сюда армию или драконов. По его словам, нужно как можно скорее возвращаться в стены Харренхолла. Но Эймонд ждет, когда ты поправишься. Анна видела, как Маргарет между строк пытается намекнуть ей о заботе Эймонда, и ее слова разливались теплыми волнами по венам. К концу разговора Анна почти уверилась в то, что Эймонд ее по-прежнему любит, и даже с нетерпением и волнением ждала встречи с ним. Их первый разговор прошел неловко и скомкано, но то было, потому что она была слишком слаба, конечно же. Но теперь, когда он вернется — а он обязательно вернется, — они все обсудят. И она, наконец, расскажет ему о сыне. Сама Анна не могла объяснить себе своих чувств. Она ведь ненавидела его после убийства Сэмвела, после того, как он не соизволил даже выслушать ее, после всех его отвратительных поступков по отношению к ней самой. Так почему же сейчас все это померкло перед ее мысленным взором, почему она взволнованно, словно, новобрачная, ждет его прихода? Собственные непонятные ей ощущения вводили ее в смятение, мысли путались, и Анна малодушно решила отложить воспоминания о Сэмвеле и о прошлом на потом, когда… да, когда она увидит его и поймет, что испытывает он. Анна упросила тетю помочь ей немного привести себя в порядок, и та, с легкой улыбкой, помогла ей расчесаться и умыться. Придирчивый осмотр себя в поднесенном зеркале привел к неутешительному заключению, что бледная, с синеющими мешками под глазами, сухой и безжизненной кожей, да еще и жирными, липнущими ко лбу волосами, она в его глазах точно не будет красавицей. Не так она должна была предстать перед ним после стольких месяцев! Она должна была быть неотразима, полна жизни, чтобы он вспомнил, какой она была раньше. Она поминутно поглядывала на дверь, комкала одеяло и покусывала губы, гадая, что ей сказать и как себя вести с ним. Ближе к часу совы стало известно, что некие дела, которые Эймонд игнорировал, пока Анна была на грани смерти, требуют его внимания. Разочарованная, Анна уснула, думая, что завтра они увидятся. На следующее утро к ней наведался мейстер замка и с тщательностью, делавшей ему честь, осмотрел больную. Прощупав там, надавив тут, он удовлетворённо хмыкнул. — Ваша рана хорошо затянулась, Ваше Высочество, никаких нагноений или выделений. Некоторое время вас ещё будет тревожить боль, но и это пройдёт со временем. Однако вы потеряли недопустимо много крови, потому вам следует пить как можно больше воды. У вас будет кружиться голова и сердце будет трепетать, как у испуганной птички, пока кровь вновь не наполнит ваши вены. До тех пор попрошу воздержаться от резких движений и волнений. Через пару дней сможете вставать с постели. Оставив последние наставления и обещав вернуться вечером, пожилой мужчина удалился. Чуть позже пришла Маргарет с сыном. Марко, вне себя от счастья, что его будущая жена никуда не делась, без капли смущения залез к ней на постель и, захлебываясь, начал вещать, как защищал матушку от злодеев. Он и Анну теперь будет защищать, ведь он рыцарь, как никак. Правда матери пришлось вскоре осадить его, дабы мальчик ненароком не сделал Анне больно. Они просидели с ней до самого полудня, и их присутствие ослабляло тугой узел внутри Анны, которая изо всех сил пыталась не показывать, насколько сильно она ждала прихода Эймонда. И все же, судя по понимающему взгляду Маргарет, удавалось ей это из рук вон плохо. Стук в дверь раздался неожиданно, и не успела Анна подобраться, как в спальню вошёл Эймонд. Коротко поздоровавшись с Маргарет и не обратив никакого внимания на Марко, он демонстративно отвернулся к окну и скрестил руки за спиной, всем видом изображая ожидание. Понятливая Маргарет поспешно извинилась и, потянув Марко за рукав, направилась к выходу. Юный непосвящённый рыцарь, бросая подозрительные взгляды на свалившегося с неба соперника, вынужден был послушаться мать, ибо неповиновение грозило ему серьёзной взбучкой. Перед тем как выйти, Маргарет бросила на Анну выразительный взгляд. Оставшись с Эймондом наедине, Анна неуверенно теребила кружевные рукава и бросала на мужа короткие взгляды. Эймонд не шевелился, казалось, глубоко задумавшись над чем-то. — Это было не слишком вежливо, — Анна издала нервный смешок, глядя в спину мужа, и тут оказалось, что Эймонд начисто забыл о ней, полностью погруженный в свои мысли, судя по непонимающему выражению, с каким он к ней обернулся. — Маргарет, — пояснила она, — ты буквально выпроводил её. — Я лишь дал понять, что желаю поговорить с женой, и намекнул, что её присутствие при этом нежелательно, — пожал плечами Эймонд, вновь отворачиваясь к окну. Анна не стала спорить. Голос Эймонда звучал отчужденно и холодно, и это так не вязалось со словами Маргарет о его беспокойстве о ней, что Анна растерялась. После его слов неуверенный намек на улыбку погас на её лице, а все слова, что она подготовила, теперь представлялись неподходящими и неестественными. — Как ты себя чувствуешь? — все так же не глядя в ее сторону, равнодушно спросил он. — Намного лучше. По словам мейстера, через пару дней я смогу вставать с постели, — её голос непроизвольно стал на пару октав холоднее, и, будто, почувствовав это, Эймонд обернулся и вдумчиво посмотрел на неё. — Это хорошо, — наконец, кивнул он, подходя ближе и усаживаясь в кресло, освобожденное тётей. — Чем скорее ты поправишься, тем скорее можно будет отправляться в путь. Все шло не так, как она представляла. Молчаливый Эймонд был ей еще более непривычен, чем разгневанный или взбешенный, и она не представляла, что от него можно ждать. Анна понуро опустила глаза, стараясь сдержать слезы разочарования, понимая, что Маргарет, очевидно, что-то не так поняла. — Да, я знаю. Тетя Маргарет сказала мне, что здесь опасно, и нам следует как можно скорее вернуться в Харренхолл, — тихо произнесла Анна, полагая, что он говорит об этом. И снова этот нечитаемый взгляд, который она никак не могла расшифровать. Эймонд подался чуть вперёд, оперевшись правым локтем о колено, и некоторое время изучал свои пальцы. — Всё верно, — произнёс он после чересчур затянувшегося молчания. — Мы вернёмся в Харренхолл. Однако ты там не задержишься. Как только представится возможность и, разумеется, когда ты окрепнешь достаточно, чтобы преодолеть длительное путешествие, я отправлю тебя в Пентос. Там ты будешь жить у Лассио, пока… пока все не закончится. И… — Подожди, — резко перебила его Анна, — я правильно поняла, что ты собираешься отослать меня в Эссос? А моё мнение по этому поводу не учитывается? И ты, конечно же, не посчитал необходимым поставить меня заранее в известность, как обычно, решив все сам! Она замолчала, чувствуя, как сердце бьётся у самого горла, а гнев, смешанный с обидой и разочарованием, расползается в грудной клетке. Какая она была дура, поверив, что он к ней что-то чувствует! В глазу Эймонда сверкнула сталь. — Ты, часом, не запамятовала, что нас связывают некие узы, которые принято обычно называть узами брака? — поинтересовался он с преувеличенной вежливостью, обычно не сулившей ничего хорошего. — И, как твой законный муж, я имею полное право, как ты выразилась, отсылать тебя туда, куда посчитаю нужным. И позволь заметить, что твоё мнение в данном вопросе играет роль, чуть меньшую, чем ничего. — А о нашем сыне ты хоть подумал?! — прошипела она. Эймонд вздрогнул. — Что ты сказала? — Я сказала, подумал ли ты о нашем новорождённом сыне, который сейчас в Штормовом Пределе, нуждается в матери и отце! Эймонд молчал, не мигая глядя на неё. Несмотря на взволнованность и негодование, от Анны не укрылась его необычная реакция на упоминание сына. Сына, ну, конечно! Он же не знал, сын у них родился или дочь, потому и выглядел так растерянно. Не мог же он забыть, в самом деле! Эймонд моргнул, опустив голову и отчего-то сжал кулак. Он был бледен. — Это ничего не меняет, — не своим голосом проговорил он. — Ты отправишься в Пентос и носа оттуда не высунешь, пока не закончится война. Поднявшись на ноги, он вновь отошёл к окну, которое Анна начинала всей душой ненавидеть, как и свою немощность. Хотелось подскочить к нему разъяренной кошкой, развернуть к себе, чтобы он, наконец, посмотрел прямо ей в глаза. Но делать этого было нельзя, даже будь у неё силы. Анна, сделав глубокий вдох, предприняла ещё одну отчаянную попытку воззвать к голосу его разума. — Эймонд, — позвала она, ощутив, как замерло собственное сердце от одного только его имени, которое она почти не произносила вслух, — нельзя разлучать мать с ребёнком в столь раннем возрасте. К тому же, как ты собираешься отправить меня через весь Вестерос, где идёт война? Бьюсь об заклад, я даже до моря не доберусь. — Как я сказал ранее, как только представится возможность. Это значит, как только я смогу обеспечить тебе безопасный маршрут, ты отправишься в Пентос. И это не обсуждается, — не терпящим возражения тоном припечатал он, а потом чуть повернул к ней голову. — Что касается ребёнка… Ты не сильно заботились о нём, когда покидала Штормовой Предел. Анна вспыхнула. Она сделала это ради него. Ради него она покинула безопасные стены Штормового Предела, покинула собственное дитя, отправившись на вероятную смерть. И сделала бы это снова. Но в его упреке ей почудилась горькая истина. Анна не могла представить ту же Маргарет, покидающей Марко, ради спасения Сэмвела. Значит ли это, что Анна больна душой и разумом? Или, быть может, она больна им? Прикусив губу, она промолчала, прежде чем неосторожное признание сорвалось с губ. — Я никуда не поеду, — упрямо повторила она — Я и не рассчитывал на твоё благоразумие, — хмыкнул Эймонд. — К счастью, твоё согласие мне не нужно. Когда придёт время, я отправлю тебя в Эссос, даже если для этого придётся связать тебя по рукам и ногам и посадить в бочку из-под вина. — Анна во всех красках представила себе эту картину и пришла к выводу, что с него станется выполнить свою угрозу. — А насчет ребенка можешь не беспокоиться, я найду способ защитить и его. Анна была столь разбита внезапно свалившейся ей на голову трагедией, что не нашлась с ответом. Утром она думала, что он ее любит, а сейчас он отсылал ее в далекий Эссос, разлучая с собственным сыном. Некстати вспомнилось его обещание забрать у нее ребенка, данное давным-давно. Похоже, Эймонд нашел самый изощренный способ мести. А Эймонд, видимо, решив, что разговор окончен, вышел из комнаты, оставив жену в крайне расстроенных чувствах. *** Прошло два дня. Анна, при помощи Маргарет, начала осторожно садиться, после подниматься с постели и делать короткие прогулки по комнате. Морщась с каждым сделанным шагом, она, превозмогая боль, продолжала двигаться, убежденная в том, что, лёжа в постели, она будет поправляться куда медленнее. Эймонд больше не появлялся в её комнате, но мейстер исправно докладывал ему о её состоянии каждый день. Как бы ему не хотелось дождаться её полного выздоровления, в Перплхилле они были лёгкой мишенью для чёрных. Нужно было, не теряя времени, возвращаться в Харренхолл. Об этом же ему писал Коль в своём последнем письме. Скрепя сердце Эймонд на утро третьего дня послал служанку к Анне и Маргарет, чтобы те собирались в путь. Как они восприняли эту новость, он не ведал. Однако зная свою жену, полагал, что она не станет чинить препятствий отъезду. И оказался прав. В положенное время, после полудня, когда весь его отряд собрался на заднем дворе, Анна, укутанная в тёплый плед, опираясь на руку тёти, спустилась вниз. Она была бледна и двигалась очень медленно, как если бы каждый шаг причинял ей боль. Подойдя к нему, женщины остановились. Анна смотрела на него утомленно, но без ненависти и злости, которые он ожидал увидеть. Вместо этого на ее лице было написана обреченная усталость. Эймонд окинул взглядом её одеяние и, оставшись доволен, протянул ей руку, чувствуя при этом, как колотится сердце в груди. Анна не сразу взялась за неё, пару секунд рассматривая её, будто боясь, что та её укусит. Но то ли оттого, что без его помощи ей и впрямь было бы тяжело идти, то ли, потому что слишком много глаз было устремлено на них, Анна осторожно взялась за протянутую руку. Эймонд помог ей дойти до кареты, подстраиваясь под её шаг, и усадил внутрь. До него донеслось сдавленное мычание, когда она уселась на сиденье, прикрывшись от него волосами. — Рана?.. Позвать мейстера? — спросил он, невольно дернувшись к ней. Анна с тихим выдохом откинулась на спинку сиденья, правой рукой держась за бок. Пару мгновений она молчала, а потом, упрямо поджав губы, открыла глаза и выпрямилась. — Я в полном порядке, благодарю, — холоду в ее голосе могли бы позавидовать Северные горы, и Эймонд, чувствуя себя крайне глупо, спустился обратно со ступенек, на которые успел было подняться. Когда и Маргарет с сыном оказались внутри, он закрыл за ними дверь. Отдав последние распоряжения Дункану, он запрыгнул на коня, и вскоре они выехали из ворот Перплхилла. Ехали медленно, чтобы не растревожить раны Анны — тряска в коляске явно не входила в число прописанных мейстером лекарств. Вхагар тёмной тенью парила в небе над ними, и Эймонд был спокоен — уж она заметит приближение врага издалека. Разумнее было бы посадить Анну на Вхагар, тогда они прибыли бы в Харренхолл в три раза быстрее. Но Анне вряд ли было бы по силам взобраться на неё. Была ещё одна причина, о которой Эймонд старался не думать: последний раз, когда они с Анной летели на Вхагар. Чутье подсказывало ему, что она предпочтет несколько часов трястись в карете, чем ещё хоть раз сесть на его дракона. Они ехали несколько часов, Эймонд, стараясь не думать, как это выглядит со стороны, несколько раз посылал кого-то из солдат спросить все ли у леди в порядке и не нуждаются ли они в чем-либо. У них все хорошо. Нет, они ни в чем не нуждаются. Не то, чтобы он ожидал от Анны иного ответа. И его беспокойство, конечно же, никуда не делось. Предложить им сделать привал? Пустая и рискованная трата времени, к тому же Анна не отдохнёт во время привала. Ей нужно скорее добраться до замка, где есть тёплая постель и еда. Быть может, удастся уговорить её лететь на Вхагар? А уж наверх он её как-нибудь сам поднимет. Эймонд представил, как он будет взбираться по веревочным лестницам с едва стоящей на ногах Анной на перевес, и сразу же отмел эту идею. Оставалось только скрипеть зубами и тащиться со скоростью больной черепахи. В Харренхолл они прибыли уже затемно. Главные ворота были приветливо открыты, а гвардейцы, предупрежденные о приезде регента, бросились к ним навстречу. Они проехали во внутренний двор, где грязь и слякоть после недавнего дождя создавали ещё более удручающую, чем обычно, картину. Полуразрушенные башни Харренхолла, освещенные сотнями факелов, выглядели живыми каменными исполинами, опустившими головы в гордом поклоне, словно сам замок ждал своего хозяина. Кристон Коль и ещё несколько гвардейцев с факелами уже ожидали их у ступенек в Королевский Костер, одну из главных башень замка, где находились покои лорда. Спешившись, Эймонд подошёл к другу. — Ты так торопился сюда приехать, что забыл о наличии у тебя летающего дракона? — в своей обычной манере поприветствовал его Коль. — Я старался отсрочить как можно больше момент, когда снова придётся лицезреть твою рожу, — невесело ухмыльнулся Эймонд. Уголки губ Коля приподнялись, но он тут же перевёл взгляд за спину Эймонда, туда, где остановилась карета Анны. Эймонду не надо было оборачивается, чтобы понять, что привлекло внимание Коля — Анна и Маргарет вышли из кареты. — Всё нормально? — чуть понизил голос Коль, глядя на вымотанное лицо и неловкие движения Анны. — Она ранена, — в тон ему коротко ответил Эймонд, и на лице Коля проступило понимание того, почему его ученик несколько часов ехал верхом вместо того, чтобы долететь на драконе. Анна и Маргарет тем временем подошли к ним. — Ваше Высочество, — поклонился ей Коль, после повернулся к Маргарет: — Миледи. — Сир Кристон, — слабо отозвалась Анна, — рада видеть вас в добром здравии. — Благодарю, Ваше Высочество. Полагаю долгая дорога утомила вас, я велел подготовить для вас спальни. Если желаете слуги проводят вас, или если вы голодны… — Я вам признательна за заботу, сир, — перебила его Анна, — однако я не голодна. Я бы желала пройти к себе. Коль вновь почтительно поклонился и жестом велел служанке проводить дам. Когда Анна, поддерживаемая тётей, исчезли внутри замка, Коль вопросительно посмотрел на Эймонда. — Я бы не отказался от хорошего вина, — хмуро пробормотал Эймонд. *** Если бы Рейну Таргариен спросили, что из себя представляет дом дракона, она бы ответила, что он подобен лабиринту, наподобие того, что был в Дрифтмарке. Детьми, они с Бейлой, гостя у Веларионов, любили бегать в этом лабиринте из живой изгороди, соревнуясь в том, кто первая найдёт выход. Мысль, что выход можно и не найти, навсегда оставшись заложниками лабиринта, даже не закрадывалась в их детские головы. Зато теперь подросшая Рейна знала, что лабиринт опасен, как и дом дракона. Однажды переступив его порог, ты можешь больше не выбраться, со временем став частью этого места, слившись с ним воедино. Сидя за широким, кедровым столом, напротив своего отца, она явственно понимала, что потерялась в этом лабиринте, под названием «дом дракона». Единственный вопрос, на который она не могла найти ответ, это когда она перешла точку невозврата, окончательно слившись воедино с этим проклятым местом. Когда обнажила свой кинжал на невинную девушку или намного раньше, когда впервые взяла в руки драконье яйцо? Деймон не обращал на дочь никакого внимания. Ягненок в его тарелке, которого он с наслаждением разрезал и отправлял себе в рот, куда больше его интересовал, нежели собственная дочь, недавно едва избежавшая смерти. Рейна прибыла в Ривверан несколько часов назад, ожидая, что отец бросится её обнимать, ну, или хотя бы спросит в порядке ли она и не пострадала ли. Ведь о ней почти неделю не было ничего слышно. Да, хотя бы одного встревоженного взгляда было бы достаточно, чтобы согреть её замерзшее сердце. Однако её ждало жгучее разочарование. Отец лишь смерил её непроницаемым для посторонних, но таким болезненно понятным для нее взглядом своих фиалковых глаз, после холодно велел идти за ним. Без лишних слов, Деймон усадил её за стол и велел есть. А Рейне кусок стоял поперёк горла. Так они и сидели, Деймон с аппетитом уплетающий ягнёнка, Рейна, ковырявшая вилкой в тарелке и не понимающая, почему отец ничего не спрашивает, и… Крапива. Рейна исподлобья взглянула на девушку с короткими, криво подстриженными смоляными волосами. Эта грубая, не симпатичная, лишенная даже намёка на манеры простолюдинка сидела справа от её отца, и время от времени они перебрасывались одним им доступными взглядами и полуулыбками. Прежде Рейна не уразумела бы значения этих взглядов, но с тех пор, как в её жизни появился Аддам, Рейна стала опытнее. С трудом сдерживая себя, она стискивала в руке нож, думая, что Аддам был прав, говоря, что убивать сложно лишь первый раз. Сейчас Рейна чувствовала, что не будь страх разгневать отца так силен, она бы без малейшего сомнения перерезала бы горло этой девице. — Итак, — Деймон вытер рот салфеткой и поднял на дочь глаза. — Я знаю, чем окончилась твоя провальная дипломатическая встреча. Это было первое действительно серьёзное поручение, данное тебе, и ты могла бы им закончить войну. Но должен признаться, я нисколько не удивился, что ты не справилась. Рейна покраснела, ощущая на себе взгляд Крапивы. К брани и недовольству отца она была привычна, но хуже всего было то, что отец унижал родную дочь на глазах любовницы. — Я бы справилась, если бы не эта шлюха Эймонда, — вскипела она. — Она смешала все карты, надоумив Бриклэйера, будто Джейхейру выдадут за его сына! Деймон неопределенно хмыкнул, отпив вина. — Не думал, что доживу до дня, когда какая-то дрянь сомнительного происхождения будет решать судьбу дракона, — презрительно кинул он. — Впрочем, удивляться тут нечего, когда драконы уподобляются бесхребетным овцам и баранам, те, в свою очередь, обрастают шерстяной броней и стальными копытами. Как бы то ни было мы имеем то, что имеем. — Они убили Аддама, — несчастным голосом проговорила Рейна. Смерть Аддама стала для нее ударом, после которого у человека ломается хребет. Аддам был для нее большим, чем просто любовник. Он был тем, с кем Рейна Таргариен возрождалась. Будучи в собственных глазах беспомощной гусеницей, в отражении его серо-фиолетовых очей, она видела прекрасную бабочку. Именно это отражение так привязало ее к нему. Аддам смотрел на нее так, словно все то, что она считала недостатками, было для него величайшим достоинством. Он не видел в ней Таргариен без дракона, не видел неуверенной в себе, глубоко застенчивой девушки, нелюбимой дочери. Он сумел разглядеть красоту и нежность, которые навсегда пленили его романтическую натуру. Когда его не стало, Рейна вновь стала обычной гусеницей, и это ее убивало. Она не представляла, как будет жить без Аддама. Но эта новость сумела заинтересовать Деймона и Крапиву, точнее, она стала для них неприятной неожиданностью. Последняя грязно выругалась, в то время как Деймон ограничился лишь гневно сжатыми губами. — Боюсь, это не последняя наша потеря, — процедил он. — Вчера пришло письмо из Королевской Гавани. Хью и Ульф предали нас, переметнувшись на сторону врагов. Рейна испуганно прикрыла рот рукой. — Но как… Почему… Что же теперь будет, отец? — Хватит скулить, подобно перепуганной суке, — раздраженно прикрикнул на нее отец. — Мне хватает одной потерявшей голову женщины. Деймон Таргариен выглядел так, словно и сам не знал, что теперь будет. Крапива сидела рядом с ним, мрачно сдвинув брови. Деймон потянулся к ней и, взяв ее руку, начал ее задумчиво поглаживать. Вся эта картина казалась Рейне столь дикой, что она забыла о своем страхе перед отцом. Ведь сейчас перед ее глазами отец предавал двух горячо любимых ею женщин — ее покойную мать и Рейниру. — Не волнуйся отец, я не буду уподобляться суке. Ведь у тебя уже есть одна. — Рейна выразительно посмотрела на Крапиву. — Ты забываешься, дочь, — негромко предупредил Деймон, не сводя с нее глаз. — Да неужели? Хотя чему я удивляюсь? Ты бросил первую жену сразу после свадьбы, даже не вспомнив о ней вплоть до ее кончины. В день похорон моей матери ты переспал с Рейнирой, и не успело тело матери остынуть, связал себя новыми узами брака. А теперь и Рейнира тебе приелась, и ты нашел новую игрушку. — Рейна повернулась к Крапиве, невозмутимо слушавшей ее и никак не отреагировавшей на оскорбление. — Советую не возлагать слишком больших надежд на него. Еще ни одна женщина не смогла насытить неодолимую жажду разрушения моего отца. Сломав тебя, он найдет новую. — Я сказал, молчать! — граненый кубок пролетел слева от головы Рейны и врезался в стену позади нее. Когда-то подобная вспышка напугала бы Рейну до полуобморочного состояния, однако горе от потери возлюбленного сделало ее безразличной ко всему. Бросив последний равнодушный взгляд на отца, она встала из-за стола и, не услышав оклика, покинула комнату. После ее ухода в столовой воцарилась тишина. — А дочурка у тебя с характером, — ухмыльнулась Крапива. — Даю руку на отсечение, что эта изнеженная белоручка и месяца не протянула бы, будь у нее дракон. Деймон никак не отреагировал на насмешку над дочерью, потому что в глубине души был согласен с любовницей. Рейна не дракон. Он перевел на Крапиву хмурый взгляд. Несуразная, необразованная, не умеющая держать вилку с ножом девица, через каждое предложение вставляющая ругань. Чем-то она его зацепила, но чем? Не неземной красотой же. И тут он вспомнил слова Эйгона Завоевателя, сказанные им однажды и записанные мудрыми летописцами: драконья кровь притягивает драконов. Вот в чем дело. Крапива была драконом, как и Рейнира, как и Лейна. — Я хочу, чтобы ты покинула Вестерос, — произнес он внезапно и на ее шокированный взгляд продолжил: — Вчера пришло письмо из столицы, Рейнира требует, чтобы я привел тебя к ней. Я этого не сделаю, но я хочу, чтобы ты улетела на Овцекраде и больше не возвращалась. — У тебя мозги просохли, что ли? — Крапива вскочила на ноги. — Да если я сбегу, вы точно все помрете! У вас же драконов-то не осталось почти! — А если не сбежишь, Рейнира тебя самолично убьет. Я не желаю, чтобы ты погибла от руки тех, кто тебя пригрел. А именно это тебя ждет, поверь, я достаточно хорошо знаю свою жену. К тому же не надо нас недооценивать, мы с Караксесом дадим фору десятку таких, как Хью. — А таким как Эймонд Одноглазый тоже дадите фору? — Крапива, — устало произнес Деймон, прикрывая глаза, — у нас достаточно драконов, чтобы победить, ты нам не нужна. На тебе мир клином не сошелся. Я мог бы попытаться за тебя заступиться перед женой, но я не желаю портить с ней отношения еще больше из-за обычной безграмотной шлюхи. Свобода — вот все, что я могу тебе предложить. Его слова ядовитым жалом впивались в грудь девушки. Ненависть, которой могут ненавидеть лишь простолюдинки с драконьей кровью в жилах, мгновенно пронзила ее сердце, слишком несмышленое, чтобы уловить фальшь в его словах. — Твоя дочь была права, ты негодяй. — Крапива плюнула себе под ноги и выбежала из комнаты. В тот же день Овцекрад со своей наездницей взмыли в небо и улетели туда, где солнце вставало по утрам. Больше никто никогда не видел Крапиву и ее дракона. *** Анна с глухим стоном упала на кровать. Почти всю дорогу да Харренхолла она провела в беспамятстве на заботливо предоставленном ей плече Маргарет, пробуждаясь лишь иногда от слишком резких толчков, когда карета наезжала на кочку. Однако последние пару часов были для неё подобны пытке. Боль под правым ребром становилась невыносимой, и сон уже не спасал. Маргарет упрашивала её позвать мейстера (Эймонд предусмотрительным взял его с ними в Харренхолл), однако в Анне пробудилось чистейшей воды детское упрямство. Она не будет демонстрировать свою слабость мужчине, который желает как можно скорее от неё избавиться! По этому поводу их с Маргарет мнения ожидаемо разошлись. Тётя, в своей привычной сентиментально-романтичной манере узрела в его действиях заботу и желание укрыть Анну от опасностей войны. Анна с ней была в корне не согласна. — Ты не знаешь Эймонда, тётя. Он собственник. Он любит всех и всё держать под контролем, а для этого, по его мнению, нужно видеть все своими глазами. И он убежден, что единственное безопасное место для дорогих ему людей рядом с ним. Если он желает отослать меня на другой материк, значит, он более не видит во мне дорогого ему человека, — отвечала ей Анна, уверенная в своей правоте. — Люди порой меняются, дорогая, — покачала головой Маргарет. — Даже самый закостенелый собственник может найти в себе силы отпустить, если достаточно сильно любит. Этот спор, проходивший в Перплхилле, не убедил Анну, мучительно боявшуюся обмануться. Ведь все последние действия Эймонда, его слова и взгляды, наполненные ледяным холодом, отметали даже малейшую вероятность каких-либо чувств к ней. За время их поездки он ни разу не подошёл к их карете и не спросил сам о её самочувствии, хотя она втайне ждала этого. Но вновь её потаенные надежды разбились о острые стены реальности. По приезду в Харренхолл он даже не взглянул на неё, когда они с Маргарет вышли из кареты. Если не Коль, Анна усомнилась бы в том, кем она является в этом замке — госпожой или служанкой, каких тут сотни. Однако все эти мысли временно отошли на задний план, потому что жгучая боль стала вконец невыносимой, и, стиснув зубы, Анна согласилась послать за мейстером, едва они вошли в спальню. Пожилой мужчина, сам изнуренный после долгого пути, явился сразу же. Осмотрев принцессу и недовольно пыхтя себе в усы о несвоевременных решениях и спешке молодости, сделал Анне компресс, дал немного макового молока и велел до утра не вставать с постели. К утру у Анны поднялась температура, а боль безжалостно вернулась. Мейстер сменил ей компресс, вновь напоил маковым молоком, но в остальном выглядел беспомощным и самую малость растерянным. Анна велела не сообщать о её состоянии Эймонду, изо всех сил убеждая окружающих, что ей становится лучше. Но когда к вечеру она не смогла встать с постели из-за жара, с трудом открывая глаза, а лоб её покрылся испариной, взволнованный мейстер поспешил послать служанку к регенту. Полчаса спустя Эймонд стоял посреди спальни и покрывал отборной руганью «безмозглого идиота», сообщившего ему о состоянии жены только сейчас. Мейстер открещивался, заверяя, что сделал все, что возможно, однако, судя по всему, у принцессы пошло заражение крови. Он будет и дальше делать все необходимое, однако не может обещать, что несколько часов тряски в карете не будут иметь фатальных для неё последствий. На последних словах Эймонд просто схватил мужчину за плащ и вытолкнул из комнаты, потому что ещё парочка таких фраз, и он не смог бы ручаться за сохранность жизни последнего. В словах мейстера сквозил неприкрытый упрёк, но хуже всего было то, что Эймонд сам признавал справедливость его слов. Нужно было что-то срочно предпринять, иначе Анна умерла бы от заражения крови. Два пугающих слова, известных любому, кто хоть раз бывал в военном походе. Зараженная кровь убила не меньше его солдат, чем вражеские клинки. Вплоть до тех пор, пока они не приехали в Харренхолл, где нашлась одна весьма способная ведьма. Подозвав к себе служанку, Эймонд прошептал ей несколько слов на ухо после чего та, кивнув, торопливо покинула комнату. А Эймонд, в смятении и удушающем страхе смотрел на Анну, что не открывала глаз, пока Маргарет меняла на её лбу смоченные в холодной воде тряпки. Её губы время от времени почти беззвучно шевелились, она что-то бормотала, и только прислушавшись, они расслышали, нечто смутно похожее на "Геймон", но Эймонд был столь напуган, что даже не задумался, с чего его жена в бреду вспоминает его далекого предка. Запыхавшаяся служанка вернулась довольно быстро, неся в руке два непрозрачных пузырька. С позволительного кивка Эймонда она наполнила ложку содержимым пузыря, которое на проверку оказалось неприятно пахнущей густой жидкостью. Меряя шагами комнату, Эймонд напряжённо смотрел, как женщины приподнимают голову Анны и вливают ей в рот жидкость. — Это точно поможет? — Она сказала, что поможет, Ваше Высочество, — произнесла служанка, смиренно сложив руки. — Нужно давать его принцессе восемь раз в день, а другое лекарство четыре раза а день. — Что это? — спросила Маргарет, подозрительно поглядывая на пузырьки. Эймонд закатил единственный глаз. Вовремя же во вдове Бриклэйра пробудилась недоверие, ничего не скажешь! — То, что спасло не одного моего солдата от заражения крови, — сдержанно ответил он. Они простояли подле Анны еще некоторое время, пока дыхание ее не выровнялось, а жар слегка не спал. — Похоже, эти зелья действуют, — с явственным облегчением в голосе произнесла Маргарет. — Теперь, мой принц, не сочтите за дерзость, но Анна бы не желала вашего присутствия здесь. Уверена, у вас есть множество неотложных дел. А я позабочусь о своей племяннице. У принца-регента отпала челюсть. Не будь он так встревожен о здоровье Анны, непременно восхитился бы храбростью этой маленькой женщины, указывавшей ему, что делать, да ещё и выпровождавшей его прочь. Он скосил взгляд на служанку, которая поспешила притвориться глухой. — Вы правы, миледи, — натянуто улыбнулся он. — У меня действительно множество дел, потому вверяю свою жену в ваши заботливые руки. Надеюсь, вы не разочаруете меня, как мейстер незадолго до этого. Если леди Бриклэйер не страдала забывчивостью или слабоумием, она должна была помнить, как пару часов назад мейстер вылетел отсюда за шкирку. Однако поджатые губы и сухой кивок красноречиво сказали ему, что, во-первых, слабоумием она не страдает, во-вторых, его завуалированная угроза не произвела на неё впечатления. Уходя из спальни жены, Эймонд Таргариен думал о том, как же так получилось, что чёртовы Бриклэйеры так прочно засели у него в кишках. Чем бы ни были эти настойки, а действовали они безотказно. Уже к вечеру у Анны полностью спал жар, а ещё через пару часов она проснулась, как оказалось, чрезвычайно голодной. Маргарет весь день не отходила от воспитанницы, самостоятельно меняя ей тряпки и давая чудотворное зелье каждые три часа. Помимо неё в спальне постоянно находились септа и пара служанок. Эймонд несколько раз приходил справляться о состоянии жены, желая увидеть её, но септа не желала впускать принца, объясняя это тем, что скопление людей, тем более мужчин только навредит здоровью принцессы. Неожиданный союз Маргарет и пожилой септы непроходимой стеной стоял между ним и постелью жены. Однако их уверения, что Анна идёт на поправку, и здоровью её более ничто не угрожает, несколько успокоили его. В конце концов, ему действительно было необходимо, наконец, взяться за дела. К утру Анна выглядела практически здоровой, уплетая за обе щеки принесенный завтрак. Жар и болезненный румянец спали, однако рана все ещё беспокоила её, отзываясь болью на любое неосторожное движение. — Ты нас напугала, — проговорила Маргарет. — Когда зелья и примочки мейстера перестали тебе помогать, а твой жар не получалось сбить, я начала паниковать. Счастье, что Эймонд нашёл лекаря, что прислал эту чудесную настойку. — Кто же этот лекарь? — с набитым ртом спросила Анна. — Не знаю, но стоит поблагодарить его, когда представится возможность. Пожалуй, спрошу об этом твоего настырного мужа, — Маргарет театрально взмахнула рукой. — Вот уж кто не внемлет словам. Молодёжь пошла просто ужасно невоспитанная, вот я помню, мой отец никогда не посмел бы так часто навещать мою мать и столь открыто демонстрировать свое беспокойство, когда та болела. Матушка поговаривала, что женщины должны переживать свои болезни вдали от глаз своих мужей, а перед ними представать неизменно в цветущем и полном жизненной силы виде. Наконец, это просто неприлично. Анна усмехнулась старомодным рассуждениям тёти, которая сама была слишком молода, чтобы разглагольствовать, подобно пожилой септе. Но, очевидно, это было новое увлечение Маргарет — изображать умудренную жизнью почтенную матрону. Стук в дверь прервал её монолог как раз, когда она начала размышлять на тему того, что муж и жена должны обращаться друг к другу исключительно на «вы». После их разрешения дверь отворилась, и на пороге они увидели молодую женщину. Изобразив легкий кивок вместо поклона, она прошла внутрь с самым что ни есть самодовольным и независимым видом. Анна с любопытством рассматривала женщину. Та не была служанкой или септой — уж слишком глубоким был разрез на груди, но недостаточно откровенным, чтобы это считалось непозволительным. Платье оливкового цвета красиво облегало изящные изгибы её фигуры, а длинные угольно-черные волосы были лишь слегка закреплены по бокам двумя шпильками. Лицо с высокими скулами было невероятно притягательным, цеплявшим взгляд, отчего хотелось рассмотреть его повнимательнее. Но самым необычным в её облике были глаза, светло-серые, колдовские. — Ваше Высочество, — улыбнулась женщина, — я пришла проведать вас, чтобы лично убедиться, что мои настойки пошли вам на пользу. И тут Анна заметила, что женщина держала в руках поднос с бинтами, склянками и прочим инвентарём, которым пользовались обычно мейстеры. — О, так это вам я должна быть благодарна, за свое исцеление, — оживились Анна. — Могу я узнать ваше имя? — Прошу прощения, я не представилась, — женщина чуть наклонилась голову набок, и на щеке у неё заиграла ямочка. — Меня зовут Алис Риверс, Ваше Высочество.