Странники

      Настойчивый стук в дверь разбудил Леона ранним утром. Он уже догадывался, кто это: только два человека могут прийти в столь раннее время, и один из них сейчас должен быть занят на кухне... Самаэлис вытянул ноги, затёкшие от сна в позе калачиком, усталым зевком отдал дань остаткам сна и с трудом заставил себя подняться, чтобы впустить упёртого посетителя. Его отбитая задница и отлёжанный бок мгновенно напомнили о прошедшей ночи.       Вчера он долгое время рылся в записях отца, но тщетно – большая часть оказалась зашифрована. Леон так упорно ломал себе голову, что уснул почти под утро, даже не сняв уличной одежды. Зато сейчас, открывая дверь незваной гостье, юноша был при параде: немного растрёпан и помят, но зато в одежде.       Николь стояла с латунным подносом в руках и ослепляла улыбкой, а в больших глазах цвета янтаря отражалось непривычное Леону радушие. Её длинные золотые локоны светились так ярко, что казались продолжением солнечных лучей, а белое ученическое платье и ленты в волосах добавляли образу ангельское очарование и невинность.       – С добрым утром! – хихикнула она и протянула Леону поднос с чашкой чая и горячей пышной булочкой. – Миссис Биккель оказалась так занята на кухне, что не смогла найти минутки, чтобы отнести тебе завтрак, поэтому я любезно предложила свою помощь.       – Любезно? А разве не потому, что ты желала стащить свежую выпечку ещё до завтрака?       Леон впустил девочку в свою комнату и указал на прилипшую к её щеке хлебную крошку. Пойманная с поличным, воспитанница ойкнула и быстро смахнула улику.       – Ладно, раскусил. «Леди не пристало столько есть, иначе платье может стать не впору!» – вот что сказала бы мадам Тулле, узнав об этом. А что я могу сделать, если голод не даёт мне спать по ночам? – буркнула Николь и со скрещёнными руками плюхнулась на кровать. – Я слышала, что она и тебя вчера успела наказать.       – Слухи быстро расходятся, – вздохнул юноша, разломил булочку и протянул Николь половинку. – Как бы сказала мадам: «Мышка высунула нос за сыром, да по носу и получила».       Он изобразил наигранный французский акцент, чем повеселил их обоих.       – Я слышала от кухарок, что мадам приказала лишить тебя ужина. Чем ты её разгневал? Снова пробрался в библиотеку в ночное время или сломал новые грабли?       Николь заинтересованно хлопнула редкими светлыми ресницами и заболтала ногами, потому как почти не касалась белыми туфельками пола. Юная леди не обладала высоким ростом и едва доставала Леону до подбородка, и всякий раз раздражалась, когда ей об этом напоминали. В такие моменты она была похожа на белого крольчонка, фырканье которого сложно воспринимать, как угрозу. Леон даже ловил себя на мысли, что для шестнадцатилетней девушки она по-детски мила и невинна. Впрочем, в этом и было её очарование, потому как она смотрела на Леона без завесы сплетен.       – Нет, снова пробрался в музей Ван'Адлера.       Леон равнодушно пожал плечами, взял с подноса чашку и вдохнул аромат. Горечь чая с утра проясняла разум, поэтому Миссис Биккель по его просьбе всегда заваривала напиток дольше обычного и никогда не клала сахар. А вот Николь такой чай не любила и морщила вздёрнутый носик даже от запаха; она отсела подальше и принялась грызть свою половину булочки всухомятку.       – Что-нибудь нашёл? – как бы невзначай поинтересовалась девушка, но от Леона не укрылось то, как она стала натягивать манжету на кружевной перчатке.       – Нашёл, но пока не знаю, что именно.       – Так покажи мне, может, я смогу помочь! – загорелась она, но Леон быстро охладил её пыл.       Втягивать её в своё расследование он не желал и всячески избегал любопытства юной воспитанницы, но с каждым разом уворачиваться от её вопросов становилось всё сложнее. Николь умела быть настойчивой, когда это было нужно, но совершенно не обладала терпением, что было свойственно девушкам из высшего общества. Сделав вид, что он посмотрел на часы, которых у него никогда в каморке и не было, Леон увёл разговор в другое русло:       – Скоро подъём. Тебе нужно вернуться, пока мадам не заметила твоё отсутствие. Ты же не хочешь выслушивать часовую лекцию, почему юной леди нельзя оставаться наедине с юношей, да ещё и в маленькой комнате?       – Я и без тебя знаю, чем это чревато! – поджала губы Николь.       Девушка спрыгнула с кровати и, приоткрыв дверь, осмотрелась. В коридоре было слышно, как бегает прислуга, подготавливая пансион к учебным занятиям, поэтому, уловив момент, Николь выбежала и спряталась за угол. Её способностям можно было позавидовать: втянув живот, она почти слилась с бледно-зелёными обоями с гранатовым узором – и мимо проходящая горничная даже не заметила нарушительницу распорядка за угловой пилястрой.       – Прощаться не буду. Если попадёшься, то составишь компанию мне в вечернем посте, – отсалютовал вдогонку Леон.       Но Николь лишь показала язык, высунувшись из-за стены, и побежала в сторону ученических спален, куда с минуты на минуты должна была прийти управляющая, чтобы разбудить воспитанников и отправить на завтрак сразу после утреннего умывания.       А пока никого из зазнавшихся богачей не было видно на горизонте, Леон решил прошмыгнуть в уборную комнату для прислуги и привести себя в порядок. Хотя людям рабочего класса не полагалось иметь такие современные удобства, хозяйка пансиона – леди Констанция Аверлин – была придирчива к гигиене и требовала соответствия не только от воспитанников, но и от прислуги. Она создавала вид надменной и гордой женщины, которой нет дела до других, но за этим обликом стояли правильные цели. Благодаря ей обслуживающий персонал и особняк пансиона были чище королевского дворца.       И прямо сейчас Леон смотрел на её портрет на стене. Леди Бланш – так её называли ученики пансиона за избыточную любовь к белому цвету. Это была женщина тридцати пяти лет с прекрасными золотыми локонами и глазами цвета пасмурного неба. Леди Аверлин обладала прекрасной фигурой и всегда подчёркивала её платьями из дорогих тканей, а особенно обожала кружево и оборки, любовь к которым прививала и своей племяннице – Николь Аверлин.       Леон ценил дружбу с племянницей хозяйки, правда, зародилась она задолго до того, как Констанцию назвали владелицей пансиона. В то время здесь всем заправляла Катерина Аверлин – матушка Николь, но чуть больше двух лет назад её сгубила нервная лихорадка. Этот случай объединил Николь и Леона; ничто не роднит сильнее, чем схожая утрата.       Ванная комната встретила его холодом и мраком. Пара умывальников стояло у стены: простые белые, ни в какое сравнение не шли с узорчатыми раковинами в ванной комнате хозяйки; а за старой ширмой была единственная большая ванна, которой пользовалась абсолютно вся прислуга, что имела возможность здесь жить. Намываться перед рабочим днём у Леона не было времени, лишь мельком привёл себя в порядок, а потом через заднюю дверь побежал в сад, где его должен был ждать старик-садовник.       Почти половину дня Леон провёл за подрезанием кустов, уборкой листьев и поливкой растений в теплице. Дело это было кропотливым, но за тщательно выполненную работу мадам Тулле могла выдать ему в конце недели пять серебряных шиллингов. Таких денег едва хватило бы на самостоятельную жизнь, но для Леона, получающего еду и место для ночлега почти задарма, этого было достаточно. Ему-то их и тратить не на что, только на пару новых тряпок, да на средства гигиены.       Но надеяться на расположение мадам не приходилось, поэтому Самаэлис брался за любую работу в пансионе: перегрузить мешки с продовольствием, вычистить конюшни, убрать учебные комнаты поздним вечером.       Но в тот день работы было немного. Старик Лойд издалека наблюдал за блужданиями Леона, вздохнул и хриплым окликом подозвал к себе.       – Не знаешь, чем себя занять, малец?       – Не то чтобы не знаю, – замялся Леон, – но если мадам застанет меня без дела, то подвергнет наказанию.       – Не дрейфь, – рассмеялся старик. – Ты усердно работаешь изо дня в день, так за что тебя наказывать? Может, я и не могу дать тебе выходной, но могу разрешить немного отдохнуть. Вот, держи. Отдашь кухарке в обмен на печёную картошку.       Леон ловко поймал брошенную ему монету.       – Но мадам велела оставить меня без ужина...       – А откуда ж ей узнать, что ты ел до него? – подмигнул старик. – Не противься. Молодому организму нужно нормально питаться, иначе помрёшь, не дожив до тридцати. Всё, ступай. И если всё же пойдёшь на кухню, то захвати вон тот мешок с картошкой. Миссис Биккель просила принести побольше к ужину.       – Д-да!       Леон, воодушевлённый словами старика Лойда, тут же подхватил мешок и потащил к задней двери, которая вела прямиком к кухне. Он оказался тяжелее, чем тот предполагал. Леону приходилось три раза останавливаться, чтобы перевести дух, но в итоге он и сам ввалился на кухню, как мешок, наведя много шуму.       – Леон, мальчик мой, кто ж тебя такие тяжести таскать заставляет! – вскрикнула вторая кухарка. – Так можно и живот надорвать.       Женщина оттащила мешок в сторону и помогла ему подняться, после чего спешно стала отряхивать его одежду.       – Мэри, что ты с ним, как с ребёнком? – нахмурилась миссис Биккель. – Он уже взрослый юноша.       – И что? Оттого, что он почти взрослый, в моих глазах он ребёнком быть не перестанет. Леон, золотце, присаживайся. Хочешь чего-нибудь?       – Да, мистер Лойд велел передать вам это и попросить дать одну печёную картошку.       – Да я бы тебе картошку и без денег дала! – оскорбилась Мэри. – Оставь себе, тебе нужнее будет, когда из этого места выберешься. А пока присядь туда.       Леон спрятал монету в карман и примостился в углу за небольшим столиком для обеда прислуги. Пока Мэри накладывала еду, юноша смог осмотреться на кухне. Десять женщин в возрасте от двадцати до сорока лет работали в поте лица: двое чистили картошку к ужину, ещё одна мыла её в ледяной воде, отчего её худые руки с выступающими венами стали почти белыми, а остальные готовили простые блюда. Ученикам пансиона не полагался богатый стол, чтобы не испортить молодых людей роскошью и сосредоточить на обучении, вместо этого они получали скудное, но полезное по заверениям врачей кушанье.       Кухня была сравнительно небольшой, но находившиеся здесь десять женщин настолько к этому привыкли, что не чувствовали стеснения. Они ловко обходили углы тумбочек и таскали тяжёлые кастрюли, не задевая друг друга. Но и прохлада на кухне не была помехой для работниц. Когда становилось невмоготу, они растапливали дровяную печь и собирались скопом, чтобы погреть около неё руки, а потом снова принимались за работу. Эти женщины так упорно трудились, что щёки их покрывались румянцем, а по вискам скатывались капли пота.       Леон наблюдал за ними с увлечённым взглядом. Его никогда не учили готовить, для таких занятий он был юн в то время, да и дворянское происхождение не позволяло, не говоря о том, что он являлся мужчиной. Кухарка бы оскорбилась, если бы молодой господин заявил о подобных намерениях, сочтя это упрёком в адрес своей готовки. Самаэлис так увлёкся разглядыванием, что не заметил, как Мэри поставила перед ним тарелку с двумя печёными картофелинами со сливочным маслом и зеленью.       – Ешь, пока не остыло, – подмигнула она. – Не беспокойся. Наедайся до отвала. Если захочешь ещё, то только попроси – подам с пылу с жару. Из меня эта грымза и слова не вытянет, пусть хоть желчью удавится!       Она дала клятву мизинцем и вернулась к своим делам. Мэри поражала своим бесстрашием. Она была из тех женщин, что и грудь прикроют, и зад не откроют, так ещё и смело плюнут на ботинки врагу. К сожалению, был у неё один недостаток – её излишняя заботливость. Своих детей Мэри вырастила уже двоих, но материнское самозабвение так и не ослабло; она всё грезила о воспитании ещё одного ребёнка, и так как третьего понести не могла, то окутала своими сетями Леона, которого знала с первых походов под стол.       Уплетая ранний ужин, Леон не планировал подслушивать разговор, но визгливые возгласы Мэри было сложно не услышать, да и тема оказалась интригующей. Размахивая руками, словно напуганная куропатка, кухарка выдала:       – Вчера посчастливилось мне нести чай в кабинет мадам, застала её за чтением какого-то письма. А конверт-то с печатью семьи Аверлин оказался, стало быть, от самой леди Констанции. Я и не думала там задерживаться, но мадам услышала шум и поспешила спуститься, а я что? Ну, меня интерес обуял. Я взяла да заглянула одним глазком. Женщина я малоучёная, но читать обучена. Так вот, в письме леди Аверлин сообщала, что собирается вскоре посетить пансион да устроить смотрины для учеников в середине осени. Стало быть, хочет явить их обществу да сосватать племяшку свою одному из этих белобрюхих богачей! Возраст-то уже позволяет.       – Всюду ты нос засунешь, Мэри, – усмехнулась миссис Биккель. – Сплетен мало по пансиону ходит, что ли?       – Так, а чем ещё развлекать душу, как не сплетнями? – отмахнулась вторая кухарка. – Да и какие же это сплетни, если я чистую правду говорю, своими глазами видела. Может, и нашего львёнка на том балу судьба найдёт...       – Так кто ж его пустит? – хмыкнула одна из кухарок. – Туда только дети богатеньких птиц приглашены, а нашего мальчишку туда даже подавать шампанское не пустят.       Леон не стал дослушивать их разговор, поблагодарил за еду и сбежал так быстро, как смог, пока они не начали сватать ему всех хорошеньких девиц в пансионе. Оставалось надеяться только на то, что старик Лойд менее склонен к задушевным разговорам.       Леон как раз подметал брусчатые дорожки, когда услышал звуки выходящих на прогулку воспитанников. Это означало только одно – ровно в шесть часов вечера наступало свободное время, которое каждый мог провести как пожелает. В это время ученики выполняли домашние задания, читали книги в библиотеке или отправлялись на прогулки и дополнительные занятия по верховой езде и фехтованию. Последнее Леон когда-то и сам обожал, особенно когда его соперником был Вик. И хотя он ни разу не выиграл в спарринге с Викери, он всё равно вспоминал те времена с теплотой.       Вспомнив лучшего друга, Леон с упованием взглянул на открытую тренировочную площадку. Там, под прохладой ветра и светом вечереющего солнца, двигались в боевом танце юноши в бело-чёрных костюмах. С достоинством и грацией они уворачивались от выпадов друг друга и не давали тонкому острию рапиры себя коснуться. Зрелище очаровывало взгляд.       Защитные шлемы закрывали лица фехтовальщиков, но по одной лишь манере Леон узнал Викери. Его шаги были лёгкими и быстрыми, словно парящими, а врождённая пластика позволяла уворачиваться от уколов под самими неожиданными углами. Да, стиль был не классическим, скорее выдуманным им самим, но делал его одним из сложнейших противников в дружеском спарринге. И всё же, даже будучи непобеждённым, он оставался любимцем других мальчишек.       Закончив поединок, парни сняли шлемы, и тёмно-рыжая голова Викери заблестела на солнце. Вик в целом был весьма привлекательным юношей: бледная от природы кожа, добродушные васильковые глаза, высокий рост и жилистое тело. Своей широкой улыбкой он покорял сердца не только воспитанников, но располагал к себе и преподавателей; даже слуги души не чаяли в юноше, что не стыдился грязной работы и не брезговал оказать помощь.       – Это был хороший поединок, Реймонд-Квиз. – Другой мальчишка пожал руку Викери.       – Согласен, Гувер. Нужно будет повторить, – рассмеялся Вик.       Он передал оружие и шлем следующему бойцу и за разговором с мальчишками заметил, что Леон выжидающе наблюдает за ним, уткнув подбородок в черенок метлы.       – Простите, ребята, я отойду...       Юноши проводили его взглядом, и по лицам стало понятно, что они недовольны компанией Викери. Им было невдомёк, почему такой как он общается со слугой-оборвышем, но лезть не в своё дело не стали.       – Звёзды снизошли до простых обывателей? – съёрничал Леон и склонил голову набок, словно хитрый кот. – Мне стоит начинать молиться?       – Прекращай, – засмеялся Вик и по-дружески пихнул его в плечо. – Я видел, как ты смотрел... Признай, что грезил стоять там и размахивать рапирой, как раньше.       – Грезил я или не грезил – это не имеет смысла. В руки столь изящное оружие мне больше не взять.       – Не будь столь пессимистичен. Ты говоришь, как старый калека.       Оба парня посмотрели друг на друга и прыснули со смеху. Но стоило признать, что в свои года Леон действительно ворчал не хуже старика, и даже если он молчал, можно было быть уверенным, что в душе он уже обругал всё не хуже сапожника. Это отчётливо читалось по его глазам.       Пройдясь вдоль кипарисовых аллей, они нашли одиноко стоящую в её конце лавку. Хвоя приятно шуршала под завывания ветра, разносящего по округе ароматы терпкой смолы и садовых цветов, и приносящего из-за каменной ограды дорожную пыль и копоть Лондона. Там, за высокими стенами, была настоящая, но суровая жизнь, где люди впадают из крайности в крайность; где, чтобы выжить, нужно либо воровать, либо прослыть честным; где днём ты срываешь спину на каторжной работе, а ночами губишь разум в табаке и абсенте. Но они были здесь, в крепости, отгораживающей их от того мира, защищающей от пагубных и низменных пороков той жизни. Здесь можно было чувствовать себя под защитой, но в клетке; сытым, но изголодавшимся; каждый день здесь напоминал предыдущий, отчего душа изнывала до дурноты.       И ни один из этих миров не был близок Леону. Всё, чем он грезил, были свобода и желание посвятить свою жизнь чему-то необыкновенному, докопаться до правды и явить её миру, даже если та могла нарушить привычный ход вещей.       Они заговорили с Викери о самых разных вещах, как и подобает друзьям, и вскоре Леон решился поделиться опасениями, выгрызающими дыру в его разуме и сердце.       – Фотография, что я нашёл в архиве... – Леон сделал пальцы домиком и уставился далёким взглядом в коридор из деревьев. – Мне было страшно, что, взглянув на неё, я не вспомню их.       – Но ведь вспомнил, – поддержал Викери. – Но даже если бы этого не произошло, то в том не было твоей вины. Этан и Алексис всегда были весьма спонтанны, чересчур увлечены своими исследованиями. Их не было рядом, даже когда случился тот...       – Вик, – холодно одёрнул Леон, и по нахмуренным бровям стало ясно, что он не желает, чтобы друг заканчивал предложение.       – Я хотел сказать, что их одержимость загадками разобщила вас, и теперь ты идёшь по тому же пути. Ты нарушил закон как минимум по трём статьям и ещё сотню правил общественной морали, и ради чего? Ради старой фотографии, которая не объясняет написанного шифра в дневнике твоего отца?       Пристальный взгляд Викери уставился прямо в фиалково-золотые глаза Леона. Он словно копался в его мыслях, надеясь узнать, что движет Самаэлисом, но видел лишь мёртвую глубину. Отвести глаза Леон не смог. Сила заставляла его смотреть прямиком на рыжего гипнотизёра и ощущать желание довериться даже при сопутствующей неловкости момента.       – Ответь мне честно, что ты хочешь найти?       – Я понимаю лишь то, что хочу узнать, что произошло, – честно ответил Леон.       Он помнил тот день так отчётливо, будто он случился этим утром, а не пару месяцев назад, и всё потому, что именно то мгновение подарило ему глоток свежего воздуха, возможность поверить в случайно пойманного в небе светлячка. Он был занят работой в саду, когда его – чумазого от копания в земле – вызвала мадам Тулле. Она заставила его умыться и вычистить одежду, а потом отвела в гостиную, где за чашкой чая и французским романом сидел молодой человек. Заметив вошедшего рабочего мальчишку в компании мадам, он изогнул светлую бровь и отложил роман в сторону. Мужчина оказался невероятным красавцем. В чертах лица преобладала мягкость, сложно было сказать, мужчина или женщина перед ними, а золотые волосы до плеч ещё больше углубляли эти сомнения. Если бы не его белый костюм, то Леон ошибочно обратился к гостю, как к леди.       – Так это ты Леон Самаэлис? – Даже голос не выдавал его мужского начала.       – Смотря кто его спрашива... – Леон осёкся. Мадам за его спиной недовольно ткнула ребром ладони в позвоночник и опустила предупреждающий взгляд. Ещё одно такое слово и, вероятно, этой ночью он останется ночевать на лавке под звёздным небом. – Да, это я, господин. У вас ко мне дело?       – Прошу, оставьте нас, – любезно попросил он мадам Тулле.       – Как вам будет угодно, – склонила она голову и покинула комнату, не забыв прикрыть дубовую дверь.       Мужчина жестом предложил Леону сесть рядом. Его не волновали ни его одежда, на которой до сих пор остались пятна от мокрой земли, ни диван с белой обивкой, который мог быть испачкан им. Да и сидя рядом с мальчишкой, он не чувствовал брезгливости. Джентльмен поднял пузатый чайник с цветочной росписью и налил крепкий чай во вторую чашку на подносе.       – Сахар? – поинтересовался он после недолгого раздумья.       – Предпочитаю горький, – мгновенно ответил Леон.       Он не чувствовал дискомфорта рядом с этим человеком и вёл себя с ним, как с равным по социальному статусу, хотя и не должен был. Отчего-то ему казалось, что этот джентльмен не будет обижен подобным нахальством.       Мужчина протянул ему чашку и сел рядом, заинтересованно наблюдая, как юноша молча пьёт предложенный ему чай.       – Вы ведь меня не чай распивать позвали, господин. Если у вас ко мне дело, то я вас внимательно слушаю, если же нет, то я должен откланяться. Работы у меня невпроворот.       – И то верно, – усмехнулся гость, – не стоит задерживать столь занятого человека.       Он сделал глоток и отставил чашку в сторону.       – Меня зовут Эрик Ван'Адлер. Я владелец частного исследовательского музея, где работали твои родители.       Леон хотел сделать глоток, но остановился, так и не коснувшись ободка чашки. Разноцветные глаза заинтересованно уставились на Ван'Адлера. В голове появилось столько вопросов, но задать их Леон решил позже. Сейчас его терпения хватило лишь на то, чтобы усидеть ровно на месте и внимательно выслушать гостя.       – Я не буду утомлять тебя своим сочувствием – вижу, что оно к тебе ни к чему, – и перейду сразу к делу. Пару дней назад мы разбирали материалы, над которыми трудилась чета Самаэлис, и нашли вот это...       Он вытащил из кожаного саквояжа потёртый дневник, перевязанный шнурком. В груди сжался комок. Леон дрожащими пальцами развязал шнурок и пролистал пожелтевшие страницы. Здесь было всё: местами потёртые карандашные зарисовки, схемы, приклеенные старые фотографии, но больше всего внимание привлекали листы, исписанные почерком отца. Писал точно он, это отчётливо было видно по левому наклону письма, но вот язык был ему абсолютно незнаком.       – Что говорится в этих записях? – прямо спросил Леон и ещё раз пролистал страницы.       – Кто бы знал, – вздохнул Ван'Адлер. – Они изучали малоизвестные религии мира, и могу лишь предположить, что это цель их исследований. Хотел бы я рассказать тебе больше, но увы... Я долгое время находился на другом континенте и об их работе ничего не знаю. Все отчёты они отсылали моему секретарю.       – Но, если родители отчитывались вашему секретарю, стало быть, он знает, что они исследовали? – с надеждой посмотрел Леон и тут же по безразличному взгляду осознал: «Этот белый павлин ничего не скажет. Он пришёл лишь для того, чтобы доброе дело в глазах общества совершить, а не мне помочь», – разочарованно вздохнул Леон.       Ответ Ван'Адлера предстал точно таким, каким и придумал его себе Леон.       – Хотел бы сказать, но не могу, – покачал головой джентльмен. – Ты уже парень взрослый, стало быть, понимаешь, что существует договор о неразглашении. Все их исследования будут переданы другим специалистам и направлены в центральный музей. А теперь прошу меня простить. Дела не терпят отлагательств!       Хозяин музея встал, поправил костюм и, взяв саквояж, направился к выходу, поставив точку в разговоре.       – Тогда зачем вы отдали мне их дневник? Разве это не важный исследовательский объект? – Леон оставался в недоумении.       – Я отдал тебе дневник из сугубо личных побуждений, потому что того хотели бы они, – бросил в ответ хозяин музея и потянулся к ручке двери, но, помедлив, добавил: – К тому же наши специалисты уже сделали копию этого дневника, поэтому для научного сообщества это не станет потерей. А теперь прощайте, Леон Самаэлис. Надеюсь увидеть вас снова и при более приятных обстоятельствах. Буду с нетерпением ждать вас в своей небесной обители.       Он вышел, оставив Леона в растерянных чувствах. Да кто так вообще выражается? Назвать музей небесной обителью... Глупость неслыханная. И всё же приглашение оказалось заманчивым. После того дня Леон неоднократно изучал дневник, но всегда приходил к одному-единственному выводу – ответы можно найти лишь в музее Ван'Адлера.       – Если бы Ван'Адлер не принёс чудом нашедшийся дневник, последняя запись в котором сделана на два года позже их исчезновения, то я бы так и продолжил считать их погибшими.       – Леон, прошло пять лет, – сочувствующе покачал головой Вик. – Даже если запись и сделана на два года позже, то это не отменяет того факта, что остальные три года от них нет никаких вестей. Вероятность, что они живы, крайне мала.       – С этим я давно смирился. Если не найду их живыми, то хотя бы узнаю из-за чего они погибли.       – Тогда дай нам помочь тебе. Одна голова – хорошо, а три – намного лучше! Может, и не разгадаем всё, но что-то свежим взглядом подметим.       – Три? – Леон скептично изогнул брови. – А-а-а, мне всё ясно. Тебя подослала Николь? Самой сноровки убедить не хватило, так решила тебя послать?       Пойманный с поличным Викери с неловким смешком потёр пламенную макушку и неопределённо передёрнул плечами.       – Ну-у, признаюсь, юная Аверлин попросила немного разговорить тебя, но моё любопытство тоже сыграло немаловажную роль. Я ведь имею право беспокоиться о лучшем друге?       Он состроил мордашку смазливее, чем у голодного котёнка рядом с лавкой мясника, и выпяченная нижняя губа задрожала, словно тот сейчас расплачется. Если бы Леон знал, что будет попадаться на это каждый раз, то даже якшаться не стал с этим манипулятором.       – К дьяволу тебя, я согласен! Прекращай пилить меня взглядом, – взвыл Леон и подскочил с лавки. – Всего один раз, ни больше ни меньше! Я не желаю втягивать вас в это дело.       – Мы уже втянуты, – напомнил Викери невзначай, но Леон раздражённо перебил:       – Сейчас договоришься, и этой возможности я вас тоже лишу.       Викери примирительно поднял руки.       – Ты прав-прав. Не стоило мне говорить этого. Так во сколько состоится встреча?       – Завтра после ужина. У нас будет немного времени до вечерней молитвы, чтобы изучить материалы. И не опаздывать! Ненавижу, когда опаздывают...