соленые реки и слезы

— мой милый, как ты себя чувствуешь? лин яо чувствовал себя не то чтобы отвратительно, но точно уж не хорошо. император вообще не может чувствовать себя хорошо. — почему? — грид всегда знал, что лин яо хотел сказать, даже если лин яо не размыкал губы. — потому что атлант не может одновременно держать мир и чувствовать себя хорошо, мой дорогой. из груди против воли вырвался тяжёлый вздох, и получилось очень громко. почти оглушающе, вздох превратился в безвольный крик, пройдясь по огромной спальне. но грид не дернулся, ничего не сказал. отнесся с пониманием к тому, что его император все еще был человеком с парой слабостей. лин яо правил больше пяти лет, но покои до сих пор казались ему слишком большими. из принца, который ютился в подворотнях и отельных коридорах на чужбине, он неожиданно быстро преобразовался в правителя, который мог потеряться в собственной огромной постели. простынь у него была как целая занавесь в одном из залов дворца, подушка — как три головы. одеяло и вовсе пуховым облаком спустилось с небосклона, чтобы укрывать священные чресла императора. «к роскоши быстро привыкаешь», — так сказала семья яо, а затем разбрелась по комнатам, немного уступающим по размерам императорской спальне. из-за того, что она обладала необъятным пространством, ее надлежало обогревать чаще и обильнее других частей дворца. лин яо наглотался жара еще в пустыне, впитал кожей липкий солнечный свет, и теперь предпочитал прохладу. слугам отдали распоряжение о меньшей подаче тепла, и в спальне стало почти что холодно. баланса не нашли — перестроить котельни во дворце не представлялось возможным. лин яо все равно нравилось. намного лучше, чем хотелось бы. мороз не пугал так, как зной. императорские одеяния были многослойные: пара ханьфу, накидки, нижние одеяния и ещё несколько увесистых украшений. лин яо не умел надевать их сам. к нему для этого определили безымянных служек, прошедших серьезные испытания на верность, честность и смекалку. грид как-то сказал, что ему нравятся слуги во дворце, и что ни в ком предателя не видно. никто не знал, но, заслужив доверие грида, можно было пренебречь любым экзаменом и добиться безграничного доверия императора. грид никогда не говорил ни с кем из дворца, исключая лин яо и лан фан, разумеется. но пока лан фан существовала в своей собственной обители — тени, отбрасываемой императором — лин яо слушал его с жадностью и ненасытным упоением, которые так и не померкли спустя месяцы. нельзя было сказать наверняка, исчезнут ли эти чувства с годами. лин яо уставал, но рассказывал, а грид терпеливо его слушал. все ему было интересно, будь то процент дохода от южных рисовых полей или быстрая урбанизация, текущая из столицы. его волновали всходы на каменистых землях, местности, где сильные корни иностранных сорняков, прозванных терниями, заглушали робкие крестьянские посевы. простой ответ на простой вопрос «как прошел день?» перетекал в сложную тираду, в которой лин яо порой и сам путался, слишком уж далеко заходил в своих рассуждениях. иногда грид, ничего не говоря за целый вечер, мог помочь принять решение, от которого зависела судьба целого города. это ощущалось как поддержка супруга или как массаж в конце рабочего дня. только грид не приходился ему супругом. у них даже речи никогда не шло о том, чтобы обручиться. зато обсуждать дожди на плантациях или политических заключенных — это запросто, это пожалуйста!.. лин яо выдохнул — атлант тоже не выбирал, какую тяжесть на себе нести, не выбирал людей, которые нашли пристанище в его силе и защите. — ты давно не отдыхал, — сказал ему грид. — почему? — потому что у атланта не может быть выходных, мой дорогой. вздох снова прокатился по спальне, снова неожиданно и очень громко. грудь лин яо сдавливало ноющее чувство, и правда таилась в том, что без этой монотонной усталости где-то у самого сердца он уже и не представлял привычной жизни. слишком уж он сросся со своим бременем и перестарался со смирением. скоро должны были прийти служки. день догорал в рутинной агонии. — тебе следует отдохнуть, мой милый. лин яо почти счастливо улыбнулся, заставив себя через силу, потому что грид жаждал улыбки, а лин яо не хотел его расстраивать. в мягком кресле он раскинул затекшие руки и ноги. подтянутую форму пришлось воздать на алтарь благоденствия ксинга, так что рельефы мышц заметно поистерлись с юношеского силуэта. лин яо ощущал себя человеком, который вот-вот узнает на вкус запоздалый бальзаковский возраст. наверное, это будет горько и кисло, а еще немного солено, потому что лин яо только как факт помнил, что слезы обязательно должны быть соленые. он говорил об этом гриду, но грид ему не верил, издевался и беззвучно хохотал, уверяя, что слезы на самом деле сладкие. спальня учтиво хранила молчание. — я отдохну, наверное, только на том свете, — пробубнил лин яо. — у меня болит голова. он не знал, зачем это сказал. грид ничего не смог бы поделать с чужой болью, не смог бы он микстурой проникнуть в императора и залатать его нестройное тело изнутри. а голова болела. раскалывалась. — мой милый… привычные слова прошлись по сердцу успокаивающим жестом. капелька блаженной неги бесследно исчезла в бесконечной ноющей пустоте, пожирающей сердце лин яо. однажды он сказал, что колонизирует все ближние страны, чтобы унять желание иметь все, но грид остановил его и напомнил, что насилие над другими — не выход. а про насилие над самим собой не уточнил. в спальне с тех пор и стало холоднее обычного. — я отдохну, не беспокойся. грид был упертый. если ему сказать «не беспокойся», он сделал бы назло, не имей это последствий. он затих, будто принял просьбу за приказ, но лин яо знал, что его подмывало снова открыть рот. он был не против, потому что очень уж любил его голос, глубокий и низкий, от которого становилось спокойно и хотелось спать. — мой милый, ложись. подреми немного, я разбужу, когда будет нужно. лин яо решительно помотал головой, не раздумывая. он еще мог держать глаза открытыми без вспомогательных средств и увещеваний о необходимости бодрствовать, поэтому тратить время на сон считал непростительной блажью. обычно он засыпал против своей воли, когда ни уговоры разума, ни легкая разминка уже не могли помочь. это было замечательно: в таком состоянии лин яо ничего не снилось и ничто его не тревожило. — не хочу, — он соврал, зная, что его раскусят. — мой милый… — щемящее сочувствие в тоне грида почти разбило ему сердце, но лин яо упорно не поддавался порыву закрыть глаза. неожиданно теплые пальцы коснулись немного осунувшейся щеки, там, где раньше пролегал здоровый румянец. лин яо вздрогнул и враз потерял контроль над собой, потому что прикосновение это напрочь снесло ему крышу. его гладили, ласкали, и он льнул, как голодный щенок, к руке, которая парой простых движений свела его, императора, с ума. унизительно. но так хотелось еще и еще. лин яо подался навстречу, подставил лицо под ласковые пальцы. несдержанность императору обычно не прощалась, но в холоде царской спальни секреты оставались тайными сокровищами. лин яо имел право делать здесь почти все, что хотелось, сбросив ношу обязательств и тягот. атланту все еще нужно было дышать. — дорогой мой… ему ответили не словом, ответили мажущим по скуле поглаживанием. лин яо несдержанно втянул в себя воздух, захотелось продлить мгновение в целую жизнь или в две жизни, сплетенные намертво воедино. тепло обдало лицо, сползло по шее, сузилось где-то в животе нечаянным кусочком счастья. кусочек оказался с грубыми, неотшлифованными кромками, острый, как стекло или злой язык. лин яо весь сделался податливый и мягкий и случайно порезался о счастье внутри себя, должно быть, диафрагмой. — я люблю тебя, — прошептал он, чтобы спальня не разнесла это гулким воем, не размазала пошлостью по стенам. рука прикрыла губы лин яо, он поцеловал внутреннюю сторону ладони. когда поцелуй отдался в теле двойственным ощущением, сердце лин яо дрогнуло и затрепетало от тоски и грусти. оно не билось, оно боязливо дрожало, ожидая, когда же тишина и неподвижность прекратят душевные муки. грид сотворил невозможное — заставил божьего помазанника забыть о простой вере в правду. пока елейные капли монотонно разбивали покой, лин яо забывался и терял дыхание. реки ведь не могут быть солеными?.. — ты плачешь, это здорово, тебе повезло, — сказал грид. — почему? — потому что однажды ты сможешь утешиться, мой милый. где-то лин яо уже это слышал, но не поверил, не допустил в свой разум ни на секунду. — император — это соль земли, лин яо. ты — свет мира. свет мира отбросил тень на себя самого. гулкая тишина все это время лгала, так сказал грид, — лин яо вовсе не был одинок, его народ был самым близким и любимым его существом. должен был, по крайней мере. обязан был кровью и водой, неспособной смыть родство неба и семьи яо, но могущей принести власть. вода в реке несла вниз по течению все плохое и горькое, даже чуть кислое. по той реке шла лодка, а лин яо ступал вне ее, ступал к возвышению, и весь он был не собой, весь он стал светом, солью и водой… рука на его лице нервно дернулась, но боли он не почувствовал. было только тепло, непонятно откуда взявшееся в холоде царских покоев. лин яо пришлось снова ткнуться в ладонь, прижать ее к своему лицу, потереться о нее носом, чтобы успокоиться и забыть о реках и обрывах, куда не проникает солнце и где не всходит семя. по пальцам растеклась соленая вода. — хватит. нужно ложиться, — сказал грид. и пропал. но рука осталась с силой прижатой лин яо к собственной щеке. левая его рука всегда была чуть теплее правой, потому когда-то на ней огненным клеймом зиял уроборос. правой рукой вытирать слезы было неудобно. тишина понимающе молчала и ждала, словно смущенно отведя глаза от императора. лин яо устроил обе руки на коленях, а сердце забилось, как прежде, — монотонно, рутинно, обыденно. там, где протекала ци, заныло: заболело все тело и стало нехорошо. лин яо было немногим больше двадцати, а он медленно гас, как последняя звезда утром. его вера в правду истлевала, как радуга под неуемным натиском жестоких солнечных лучей. грид сделал с ним это — забрал вместе с собой его способность открыться слову и позволить себе надежду, потому что однажды сказал, что атланту не обязательно всегда быть одному. после этого на щеку пришелся удар, и лин яо даже спустя столько лет готов был подставить вторую, лишь бы часть его души осталась при нем. но нет, так не получилось. грида не стало за год до того, как лин яо принял на голову елей. и лин яо слишком часто забывал об этом. голос грида хорошо бы резал всепоглощающую тишину огромной императорской спальни, его руки, раскинувшиеся в стороны, смогли бы с лёгкостью заполнить пустоту в постели. и не понадобилось бы трястись в холоде, не пришлось бы обманывать себя кусочком тепла, что осталось в одной только левой руке. — а знаешь, — пробубнил лин яо, всхлипнув, — я бы теперь, наверное, поступил по-другому. дурной я стал: есть у меня девяносто девять городов, и все они процветают. а я бы оставил их и за тобой пошел, даже в пустыню, если бы ты сказал. и я бы вместе с тобой пришел во дворец, где меня никто не будет ждать, и приказал бы людям радоваться: я нашел своего пропавшего гомункула. ты только не снись мне, мой дорогой.