***
Следующие три дня мы так и ходим, не торопясь, от секции к секции, учась некоторым полезным вещам: от разведения огня и метания ножей до постройки шалаша. Несмотря на приказ Хеймитча не высовываться, Пит таки отличился в рукопашном бою, а я шутя прошла тест на знание съедобных растений. От стрельбы из лука и тяжелой атлетики мы, однако, держимся подальше, бережем козыри для индивидуальных сессий. Распорядители Игр появились в первый же день, вскоре после начала тренировки – около двух десятков мужчин и женщин в пурпурных одеяниях. Они сидят на скамьях, устроенных вдоль стен зала, иногда прохаживаются, смотрят, что-то записывают. А чаще всего пируют за огромным столом, куда слуги подносят все новые кушанья, и как будто не обращают ни на кого внимания. Хотя пару раз, повернувшись в их сторону, я натыкалась на чей-нибудь взгляд. Во время наших перерывов на еду распорядители совещаются о чем-то с инструкторами. Когда мы возвращаемся, они сидят вместе. Завтрак и обед нам подают отдельно на своих этажах, ланч – для всех двадцати четырех сразу, в столовой, рядом с тренировочным залом. Блюда расставлены на тележках – подходи и бери, что хочешь. Профи обычно собираются шумной компанией за одним столом, подчеркивая свое превосходство – мол, мы друг друга не боимся, а на остальных нам и вовсе наплевать. Большинство других сидят поодиночке, словно овцы, отбившиеся от стада. С нами никто не заговаривает, мы едим вместе и даже пытаемся поддерживать дружескую беседу – Хеймитч на этот счет все уши прожужжал. Знать бы еще, о чем говорить. О доме – грустно, о настоящем – невыносимо. Однажды, Пит вытащил хлеб из корзинки и стал показывать мне разные сорта. Организаторы позаботились, чтобы в корзинах был хлеб из всех дистриктов вдобавок к непревзойденному капитолийскому. Буханки в форме рыбы, зеленые от добавленных в них водорослей, из Дистрикта-4. Маленькие полумесяцы, усыпанные семенами, из Дистрикта-11. Почему-то выглядят они гораздо аппетитнее, чем обычные растрескавшиеся кругляшки у нас дома, хотя и сделаны из такого же теста. – Вот так вот, – подытоживает Пит, сгребая буханки обратно в корзину. – Ты много знаешь, – говорю я. Страх пожирал меня изнутри и, не потому, что уже скоро нас выбросят на арену, как Капитолийских игрушек. Нет, я смирилась с этим. Меня пугал один из профи. Катон. На протяжении всех тренировок я чувствовала его взгляд на себе. Стоило мне только повернуться в его сторону, как его глаза были направлены на меня. В какую бы секцию я не пошла, он был по близости. И эти его издевающиеся жесты в мою сторону, воздушный поцелуй, угрожающие жесты, каждый брошенный им взгляд в мою сторону после того, как он протыкал манекен мечем … Мне хотелось наплевать на приказ Хеймитча о том, что нам не стоит показывать силы, взять в руки лук и выпустить стрелу в голову Катона. Но признаю, его владением оружием одновременно пугало и завораживало. Не будь здесь охраны, он давно бы выполнил свой замысел. Надеюсь его убьют на играх раньше, чем он доберется до меня.***
По пути к лифту забрасываю лук на плечо, пролетаю мимо изумленных безгласых у дверей лифта и ударяю кулаком по кнопке с номером 12. Двери затворяются, и лифт несет меня вверх. Я успеваю доехать до своего этажа, прежде чем первые слезы скатываются у меня по щекам, и несусь по коридору в комнату, не обращая внимания на окрики из гостиной. Запираю дверь, падаю на кровать и наконец даю волю слезам. Это конец! Я все испортила! Если у меня и была малюсенькая надежда, то этой стрелой я ее разбила. Что со мной сделают? Арестуют? Казнят? Отрежут язык и заставят прислуживать трибутам? Чем я думала, когда стреляла в распорядителей? Конечно, я не в них стреляла, а в яблоко. Я так разозлилась, что меня игнорируют. Если бы я хотела кого-то убить, то не промахнулась бы! Хотя какая разница? Все равно я бы не выиграла. Пусть делают со мной, что хотят. По настоящему меня пугает то, что они могут сделать с мамой и Прим. Как эта дурацкая выходка отразится на моей семье? Отберут их скудные пожитки? Или посадят маму в тюрьму, а Прим отправят в приют? А может, их тоже убьют? Неужели убьют? Почему нет? Кого они жалеют? Что я наделала? Вместо того, чтобы извиниться или, рассмеявшись, превратить все в шутку, я гордо удалилась. Можно сказать, послала всех к черту. Теперь нечего ждать снисхождения. Эффи и Хеймитч стучат мне в дверь. Я кричу, чтобы они убирались, и через какое-то время они отстают. Через час, может, больше я перестаю плакать, глажу ладонью шелковые простыни и смотрю, как дома и крыши Капитолия, будто леденцы, блестят в лучах заходящего солнца. Вначале я жду, что за мною явится стража. Время идет, и постепенно я успокаиваюсь. Им ведь по-прежнему нужна девушка-трибут из Дистрикта-12, не так ли? Если распорядители захотят меня наказать, то сделают это публично. Подождут, пока я окажусь на арене, и спустят на меня голодных диких зверей. Лука и стрел у меня, ясное дело, не будет – об этом они позаботятся.***
За столом собрались все, включая Цинну и Порцию. Уж хотя бы стилистов не было! Меньше всего мне хочется разочаровать их. Все, что они сделали для церемонии открытия, пошло псу под хвост. Я хлебаю мелкими ложечками рыбный суп, стараясь ни на кого не смотреть. Суп соленый и напоминает мне о слезах. Взрослые заводят разговор о прогнозе погоды, а я ловлю взгляд Пита. Он вопросительно поднимает брови: что случилось? Я только мотнула головой. Когда подают главное блюдо, Хеймитч обращается к нам: – Ладно, хватит о пустяках, скажите-ка лучше, как вы сегодня преуспели? С большим треском? Пит отвечает не долго думая: – С треском или нет, кажется, без разницы. К тому времени, как я туда попал, им уже было не до меня. Пели какую-то застольную песню. Никто и не глянул в мою сторону. Ну, я и бросал туда-сюда всякие тяжелые штуки, пока не отпустили. От этого признания мне становится чуть-чуть спокойнее. Хоть Пит и не нападал на распорядителей, но по крайней мере его они тоже провоцировали. – Ну а как твои дела, солнышко? – поворачивается Хеймитч ко мне. Это его «солнышко» разозлило меня и заставило заговорить: – А я запустила в распорядителей стрелу. — Все перестают есть. – Что? – Ужас в голосе Эффи подтверждает мои наихудшие опасения. – Я выстрелила в них. То есть… не совсем в них. В их сторону. Сначала было примерно, как у Пита. Я стреляла и стреляла, а им хоть бы хны… Ну я слетела с катушек да и выбила яблоко из пасти их дурацкого жареного поросенка! – с вызовом заявляю я. – И что они сказали? – осторожно спрашивает Цинна. – Ничего. Точнее, не знаю. Я сразу же ушла. – Тебя не отпустили? – ахает Эффи. – Я сама себя отпустила. Тут я вспоминаю, как обещала Прим сделать все, чтобы победить, и на меня словно бы обрушивается тонна угля. – Что ж, дело сделано, – констатирует Хеймитч, намазывая маслом булочку. – Думаете, меня арестуют? – Вряд ли. Трудновато будет найти тебе замену, – говорит он.– И как они выглядели? Уголки моего рта невольно приподнимаются: – Ошарашенными, испуганными. Некоторые смешными. – Перед глазами у меня возникает картина. – Один мужчина сел в чашу с пуншем. Хеймитч громко гогочет, и мы все тоже смеемся, кроме Эффи, хотя и она, похоже, с трудом подавляет улыбку. – Так им и надо. Смотреть на вас – их работа, и то, что вы из Дистрикта-12, еще не причина отлынивать от обязанностей. – Она озирается, будто сказала, что-то из ряда вон выходящее. – Может, я слишком резка, но таково мое мнение, – добавляет она, не обращаясь ни к кому в отдельности.***
После обеда идем в гостиную смотреть объявление результатов. Сначала показывают фотографию трибута, через пару секунд внизу экрана – его балл. Профи, как следовало ожидать, получают от восьми до десяти. Большинство других – около пяти. Маленькую Руту неожиданно оценивают на семерку. Интересно, чем ей так удалось поразить судей? Хотя при ее крохотных размерах, что угодно покажется невероятным. Дистрикт-12, разумеется, последний. Питу достается восьмерка. Стало быть, кто-то на него все-таки смотрел. Мои ногти впиваются в ладони, пока я напряженно смотрю в телевизор, ожидая худшего. И тут на экране вспыхивает – одиннадцать! Одиннадцать! Эффи Бряк испускает визг, все хлопают меня по спине и кричат поздравления. Я все еще не могу поверить. – Тут какая-то ошибка. Как, как это возможно? – спрашиваю я Хеймитча. – Видно, понравился твой характер. Им ведь нужно устроить зрелище, и горячие головы тут как раз пригодятся. – Огненная Китнисс! – говорит Цинна, обнимая меня. – Подожди, вот увидишь свое платье для интервью! – Опять пламя? – В некотором роде, – лукаво отвечает он. Мы с Питом поздравляем друг друга – снова неловкость. У нас обоих хорошие результаты, только вот, что это значит для другого? При первой возможности я убегаю в свой номер и с головой зарываюсь в подушки. Я выжата, как лимон от сегодняшних волнений и слез. Медленно я погружаюсь в сон. Приговор отложен, есть передышка; под закрытыми веками все вспыхивает число «одиннадцать».***
Катон После индивидуальных показов я равнодушно жду объявления результатов. Парень из четвёртого дистрикта, как и я, получает десятку, мои брови сходятся на переносице. Он умрёт первым. Не знаю, чем мальчишка, так впечатлил распорядителей, но двум охотникам не место на одной арене. Я докажу, что являюсь здесь лучшим. Пламенное «одиннадцать», появляющееся на экране напротив фотографии огненной девушки, заставляет меня вздрогнуть. Взгляд безрезультатно пытается поймать твой. Одиннадцать. Больше, чем у меня. Возможно, больше, чем когда-либо получали на играх. Моя рука беспомощно сжимается в кулак. Я – зверь, но ты пытаешься стать для меня охотником. — Что она показала им? — обратилась Мирта к нашему ментору Бруту. Энорабия сидела рядом и кажется тоже думала над этим. — Это я должен у вас спросить! — грубо рявкнул Брут — Вы ходили с ними на тренировки. Я говорил вам, чтобы вы наблюдали за всеми трибутами, и ты сейчас спрашиваешь, что она сделала? — Мы наблюдали... — запнулась Мирта, — Она все тренировки ошивалась только возле своего дружка, они посещали стандартные секции по выживанию. Я не думаю, что распорядителей можно таким удивить. — Вам надо держать во внимание их дистрикт, они могут хорошенько потрепать вам нервы на играх. Это ясно? Энорабия смотрела мне в глаза и ждала ответа. Как же она права по поводу трепания нервов, Эвердин уже успела это сделать, каждую тренировку мне все сильнее приходится сдерживать себя. — Да, ясно. — поднявшись, я пошел к себе в комнату, нужно выспаться, завтра будет интервью. Мне нужны спонсоры. Как только лег я на кровать, мысли снова вернулись к девочке из двенадцатого. Китнисс. Я усмехнулся, странное имя. Я помнил, как она смотрела на меня, когда увидела с Диадемой. Девчонка смотрела на меня, как на кусок дерьма, один её взгляд привёл меня в бешенство, конечно я часто сталкивался с таким на тренировках в академии, но я сразу набивал морду любому, кто мог хоть взглянуть на меня так. Её слова и презрительный взгляд напомнил мне отца. Он всегда требовал от меня всего и сразу, больше тренировок, больше злости, больше страха в глазах людей при виде меня. Но Китнисс не боялась, она презирала. — Сука! — я ударил кулаком об спинку кровати. Я убью её. Она будет просить меня о пощаде, а я буду издеваться над ней. Ты называешь меня профи, Китнисс Эвердин. Я называю тебя трупом. Это мои игры. Да будет так.***
Китнисс -Когда я увидел тебя на церемонии открытия, у меня буквально остановилось сердце. А что ты подумала, увидев свой костюм? – спросил Цезарь. Цинна поднимает бровь: честно! – Вы имеете в виду, после того, как я перестала бояться, что сгорю заживо? Взрыв хохота, неподдельного, со стороны зрителей. – Да, именно, – подтверждает Цезарь. Кому-кому, а Цинне стоило об этом сказать. – Подумала, что Цинна замечательный, и это – самый потрясающий костюм из всех, какие я видела. Я просто поверить не могла, что он на мне. И не могу поверить, что сейчас на мне это платье. – Я расправляю юбку. – Вы только посмотрите! Пока зрители ахают и стонут, Цинна едва заметно показывает пальцем: покружись! Я делаю один оборот, вызывая еще более бурную реакцию публики. – О, сделай так еще! – восклицает Цезарь. Я поднимаю руки вверх и быстро вращаюсь, снова и снова, чтобы юбка развевалась, и меня охватывали языки пламени. Народ безумствует. Остановившись, я хватаюсь за руку Цезаря. – Не прекращай! – просит он. – Придется. У меня все плывет перед глазами! – хихикаю я; наверное, первый раз в жизни я веду себя так легкомысленно, опьянев от страха и кружения. Цезарь обнимает меня рукой: – Не бойся, я тебя держу. Не позволю тебе последовать по стопам твоего ментора. - Похоже уже всему Капитолию известно о феерическом падение нашего ментора в пьяном состоянии. Оказывается после жатвы, Хеймитч перед тем, как уйти со сцены полетел лицом вниз, и заодно прихватил с собой парик бедной Эффи. Толпа дружно гикает и улюлюкает, когда камеры выхватывают Хеймитча, прославившегося своим нырком головой вниз со сцены во время Жатвы. Хеймитч добродушно отмахивается от операторов и показывает на меня. – Все в полном порядке. Со мной она в безопасности, – уверяет Цезарь зрителей. – А что насчет твоего балла за тренировки? Одиннадцать! Не намекнешь, как тебе удалось получить столько? Чем ты отличилась? Я бросаю взгляд на балкон с распорядителями Игр и прикусываю губу. – А-а… все, что я могу сказать… думаю, такое случилось впервые. Все камеры наставлены на распорядителей, которые, давясь от смеха, кивают в знак согласия. – Ты нас мучаешь! – говорит Цезарь так, будто ему и впрямь больно. – Подробности! Подробности! Я поворачиваюсь к балкону. – Мне ведь лучше не рассказывать об этом? Мужчина, упавший в чашу с пуншем, кричит: «Нет!» – Спасибо, – говорю я. – Мне жаль, но ничего не поделаешь. Мой рот на замке.***
После обеда мы смотрим в гостиной повтор интервью. Я кажусь себе ветреной и пустой со всем этим верчением и хихиканьем, хотя остальные уверяют, что я обаятельна. Вот Пит действительно обаятелен. Когда отыграл гимн и экран погас, в комнате зависает молчание. Завтра на рассвете нас разбудят и станут готовить к арене. По-настоящему Игры начнутся только в десять: в Капитолии встают поздно. Нам с Питом залеживаться нельзя: никто не знает, где в этом году будет находиться арена. Хеймитч и Эффи с нами не поедут. Отсюда они направятся в Штаб Игр, где будут, надеюсь, не покладая рук трудиться, подписывая контракты со спонсорами и разрабатывая планы доставки нам того, что те жертвуют. Цинна и Порция поедут с нами до самой арены, но слова прощания мы скажем все же здесь. Эффи берет нас за руки и – со слезами на глазах! – желает нам удачи и благодарит за то, что мы были такими славными трибутами – лучшими из всех, с какими ей доводилось иметь дело. Потом она целует нас по очереди в щеку и торопливо убегает, растроганная прощанием. Хеймитч деловито нас оглядывает. – Будут какие-нибудь советы? – интересуется Пит. – Как только ударят в гонг, скорее уносите ноги. Мясорубка перед Рогом изобилия вам не по зубам. Улепетывайте, что есть духу, чем дальше от других, тем лучше, и ищите источник воды. Ясно? – А потом? – спрашиваю я. – А потом постарайтесь выжить, как вы заметили у вас много врагов, особенно у тебя Китнисс. Профи интересно за что ты получила одиннадцать балов– отвечает Хеймитч. Совет, чтобы выжить он дал нам в поезде, но теперь он трезвый и не смеется. Мы только киваем в ответ. Когда я ухожу в свою комнату, Пит еще задерживается, чтобы что-то обсудить с Порцией. Я рада. Прощание с Питом откладывается. Не знаю, какие глупости мы скажем друг другу, но это произойдет завтра.***
Я принимаю душ, оттираю золотистую краску, смываю косметику и ароматы. От всех изысков остаются только огненные узоры на ногтях. Я решила сохранить их, как напоминание зрителям о том, кто я есть. Огненная Китнисс. Возможно, и мне будет легче пережить следующие дни, если я буду об этом помнить. Надев теплую пушистую ночную рубашку, я забираюсь в кровать и пять секунд спустя понимаю, что заснуть мне не удастся. А заснуть необходимо: усталость на арене – верный путь к гибели. Без толку. Проходит одни час, второй, третий, а сна ни в одном глазу. Я пытаюсь представить себе место, куда нас забросят. Что это будет? Пустыня? Болото? Мерзлая степь? Хотя бы был какой-нибудь лесок, где можно спрятаться, найти еду и укрыться от непогоды. Деревья бывают часто: зрителям скучно, когда взгляду не за что зацепиться, к тому же на открытом пространстве Игры заканчиваются быстрее. Какой будет климат? Какие ловушки приготовили распорядители, чтобы сделать зрелище более занимательным? А мои соперники… Чем сильнее я стараюсь уснуть, тем дальше от меня бежит сон. В конце концов я настолько взбудоражена, что не могу оставаться в постели. Я хожу туда-сюда по комнате, в висках стучит, дыхание прерывистое. Комната – как тюремная камера. Если я сейчас же не выйду на воздух, то снова начну швырять вещи. Бегу по коридору к лестнице. Дверь не только не заперта, но даже приоткрыта. Хотя какое это имеет значение? Силовое поле, окружающее крышу, не даст ни убежать, ни умереть. Я хочу не бежать, а только вздохнуть полной грудью. Увидеть небо и луну в последнюю ночь, когда на меня никто не охотится. В голове всплывает, та ночь на крыше, где я поймала трибутов за занятием... Щеки покраснели, не от смущения, а от злости. Открываю люк. Крыша не освещена, но, едва ступив босыми ногами на плитки, я вижу его силуэт, черный на фоне огней, ночи напролет освещающих Капитолий. Внизу, на улицах, празднуют: раздаются музыка и пение, автомобильные гудки – ничего этого я не слышала за толстыми оконными стеклами у себя в комнате. Я могла бы улизнуть незамеченной: за таким шумом он бы ничего не услышал. Ночной воздух так сладок, что я даже думать не хочу о том, чтобы возвратиться в душную клетку комнаты. Да и какая разница, поговорим мы или нет? Я неслышно переступаю ногами по плиткам, останавливаюсь в двух шагах позади Катона и говорю: – Не спится? Катон вздрагивает, но не оборачивается. Я вижу, как он слегка качает головой: – Не хочу пропустить праздник. В конце концов, он в нашу честь. Я удивляюсь его спокойному голосу, но не подаю виду. Я встаю рядом с ним и опираюсь на ограждение. Широкие улицы забиты танцующими людьми. Сощурившись, я пытаюсь разглядеть их получше. Мурашки покрывают все тело, он может убить меня в любой момент, а я как дура стою возле него и нечего не предпринимаю. – У них маскарад? – Кто их знает? Они так одеваются, будто всегда маскарад, – фыркает Катон – Что, тоже не спится? – Да, лезут разные мысли в голову. – О семье? Я нахмурилась, у меня нет желание говорить с этим психопатом о своей семье. Ну и зачем тогда ты стоишь здесь? В двух шагах от него, возле профессионального убийцы, которому стоит всего лишь захотеть и он убьёт тебя без каких либо усилий. Я знаю, что он желает убить меня. – Нет, – вру я– О завтрашнем дне. В уличном свете я вижу его лицо, и только сейчас замечаю в его руках бутылку коньяка. Запах алкоголя уже был привычен мне, от Хеймитча всегда несёт этим амбре. Может поэтому он такой спокойный? Катон улыбается, насмешливо: — Долго ты не проживёшь, огненная птица.—Это покровительственное обращение, которое он дал мне, словно пощечина. – Что ж, хочешь провести последние часы жизни за размышлениями, как бы поблагороднее умереть на арене, это твой выбор. Я собираюсь убить тебя раньше, чем ты проживёшь там хоть день – Знаешь, угрозами сыт не будешь. Я разворачиваюсь и ухожу. Услышав шаги за своей спиной, я чувствую сильную хватку на своем запястье, одно молниеносное движение — и он схватил меня за плечи: я не успела даже отшатнуться. Его глаза прожигали меня насквозь, его руки держали меня железной хваткой, его лицо было так близко, что дыхание щекотало кожу. Снова повторяется… — Что... тебе... нужно?— прерывающим голосом спросила я. От прикосновения Катона я неожиданно ощутила такое жгучее томление во всём теле, что окончательно растерялась. Мысли в беспорядке вертелись в голове, я лихорадочно искала выход из ситуации, но ничего не могла придумать. — Кажется я выразился ясно: я хочу тебя убить. Он притянул меня к себе, и тут я очнулась. Сжав зубы от напряжения, я попыталась вырваться, но Катон словно и не замечал этих попыток, держа меня всё так же крепко. Я не сдавалась: рука нырнула верх быстро выхватив из его рук бутылку, которая больно впивалась в плечо, разбив её, я направила остриё горлышка ему в грудь. Он с убийственным спокойствием убрал руки, но ухмыляться не перестал. — Так даже интереснее, Китнисс. Покажи, что ты умеешь. — Уйди с дороги, — сквозь зубы процедила я, плохо контролируя себя. — Обойдешься — хмыкнул Катон в ответ. Дёрнув рукой, в которой находилась разбитая бутылка она не сильно поцарапала его руку. Он резко ударил меня по руке от чего она начала пульсировать болью, бутылка упала разбившись. — Мерзавец! — я кипела вся от досады — Отпусти меня сейчас же! — И не подумаю. Где-то на краешке сознания, ещё не затуманенном гневом, мелькнула мысль, что рядом с Катоном я вся как на вулкане.***
Катон Я рассматривал лицо Китнисс, бешеные глаза, распущенные волосы. Они ей больше идут чем та коса, в которой она постоянно ходит. Улыбаюсь, нарочно дразня её и наслаждаясь её бешенством. — Даже если ты спокойно проживёшь этот вечер... То завтра, у тебя не будет шанса на жизнь. — сказал я, по-прежнему не отводя взгляд от её глаз. — Что ты умеешь огненная? Почему тебе дали одиннадцать баллов? — я видел, что она уже хотела что-то сказать — Хотя нет... Не говори, оставь мне это на десерт, убивать тебя без боя слишком скучно. Наклонившись ещё чуть ближе к её лицу, я ощущал на губах её дыхание. И черт, мне хотелось снова ощутить их вкус. От неё пахло цветами, запах, как наркотик проникал в меня, заставляя чаще дышать. Надо это прекращать. Я снова расплылся в торжествующей ухмылки, и отступил от нее на шаг. Китнисс внезапно повела себя совсем не так, как я ожидал. Она медленно, но с переполненным гордости видом подняла голову, сверкнула глазами и, выпалив грозное " Иди к Черту!" , резко развернулась и быстро зашагала в сторону двери. Я размышлял всего пару секунд. Первой мыслью было броситься за ней и схватить в охапку, сломить её сопротивление силой. Я уже собрался остановить её — колкой фразой, но тут мне в голову пришла другая мысль, более рациональная. Нет, Эвердин, с тобой нельзя играть по твоим правилам. Ты огонь, а я лёд, и поэтому я не должен показывать тебе, какое пламя разгорается во мне, когда я смотрю на тебя и нахожусь рядом с тобой. Рано или поздно.Я убью тебя на арене. Я поймаю тебя. Я заставлю тебя просить о пощаде, и посмотрим, как ты справишься со своей гордостью, я сломаю тебя, уничтожу. Все будут видеть, какая ты слабая. — Сука! — крикнув в стену, я ударил кулаком в то место, где минуту назад стояла девушка, развернувшись я направился к выходу.