Странники

      Широко распахнутые глаза лицезрели потолок вместо покрытого кровавыми ручьями пола, и Викери смутно осознал, что ещё жив. Воспоминания Роновери захлёстывали тяжёлым потоком и разбивали об острые камни. Едва ли не каждую ночь он просыпался в слезах и с щемящим сердцем, словно из него насильно высасывали душу. Даже самое приятные моменты оборачивались кошмаром, будто Роновери до последнего мига терзался чувством вины.       Обтерев потное лицо ладонями, Викери бросил взгляд на настенные часы. Минутная стрелка мучительно тянулась к десяти часам. Уже через час они должны будут отпустить облик Рэйдена под землю вместе с пустым гробом, потому что его охладевшее тело так и осталось в замке Кораве-Эйрини, погружённое в стеклянный сосуд, изобретённый Гласеей, чтобы сохранить в нетленном виде. Даже гибель не заставила Эйрену отпустить брата. Они навещали Грехов пару дней назад, чтобы справиться о самочувствии Астарот, но нашли Железную королеву сидящей у тела Рэйдена и трепетно прижимающей ладони к холодному стеклу. Она выглядела сломленной.       И хотя все эти похороны служили лишь постановкой для прознавших граждан Адэра, Викери обязан был присутствовать там, хоть и не желал того. Всё это лишь сильнее ранило, в очередной раз напоминая, чего они лишились.       Последний раз он надевал чёрный костюм на похоронах леди Катерины Аверлин и сейчас, глядя в отражение, ловил себя на схожем чувстве. Это была скорбь по хорошему человеку.       Викери нервно разворошил пальцами рыжие пряди и направился к комнате Леона. Навряд ли тот захочет его видеть, но решил попытаться. На неуверенный стук в дверь тут же ответили мрачным приглашением. Леон сидел на краю кровати, сдавливая виски ладонями. Он уже переоделся в подготовленный Джоанной костюм, но галстук небрежно весел на шее, завёрнутый петлёй. Видимо, он так и не смог его завязать, как положено. Викери присел перед ним на корточки и, стараясь не смотреть в удручённые глаза, перевязал галстук и застегнул пуговицы на пиджаке.       – Спасибо, – коротко поблагодарил Леон.       – Не стоит. Это то, что я должен сделать, как твой друг.       Викери аккуратными поглаживаниями расправил складки на тёмной ткани и принялся развязывать узлы на шнурках туфель. Леон затянул их так, что потом вряд ли сможет снять и скорее покалечит себя в попытке вырвать ногу из крепко затянутой кожаной тюрьмы.       – Ты уверен, что хочешь пойти? Ты мог бы остаться, – сказал Викери, завязывая тонкие шнурки бантиком. – Думаю, Джоанна поймёт причину твоего отсутствия.       – Я должен, – вздохнул Леон. – Иногда полезно забыть о собственных чувствах, чтобы другим стало легче. Я не могу бросить её наедине с трауром.       – Она будет не одна, – Викери похлопал Леона по плечу, – и ты будешь не один. Если захочешь поговорить, мы окажемся рядом, чтобы выслушать. Таков негласный закон, помнишь? Друзья не бросают друг друга в беде.       – Помню.       Леон сжал протянутую руку и поднялся. За стенами комнаты Кронхилл казался тихой могилой, но сегодня в нём было оживлённее, чем обычно, если бездумное скитание можно вообще назвать оживлением. Джоанна бродила по первому этажу, раздавая указания приглашённым работникам, но так терялась в собственных словах, что в конечном итоге её заменила Николь.       Заглядывать в малую гостиную Леон не стал – знал, что там распорядились поставить стол с едой и напитками для поминальной трапезы. Ненавистная ему традиция, потому как все гости всегда намеренно избегают разговоров об усопшем, предпочитая говорить на иные темы, что не всколыхнут горечь утраты в родственниках. Все окна наглухо занавесили, и оттого Кронхилл казался ещё более мрачным, чем обычно. На величественных портретах, изображающих многочисленных членов рода Кассерген, весела чёрная плотная ткань. Оно и к лучшему. Их живые глаза и так наводили беспросветный ужас даже при дневном свете.       В назначенный час у ворот поместья их уже ждал катафалк с запряжёнными цугом чёрными лошадьми, а в нём закопанный в свежих цветах гроб из тёмного вяза: отполированный до блеска, с латунными ручками и покрытый тёмным сукном. Но даже зная, что гроб на самом деле пуст, Леон не осмелился взглянуть, хоть и знал, что ему предстоит ехать с ним рядом. По бокам катафалка стояли несколько незнакомцев в цилиндрах и ливреях, обшитых серебряным галуном. В руках, закрытых плотными перчатками, они держали ещё не зажжённые свечи. Это были сотрудники ритуального бюро, коих именовали факельщиками. К счастью, плакальщиков в грядущей процессии Леон не нашёл. Да они были и без надобности. С их работой прекрасно справятся приглашённые гости.       Когда они забрались в повозку, кучер неспешно направил лошадей по мёртвой дороге Вейн-Адэра. Едва ли можно представить более печальную картину, чем траурная процессия, шествующая посреди пепелища. Но стоило дороге вильнуть, как взгляду предстала душещипательная картина: сотни людей в тёмных скорбных одеяниях выстроились вдоль обочины, держа горящие свечи в ладонях. Это жители Адэра пришли проститься с последним из Ордена Странника. Многих Леон не знал, но судя по мокрым глазам и кривым от тоски лицам они хорошо знали Рэйдена. В толпе он увидел Салума и Солу, пабную компашку в лице Фоля, Фрэнка и даже Нэша, девчушек-танцовщиц, которых они повстречали на площади Адэра в первое своё появление в Энрии. Завёрнутая в чёрный платок чуть поодаль стояла миссис Мёрфэс. Она казалась измученнее обычного. Должно быть, невольно вспомнила похороны собственного сына. Но когда Леон заметил в толпе знакомую седую прядь на тёмных волосах, он едва удержался, чтобы не спрыгнуть с катафалка в объятия Ваари. Он не ожидал, что Джоанна позовёт хозяйку бани и всех её названных детей. Жаль, что повод для встречи оказался прискорбным. Она, Малка, Аряк, Орин и Денир – все смотрели одинаково печальным взглядом.       Как только повозка проходила мимо, люди выстраивались рядами и медленно шествовали за ней вплоть до кладбищенских ворот. Молчание было таким тяжёлым, что им впору было колотить воздух. Ржавые петли заунывно скрипнули, впуская процессию на территорию вечной памяти. Леон услышал, как в толпе пробежали тихие всхлипы. Жители плакали. Несколько молодых девиц уткнулись в грудь своих супругов и возлюбленных, и их плечи, закрытые чёрной креповой тканью платьев, судорожно задрожали от переполняемых эмоций. Леон почувствовал, как от их сломленного вида у него самого покалывает в глазах от подступивших слёз, но он не позволил им сорваться с ресниц. Решил, что не станет проявлять эмоции, пока не останется один. Людям нет нужды видеть, как он страдает.       Оказавшись у выкопанной могильщиками земли, среди жителей пробежал возмущённый гомон. У будущей могилы стояли Грехи. Одетые в чёрное, они напоминали вестников смерти. Даже Гласеа, обычно не изменявший своей любви к белому, надел чёрный костюм. Их лица уподобились холодным маскам, но в глазах плескалась буйная вода скорби. Им было всё равно, что кричали люди. Даже если им не положено быть здесь, они не сдвинутся с места, пока не простятся с даймоном.       – Пришли поглумиться? А ну пошли прочь, нелюди! – крикнул кто-то из толпы.       – Это из-за вас он погиб!       – Низменный твари! Гореть вам всеми муками в багровых полях!       Если бы в их руках было что-то помимо свечей, они неминуемо забросали Грехов, хотя кто-то не растерялся и швырнул в них подхваченный с дороги камень. Андра даже не шелохнулся, когда острый скол вонзился в плечо. Вместо этого он подошёл к повозке. Люди в испуге отшатнулись, но Андра протянул руки Джоанне и Николь, помогая спуститься. Странница сдавленно улыбнулась и похлопала Греха по ладони, выражая свою благодарность, а после взяла под руку Джоанну и неспешно повела к могиле, скрывая обеих от солнца парасолью. Леон и Викери спрыгнули следом.       – Не думал, что вы придёте, – произнёс Самаэлис, поравнявшись в одну линейку с Грехами.       – Мы не могли иначе, – вздохнула Астарот. – Нас многое связывало.       Благодаря Николь, на ней больше не было страшных ожогов, что напоминали бы о битве с Дардариэль, но её волосы стали заметно короче.       – Но мы уйдём, как только закончатся похороны, – добавила Гремори. – Не станем ещё больше омрачать это и без того печальное событие. Люди нас не жалуют. Не хочется, чтобы из-за нашего присутствия началась потасовка.       – Многие из этих людей потеряли близких из-за вас. Их реакция более чем обоснована, – присоединился к разговору Викери. – Не думаю, что они смогли забыть ту резню в Вейн-Адэре.       – Мы никогда не стремились к любви народа, – пожала плечами Гремори, – но если кто-то их них ещё раз швырнёт в нас камень, я за себя не ручаюсь!       Она произнесла это нарочито громко, чтобы люди услышали. Угроза подействовала. Гости испуганно сжались и опустили головы. Только миссис Мёрфэс осталась стоять с высоко поднятой головой, вдавливая скрытый полами шляпы взгляд в лица убийц. Никто не посмел преградить путь, когда женщина решительно направилась к ним.       – Лоретта Мёрфэс, – представилась она, глядя в глаза Астарот.       – Астарот Савильо, – растерянно представилась Грех. – Приятно познакомиться.       – Хотела бы я сказать тоже самое, но не имею привычки лгать, – хмуро заметила женщина. – Наверное, вы и не помните, но три года назад вы и ваши друзья убили моего сына – Равеля. Как мать, я не могу забыть свою утрату. Когда мне принесли его тело, то сказали, что он погиб от вашей руки, мисс Савильо.       Астарот хлопнула губами, не зная, что ответить на вежливость женщины. Но той и не нужны были оправдания. Она замахнулась и отвесила Астарот звонкую пощёчину. Если бы Грех хотела, она не за что не позволила себя ударить, но она осталась стоять на месте с отвёрнутой головой. Курчавые чёрные локоны скрыли лицо плотной шторой. Гремори, потеряв самообладание, метнулась к женщине с занесённым кулаком, но руку перехватил Гласеа и настойчиво опустил вниз, сдавив запястье.       – Если пожелаете, можете убить меня после. – Лоретта холодно поглядела на Гремори. – Я живу в одиноком домике на окраине Адэра. Только прошу, не врывайтесь посреди ночи. Я хочу видеть ваши лица во время своей кончины, чтобы понять, что пережил мой сын в последние мгновенья.       Она стремительно развернулась на носках и скрылась в толпе прихожан, провожаемая взглядом Астарот, прижимающей руку с раскрасневшейся щеке. Жители застыли в недоумении: опасные, по их мнению, Грехи были не намерены устраивать ещё одну резню.       Наконец похороны снова продолжились в тягостном молчании. Гроб медленно опустили в землю на длинных верёвках, но прежде, чем закончить погребение, Джоанна выступила с прощальной речью. Это были трогательные слова о любви и семье, о верности и мужественности, о заботе и поддержке. Её голос то натягивался до предела, то с улыбкой растворялся в прекрасных воспоминаниях. К такой откровенности нельзя было остаться равнодушным. Прикоснувшись губами к веточке розмарина, она бросила её в глубокую могилу, прямо на крышку пустующего гроба. Следом за ней также поступили и остальные приглашённые. Кто-то делал это молча, кто-то считал нужным сказать пару добрых слов о покойном, но так или иначе веточки вечной памяти усыпали крышку тёмного гроба, скрывая латунную пластину с выгравированным именем.       Леон подходил последним, хотя, как члену семьи Кассерген, ему полагалось быть одним из первых. Он поглядел на зелёную насыпь из розмарина и цветов. Пару дней назад Джоанна убеждала, что его речь должна состояться, но странник не смог выдавить ни строчки. Обрывки почёрканной бумаги скомканными шариками тут же летели в урну. Вот и сейчас, стоя перед обрывом, он взирал с таким же непониманием. Что он может сказать? Но слова нашлись сами. Он поднёс веточку к губам, вдыхая сильный раздражающий нос смолистый запах, и оставил трепетный поцелуй с тихими словами, которые, он надеялся, Рэйден услышит в багровых полях.       – Tevo anhele faxiĺ däĺ pertheen ûsome…¹       Леон не видел, но почувствовал, как ему в спину вонзились несколько удивлённых понимающих взглядов. Он знал, что это были странники, ведь жители Адэра не понимали высшую энрийскую речь, за исключением жрецов, но даже бессферы разобрали одно единственное слово, что заставило сердца жалобно сжаться… Анхеле. Вечность.       Леон сделал шаг назад, наблюдая, как могильщики засыпают яму свежей землёй. Земля с глухим стуком ударялась о крышку гроба, но на самом деле она сыпалась на открытые раны в душе, что не успели затянуться. Холодная ладонь прикоснулась к его пальцам, поглаживая по тыльной стороне, и аккуратно вложила что-то мягкое и гладкое. Леон перевернул руку и всмотрелся в свёрнутую атласную ленту, пропустившую края через его пальцы.       – Я подумала, что тебе нужно что-то, что будет хранить его частичку. – Спасибо, Аста.       Леон повязал ленту на запястье и окинул Астарот благодарным взглядом. Женщина мягко улыбнулась и, погладив странника по плечу, упорхнула к Грехам.       Как они возвращались в поместье, Леон помнил смутно. Всю поездку в повозке он провёл в разглядывании чёрного атласа на руке. И пусть эта лента не цвела красным, она по-прежнему связывала их души невидимой цепью. По крайней мере Леон хотел в это верить.       Как он и предполагал, традиции Энрии не сильно отличались от английских. Приглашённые гости старались не затевать разговоров об усопшем, лишь изредка подходили, чтобы выразить свои соболезнования. Леон не знал, хорошо это или плохо. С одной стороны, верным было не тревожить чужое горе, а с другой – казалось неуважительным в отношении самого почившего. Однако Леон предпочёл не высказываться, лишь изредка ронял благодарности на чьи-то слова сочувствия. Однако, когда Ваари подскочила к нему и сжала в крепких объятиях, он едва не заплакал. В них было столько родного. Ваари за руку отвела его в сторону, подальше от лишних ушей, где стояли её «дети».       – Ты как? – отступила она, но не выпустила.       – Справляюсь.       Отчасти это было правдой, которая Леону казалась ложью, ведь он скорее выживал в нынешних обстоятельствах.       – Держу пари, что тебя уже бесят все эти фразы сочувствия, – хмыкнул Аряк.       – Эй, прояви чуть больше такта! – хлопнула его по плечу Малка.       Леон хихикнул, прикрыв кулаком губы, но тут же себя одёрнул. Его смех на поминальной трапезе выглядел бы неуместно.       – Не переживай, Малка, – успокоил её Леон. – Аряк прав. Я не в восторге от всех этих речей.       – А кто бы был, – закатил глаза Денир. – На твоём месте я бы вытолкал всех прочь.       – Ты бы всех жителей Энрии с континента вытолкал, будь твоя воля, крот нелюдимый, – пробурчал Аряк и, прижавшись к Леону, с улыбкой спросил: – Может, попрём все эти правила, а? Не хочу я говорить всю эту грустную чернятину. Предлагаю, вспомнить что-то хорошее!       – Аряк… – угрожающе протянул Орин.       – Ладно-ладно! – примирительно вскинул руки парень. – Слушай, Леон, если захочешь погостить у нас, то ты только писани записочку. Мы с радостью приютим. Погостишь у нас в Верхней Варле, отвлечёшься…       – С каких пор ты моим имуществом распоряжаться начал, мелкий прохвост? – возмущённо сузила глаза Ваари.       – Хочешь сказать, что была бы не рада его приезду? Не ты ли чуть ли не каждый день их тёплым словом вспоминала?       – Вот же паршивец! – Шипя гадюкой, она стукнула хихикающего паренька по шее. А когда тот убрался подальше, чтобы не схлопотать ещё больше тумаков, поглядела водянистыми глазами на Леона. – И всё же он не лжёт. Скучаю я по вам, ребятки. Если надумаешь, то приезжай. Привечу, как родного.       Леон ответил согласием, хоть и не был уверен, что воспользуется подаренной возможностью. Он ещё немного поговорил с Ваари и её «детьми», а после направился к столу. Все эти разговоры утомляли. Но одной скорбью не прокормишься. Налив себе стакан тёмного эля, Леон стал неторопливо жевать прихваченный с тарелки бисквит. Еда всё никак не лезла в горло и, наплевав на одолевавший голод, странник выкинул сладкое печенье в ведро под столом. Он услышал, как чьи-то шаги остановились рядом.       – Прими мои соболезнования, Леон.       – Спасибо, – на рефлексе ответил странник и резко повернул голову, узнав голос. – Мастер Заган?       Без привычных божественных одеяний Загана было почти невозможно узнать. Да и выглядел он несколько иначе: волосы были короткими и аккуратно уложенными, чёрный костюм сидел как влитой, привычное яркое золото глаз потускнело. Только неземная красота кричала о том, что перед ним стоит Высший бог, но и её Заган постарался спрятать от смертных глаз ухоженной бородкой и усами.       – Почему вы здесь? – спросил Леон и тут же мысленно хлопнул себя по лбу. Причина и так была ясна.       Но Заган не оскорбился его вопросу. Он налил себе выпить и спокойно ответил:       – Когда погибают божества, небеса раскалываются, и их грохот слышат все миры Энрии. Мне не составило труда догадаться, что это вестник гибели кого-то из моих детей.       – Вы так спокойно говорите об этом, – шёпотом возмутился Леон.       – У меня было время принять это, но не скажу, что смирился. Как любому родителю, мне больно терять своё дитя. И я не смогу простить Дардариэль за это.       – Это сделал Малле, – поправил Леон.       – Мне было бы легче, если бы всё было так. Малле следовал зову клятвы, что дал прародителям, но подтолкнула его к этому Дардариэль. Она изначально не хотела твоей смерти, Леон. Она придумала способ, как сломить тебя и Мариас, заставить отказаться от убеждений, и Данталиону просто не повезло оказаться связующим звеном между вами.       – Почему вы позволяете Дардариэль так поступать? – прорычал Леон, стискивая в пальцах стакан.       – Я не позволил.       Он расстегнул запонки на манжете рубашки и закатал рукав. Леон обомлел. Из-под края лайковой перчатки по руке божества тянулись чёрные разводы. Они пульсировали под кожей, подобно впрыснутому в вены яду.       – Такова кара за нарушение клятвы, Леон, – со вздохом произнёс Заган и спрятал проклятье под опущенным рукавом. – В порыве ярости я осмелился вызвать Дардариэль на бой. Я хотел её убить и почти сделал это, но прародители напомнили мне о святости слов, что я однажды давал. Они отняли часть моей силы и низвергли обратно на земли Инмин ан Веле, наказав ходить с этим проклятием сотню лет, чтобы искупить оплошность. К сожалению, теперь я не сильнее даймона, но я не жалею, Леон. Я дрался за своего сына, за свою кровь и плоть. И с радостью сделаю это вновь, даже если моим итогом станет смерть.       – Если прародители так сурово покарали вас, то что стало с Малле, который нарушил клятву вечности?       – Боюсь, ничего из того, на что мы могли бы надеяться. Ненависть порой сильнее любви. Создатель счёл, что его клятва была дана раньше, чем клятва моего сына тебе, а потому имеет больший вес. За жизнь платят жизнью. Таков закон.       – Вы уже видели его?       Вопрос звучал расплывчато, но Заган его понял и кивнул.       – Никогда не думал, что встреча с родными детьми может оказаться столь тяжким бременем. Мариас раздавлена гибелью брата. Едва ли она способна сейчас восстать против Дардариэль. Но я буду ждать мига, когда она решится на это. Может, раньше я был никудышным отцом для них, но сейчас я сделаю всё, чтобы сберечь её, – золото его глаз разлилось мокрым бликом сокрытой боли, – и тебя. Он бы хотел этого.       Он развернулся с намерением оставить Леона, но юноша удержал его за рукав.       – Как вы верно заметили, он считал вас никудышным отцом, но ценил то, что вы старались стать лучше. Вы давали ему то, чего он желал, даже тогда, когда страдали сами. Вы позволили ему познать жизнь странника, будучи уверенным в ошибочности этого решения. Он ценил свободу, которую вы ему давали. И может, мои слова прозвучат несколько самонадеянно, но я уверен, что он давно простил вас за прошлое. И если бы знал, что вы рискнули собой ради него, он бы сказал вам те же слова, что сейчас говорю я.       Его речь окончательно сломала стойкость Мастера Валюты. Он склонил голову и стёр горячую каплю, оставившую мокрый след на щеке. Взгляд золотых глаз преисполнился благодарности.       – Удивительный ты человек, Леон Самаэлис, – улыбнулся он. – Будучи простым смертным, ты умудряешься подарить надежду божеству.       Леон глядел в спину уходящего Высшего бога и ловил себя на мысли, что однажды уже слышал эти слова. Тогда он не придал им значения, но сейчас они расколупали корку на ранах и заставили сердце изливаться кровью. Он поглядел на повязанную на запястье ленту и понял, что больше не может.       Он выскочил через открытые двери, едва не сбив кого-то из гостей, и бросился к лестнице. Ноги предательски подгибались, прислоняя слабое тело к перилам. Леон вошёл в свою комнату с тяжёлой отдышкой, будто пытался от кого-то сбежать, но этим кем-то был он сам, а от себя, как говорится, далеко не убежишь. Юноша скатился на пол и сжал голову руками. Крик подбирался к горлу, царапая лёгкие до изнеможения, но наружу так и не пробился.       «Это я во всем виноват! Я дал Малле этот проклятый клинок! Из-за меня он погиб!», – надрывал связки в молчаливом крике Леон.       Пальцы крепко вжались в череп и рванули зажатые меж ними русые пряди. Он хотел наказать себя за то, что выжил, за то, что другой умер за него. Он ненавидел себя за то, что допустил это. Он всё равно умрёт, так почему всё сложилось именно так? Почему обязательно забирать того, кто должен был жить?       Леон согнулся пополам. Но вопль вышел сдавленным, сипящим, словно голос, что у него был, уже давно оказался сорван. Но как выпустить всю боль, если не можешь больше кричать? Странник понял, что неспособен дышать. Галстук крепко затянулся удавкой на шее. Леон втянул воздух через крепко сжатые зубы и сорвал его, а после отшвырнул и пиджак, что сдавливал ноющие рёбра. Черная матовая ткань упала у ножки кровати, но он успел заметить металлический блеск. Леон подполз ближе, вытащил потрёпанный чехол для скрипки, и внезапно осознал: вот он… его голос!       Застёжки восторженно скрипнули. Они долгое время ждали дня, когда футляр снова откроется. И он настал. Юноша вытащил старую скрипку и провёл пальцами по струнам. Звучали фальшиво, но это не стало неожиданностью – на ней не играли много лет, однако Леон всё ещё помнил, как отец учил его настраивать инструмент. «Чтобы скрипка точно передавала твои чувства, ты должен сделать так, чтобы она смогла их понять», – говорил ему отец. Поочерёдно дёргая струны, Леон принялся крутить колки, достигая звучания, которого ждал. Он так давно не держал в руках смычок, что пальцы обдало волнением, но стоило провести им по струнам, как это чувство вмиг покинуло, уступив место предвкушающему трепету.       Леон рывком распахнул шторы, не желая сидеть в гнетущем полумраке, и встал у окна. Теперь он хорошо видел старую иву, чьи сухие ветви колыхались под порывами ветра. Скрипка опустила на плечо. От соприкосновения челюсти с деревянным подбородником пробежала приятная дрожь. На мгновение Леон засомневался. Что если он не сможет? Что если опозорит столь изысканный инструмент неприятным звучанием?       Но пальцы помнили всё. Каждый изгиб скользящего по струнам смычка отзывался в сердце и разуме и разлетался лиричной трелью по комнате, что долгие дни не видела покоя в своём владельце. Отец всегда говорил, что в игру стоит вкладывать все чувства, ведь каждая нота должна звучать, как откровение души. Именно поэтому игра Леона никогда не трогала слушателей. Он не мог открыть своё сердце инструменту, но теперь его душа кричала так, что хотела вырваться из тела и заявить о боли, которой терзалась.       Он положил свою историю жизни на струны скрипки. Заставлял её пылать надеждой, проклинать холодом, растворяться в нежности и умирать в муках. В музыке он выразил свою любовь к тому, кто так и не услышал о ней. Нежное спокойное вступление превратилось в сражение, которое оборвало их возможное счастье, и сменилось болезненным трауром. Скрипка вопила о вине, о разбитости, о том, как он пытается выкарабкаться из отчаяния, но оно лишь затягивает его глубже. Леон задыхался, но не мог остановиться. Он чувствовал тянущую боль в руках, как крепко сжатый смычок оставляет очертания на ладони, как струны врезаются в огрубевшие пальцы. Звонкие ноты хлестали в грудь и пробегали волной до пальцев ног. Наконец он смог вдохнуть мимолётное спокойствие и всячески пытался оттянуть момент, когда оно его покинет. Он смотрел в окно и играл для ивы, что служила ему напоминанием, но не догадывался, что она была не единственным его слушателем.       По другую сторону двери стояла Джоанна. Она не могла не заметить панику на лице Леона, когда тот спешно покинул малую гостиную. Бессфера пошла за ним, но замерла в нерешительности, так и не коснувшись дверной ручки. Она услышала скрипку и то, с какой болью она звучала. За считанные минуты она прожила вместе с ним целую историю. Предательство, утрату, нерушимую тяготами дружбу, вечную любовь и душевную смерть – каждый момент жизни, вложенный в сольную пьесу.       Ноги больше не могли удерживать её. Она опустилась на колючий ковёр и пустыми глазами уставилась в дверь, внимая траурной песне скрипки. Ей казалось, что он видит через неё изгибающегося в порыве нахлынувших чувств Леона и то, как его пальцы резво скачут по тонкой шее скрипки, заставляя натянутые струны дрожать. И её душа на миг слилась с его. Она больше не могла быть сильной, ощущая эту боль. Слёзы хлынули по щекам, оставляя обжигающие солёные дорожки на коже, и, зажав рот руками, она выплеснула то, что так упорно старалась подавить. Она закричала. Перевод высшей энрийской речи: 1. Tevo anhele faxiĺ däĺ pertheen ûsome... – Моя вечность всегда будет принадлежать тебе...