***
В окна пробиваются первые утренние лучи. Под завесой клубящегося тумана Капитолий выглядит жутко. У меня болит голова. Во рту привкус крови, видно, во сне прикусила щеку. Я сползаю с кровати и тащусь в душ. Наугад тыкаю кнопки на панели и прыгаю под струями воды, то ледяными, то обжигающими. Потом меня облепляет лимонная пена, которую приходится соскребать жесткой щеткой. Ну и ладно, зато взбодрилась. Обсохнув и обтершись лосьоном, беру одежду, оставленную мне перед шкафом: черные узкие брюки, бордовую тунику с длинными рукавами, кожаные туфли. Заплетаю косу. Первый раз после Жатвы я выгляжу собой. Никаких изысканных причесок и платьев, никаких огненных накидок. Такая как есть. Как будто собралась в лес. Это меня успокаивает. Хеймитч не уточнил, во сколько именно мы встретимся за завтраком, утром тоже никто не приходил, однако я голодна и потому решаю пойти в столовую без приглашения. Еда, должно быть, уже готова. Надежды меня не обманули. Стол еще не накрыт, но на стойке у стены не меньше двадцати кушаний. Рядом, вытянувшись в струнку, стоит безгласый официант. Он утвердительно кивает на вопрос, можно ли мне самой взять себе еды. Я накладываю на большое блюдо яйца, сосиски, оладьи с апельсиновым вареньем, ломтики красного арбуза. Ем все это, глядя, как над Капитолием встает солнце. Потом беру вторую тарелку – горячую кашу с тушеной говядиной. И наконец наслаждаюсь десертом: беру гору булочек, ломаю их кусочками и ем, обмакивая в горячий шоколад, как Пит в поезде. Мысли уносятся к маме и Прим. Они, должно быть, уже встали. Мама готовит на завтрак кашу-размазню. Прим нужно до школы подоить козу. Всего три утра назад я была дома. Неужели правда? Да, всего три. А теперь дом осиротел. Что подумали они о моем вчерашнем огненном дебюте на Играх? Появилась ли у них надежда или они совсем упали духом, увидев воочию две дюжины трибутов, из которых в живых суждено остаться одному? Входят Хеймитч и Пит, желают мне доброго утра и садятся есть. Мне не нравится, что Пит одет так же, как и я. Надо поговорить с Цинной. Не будем же мы, в конце концов, изображать близнецов на самих Играх? Наверняка стилисты это понимают. Я вспоминаю, что Хеймитч приказал нам во всем им подчиняться. Будь на месте Цинны кто-то другой, я бы могла ослушаться. Но после вчерашнего триумфа у меня язык не повернется что-то ему возразить. Я волнуюсь из-за тренировок. Три дня трибуты готовятся все вместе, на четвертый каждый получает возможность продемонстрировать свои умения перед распорядителями Игр. Предстоящая встреча лицом к лицу с другими трибутами вызывает у меня мандраж. Я взяла из корзинки булочку и верчу в руках, аппетит пропал. Покончив с очередной порцией тушеного мяса, Хеймитч со вздохом отодвигает тарелку, достает из кармана фляжку и делает большой глоток. – Итак, приступим к делу, – говорит он, облокотившись на стол, – во-первых, как мне вас готовить? Вместе или порознь? Решайте сейчас. – А зачем порознь? – спрашиваю я. – Ну, скажем, у тебя есть секретный прием или оружие, и ты не хочешь, чтобы об этом узнали другие. Я смотрю на Пита. – У меня секретного оружия нет, – говорит он. – А твое мне известно, верно? Я съел немало подстреленных тобой белок.***
Почти десять. Я чищу зубы и поправляю волосы. Злость заставила меня забыть о страхе перед встречей с другими трибутами, а теперь волнение возвращается. Подходя к лифту, ловлю себя на том, что грызу ногти, и тут же прекращаю. Я всё утро старалась не думать о произошедшем вчера на крыше. Поцелуй закончился быстро, стоило мне осознать, что я как дура поддалась на минутное влечение. Я оттолкнула его, и поддавшись порыву ярости дала ему пощечины, покинув крышу я ждала, что он догонит меня, ударит в ответ, унизит, потребует извинений. Но этого не было. Как я вообще могла ответить ему на поцелуй, монстру, который уже готов убивать людей. Помещения для тренировок расположены в том же здании, под первым этажом. На здешнем лифте спускаться меньше минуты. Двери растворяются, и перед нами – громадный зал со множеством всяческого оружия и полосами препятствий. Хотя еще нет десяти, мы прибыли последними. Остальные трибуты стоят тесным кружком, у каждого к одежде приколот квадрат с номером дистрикта. Я быстро осматриваюсь, пока кто-то прикалывает такой же квадрат мне на спину. Только мы с Питом одеты одинаково. Когда мы присоединяемся ко всем, подходит главный тренер, высокая, атлетического сложения женщина по имени Атала, и знакомит нас с программой тренировок. Зал разбит на секции. В каждой свой инструктор. Мы можем свободно перемещаться от секции к секции, руководствуясь указаниями наших менторов. В одних секциях обучают навыкам выживания, в других – приемам боя. Запрещено выполнять боевые упражнения с другими трибутами. Если нужен партнер, для этого есть специальные помощники. Пока Атала читает перечень секций, мой взгляд невольно перебегает от одного трибута к другому. Игнорируя его. Я знаю, что он на меня смотрит, стоило мне войти в зал, я сразу почувствовала его взгляд на себе. Первый раз мы стоим рядом друг с другом, в простой одежде. Я падаю духом. Почти все юноши и добрая половина девушек выше и крупнее меня, хотя многие, очевидно, жили впроголодь: кожа тонкая, кости торчат, глаза впалые. Пожалуй, у меня даже есть фора. Несмотря на худобу, я стройная и сильная. Видно, сказалась семейная предприимчивость: я сама добывала себе пропитание в лесу, и это закалило меня. Думаю, мое здоровье крепче, чем у большинства трибутов. – С чего хочешь начать? – поинтересовался Пит, дождавшись, когда Атала закончит свою речь. Я смотрю на профи, которые выделываются, как могут, явно стараясь всех запугать. Потом на их соперников – тощих и неумелых, впервые берущих в руки нож или топор. – Может, займемся узлами? – предлагаю я. – Давай, – соглашается Пит. Мы идем в пустующую секцию; инструктор рад, что у него появились ученики: вязание узлов, похоже, не пользуется особой популярностью при подготовке к Голодным играм.***
Вы называете нас профи, мы называем вас мясом. Вы ненавидите тех, кто мечтает о славе. Мы презираем тех, кто отдаёт мелких, неподготовленных детишек, даже не попытавшись помочь. Казнить, нельзя помиловать. Решила меня игнорировать? Что ж, твой выбор. Я долго простоял там на крыше осознавая, что произошло, вроде просто поцелуй ничего необычного, на этой крыше были вещи и по развратнее. Но то, как она меня оттолкнула, и эта пощечина заставили меня испытать то, что я не могу понять. Возможно, я настолько привык получать желаемое, что для меня отказ девчонки из шлака, как удар под дых? Было что-то ещё… Оно зарождалось еще с парада трибутов, и там на крыше я начал слабо, но ощущать это. Но одно я знаю, чтобы это не было, это чувство настолько отвратительно, что охота вырвать его из груди. Бросив беглый взгляд по трибутам других дистриктов. Из всех них, показался мне опасным это Цеп, он сильный соперник, вес у нас одинаковый, да и по телосложению мы схожи, так что в рукопашном бою мне будет тяжело его одолеть. Осталось только узнать, какое у него оружие. Остальные они такие жалкие, просто отвратительно жалкие. Диадема морщит свой очаровательный носик и фыркает, когда мимо проходишь она, огненная Китнисс. -Просто выпендрёжница, - восклицает она. -Да она же всего лишь дура, которой повезло со стилистом, - поддерживает Мирта и смотрит на меня в ожидании одобрения. Я усмехаюсь и согласно киваю. Они не просто завидуют, огненная Китнисс. Наши девочки чуют хищницу. Они кожей чувствуют то же, что и я, но не могут найти этому названия. Даже мне не нравится лишний раз втягивать носом воздух, когда мы в одном помещении. Я справлюсь, Китнисс, я ведь тоже охотник. Ты знаешь, наши с тобой игры войдут в историю. Не знаю ещё, как именно, но войдут, я обещаю. Я лишь усмехаюсь уголком губ, слыша очередное "профи", слетающее с её губ. Тех губ, что я попробовал на вкус… Блять. Ведь ты - одна из нас, красотка. Сколько ни отрицай. Всю тренировку ты не отходишь от этого паренька Пита. Боишься остаться одна? Я чувствую, когда ты на меня смотришь. Это как слабый электрический заряд. И я снова его почувствовал. Но стоило мне посмотреть в твою сторону, как он пропадал. Я наблюдаю за тем, как этот паренек Пит показывает ей свои художества на руке, они о чем- то разговаривают. -...что скажешь, Катон? Катон? Катон! Прекрати уже пялиться на эту девчонку! Диадема фыркает и уходит, мне плевать. Пусть катится куда подальше. Захочет секса придет. У неё случай, в котором вместо характера - пустая оболочка, вместо воли - лопающийся мыльный пузырь. Я убью её легко. Мне будет немного жалко, но это вовсе не станет для меня тяжёлой задачей. Её смерть не будет слишком красивой. Вчера, глядя на записи старых игр, я понял: красота и простота - диаметрально противоположные вещи. Нельзя убить красиво, не доставив жертве ни капли боли. Диадема предпочла бы лёгкую смерть, я знаю. Она слишком слаба, чтобы захотеть войти в историю. Ты - другое дело. Пламенная девочка. Огненная Китнисс. И вот, наконец, ты оборачиваешься и смотришь на меня. Глядишь в упор, словно пытаешься заглянуть в душу. Чего ради? Вы говорите, профи - бездушные убийцы, Китнисс. Зачем ты смотришь туда, где пустота? Не смотри в бездну, иначе бездна посмотрит в тебя. Легко коснувшись двумя пальцами губ, почти как принято в твоём дистрикте, я посылаю тебе воздушный поцелуй. Я провожаю тебя на смерть от моей руки, огненная. Прости, что она не будет лёгкой.***
Китнисс краснеет и отводит глаза, когда я обнимаю Диадему за талию, когда она смеётся радостная, и я кружу её по тренировочному центру. Диадема придумала уже тысячи причин. Она считает, я хочу её защитить. Она считает… Диадеме совсем не идёт думать. Сентиментальность. Глупость. Она такая жалкая. Я смотрю на неё, не в силах отвести взгляд. Я приехал сюда, чтобы быть её палачом, теперь я знаю это точно. Я приехал, чтобы поиграть с ней, как кошка с мышью. Её смерть - лучшее, что со мной случится. Лучшее, что вообще было и будет в наших с ней жизнях. Все считали, что мне нравится убивать. В таком случае, это - апогей. Я знаю это точно. Китнисс в секции выживания, её длинные изящные пальцы закручивают верёвки в узлы. Мне это не нужно. Я - профи, и я пришёл сюда, чтобы охотиться и убивать. Убивать и охотиться. Она снова украдкой смотрит в мою сторону. Я беру копьё и, почти не прицеливаясь, с пятнадцати ярдов швыряю его в манекен, попадая точно в обозначенное на нём сердце. Она смотрит ошеломлённо, удивлённо, уже в открытую отвлекаясь от своих узлов. Я усмехаюсь, а потом, насмешливо выгибая бровь, неуловимо указываю на неё пальцем. Она ведь заметила, я знаю. Я всего лишь напоминаю, что она будет следующей.