Дом Дракона. Оковы

До Кремнистых холмов они доскакали за сутки. Там, среди холмов, была спрятана небольшая, невысокая хижина из камня. Издали она была почти незаметна, ибо стены сливались по цвету с желтовато-коричневой землей, да и сверху она была обстоятельно покрыта огромным количеством соломы, что служила не только для укрытия от диких зверей, но и неплохо удерживала тепло. Остин ждал их, сидя на ступеньке у низкого входа и с философским видом пожевывая травинку. Когда они подъехали, он неторопливо поднялся и поклонился спешившемуся Эймонду, который добродушно приобнял его в ответ. — Выглядишь отвратительно, — вместо приветствия без обиняков заявил Эймонд. Остин и правда оброс бородой, отросшие волосы патлами спадали на плечи. Он выразительно оглядел принца, безмолвно говоря: «На себя погляди». Эймонд, с которого разве что не сыпалась пыль, на это только негромко посмеялся. Все вместе они вошли внутрь. В обветшалом домике с единственной комнатой и примыкавшей к ней ванной не было ничего, кроме стола, да нескольких кривых стульев. Даже кровать отсутствовала, вместо нее прямо на полу валялась куча одеял, в которых, Остин, очевидно, спал. В дальнем углу стояло большое ведро воды, в камине на вертеле крутился цыпленок. — Прошу прощения за беспорядок, — немного смущенно усмехнулся Остин, когда Эймонд и Робби прошли внутрь, осматриваясь, — но в этой дыре не сильно-то и приберешься. — Не беспокойся об этом, до этого мы ночевали на болотах. — Да, по сравнению с болотами — это рай. С этими словами Остин схватился за крючок, торчавший из пола и, не без усилий приподняв незаметную деревянную дверцу, скрылся под полом. Когда он вернулся, в обеих руках он нес по бутылке вина. Спустя час они уже сидели у камина, жуя мясо и запивая его вином. Эймонд вкратце рассказал про их путешествие, а Даррен про бандитов, которые пытались схватить принца. — Теперь, Остин, ты расскажи нам, где Среброкрылая? — выпрямился Эймонд, чувствуя такое нетерпение, что готов был хоть сейчас пойти к драконихе. — Неделю назад была милях в двух от этого места, — ответил Остин. — А потом улетела на север. Эймонд, которому казалось, что дракон едва ли не на заднем дворе старого дома, так и застыл, проглотив собиравшийся вырваться вопрос. Робби и Даррен выглядели не менее растерянными. — Объясни, на милость, что значит «улетела»? — спросил Эймонд Остина, по-собачьи обгладывавшего косточку. — Я изучил этого дракона, пока шлялся за ним через весь Вестерос, Ваше Высочество, — спокойно отозвался Остин. — Она не задерживается надолго нигде. Когда мы впервые увидели ее здесь воочию, я оправил вам ворона, а Даррена послал встретить вас. Но я предполагал, что пока вы доберетесь, Среброкрылая успеет сорваться куда-то еще. Потому мы с Джоном остались тут. — Остин умолк, потянувшись за новым куском мяса. — Ну? — нетерпеливо поторопил его Эймонд. — Как я и предполагал, недели через две она улетела. Я отправил за ней следом Джона, а сам остался здесь дожидаться вас. И предвосхищая ваш следующий вопрос, отвечу: Джон будет оставлять нам подсказки по дороге, чтобы мы смогли его найти. После этого Эймонд, готовый было взорваться, успокоился. Однако жгучее разочарование затопило его с головой. Он скакал три недели, как одержимый, чтобы поскорее добраться до дракона, отгоняя от себя беспокойную мысль, что может погибнуть приручая его. Он скакал почти без сна и отдыха, чтобы в итоге снова опоздать. Вспомнилось, как он так же фанатично стремился в Харренхолл, а приехав, обнаружил пустой замок. В то время как Деймон, подцепивший его на крючок, несся на всех парах в Красный замок. Сравнение ему не понравилось. Тогда он гнался за Деймоном, считая его чуть ли не единственной преградой к желанной победе и мести. Точно так же и сейчас, он бросил все в погоне за призраком. Что если он совершил ту же ошибку? Прошлый раз эта ошибка обошлась ему слишком дорого. Что если Среброкрылая стала очередным миражом, наподобие тех, что увлекают путников все дальше и дальше в Дорнийские пески, миражом, на который он вновь повёлся. Прошлый Эймонд, не знавшей потерь, не знавшей страха потерь, был отчаянно храбр. Теперешний успел потерять почти все, чтобы одна лишь мысль о гибели близкий вселяла в его душу панический, леденящий ужас. Порой ему снились сны, где он блуждает в тумане, густом и липком, и отчаянно зовёт Анну и Геймона, но они не откликаются. И ощущение свершившейся трагедии каждый раз заставляет его просыпаться в холодном поту. Всё чаще он видел во сне Анну у того обрыва в Штормовом Пределе. Она стоит у самого края и улыбается печальной улыбкой. И хотя во сне он находится там же, шагах в десяти от неё, она оказывается недосягаемой. Он идёт, потом бежит к ней, крича что-то, но не может приблизиться ни на шаг. А потом она растворяется, не переставая улыбаться. Впервые страх потерять её родился в его душе именно на этом утесе, когда она обещала всегда быть рядом. Это был потусторонний страх, пробирающий до костей. Страх на грани предчувствия. Ледяные щупальца паники пробрались под кожу, мешая сделать полноценный вдох. На миг Эймонд забыл, что он в избушке, среди своих рыцарей. Ему стало до одури страшно, как будто прямо сейчас враги схватывают Анну и детей. Дичайшее желание броситься обратно овладело им. В ушах стоял гул, который с каждой секундой становился громче. Вдруг чья-то тяжёлая рука легла ему на плечо и хриплый голос Остина с чётко уловимыми нотками тревоги вернул его в действительность. Только сейчас Эймонд заметил, как сильно билось его сердце, а лоб порылся испариной. Он дышал так, словно его вытащили из воды. — Мой принц, вы в порядке? — кажется, Остин спрашивал это не в первый раз. — Да… да. Мне надо отлить. Стараясь не замечать обеспокоенные взгляды товарищей, он торопливо вышел вон и схватился за стену. Такое с ним было впервые. Эймонд не мог дать определение этому паническому, неконтролируемую ужасу. Покопавшись в памяти, он вспомнил, как Анна описывала свои панические приступы, как она не могла сделать вдох, тело деревенело, а сердце готово было выпрыгнуть из груди. Похоже, ему тоже в скором времени потребуются те чудотворные капли мейстера Орвиля. Вскинув голову, он поглядел на усыпанное звездами небо. Миллионы звёзд мерцали на почти чёрном полотне, перемигиваясь друг с другом, такие бесконечно спокойные и равнодушные. И невдомек им было, что на далёкой им земле есть он, человек, похожий на многократно переломанную и наспех склеенную игрушку. *** — Анна, а когда вернется Эймонд? За последние дни она слышала этот вопрос слишком часто. — Скоро, надеюсь. — Хорошо бы, — вздохнул Марко, и вся горесть Детей Леса прозвучала в этом вздохе. — А то мне не с кем тренироваться. Рыцари не хотят, а Джейхейра вообще девчонка. Анна улыбнулась, потрепав его по голове. Ей и самой было интересно, когда Эймонд вернется. Прошел уже месяц, а из отпущенного Марисой времени осталось восемь дней. Анна гнала от себя мысли, что с ним могла приключиться беда, потому что думать об этом было выше ее сил. Уж лучше повторять себе, как мантру, что он обещал вернуться, а Эймонд еще никогда не нарушал данного слова. Резкий звук распахнувшейся двери заставил ее обернуться. В дверях стояла Эллен. Волосы девушки растрепались, а выпученные глаза, казалось, еще немного и выпали бы из глазниц. Но не это заставило сердце Анны испуганно замереть — Эллен была напугана до смерти. — Скорее! Вы должны уходить, — закричала она. — Черные тут! Они убили Дункана и остальных! Это прозвучало, как гром среди ясного неба. Анна стояла посреди комнаты, не в силах пошевелиться. Как?.. Что им теперь делать?.. Мариса?.. — Кассандра пытается их задержать. — Эллен подскочила у ней и встряхнула ее за плечи. — Но вы должны спешить! Тайный ход… — Эллен… Зима… — только и смогла выдохнуть Анна. Даже если они сбегут, вокруг одни леса и скалы. С тремя маленькими детьми она не доберется даже до ближайшей деревни, а если и доберется, всадники настигнут ее и там. Но страшнее черных была именно зима. Холод убьет их раньше. Им было некуда бежать. Эллен в панике похоже не успела подумать об этом, но после слов Анны, ее плечи опустились. А потом она воинственно их расправила. — Значит, мы спрячем вас в замке. Я знаю тайные ходы, где вас не найдут. Правда, об этих тайных ходах наверняка знала и Мариса, и пока все говорило о том, что она их предала. Но все это уже не имело значения, потому что в коридоре послышались шаги и звяканье доспехов. Через минуту к ним ворвалось около десятка вооруженных гвардейцев. Следом за ними мягкой поступью вошла и Мариса. Она быстро оглядела обстановку, заметив выглядывавшего из кроватки Геймона, Марко и Джейхейру, которых Анна прикрывала собой, и задержала взор на младшей сестре. Мариса чуть прищурилась. — Как ты могла, сестра! — воскликнула Эллен, но Мариса даже не удостоила ее ответа. Вместо этого она повернулась к Анне и с удовлетворением разглядела на ненавистном лице самый настоящий страх. — Миледи, поверьте, в моем решении нет ничего личного, — бархатным голосом произнесла она. — Но я обязана думать о будущем своего дома и семьи. — Ответьте мне только одно, — с презрением спросила Анна, — вы решили предать меня до или после нашего разговора? Мариса сложила брови домиком, изображая издевательское сочувствие. — Ваше Высочество, когда вы завтракали в моем кабинете, ворон с письмом королю Джекейрису был уже на полпути в Королевскую Гавань. Но не спешите называть мой поступок предательством. Я солгала, чтобы вы, не ровен час, не решили покинуть наш гостеприимный дом раньше времени. Однако изменой это не являлось, ибо мое решение уже было принято. Анна скривила губы. Она и не знала, что можно испытывать отвращение такой силы. И только это отвращение, да ненависть и давали ей силы стоять с высоко поднятой головой, не показывая страха, который пронизывал каждую частичку ее тела, до самых кончиков волос. Ее била мелкая, постыдная дрожь. Впервые мозг отказывался ей подчиняться, и в голове стояла гулкая пустота. Она не представляла, как защитить детей — о себе она уже не думала. Мариса, решив, что разговор окончен, повернулась к мужчине, что был за главного. — Сир, как я и обещала. Жена и сын принца Эймонда, а также дочь принца Эйгона. Надеюсь, король учтет услугу, которую дом Баратеон ему оказал, — деловито обратилась она к нему. — Не сомневайтесь, — пробасил он, а потом указал на Марко. — А это кто? — Это? — на лице Марисы проступило брезгливое выражение. — Это кузен леди Анны, можете забирать и его, мне он не нужен. — И что нам прикажете с ним делать? Речь шла о детях Таргариенах, а этот бесполезен. — Мне все равно, хоть топите. Анна, слушавшая все это, зашипела, как дикая гарпия. — Только посмейте причинить вред хоть одному моему ребенку, и я убью вас! Нет никого страшнее матери, защищающей тех, кого считает своими детьми. Даже самая слабая женщина способна превратиться в разъяренную волчицу, если ее ребенку угрожает опасность. А рыцарь королевской гвардии был человеком неглупым. У него был выбор, забрать принцессу и трех детей относительно спокойно и без лишних усилий, либо создать себе ненужные проблемы в лице обезумевшей от ярости и горя женщины. — Не волнуйтесь, принцесса, — совершенно спокойно произнес он. — У меня есть приказ доставить вас и детей в Красный замок целыми и невредимыми. Потому никто не причинит вред ни вам, ни вашим детям, покуда и вы будете вести себя соответствующе. Он говорил сдержанно и не проявлял видимой агрессии, в глазах у него не горело бешеное пламя, которое ей доводилось видеть у некоторых мужчин во время войны. Мужчин, опьяневших безнаказанностью и вседозволенностью. Потому Анна ему поверила. Да и что ей оставалось? Ещё десять минут назад она считала, что находится в безопасности и собиралась прочитать детям сказку на ночь. А теперь вокруг стояли враги и обсуждали, в какой карете их повезут, они и не сомневались в том, что сопротивления им никто не окажет. И были правы, черт подери! Гарнизон, преданный Эймонду, судя по всему, мёртв. Она одна без единого мужчины, готового её защищать. Проклятая Мариса! Как она могла ей поверить! Идиотка! Обмануть её, чтобы выиграть время — как Анна не догадалась! Она ругала себя на чем свет стоит, но что толку? Сумбурные мысли крутились в голове, но выхода она не находила. Неужели все так быстро закончится? Эти люди просто заберут их, и все? Гвардеец начал быстро отдавать приказы, велев няньке подготовить вещи детей и принцессы. Анна вместе с Эллен, взявшейся ей помогать, начала собирать напуганных детей, тихо успокаивая их, но обоим детям слишком знакома была эта картина, чтобы понять, что происходит, пусть и пропуская ситуацию через свое детское видение. Марко, поджав губы, чтобы не заплакать, прижимал к себе Джейхейру, а та крепко держала его за руку, боясь хоть на миг потерять тепло его ладошки. Анна же, к которой вернулась способность рационально думать, судорожно соображала. Сбежать у них не выйдет. Будь она одна, все было бы намного проще, но с детьми о сопротивлении нечего было и думать. Двое гвардейцев продолжали стоять у двери, не сводя с них пристальных взглядов. Улучив момент, Анна прошептала Эллен: — Эймонд непременно вернется и попадет в ловушку. Найдите способ предупредить его, — вместо ответа Эллен едва заметно кивнула головой. Когда с приготовлениями было покончено, двое гвардейцев забрали их вещи, а стоявшие снаружи трое провели Анну с детьми к воротам. Геймон, пока не познавший истинного страха, совершенно спокойно сидел на руках матери, с любопытством поглядывая на серьезных мужчин. Анна даже не смогла толком попрощаться с сестрами Баратеон, которые собрались у ворот. На лице Кассандры и Эллен было написано бессильное сожаление и тревога, а Флорис выглядела так, будто с трудом сдерживала слезы. Анна улыбнулась им издалека, не зная встретятся ли они еще. Эленды нигде не было, видимо, совесть не позволила взглянуть в глаза, подумала Анна со злостью. Зато Мариса стояла тут же с неприкаянным и независимым видом встретив ее взгляд. Анна уселась в карету, нянька вместе с Марко и Джейхейрой сели напротив. Дверца захлопнулась, отрезая последний путь к спасению, и карета спустя минуту тронулась с места. *** Подростком Анне приходилось раньше ехать из Лесной Тени в Королевскую Гавань, и всякий раз Анна давала себе слово никогда больше не ехать в далекие путешествия в карете. Бесконечная тряска неизменно вызывала приступы тошноты и головной боли. Путь от Штормового Предела до столицы был почти в три раза длиннее. Их сопровождал целый отряд, посмотри со стороны — везут опасных преступников. Хотя, говоря объективно, ценность Анны с двумя белокурыми детьми была несопоставима с ценностью преступников. Гвардейцы ехали бы, останавливаясь только на ночь, если бы не естественные нужды детей, из-за которых им приходилось делать привал чуть ли не десять раз ко дню. Анна не без злорадства отмечала, что ее конвоиры ненавидят это путешествие почти также сильно, как и она сама. Анна бессовестно потакала детям, саботируя поездку, придумывая тысячу и одну причину, чтобы остановиться. Детям нужно на горшок, дети проголодались, детей тошнит, дети снова хотят на горшок, и так по кругу. Она втайне надеялась, что вот-вот нагрянет Эймонд и спасет их. Но Эймонд все не появлялся. Зато гвардейцы на третий день раскусили ее уловки, и начали откровенно ее игнорировать. Несколько раз останавливались в трактирах, но гвардейцы, словно читая ее мысли, не давали ей даже словом перемолвиться хоть с кем-то из постояльцев. По дороге у Анны было вдоволь времени обдумать, что с ними собираются делать. Ничего утешительного в голову не приходило, но по крайней мере убивать ее не будут, а уж там можно будет придумать что-нибудь. До столицы они добрались за неделю. Когда карете въехала через Драконьи ворота, их встретил еще один отряд гвардейцев, чтобы сопроводить до замка, будто женщина с тремя малолетними детьми смогла бы куда-то сбежать. Однако после Анна поняла, что причина была не только в этом. Из окна кареты Анна наблюдала за знакомыми улицами, которые смотрелись теперь чужими. Война изменила облик Королевской Гавани и ее жителей. Больше не было видно веселых лавочников или праздных прохожих, не было видно улыбающихся лиц. На всех лицах была одинаковая тревога, недоверие и желание поскорее оказаться в безопасности своих домов. Все куда-то спешили, все отводили взгляды. Не только война, изнуряющая и затяжная, пугала их. Долгая зима, которую, возможно, смогут пережить не все, неотступно следовала за ними по пятам. На улицах повсюду, куда не глянь, были нищие. Нищета, которая раньше обитала только на Блошином Конце, теперь была везде. Детишки в ободранных мешковатых одежках, грязные и голодные, босиком бегали за каретой, прося милостыню, а то время как их родители стояли поодаль, и встречаться взглядом с их пустыми, запавшими глазами, с застывшей мольбой на изможденных лицах было невыносимо. Безнадежность витала в воздухе Королевской Гавани, проникая в души и ледяными пальцами замораживая в них все — милосердие, надежду, доброту, человечность. Люди в каретах отмахивались от нищих, как от назойливых мух или мерзких крыс, способных укусить, солдаты отпихивали их с такой грубостью, что те валились на землю, чтобы через мгновение вскочить и броситься к другой карете в слабой надежде найти там больше умирающего милосердия. Зима пришла в Вестерос. Во всех смыслах. Высокие налоги Рейниры сделали свое дело, а гонения Эймондом людей с Речных земель только подкрепили результат. Королевская Гавань гнила. Зловонный смрад этого гниения неуклонно распространялся по воздуху проникая через щели в дома и в умы людей, отравляя их мысли тленом разложения. Голодный человек не может думать ни о чем, кроме своего желудка. Голодный человек не способен помышлять о возвышенном и прекрасном. В голодном человеке не остается человечности, он превращается в животное, лишенное чести и достоинства, животное, готовое убить за кусок хлеба. Город, наполненный голодными людьми, отравляется злобой. И, подобно чуме, в нем зреют злые намерения, порожденные этой злобой. В Королевской Гавани медленно распространялась болезнь, под названием «голодный человек». Анна торопливо опустила занавески, не в силах смотреть на несчастных. Взгляд ее упал на Марко. А ведь повернись история иначе, он мог оказаться среди этих детей. Если бы Маргарет на нашла в себе силы покинуть Лесную Тень, после ее смерти судьба ее сына могла бы быть плачевной. Тем временем карета подъехала к холму Эйгона. Семибашенный Красный замок возвышался над городом, как и прежде, гордый и непоколебимый. Казалось, беды войны обошли его стороной, но Анна знала: наибольшее зловоние царит именно там, в этой обители подлых интриг, бессовестной лжи и ядовитого коварства. Проехав ворота, они остановились перед ступенями. Дверца резко распахнулась, и сопровождавший их гвардеец велел им выходить. Даже руки не подал. Анна, прижимая к груди заснувшего Геймона, спустилась вниз и окинула взглядом замок. Не думала она, приезжая сюда впервые, что однажды будет здесь пленницей. Позади встала нянька, глядя на Анну одновременно испуганным и преисполненным надежды взглядом. Анна присела на корточки перед Марко и Джейхейрой. Хуже всего дорогу переносили именно дети и выглядели вымотанными. — Марко, помнишь, что я говорила вам в карете? — спросила она. — Мы едем в опасное место, и мы должны всегда быть рядом с тобой, — серьезно ответил мальчик. — А я — твой помощник, и я буду помогать защищать Джейхейру и Геймона. — Все верно, — Анна выдавила нервную улыбку. — Никому не доверяйте, кроме меня. Дети снова закивали. Взяв за руку Джейхейру, она пошла следом за солдатами, что проявляли чудеса терпимости, дожидаясь ее. Марко за руку с няней шел позади. Всю дорогу до самого тронного зала им не встретился никто. Зато, когда они переступили порог зала, несколько десятков глаз уставились на них. На мгновение Анна застыла, растеряв всю свою храбрость, что копила по дороге в столицу. Железный трон колючим исполином возвышался над остальными, и ей стало страшно. Она почувствовала себя ягненком, попавшим на пир волков. Ягненком, которого привели на заклание. А потом ее пробрала злость на саму себя. Она — жена Эймонда Таргариена, который никогда бы не струсил перед лицом смерти, а она боится выйти навстречу врагам! Вздернув подбородок, она сделала уверенный шаг вперед, потом еще и еще. Пока не оказалась у подножия железного трона. Когда-то на нем сидел Визерис Мирный, а сейчас его внук взирал оттуда на нее. Анна быстро оглядела зал. Некоторые лица были ей знакомы, некоторые она видела впервые. Вон в углу стоит Ларис, опираясь на трость, там, около трона на нее откровенно неприязненно уставилась Бейла Таргариен, вон лорд Корлис Веларион стоит рядом с Криганом Старком, которого она видела всего пару раз. Многие смотрели с интересом, кто-то бесстыдно оглядывал ее фигуру с головы до ног. Большинство взглядов было приковано к Геймону и Джейхейре, цеплявшейся за ее юбку, но больше к Геймону. В этих взглядах читалось торжество. Слева и справа до нее доносился шепоток. Геймон, словно почувствовав враждебность в обращенных на него пристальных взглядах, захныкал на руках матери. — Это сын Эймонда, — прошептал кто-то. — И дочь короля Эйгона, — звучало в ответ. — Леди Анна, — подал голос Джекейрис, и все сразу затихли, — приветствую вас в Красном замке. Анна не ответила на приветствие. Что она должна была сказать? Что для нее честь находиться здесь или что она желает им отправиться в пекло вместе со своим замком? — Похоже леди Анна от страха потеряла способность говорить, — хохотнул какой-то мужчина слева, Анна только скользнула по нему взглядом безразлично, как смотрят на квакающую в пруду жабу. — Вы пробудете нашей гостьей, — невозмутимо продолжил Джекейрис, даже не улыбнувшись, — до тех пор, пока ваш муж и его брат не соизволят явиться сюда с повинной. — День, когда мой муж явится в этот замок, будет последним днем в вашей жизни, — холодно ответила Анна. И такая железная уверенность сквозила в ее голосе, что у некоторых достопочтенных леди кожа покрылась мурашками, словно вот-вот замка двери раскроются, и Эймонд Одноглазый явится по их души. По залу прошелся рокот возмущения, однако поднятая рука короля заставила всех умолкнуть. — Посмотрим, леди Анна. А пока вас разместят в покоях, где вы проживали раньше, однако советую не пытаться сбежать. Так вы только навредите себе и этим детям. С этими словами он кивнул страже, и ее с детьми увели в предоставленные им покои. Больше всего Анну поразили перемены, произошедшие с Джейсом. Она помнила его до войны, он был мягким, веселым юношей, с добрыми, серьезными глазами. Нынешний же король был подобен ледяной глыбе. Холод был в его глазах и голосе. Но он не стал измываться или унижать ее, в его облике не видно было злой радости и торжества, которые сквозили на лицах его подданных. Даже говоря об Эймонде, он просто констатировал голые факты. Все это говорило о том, что некоторые черты характера, бывшие фундаментом его личности, не изменились. Когда они проходили мимо лестницы, одинокая фигура, стоявшая в тени, привлекла ее внимание. Обернувшись, Анна так и приросла к месту. Перед глазами мгновенно возникла широкая каменная терраса, ледяные капли дождя и кинжал, воткнутый ей в живот. Ее тело до сих пор хранило на себе клеймо их последней встречи с Рейной Таргариен. Она стояла в тени, сжимая худые руки, длинные волосы были небрежно собраны на затылке, а тонкие ключицы выпирали из выреза бордового платья. Анна не успела как следует разглядеть девушку, подталкиваемая гвардейцами. Но необычайно пустое лицо Рейны бросилось ей в глаза. Их увели в покои, заперев за ними дверь. Как только Анна осталась одна, она без сил упала на ковер, прижимая к себе детей. Все последние дни она пыталась держать лицо, чтобы, даже будучи пленницей, не выглядеть перепуганной курицей в глазах врагов. Но это стоило ей слишком больших усилий, и теперь она ощущала себя выпотрошенной и сломленной. Что ж, по крайней мере, ее не разлучили с детьми. Видимо, поняли, что ничем хорошим это не закончится. *** — Благородство, честь и милосердие — настолько зыбкие субстанция, что только юнец может с уверенностью давать им определение, — философствовал Ларис. — Только юнец станет утверждать, что знает, в чьих сердцах эти качества обитают. Вы не согласны со мной, лорд Старк? — обратился он к Кригану, заметив, как тот закатывает глаза. — Признаюсь, не разделяю вашего мнения, — пожал плечами Старк, плохо скрывая неприязнь в голосе. — Я почти всегда могу сказать, когда человеком движет благородство, а когда корысть или схожие чувства. Точно также, как могу сказать, едва взглянув на человека, обладает он честью или нет. Корлис Веларион, подперев рукой подбородок, смотрел на споривших мужчин, обоюдное презрение которых ощущалось за версту. Они сидели за столом в зале Малого Совета и пили некрепкий эль, некрепкий, потому что головы им нужны были трезвые. Этих троих нельзя было назвать закадычными друзьями или хотя бы приятелями. Бывшие враги и союзники, не доверявшие друг другу — вот кем они были. Но это не мешало им наполнять кубки друг друга и рассуждать о высоком. Час был уже поздний, собрание Малого Совета окончилось час назад. — О, тогда позвольте привести вам пример, — безмятежно промолвил Стронг. — Прямо сейчас под сводами этого замка находятся двое детей наших врагов. Принцесса Джейхейра и принц Геймон. Одной почти исполнилось пять лет, другому нет ещё года. Безобидные дети. Но что вы собираетесь делать с ними после того, как убьете их отцов? Криган Старк слегка напрягся, когда речь зашла об этих детях. Но Ларис, казалось, ничего не замечая, продолжал разглагольствовать: — Выбор у вас будет невелик. Первый вариант: оставить их здесь, чтобы король мог держать их на короткой привязи. Но тогда они будут постоянно на виду, а в Вестеросе немало ещё людей, считающих, что трон принадлежал Эйгону. Всех, увы, не перебьешь. Второй вариант, сослать их куда-то очень далеко, может даже отправить с вами на Север, чтобы вы смогли вырастить их, как истинных северян. Дали бы им фамилию Сноу. Им даже можно было бы дать незвучные имена, вроде Джон и Джина. Но в обоих случаях за ними нужно было пристально следить. Ведь эти дети были бы подобны пороховой бочке, способной в любой момент взлететь в воздух. — К чему вы клоните? — нетерпеливо перебил его Старк. — Предлагаете убить их? Говорите прямо, черт возьми! — Терпение, мой друг. Терпение — залог победы, — промурлыкал Ларис, наливая себе и Корлису эля. — Убить их тоже вариант, но расплачиваться придется своей совестью. Так вот, я подхожу к самому главному. Каков будет ваш выбор, лорд Старк, если вы будете знать, что в будущем эти дети станут серьёзной угрозой для короны, что они станут причиной новой кровопролитной войны? Что вы выберете, свою совесть, ценой жизни тысяч людей в будущем, или же мир ценой своей совести? Криган молчал. Чёртов Ларис! Он так завернул свой вопрос, что ответ, вертевшийся на языке у Старка, был бы расценен, как нежелание пачкать руки. В то время как он, Криган, никогда не был тем, кто ставил бы свою совесть выше блага своего народа. Но убийство детей Старк не принимал не под каким соусом. Ларис его молчание расценил по-своему, широко улыбнувшись. — Вот видите, милорд, милосердие, благородство и честь зависят от того, под каким углом на них смотреть. — Так вы успокаивали себя после смерти своего отца и брата, лорд Стронг? — грубо отрубил Старк, сделав ударение на титул Лариса. Корлис, не участвовавший в их дискуссии, с видом человека, больше всего на свете желавшего оказаться у себя в постели, переводил взгляд с одного на другого. Старк и Стронг сверлили друг друга глазами, причём, если Криган смотрел с откровенным, неприкрытым отвращением, то лицо Лариса не покидала улыбка, которая, казалось, уже давно приклеилась к его лицу. Правда, присмотревшись, можно было увидеть, что улыбка его из приторно-дружелюбной стала больше напоминать оскал гиены. Потеряв терпение, ибо игра в гляделки могла затянуться надолго, а он, видят Семеро, был слишком стар для такого, Корлис с громким стуком поставил кубок на стол. — Милорды, — произнёс он своим низким голосом, — вы слишком забегаете вперёд. Прежде чем решать, что делать с едва вылупившимися детёнышами, следовало бы разобраться с их отцами. — Не забывайте о принцессе Анне, — поддакнул Ларис. — При чем тут эта женщина? — поднял брови Криган. Ларис усмехнулся с самодовольством человека, знавшего больше, чем его собеседники. — Не советовал бы вам недооценивать эту женщину. Своими действиями она не раз и не два меняла ход войны. — Невольно в голосе паука прозвучало восхищение этой хрупкой девушкой, которая, находясь в тени мужчин, умудрилась так сильно подпортить им игру. Корлис со Старком переглянулись, Ларис снова что-то недоговаривал. Однако на этот раз он явно был не против поделиться информацией. — И что же в ней такого особенного? — поинтересовался Корлис, понимая, что Ларис только и ждёт, чтобы ему задали вопрос. В подтверждение его мыслей Ларис довольно улыбнулся. — Знали ли вы, милорд, — обратился он к Корлису, — что именно она помогла вашей жене сбежать после смерти Визериса, тем самым подпортив игру зеленым? Вижу, это было вам известно. Ну, а то, что до поры до времени она была тайной осведомительницей своего дяди, который, в свою очередь, был шпионом Деймона? Или то, что именно она убедила своего другого дядю, лорда Руперта, в последний момент послать войско на подмогу принцу Эймонду в Харренхолл? А ведь Руперт в тот момент почти решился перейти под знамёна покойной королевы Рейниры. Если бы не леди Анна, война закончилась бы намного раньше. А позднее, после смерти принца Деймона она сопровождала своего мужа повсюду, участвовала на всех собраниях и, насколько я слышал, имела на своего мужа большое влияние. Он нередко прислушивался к ее мнению. Ларис замолчал, с удовлетворением видя изумление на лицах лордов. Криган, чуть нахмурившись, вспоминал совсем ещё молодую женщину, что пять дней назад предстала перед ними в тронном зале. Тогда Старк, ценивший больше всего мужество, что в мужчинах, что в женщинах, восхитился храбростью и упрямством, с которым она скрывала свой страх. А ведь ей наверняка было до дрожащих коленок страшно. Но она умудрялась ещё и дерзить, запугивая своим мужем, скрывавшемся неизвестно где. Старк даже подумал тогда, что не отказался бы от такой жены, вместо той бледной тени, которую ему прочили в супруги. — Я не знал всего этого, её имя никогда не звучало в крупных кругах, — удивлённо произнёс Корлис, почесав короткую бороду. — Получается, что жена Эймонда шпионила для Деймона? — Пока не решила сменить лагерь, — кивнул Ларис, — Но это ещё не все, — Ларис выдержал многозначительную паузу, прежде чем продолжить. — Птички напели мне прелюбопытную историю, не знаю правда, можно ли ей верить. Вы ведь знаете, что Харренхолл принадлежал мне, и даже после его многочисленных злоключений, там оставалось достаточно преданных мне людей. Говорят, после битвы Деймона и Эймонда из воды вытащили тело последнего. Бездыханное тело. — Ларис выделил последние слова, пристально глядя на собеседников. — Люди видели, что Эймонд был мёртвее мёртвых. Но потом его тело занесли в замок, и, по слухам, принцесса Анна с телом мужа заперлась там с одной известной в тех землях ведьмой по имени Алис. А через несколько часов принц Эймонд выходит из своих покоев, живой и невредимый. Ларис замолчал, глядя на лица собеседников. Криган выглядел скептически. Северяне верили во множество странных вещей, вроде белых ходоков или варгов, но не верили в возможность воскрешение после смерти. Зато Корлис нахмурился. — Я много путешествовал, вы знаете, — проговорил он медленно. — Во время своих плаваний я познакомился с одним человеком, родом из Астапора, который утверждал, что красные жрецы дважды возвращали его к жизни. — Бросьте, Корлис, только не говорите, что верите в подобный бред, — фыркнул Криган. — Тогда я тоже не поверил, но у того мужчины был шрам прямо здесь, — Корлис показал на свое горло, — как если бы ему перерезали горло. И при этом он был живой, как я. Криган по-прежнему смотрел недоверчиво, явно не впечатленный. Ларис же, то ли потеряв интерес к беседе, то ли по какой иной причине, допив эль, неловко поднялся с места и посетовав на поздний час, откланялся. Разговор этот был для него исчерпан, ибо Паук пытался разведать настрой молодого Старка, однако то, что он увидел, ему не понравилось. Значит придётся действовать через других. Корлис и Криган же просидели ещё некоторое время, прежде чем последний также поднялся с места. Когда он собирался уходить, Корлис окликнул его. — Скажите мне, Старк, почему мы воюем? — Потому что мы ненасытны и вечно голодны? — предположил Криган. — Или потому, что мы, люди, — чудовища? — Война чудовищна, согласен. — задумчиво кивнул Корлис, — Она уничтожает все самое светлое и непорочное, что есть в душах людей, тоже верно. Но также она срывает маски с лиц, обнажая истинную нашу сущность. А ещё она расставляет приоритеты, как ничто другое. В некотором роде, она помогает людям познать самих себя и осознать, ради чего они живут. — Скажите это тем, кто уже не вернётся домой с поля брани. — Безусловно, после войны остается оно, потерянное поколение, ставшее вынужденной жертвой этой жестокой богини кровопролития, — словно не услышав последних слов Старка, продолжил Корлис. — Но что, если это необходимая плата во имя чего-то большего? Война — это хорошая встряска для человечества, после которой оно больше ценит и трепетнее бережёт мир. Так уж ли она плоха на самом деле? — Война плоха своей ценой. С этими словами Молодой Волк покинул кабинет, оставив Корлиса Велариона обдумывать его слова и, запивая тоску элем, вспоминать свою жену и двоих детей, так рано его покинувших. *** В просторной комнате перед высоким зеркалом сидела хрупкая девушка с белыми, вьющимися волосами и смуглой кожей. Её фиолетовые глаза устало взирали на свое отражение в зеркале. Рейна, а это была именно она, задумчиво проводила по волосам гребнем, движения её были механическими, мыслями она была далеко. За последний год Рейна сильно изменилась. Некогда цветущая, полная жизни девушка с живыми глазами, превратилась в дерганную, мрачную тень самой себя. Она больше не улыбалась, не смеялась, редко участвовала в разговорах, а если говорила, то слова её, как правило, бывали колючими и грубыми. Они побеждали в войне, точнее они почти победили. Смерть Эймонда и Эйгона была лишь вопросом времени, так ей сказала Бейла. У их кузенов осталась лишь горстка солдат, в то время как почти весь Вестерос объединился под знамёнами Джейса. Они побеждали, только Рейна проиграла. Она проиграла и потеряла все, что было ей дорого. Иногда ей в голову закрадывалась мысль, что она была рождена проигравшей. Сначала её яйцо так и не проклюнулось. Потом одноглазый демон украл дракона, принадлежавшего ей по праву. Как будто этого было мало, он убил её жениха. И когда Рейне казалось, что на этом все — ведь сколько бед может причинить тебе один человек? — он на её глазах растерзал её возлюбленного. Тогда Рейна впервые поняла, что такое ненависть. Не детская обида, не испуганная злость, а именно ненависть, и то какой всепоглощающей она может быть. Рейна могла бы с уверенностью сказать, что ненависть была сильнее любви. Намного сильнее. А потом Эймонд лишил её последней опоры, убив её отца. Далее были и другие смерти: Рейнира, Джоффри, Эйгон и Визерис. К ним он был не причастен, но Рейне чудилось, что все это произошло по его вине. Во всем был виновен только он. Ей временами снились кошмары, где главным действующим лицом бывал он. В своих снах она стояла на обгоревшей пустоши совершенно одна, со всех сторон ей виделся силуэт одноглазого демона, но стоило обернуться, как он исчезал, чтобы появиться с другой стороны. И смех. Дикий, безумный, жестокий смех, обещающий, что его обладатель не успокоится, пока не доберётся до её души и не поглотит её. Этот смех звучал отовсюду и продолжал раздаваться в её голове, даже когда она просыпалась. Рейна медленно сходила с ума. Когда они с Джейсом и Бейлой обсуждали дальнейшие действия своих врагов, Рейна предположила, что теперь их кузены сбегут как последние трусы. Но Джейс с ней не согласился. Они не сбегут, Эймонд уж точно, ведь его жена и сын в их руках. Поэтому было так важно взять их в плен, тем самым связав Эймонда по рукам и ногам. После слов сводного брата в душе Рейны затеплилась надежда, что отмщение не за горами. Но с каждым днем, эта надежда становилась слабее, обрастая злостью. Просто дни текли, а от Эймонда ничего не было слышно. А служанки докладывали, что Анна, запертая в своих покоях, вовсе не выглядит запуганной и разбитой. Она будто была уверена, что её муж вернётся и вырвет её с сыном из лап врагов. Все это сводило Рейну с ума. В отличии от Джейса или Бейлы, ей было мало смерти Эймонда Таргариена — она хотела, чтобы он страдал при жизни так же, как она. Чтобы он при жизни вкусил отчаянья и горел изнутри, как она. Смутные, бесформенные мысли начали роиться в её голове. Они напоминали те самые силуэты из её кошмаров, только разница была в том, что Рейна сама боялась обернуться к ним, прислушаться к их зловещему шепоту. Пока однажды Ларис Стронг не сделал это вместо неё. Они столкнулись в саду, хотя Рейна подозревала, что встреча эта была не случайна. Ларис говорил много, он начал издалека, медленно подбираясь к самому главному. — Наша победа не за горами, принцесса. И совсем скоро вы будете отомщены. Но облегчит ли смерть ваших кузенов боль, терзающую вас? Ведь вы так много настрадались от их рук… Если спросите меня, я считаю, что прежде, чем умереть, они должны познать муки. Но Его Величество, как и ваш будущий муж, слишком честны, чтобы играть с чудовищами по их правилам. Зато будь ваш отец жив, уверен, его рука бы не дрогнула. Слова Лариса сладким ядом оседали на её душе, но не чувствовались, как нечто инородное, нечто, что организм пытается поскорее вытолкнуть из себя. Напротив, его слова быстро прижились в её разуме, найдя там благодатную почву. С того разговора прошло чуть меньше недели, а мысли эти превратились в навязчивую идею, которой Рейна не то, чтобы сильно сопротивлялась. Ларис был прав, её отец не стал бы колебаться перед убийством. Разве не он сказал «око за око» и прислал Рейнире голову трёхлетнего Джейхейриса? Разве она, Рейна, не его дочь, не плоть от его плоти? Конечно, Джейс будет категорически против подобного, а Бейла никогда не пойдёт против него — её сестра была слепо преданна своему жениху. Что касается жениха самой Рейны, то тут также сомневаться не приходилось: Криган Старк навряд ли оценит порыв своей невесты. Однако Рейне было глубоко наплевать на это. Ей не быть невестой Старку, да и кому бы то ни было. После смерти Аддама единственным, что давало ей силы вставать по утрам была жажда мести. Когда Эймонд Таргариен будет уничтожен, не только физически, но и душевно, тогда и она со спокойной душой отправится за Аддамом. Про себя Рейна уже все решила, ей не за чем было больше задерживаться в этом мире. У Бейлы есть Джейс, а Старк, который едва ли пару раз с ней побеседовал, со спокойной душой найдет себе другую невесту. Оставалось только воплотить задуманное в жизнь. Рейна понимала, что, скорее всего, у неё будет лишь одна попытка. А значит, нужно было не сплоховать. *** На следующее утро они выступили в путь до зари. Перед этим Остин выудил из того самого погреба пару меховых шуб, довольно тёплые ботинки, перчатки, шарфы и шапки, после чего передал все это добро Эймонду и Робби. — Это обязательно? — с сомнением спросил Эймонд, глядя на мех, в котором мог бы утонуть. — В горах намного холоднее, и там уже выпал снег. Придётся носить, Ваше Высочество, если не хотите отморозить себе пальцы или какие ещё важные органы, — многозначительно ухмыльнулся Остин. Заяви такое кто другой, и Эймонд сломал бы ему пару костей, но к Остину он питал слабость. — Будешь много болтать, и я отрежу тебе твой самый полезный орган — твой язык, — беззлобно ответил Эймонд, натягивая ботинки. — Ну, положим, язык не самый мой полезный орган, и найдётся немало женщин, готовых это подтвердить, — протянул Остин, под гогот Даррена и Робби. О странном поведении Эймонда вчера вечером никто не заговаривал, подсознательно понимая, что это запретная тема. Наконец, одетые так, словно собираются за Стену, вооружившись сумками (их собирал Остин, утверждая, что там то, без чего им не добраться до дракона), они оседлали коней и поскакали в сторону гор. По дороге Горвуд поведал, как они найдут путь. Джон должен был через каждые триста ярдов втыкать в землю палки, а если менял направление, то указать стрелкой в какую сторону поскакал. А ещё дальше, в лесах, он должен был делать нарубки на стволах деревьев и вешать красные платки на ветвях с южной стороны, так, чтобы они сразу заметили. И действительно, проскакав немного, они обнаружили первый брусок, воткнутый в землю. Никаких указателей не было, и они поскакали дальше. Остин делился предположениями о том, что Среброкрылая, скорее всего осела где-то в Северных горах, в знакомой среде обитания. Его болтовня немного отвлекала Эймонда от невесёлых мыслей. Они безбожно опаздывали. Расстояние до гор было не меньше трех суток, а если Остин ошибается, и Среброкрылая полетела дальше? Все эти опасения не способствовать хорошему настроению, и Эймонд, стиснув зубы, безжалостно загонял коня. Его настрой передался остальным, и вскоре Остин также умолк, напряжённо вглядываясь в горизонт, где вдали виднелись верхушки гор. Они мчались на север, поднимая за собой клубы пыли, без оглядки, ибо оглянуться назад было слишком страшно. Примерно через сутки они достигли Волчьего леса, и тут выдержка и терпение Эймонда подверглись серьезному испытанию. Скакать галопом они более не могли, дабы не пропустить знаков Джона. Вот и приходилось передвигаться неторопливой рысью, внимательно всматриваясь в стволы страж-деревьев, железостволов и могучих дубов. Северный лес отличался от южных. Непокорность и неприветливость, отличавшая гордых северян, чувствовалась во всем, начиная от искривленных стволов деревьев и заканчивая выступавшими из-под земли корнями, так и норовившими дать подножку непрошенным гостям. Густые кроны деревьев создавали мрачную, прохладную тень, и даже солнечные лучи с трудом пробивали путь в этот мир теней и тишины. Этот лес казался живым и думающим, наблюдающим и предупреждающим. Предупреждающим был также волчий вой, доносившийся до них в ночи. Он раздавался отовсюду, одновременно вблизи и вдалеке. Но несмотря на свою дремучесть, этот лес был обитаем. Они успели наткнуться на пару-тройку лесничих и охотничьих избушек, которые обходили стороной. Но остальных чужаков этот лес подавлял своей древней, таинственной силой, потому все вздохнули с тайным облегчением, когда вышли из-за границы этого леса. Там на опушке в землю был воткнут брусок со стрелкой, указывающей в сторону Железного холма. Предсказания Остина сбывались. Чем ближе они приближались к горам, тем холоднее становилась погода. Снег, который в лесу едва покрывал землю тонким, полупрозрачным слоем и таял от одного шага, здесь на холмах был довольно глубок. Под чуть насмешливым взглядом Остина Эймонд натянул на голову шапку и плотнее укутался в шарф. Джон ждал их у подножия горы. Выдыхая пар, он указал им на одну из горных вершин, говоря, что дракон полетел туда. Вот уже три дня Среброкрылая охотилась в этих местах, время от времени летая над ущельями в охоте за горными козлами, лисицами и прочей живностью. Лошадей пришлось оставить внизу, лезть в горы верхом — гиблое дело. Их маленькая группа из пяти человек продолжила путь. Из сумок предусмотрительного Остина вышло множество полезных вещей, без которых они бы свалились вниз на первом же более-менее крутом склоне — веревки, ледорубы, ножи, заостренные короткие палки, огниво и прочая утварь. Опираясь на длинные палки, заменявшие им трости, они упорно продвигались по узким ущельям, по пологим и крутым хребтам, по незаметным горным тропам, по покрытым тонким, ненадежным льдом горным ручейкам. Иногда им не оставалось ничего другого, как карабкаться по особо крутым склонам, привязывая друг друга веревками и пуская в ход ледорубы. Снег здесь был не просто красивым, хрустящим, воздушным ковром, покрывающим землю. Эймонд, раньше видевший снег только в качестве падающих с неба пушинок, с неприятным удивлением обнаружил, что снег является также опасным убийцей, способным похоронить побеспокоивших его гостей внезапно сошедшей лавиной или нежданно обвалившейся под ногами ямой, которую он ошибочно примет за твердую землю. Не говоря уже о том, что было у него и более коварное орудие убийства — обморожение. Замерзнуть в снегах было раз плюнуть. По ночам они разводили костер в жалких попытках согреться, а спали не иначе как прижавшись друг к другу, иначе даже меховые шапки и куртки не спасли бы их. И все же снег был прекрасен. Особенно днем, когда солнечные лучи отражались в безбрежном снежном океане, и создавалось ощущение, что в нем спрятаны тысячи и тысячи драгоценных камней. Солнце в горах светило иначе, чем в низменности — холодное, но неистовое, оно ослепляло. Разреженный воздух был свеж и чист. Днем, оглядывая снежные вершины, небо, чьи оттенки менялись от нежного аквамаринового до насыщенно-голубого, невысокие ели, чья зеленая красота пробивалась из-под белоснежного покрывала, вдыхая холодный воздух, Эймонд как никогда чувствовал себя живым. Чего жаждала его мятежная душа? К чему она стремилась и по чему тосковала? Когда он ребенком сбегал в Драконье Логово в надежде приручить уже прирученного дракона, или когда он с оседавший на языке горечью смотрел на коронацию брата, или когда, не помня себя, рубил врагов на поле брани – чего желала его мятущаяся душа? Могущества? Власти? Подвигов? Признания? Какая едкая ирония, что лишь потеряв все, он смог найти ответ на этот вопрос. Свобода. Вот к чему рвалось его сердце. Свобода от устоев, от ненависти и злости, от необходимости доказывать свое право, от лицемерия и от самого себя. Его беспокойная душа мечтала освободиться от невидимых оков годами сковывавшей его ненависти, удушающей необходимости играть роль. Она хотела обрести свое место в этом мире, а находила приторные улыбки с горьким привкусом неуместности и неправильности. И оттого становилось душно. Но даже к духоте со временем привыкаешь, если перестать заглядывать в окно. Порой во время коротких перевалов, оставаясь в одиночестве, он вглядывался в бескрайние просторы гор — таких мудрых, хранящих в себе тысячи тайн прошлого — и осмысливал свою жизнь. Он лучше слышал голос собственного сердца, который в круговороте крови и смертей заглушался сотнями других звуков. Эймонд лучше начинал понимать самого себя, вспоминая свое прошлое и настоящее, представляя зыбкое будущее. Он вспоминал своих близких, которых потерял — отца, мать, младших брата и сестру, лучшего друга и наставника, перед его мысленным взором проносились их лица, а также сотни других лиц — лиц его врагов, его павших товарищей. Здесь, на огромной высоте, будучи ближе к богам, чем к людям, ему было проще просить у них прощения и проще прощать себя самому. И горы слышали его, голоса дорогих людей отзывались ему легким ветерком, окутывающим его, будто нежные руки матери. И раны на его душе затягивались… Его душа очищалась и исцелялась в этом неподвластном человеку царстве, а утерянная было воля к жизни возвращалась вновь. Они блуждали по горам две недели, и уже начинали терять надежду. Каждый раз, когда им казалось, что они приблизились к своей цели, та отлетала от них еще дальше, оставляя только следы своего пребывания. Когда впервые рев дракона разбудил их в предрассветных сумерках, они не поверили своим ушам и глазам, глядя на дракона, чья красота не уступала серебру снега. Среброкрылая пролетела высоко над ними и, не обратив на них внимания, полетела дальше к пещере, прямо в склоне горы, к западу от них. При виде неё Даррен и Остин издали победный клич, не слишком, правда, громкий, чтобы не спугнуть дракона и не разбудить снега. Эймонд и Робби же довольно улыбались. Они, наконец, достигли её. Подавленность, овладевшая его командой из-за отсутствия результата, сменилась радостным возбуждением. Быстро собрав пожитки, они бросились следом за драконом, забыв о многодневной усталости. Но Среброкрылая все же заметила их и явно не желала быть пойманной, однако по неведомой причине нападать дракониха тоже не спешила. Она вылетела из пещеры, когда они начали к ней приближаться по узкой, скользкой тропинке, и понеслась к небольшому плато. Но преследовали были неутомимы — они проделали такой путь, полный опасностей и ограничений, и уж точно не отступили бы так близко к цели. Видимо, дракониха тоже это поняла, потому что, через несколько часов почуяв их приближение, не стала улетать с плато. Когда преследователи показались на плато, Среброкрылая уже ожидала их. Большие глаза с вертикальными зрачками неотрывно следили за каждым их осторожным шагом. Пять мужчин стояли поодаль, настороженно глядя на огромного дракона, размером почти не уступавшего Вермитору, с серебристо-голубой чешуей, в которой отражалось солнце. Длинный хвост, отливавший нежным голубым, нетерпеливо бился о землю. Среброкрылая предупреждающе заревела, пытаясь спугнуть непрошенных гостей. Поведение драконихи сбивало с толку. Почему она не улетает? И если ей надоело убегать, почему она не нападает на пришедший к ней собственными ногами завтрак? И тут его осенило. Среброкрылая смотрела на него. Она почувствовала в нем валирийскую кровь. Кровь тех, кто был ее семьей. Кровь Алисанны Таргариен. — Стойте сзади, — велел Эймонд, не сводя с неё глаз. — Что бы ни случилось не вмешивайтесь. Сделав несколько осторожных шагов в её сторону, он застыл, как только она открыла клыкастую пасть, а на дне глотки показалось голубоватое пламя. И тогда он, подчиняясь наитию, запел на чистом валирийском. — Dracarys notílen sâvori, Dracarys baldílen kenzo. Kesir gia sono, nykelo gio dohariros. Dracarie morgô nutaô. Âeksiot jdrizze tgnonnõ İksan et drakerie. Doeyra mynô, konte, zyhi Nekepti jemetti daorī. Riptan ânogâr ōdrikates Djenzo issa pilos lue, Skorī errinīssa mentiâ Nottō dracarō issa dovegōn. Песня, выученная в детстве, лилась из его сердца, полная тоски и горечи. Драконов не обмануть красивыми словами, их не обхитрить лживыми обещаниями. Они чувствуют то, что сокрыто в сердце. Среброкрылая слушала внимательно, вслушиваясь в голос его сердца, узнавая в нем свое собственное одиночество и боль. Серебристые наросты, угрожающе приподнятые на шее, медленно опустились, а прищур стал менее злобным. С каждым словом Эймонд делал маленький плавный шаг в её сторону, пока не оказался в опасной близости от её клыков. — Manaerili doeyra mynô, konte, — прошептал он, протягивая руку к ней. Среброкрылая, настороженно следила за его рукой. С бешено бьющимся сердцем Эймонд притронулся к ее чешуйчатой челюсти. Несколько секунд ничего не происходило, а потом Среброкрылая медленно выдохнула, прикрыв глаза, обозначая, что признала его. — Pīela drejde, — улыбнулся Эймонд, поглаживая дракона. Но оставалось самое главное. «Дракон может признать в тебе валирийца, но дракон никогда не подчинится тебе до конца, если ты не сумеешь его заставить. Дракон должен признать тебя своим господином». Так говорил его старый учитель Тильдо, и Эймонд на собственной шкуре убедился, как тяжело это сделать со взрослым драконом, повидавшим до тебя других наездников. С детенышами все обстояло куда проще. Эймонд обошел Среброкрылую, не отрывая руки от ее жесткого тела, чтобы не разорвать контакт. Со стороны он, без сомнения, выглядел расслабленным, но это было обманчиво. Хищник внутри него был собран и готов в любой миг к неожиданному нападению. Стоявшая поодаль команда тем временем была свидетелем редкостного зрелища приручения дракона истинным валирийцем. Оказавшись у ее бока, спереди мощного крыла, Эймонд закинул ногу, и не встретив сопротивления, вскарабкался на спину дракона. — Sōvetes, — крикнул он, ухватившись за наросты, и Среброкрылая, расправив крылья, резким толчком взлетела ввысь. Надо сказать, Эймонд подзабыл, каково это летать без седла и привычных, надежных цепей. На спине Среброкрылой еще держались остатки седла, причем держались они на честном слове. Ему приходилось изо всех сил хвататься за наросты и цепи, прижиматься к дракону всем телом, чтобы не упасть. А Среброкрылая оказалась такой же любительницей всяческих проверок и экзаменов, как и ее покойная наездница, Алисанна. Она делала неописуемые пируэты в небе, норовясь сбросить с себя дерзкого Таргариена. Эймонд кричал во все горло, когда она резко спикировала, а потом круто развернувшись понеслась боком, словно намереваясь впечататься в гору. Он не знал, сколько это продолжалось, но, когда Среброкрылая, наконец, признала полное поражение и запарила прямо, он был близок к рвоте. На его счастье, желудок у него был пуст с самого утра. И только после он смог разглядеть прекрасный пейзаж, раскинувшийся перед ним. По его приказу Среброкрылая поднялась выше, теряясь в облаках. Давно забытое ощущение свободы так опьянило его, что Эймонд раскинув руки, издал яростный крик. Он справился! Он справился!