──────── ※ ────────
Окей, Ойкава оказывается не так уж и плох. Даже наигранно-театральное поведение начинает забавлять. И если вступать в диалог, то болтовня уже не раздражает. А вот что реально бесит, так это его популярность. Медсестра приносит на пост очередной букет от фанаток. Теперь все поверхности сестринского пункта и ординаторской заняты: в палате интенсивной терапии им не место. Иваизуми даже слегка злорадствует по этому поводу. — Ты точно не айдол какой-нибудь? — с подозрением косится он на цветы, к которым прилагается открытка: «Любимому семпаю! Поправляйтесь!» — с сердечком… Ойкава выглядит польщенным больше от вопроса Иваизуми, чем от открытки. — Я лучше! — Значит, нет, — деланно разочарованно вздыхает Иваизуми, делая шаг в сторону палаты. Если повезет, то побудет в спокойствии и тишине, пока Ойкава любуется на свои подношения и гостинцы. Но нет. Судя по голосу, плетется за ним: — А это бы что-то изменило, будь я популяр… — Ойкава резко замолкает, не договорив. Иваизуми оборачивается узнать в чем дело. Ойкава показывает пальцем. В сторону их палаты движется подозрительный тип в толстовке с натянутым капюшоном, кепке и темных очках. А это еще кто? — Что он здесь делает?! — стонет Ойкава, хмурясь. — Ты его знаешь? Иваизуми оценивающе проходится взглядом по высокому брюнету в совершенно неуместном прикиде для проникновения в больницу. Уж лучше бы маскарадный халат медсестры где-то добыл, честное слово. — К сожалению. Большая удача, что в коридоре пусто: медсестра переставляет цветы, стараясь освободить немного места. Пациенты на отделении в основном лежачие, поэтому довольно редкие гости в коридоре. Когда брюнет с третьей попытки находит нужную дверь, Иваизуми и Ойкава уже ждут его в своей палате. — Твой парень? — Голос звучит менее равнодушно, чем хотелось бы. Ойкава раздраженно-оскорбленно фыркает, и это почему-то радует. — Нет! Иваизуми подмечает интересную деталь: возмущение вызвано не предположением о том, что тот может встречаться с парнем. Любопытно… — Бывший? — Да нет же! — кривится еще сильнее Ойкава, напоминая ощетинившегося пса. — Это Кагеяма Тобио — мой кохай и соперник. Я его не перевариваю. — А ты, похоже, много для него значишь, раз он сюда пробрался, — дразнит Иваизуми. Ойкава открывает рот, чтобы возразить, но не успевает. Кагеяма подает голос: — Не умирай, ладно? Бровь Иваизуми выразительно приподнимается. Ойкава становится серьезным, но не без флера растерянности. Похоже, это совсем не то, что он ожидал от своего кохая. — Не смей умирать, пока мы с тобой не сразимся. Иначе за тобой будет автоматически засчитан проигрыш, понял? Тяжело дыша, Кагеяма сжимает спинку кровати до побелевших костяшек. Его и без того напряженное лицо искажается болью. Не желая смотреть на это, Ойкава отворачивается, сжав кулаки. — О, я обязательно очнусь! И без твоей помощи. Кагеяма слабо кивает сам себе, а затем натягивает сильнее кепку и направляется к выходу. — У тебя всего полгода на восстановление, — напоследок кидает он. — Встретимся на соревнованиях. Ойкава вспыхивает, точно свеча. — Нет, ты посмотри на него! Полгода мне дает. Как великодушно, вот спасибо! Я размажу его, — решительно обещает Ойкава, указав Кагеяме в спину. — Надеру ему как следует задницу. Дверь осторожно закрывается. — Почему это звучит так пошло? — усмехается Иваизуми. — Ты же говорил, что вы не встречались. — О, не ревнуй, Ива-чан, — заметно расслабляется Ойкава и легко отмахивается жестом от предположения, стоит Кагеяме исчезнуть из поля видимости. — Он действительно всего лишь соперник! Иваизуми пытается чисто символически пнуть Ойкаву, чтобы неповадно было говорить о ревности — абсурд! — а тот уворачивается, хотя прекрасно знает, что это не может ему навредить. Им нравится дурачиться и делать вид, будто все нормально. Будто бестелесности нет. — И в чем же вы соревнуетесь? — Волейбол. — Профессиональный? Иваизуми искренне удивлен. Кажется, будто место Ойкавы где-то на телевидении, а не в спорте. — Еще только учимся… Так обидно! Теперь мне потребуется куча время на реабилитацию, а потом мучительно долгий путь к прежнему уровню тренировок, — сникает Ойкава. — Было бы справедливо, если бы Кагеяма тоже вышел из игры на пару месяцев… — Ты ужасный человек. Ты в курсе? Усмехнувшись, Ойкава делает вид, что польщен, и склоняет голову в знак благодарности. — А ты работаешь, учишься, Ива? У Иваизуми приятно екает в груди, то ли от непривычного сокращения фамилии, то ли от блеска любопытства в чужих глазах. — Я учусь на тренера. В волейбол, кстати, играл только в детстве, и то всего пару раз. — Что?! — лицо Ойкавы выразительно вытягивается. Будь у него возможность, он бы уже вцепился в грудки Иваизуми и тряс. — Считай, ты не играл в волейбол! Теперь мы просто обязаны очнуться! У нас осталось незаконченное дело… — войдя в раж и перевозбудившись, он не может остановиться шутить: — Ты видишь эти прекрасные пальцы? Они умеют делать особенные пасы. Поверь, ради этого однозначно стоит очнуться. Иваизуми неожиданно понимает, что даже не хочет возражать из вредности. Он сейчас многое готов отдать, чтобы сыграть с Дураковой. — На какого тренера учишься? Какому спорту быть благодарным за твои прекрасные мускулы? Приходится постараться, чтобы проигнорировать комплимент. Но от себя скрыть не получается — это чертовски приятно слышать! — Ты подсматривал за тем, как меня переодевают? — многозначительно хмыкает Иваизуми, озвучивая подозрение. — А ты до сих пор не заценил мое прекрасное тело? — Ойкава с деланным оскорблением хватается за сердце. Интонация стремительно меняется на заговорческую и сопровождается агрессивным подмигиванием: — И очень зря! Настоятельно рекомендую. Флирт Ойкавы уже порядком потрепал нервы, но, стоит признать, без него было бы смертельно скучно. Иваизуми неодобрительно качает головой и пытается вернуть разговор в прежнее безопасное русло: — Баскетбол, легкая атлетика. Я пока на общих дисциплинах, еще не определился, каким именно тренером стану. Ойкава складывает руки домиком и довольно скалится: — О! Я еще могу успеть переманить тебя на сторону волейбола… Иваизуми отчетливо слышит: «На сторону зла». — Ты из тех, кто одержим любимым делом, да? — догадывается он, уловив маниакальный блеск в карих глазах. — Мечтаешь стать олимпийским чемпионом? — Лучше бы не позориться и сказать «да»… — Но? Иваизуми заинтригован. — На самом деле это цель, а не мечта. Я знаю, что нужно сделать для этого, и иду. Слишком беззаботные рассуждения о том, чего получается добиться у единиц. Теперь Иваизуми еще сильнее хочется взглянуть на игру Ойкавы. — Какая тогда мечта? — Быть украденным инопланетянами, — серьезно заявляет он. Стоп. Что? Это не похоже на шутку. — Ну или хотя бы разок увидеть их. Немая пауза затягивается. Из-за шока Иваизуми даже не может как следует рассмеяться. Видимо, замешательство слишком выразительно отражается на его лице, потому что Ойкава прыскает от смеха первым: — Ты бы видел себя! — он так старательно изображает напряжение, опустив кончики губ и нахмурив изо всех сил брови, что Иваизуми невольно присоединяется к веселью. — Между прочим, ты первый человек, которому я об этом рассказал! — Надеешься, что унесу твой секрет в могилу? — За эти дни они уже прошли несколько стадий принятия, и теперь могут шутить над своим положением. — Потому что ты мне нравишься! — легко возражает Ойкава и тут же вспыхивает, видимо, посчитав, что ляпнул лишнего. Быстро добавляет: — Ты хороший человек. — Вряд ли бы ты это сказал, если бы смерть не дышала нам в спину. Ойкава пожимает плечами. — Не вижу ничего плохого в откровенности, особенно в нашей ситуации. Вдруг это последний шанс сказать все, что на душе? — Ага, ты еще плюсы найди «в нашей ситуации», — устало трет переносицу Иваизуми. — И найду! Вряд ли бы ты выдержал дольше минуты моего присутствия в иных обстоятельствах, и мы бы никогда не стали друзьями. Ойкава улыбается так приторно, что сводит зубы. Но Иваизуми больше не хочется ударить его по лицу. Знает, что за этой улыбкой скрываются неуверенность и страх услышать ответ. — Друзьям улыбаются искренне, Дуракава, — Ойкава замирает, забыв держать маску. Выждав паузу, Иваизуми решает все же ответить на вопрос: — Думаю, ты неправ. Мы бы подружились в любом случае. Издав нечто, напоминающее восторженный клич, Ойкава прячет лицо в ладонях и запрокидывает голову. — Это самое милое, что я слышал в своей жизни! Повтори! Почему-то это смущает. Иваизуми не находит ничего умнее, чем показать фак. — Иди в жопу. — Ну вот, ты все испортил! Сколько можно? Я уже устал придумывать шутки про твою задницу, — пытается ворчать Ойкава ради приличия, хотя на самом деле все еще пребывает в эйфории от признания. — Тогда можешь просто молча… — Войти в твою задницу? — слишком радостно спрашивает он, на что Иваизуми злобно зыркает. Ойкава примирительно отступает: — Ладно-ладно, молча иду в задницу. В свою! — не забывает подмигнуть. И как у него еще тик не развился?! — А у тебя есть мечта? Не задумываясь, Иваизуми на автомате выдает: — Очнуться. — Это не та мечта!.. — Увидеть своими глазами Годзиллу, — без задержки меняет вариант ответа он. — Но, Ива-чан, Годзиллы не существует… — Как и инопланетян. Ойкава мгновенно становится серьезным. Три. Два. Один… Лекция-доказательство существования внеземных форм жизни не заставляет себя ждать. Иваизуми невольно улыбается, любуясь экспрессивными движениями Ойкавы в попытках защитить честь инопланетян. Теперь он верит, что это действительно не шутка. — И вообще, посмотри на нас с тобой! — заканчивает главным аргументом Ойкава. — Как мы теперь можем рассуждать, что что-то невозможно?.. И возразить нечего. — Знаешь, я и правда обычно менее искренен с людьми. Но… — Ойкава не заканчивает, голос обрывается. — Понимаю. Они понятия не имеют, очнутся ли. Возможно, это последняя их возможность провести хорошо время перед тем, как растворятся в вечности и станут удобрением. — Ты мне правда нравишься, — тихо признается Ойкава. Иваизуми сначала в шоке замирает, а затем медленно поворачивается и встречается с ним взглядом. Внутри все переворачивается от непонятной смеси чувств. Воздух ощущается наэлектризованным до предела. — Ойкава… я… — Не обязательно что-то отвечать, Ива-чан, — слабо улыбается Ойкава. — Просто рад, что познакомился с тобой. Иваизуми не находит в себе сил ответить. И больше они к этой теме не возвращаются, пока вечером следующего дня не начинает наконец что-то меняться. Уже хорошо знакомые врачи пытаются вывести Ойкаву из медикаментозного сна. Ровно через неделю с аварии. — Странно, он должен уже очнуться, — поджимает губы доктор Такеда, вид которого выражает крайнюю озабоченность. Взглянув на время, он делает какую-то пометку в записях. Иваизуми не по себе, в груди все сжимается от нехорошего предчувствия. — Еще рано бить тревогу, — возражает доктор Накамура, уже стоящий в дверях. — Показатели в норме. Дай ему время. — Да, ты прав. Когда врачи выходят, выключив свет, палата погружается в тревожный сумрак. Из-за пасмурной погоды темнее, чем обычно в это время вечера. Ойкава растерянно молчит. — Как себя чувствуешь? — первым спрашивает Иваизуми, сам до конца не понимая, что надеется услышать. Должны же быть какие-то изменения? Он внимательно следит за реакцией Ойкавы, но обычно эмоционально-выразительное лицо остается абсолютно индифферентным — не читаемым. Ни огорчения, ни переживаний. — Как обычно, — равнодушно пожимает плечами Ойкава, будто речь не идет о его жизни. Иваизуми начинает закипать. А закипает он всегда быстро. — Не хочешь подойти к своему телу? — голос дрожит от тщательно сдерживаемого раздражения. — Ты столько раз пытался с ним соединиться… Самое время попробовать еще разок, не находишь? Ойкава отрешенно качает головой, старательно избегая взгляда. Напряженное молчание тяжелым грузом сдавливает грудную клетку, ложится на плечи. Иваизуми, сжав кулаки, заставляет себя сделать еще один шаг навстречу: — Ты не хочешь ничего мне сказать? Ответом становится нарастающая дробь по стеклу — начинается дождь. На посту надрывно звонит телефон. — Давай же! — не выдержав, практически рычит Иваизуми. — Ничего не стоит попробовать… — Я не хочу! — отрезает Ойкава, отворачиваясь. Какого?!.. Дистанция между ними увеличивается. Наконец неприятный звон прекращается, кто-то из медсестр снимает трубку. Когда в коридоре включают верхнее освещение, полоска света заглядывает в темную палату. — Что значит, ты «не хочешь»?! — шипит Иваизуми, едва заставив шевелиться свои сжатые челюсти. Давно его никто не доводил до выступивших на скулах желваков и пульсирующей на лбу вены. Кажется, что выбесить сильнее уже просто невозможно, когда Ойкава выдает: — А если это сработает? — Что значит «если это сработает»?! В этом и суть, идиот! — взрывается Иваизуми, совершенно переставая сдерживаться. Впервые кричит на кого-то вне тренировки, надеется достучаться заведомо провальным способом. Обладай Иваизуми физическим телом, уже давно притащил бы Ойкаву за шкирку к больничной койке и закинул в тело без лишних слов. — …Давай же, ты ничего не теряешь! — Я не оставлю тебя здесь одного, — едва слышно. Что?.. Переспрашивать не приходится. Ойкава оборачивается, расправив плечи, и его решительный взгляд говорит сам за себя. На мгновение Иваизуми теряет дар речи. Подобное беспокойство и готовность пожертвовать собой трогают до глубины души. Перспектива остаться одному, никем не зримым и не услышанным, действительно ужасает. Но Иваизуми не собирается в этом признаваться: как-нибудь справится. — Конечно, оставишь! — уже более спокойно возражает он. — Ты должен попробовать. — Нет, — твердит Ойкава, скрестив руки. — Ни за что! Иваизуми готов взвыть, наконец признав, что давлением с этим упрямым ослом ничего не добиться. — Кто-то должен вернуться первым. И твоя очередь сейчас! — в голосе неприкрытая отчаянная мольба. — Я без понятия, как это все работает. Но вдруг ты пропустишь момент, когда душа должна соединиться с телом? Мы не можем так рисковать! Полезай в тело! Иваизуми наступает, подгоняя руками, чтобы подтолкнуть. Ойкава и не думает сдвинуться с места. Вместо этого он задумчиво поднимает руку навстречу, стремясь переплести бестелесные пальцы. Естественно, ничего не выходит, и Иваизуми чувствует разрастающуюся черную дыру внутри. — Ива-чан… — начинает Ойкава достаточно опустошенно, чтобы сердце болезненно заныло. — Есть еще кое-что. — Ну? — Я боюсь, — признается он, глядя в пол. — Чего? — Вдруг мы забудем все, что было? Я не хочу снова стать чужими. Черт… Хочется обнять ладонями лицо Ойкавы, заставить посмотреть в глаза и уверить, что все будет хорошо. Нежность теплом разливается в груди Иваизуми, заполняя собой все, вытесняя сомнения и страхи. — Какой же ты все-таки Дуракава, — по-доброму хмыкает он. — Это самое последнее, о чем стоит беспокоиться! Если мы выживем, то со всем остальным справимся, — заметив выражение недоверия, добавляет: — Обещаю. Я же сказал, что мы бы подружились в любом случае. Я действительно в этом уверен. Глаза Ойкавы начинают подозрительно блестеть от влаги, а уголки губ робко приподнимаются. И отчего-то в Иваизуми крепнет уверенность: не каждому разрешено видеть его таким уязвимым. — Ты можешь называть меня Тоору. — А ты меня Хаджиме. Ойкава удовлетворенно кивает и наконец соглашается: — Ладно, попробуем… — Неуверенный шаг к своему телу. — Но ты должен быть рядом, держать меня за руку и говорить со мной. — Это еще зачем? — скептически уточняет Иваизуми, пока Ойкава усаживается на свою кровать. — Это важно! Я хочу сделать все возможное, чтобы не забыть тебя. Для этого мне нужно слышать твой голос, чувствовать контакт… — Ладно-ладно, — нетерпеливо подгоняет Иваизуми, стараясь не выдать собственного волнения. — Действуй! Улыбка Ойкавы становится натянутой, как струна. Он указывает жестом на свою руку в бинте и ждет пока, Иваизуми накроет ее своей. — Не забывай говорить что-то приятное, — лукаво наставляет Ойкава напоследок. — Говори, какой я классный, и как тебе повезло меня встретить. — Ты самый невыносимый придур… — не успевает закончить Иваизуми, когда тот ложится, исчезнув в своем физическом теле. Черт, он ведь обещал что-то говорить! — Э… — Иваизуми пытается придумать что-то вразумительное, но в голову ничего не идет, кроме последнего наставления Ойкавы. Боже, неужели действительно собирается это сказать?.. — Ты классный. И, возможно, тоже мне нравишься. Он замирает, парализованный волнением. Мучительные секунды растягиваются, вязнут в ожидании, но ничего не происходит. Если бы Ойкава был еще здесь, то наверняка отреагировал бы на такое заявление, верно? — Дуракава? Кажется, что Ойкава вот-вот выскочит и заявит: «Наконец-то ты это признал!» Но этого не следует. Иваизуми наклоняется ближе к безмятежному лицу, невольно любуясь, и загипнотизированно смотрит на губы. — Если ты меня разыгрываешь, то я никогда в жизни не поцелую тебя. Не удержавшись от соблазна, Иваизуми проводит пальцем по контуру его щеки. Рука испуганно дергается, когда прибор, к которому подключен Ойкава, начинает пищать чаще, сообщая об учащении пульса. Болезненный стон заполняет пространство. Получилось?! Иваизуми завороженно наблюдает за дрожанием ресниц и прорезавшейся морщинкой между бровей. Ойкава медленно приоткрывает глаза и вперивает стеклянный взгляд в потолок. Заметив его поверхностное шумное дыхание, Иваизуми вспоминает о сломанных ребрах, должно быть, отдающихся болью. И с практически маниакальным мазохизмом мечтает ощутить собственное искалеченное тело, почувствовать хоть что-то, пускай и переломы. Дезориентация сменяется испугом. Ойкава пытается что-то прохрипеть, но ничего не выходит. Он сухо сглатывает, облизнув губы, и поворачивает голову. Иваизуми вздрагивает, когда Ойкава смотрит на него в упор, но взгляд быстро мажет дальше — не видит. Но помнит?.. Он пытается пошевелить здоровой рукой и сразу морщится, заметив капельницу. Взгляд фокусируется на иголке, тянется… — Ты что делаешь, Дуракава?! Пальцы перевязанной руки плохо слушаются, но все же неуклюже выдергивают капельницу. Кровь брызгает на белую простынь. Иваизуми хочет зажмуриться, но не может оторвать взгляд. Ойкава освобождается от каких-то проводов, вынуждая издать аппарат неприятный писк и обнулить показатели. Заторможено сгибает локоть и с трудом поворачивается на бок, похоже, намереваясь встать. Сначала Ойкава спускает здоровую ногу с кровати, а затем, мыча от боли, берется за сломанную. Плохая идея. Очень плохая! Беспомощность душит, Иваизуми больно на это смотреть. Не в его силах остановить или хотя бы подставить плечо, взяв на себя часть веса. — Прекрати! — голос звенит от отчаяния. Словно внемля мольбе Иваизуми, Ойкава останавливается отдышаться. Даже сумерки не могут спрятать его неестественной бледности. Кожа блестит от пота, руки дрожат, комкая простынь. Только сейчас Иваизуми замечает, что за окном уже не просто дождь, а шумный ливень. За дверью слышны шаги, слабые голоса. Если бы только кто-то заглянул в палату! Несколько счастливых мгновений кажется, что разум победил, и Ойкава вернется в положение лежа, даст себе прийти в себя. Но быстро становится ясно, что это всего лишь затишье — пауза, чтобы собраться с силами. Костылей поблизости нет. Зачем все это?.. Очевидно, что он не в состоянии идти куда-то. Мышцы рук напрягаются, когда Ойкава предпринимает попытку опуститься на пол, но быстро ослабевают, и он падает. При неудачном приземлении на локоть кровоточащей руки, из легких вырывается сдавленный стон. Скривившись от боли, Ойкава не сразу вспоминает как дышать. «Вот дерьмо! — страшная догадка посещает Иваизуми. — Он собирается ползти». Но куда? Хочет позвать на помощь? Надо было дождаться медсестру в кровати! Выждав, когда полегчает и остановится кровь, Ойкава с трудом поворачивается и подтягивается вперед на руках, отталкиваясь здоровой ногой. Сломанная волочится следом мертвым грузом. Бисеринка пота скатывается со лба. Это слабо похоже на передвижение. Ойкава останавливается уже через несколько толчков, чтобы отдышаться. Сердце Иваизуми обливается кровью от жалости. — Ты так помрешь раньше, чем я очнусь! Словно услышав команду, Ойкава сначала кладет голову на руку, а затем и вовсе обмякает. — Тоору? Нет-нет-нет! Пожалуйста!.. Иваизуми опускается на колени, неосознанно тянется к Ойкаве, но руки предсказуемо проходят насквозь. Полоска света и едва слышная больничная суета издевательски напоминают о близости помощи. Что делать?.. Иваизуми поднимает глаза, полные влаги, на свое тело. Что, если?.. Он подается вперед, прежде чем мысль успевает оформиться. Если не сейчас, то уже никогда. Иваизуми не сможет себя простить, добровольно рассыплется на атомы. Всего каких-то несколько размашистых шагов, и Иваизуми врезается в собственное тело. От столкновения вышибает дух, мысли, чувства. Какое-то время ничего не существует. Пустота постепенно заполняется свинцовой тяжестью и ноющей болью в руках. Иваизуми, с трудом разлепив веки, не узнает потолок — не дома. Но где он? Что происходит? Приходится моргнуть несколько раз, чтобы пересохшие глаза увлажнились. Во рту тоже сухо. Иваизуми поворачивает голову, скользит взглядом по смутно знакомому больничному интерьеру, телу на полу. — Ойкава! — узнает Иваизуми, но вместо голоса раздается жалкий хрип. Он двигает онемевшими губами: — Кто-нибудь! Помогите! Естественно, слишком тихо, чтобы кто-то услышал, но зато он каким-то чудом вспоминает про красную кнопку рядом с кроватью. Зачем она еще нужна, кроме как для вызова медицинского персонала?.. Иваизуми тянется к ней левой рукой: правая безвольной плетью заточена в гипс. Левая не намного мобильней из-за сломанных пальцев, но нащупать все же получается, пусть и не с первого раза. Но никто не приходит. Иваизуми жмет еще раз. И еще, пока пальцы не сводит судорогой. Слезы беспомощности выступают на глазах. Отчаяние мерзко скребется на душе злобной кошкой. Тоже попытаться встать?.. Нет, слишком высоки шансы просто упасть рядом с Ойкавой. Этим он никак не поможет. Иваизуми вздрагивает, услышав чей-то женский голос: «Вызов из 14 палаты!». Надежда разрастается, заполнив каждую клеточку тела. Но дверь не распахивается. Ничего не происходит. Что, если ему послышалось?.. Другой голос громче добавляет: «Ты уверена? Позови доктора Такеду!» Сработало! Включается свет. В палату заходят сразу двое, но Иваизуми различает их только по голосам. Женский и мужской. Взгляд фокусируется только на одиноком израненном теле, мысли только о единственно важном человеке в эту минуту. — Что здесь происходит? — Боже! Медицинский персонал кидается к Ойкаве и после проверки пульса сообщает: — Живой! Иваизуми разрешает себе выдохнуть и прикрыть глаза. Облегчение приятной негой распространяется по всему телу до самых кончиков пальцев. Пульс приходит в норму. Когда врачи замечают Иваизуми, до него наконец доходит. У него действительно получилось вернуться в тело!──────── ※ ────────
Когда обе руки в гипсе, то заняться особо нечем: телефон не взять, телевизора в палате нет. Поэтому Иваизуми волком смотрит на Ойкаву в ожидании пробуждения, раз уж ему удобно отрегулировали кровать для сидячего положения. Только из-за этого! — М-м… Иваизуми замирает, завороженно наблюдая за тем, как Ойкава сонно приоткрывает глаза. Они встречаются взглядом. — Доброе утро, — смущенно бормочет себе под нос Иваизуми. Совсем не так уверенно, как рисовал себе в воображении. Ойкава дергается, желая приподняться. — Лежи! — рявкает Иваизуми, в памяти которого услужливо всплывают флешбеки. — Смотри, Дуракава! — он нажимает кнопку вызова медсестры и выразительно смотрит. — И не надо никуда ползти. Ойкава хрипло смеется, тут же поморщившись от боли в ребрах. Медсестра сначала заходит убедиться, что все в порядке, а потом возвращается с водой. — Чудо какое-то! — лепечет она, помогая Ойкаве сделать несколько глотков. — Одновременно поступили, одновременно пришли в сознание! Мистика. Первыми словами Ойкавы становятся: — Похоже, мы соулмейты. Другого объяснения нет. Судя по активным киваниям, медсестре определенно нравится концепция мира, где у всех есть родственная душа. Когда они снова остаются наедине, Иваизуми спрашивает: — Как ты? — Будто каток переехал, — сообщает неокрепшим голосом и давит вымученную улыбку. Ойкава задумчиво залипает на собственные руки: сжимает и разжимает, прикасается к ссадинам. — Ты ведь… тоже все помнишь? — Иваизуми нервничает. К счастью, Ойкава серьезно кивает: — Мы должны сыграть в волейбол. Иваизуми кривится, словно сожрал кислый лимон. — Серьезно? Это первое, что тебе вспоминается? — Э… ты горячий тренер?.. Он недовольно поджимает губы. — Да помню я все, помню! — Но вид у Ойкавы в противовес неуверенный и обеспокоенный. — Надеюсь. Иваизуми чувствует разочарование: надеялся услышать о своем признании. Возможно, Тоору и вовсе его не услышал. — Обещай так больше не делать. Ты меня напугал. Если бы ты умер из-за своей тупости… — Иваизуми не замечает, как агрессивно качает головой, отгоняя мысли о непоправимом. — У каждой кровати есть кнопка, не надо никуда ползти. — Ты думаешь, что я пытался позвать медсестру? В карих глазах веселье, в зеленых замешательство. — Эм… Нет? Что же ты тогда пытался сделать? — Правда не догадываешься? Вместо ответа Иваизуми выразительно смотрит, внушая: «Да говори уже!» — Ну… сейчас это прозвучит глупо, — нервно усмехается Ойкава. — Спишем на то, что я слабо соображал в тот момент… — О, это было заметно! — …я проснулся с идеей фикс «Мне надо прикоснуться к Хаджиме!», — румянец слегка трогает его щеки. — Ну… я имею в виду, мне казалось, что я должен взять тебя за руку и говорить что-то, чтобы ты смог вернуться в тело. Я подумал, что раз со мной сработало, то… Иваизуми слушает несвязные оправдания и не может найти нужных слов. Он поражен до глубины души. Возможно, со стороны его вид кажется пугающим, потому что Ойкава опасливо уточняет: — Все нормально? Надо что-то сказать. В носу начинает щипать, но Иваизуми успешно сдерживается и находит силы выдавить: — Я… спасибо, Тоору. Воссияв, Ойкава растягивает губы в глупой улыбке. — Теперь твоя очередь ползти ко мне. У тебя на лице написано, как ты сильно хочешь обнять меня. — Тебе показалось, — шумно выдыхает Иваизуми. — Хочется ударить. — Лже-е-ешь, — с наслаждением протягивает Ойкава. — Тебе тоже хочется прикоснуться. Да. Прикосновения — недостающий пазл.──────── ※ ────────
Через неделю Ойкава выглядит относительно бодрым, будто не переломан в нескольких местах. Обезбол творит чудеса! Но сил все еще хватает ненадолго, большую часть дня слабость приковывает к кровати. После перевода в обычную палату, Ойкава то и дело рвется ухаживать за Иваизуми, хотя ему самому нужна помощь. Прикосновения, которых так не хватало, становятся приятной частью повседневности. Иваизуми, конечно, ворчит для приличия, чтобы Дуракава себя поберег, но втайне наслаждается заботой. Ему вообще грех жаловаться: из четырех рук на них двоих всего две рабочие, и все не у него. — Ива-чан, открой ротик! — протягивает Ойкава, коварно скалясь. — Ты ведь не серьезно? — каждый раз спрашивает с надеждой Иваизуми. — А кто, ты думаешь, будет тебя кормить? Пока санитарка освободится, все остынет! — легкая беззаботность сменяется зловещей угрозой: — Холодная рисовая каша… Фу… всегда знает куда давить. Отвращение стягивает лицо. Ойкава подсаживается ближе, поудобнее устроив сломанную ногу. Он набирает целую ложку и демонстрирует крайне сомнительную аппетитность больничной пищи. — За что?.. — За что тебе достался такой прекрасный ангел-хранитель? — лелейно переспрашивает Ойкава. Кажется, ничто не способно испортить его отличного настроения. — Наверное, ты сделал что-то очень хорошее в прошлой жизни. — Тогда поче… — Ложка ловко проникает между губ. Иваизуми вынуждено проглатывает, багровея от того, что его застали врасплох. А затем до него доходит: — Это что, чайная ложка?! — Тебе что-то не нравится? — хлопает невинными глазами Ойкава. — Ты меня будешь ей сто лет кормить. — В этом и суть! — Иваизуми затыкают рот новой порцией, стоит разинуть его от возмущения. К третьей ложке приходит смирение, и Иваизуми добровольно открывает рот. Но Ойкаве уже становится скучно, поэтому он намеренно мажет. — Ой, у тебя тут испачкалось! — Дуракава… — устало начинает Иваизуми, но похотливый взгляд карих глаз сбивает с мысли. Ойкава не просто убирает с его губ кашу салфеткой. Он убирает ее собственным пальцем, в потом облизывает так, будто это сливки с клубники, а не больничная каша. На самом деле, это не самая пошлая ассоциация, лишь та, которую пропустил через цензуру мозг. Тугой узел возбуждения вопреки разуму завязывается внизу живота: слишком давно не снимал напряжение. Ива не должен краснеть! Не должен… Но, похоже, он еще не успел перестать краснеть с прошлого раза. — Ойкава, ты… — Ивизуми даже задыхается от возмущения. — Что? Только не говори, что хотел сам слизнуть! Мы можем повторить… Иваизуми возводит к потолку глаза. За что?! Пытка будет очень долгой. И он не ошибается. Так продолжается каждый день по три раза в сутки, а ведь в сумме они проводят в больнице три с лишним недели! Ойкава без каких-либо дополнительных усилий соблазнил санитарку, чтобы та полностью сложила свои полномочия во всем, что может он сделать для Иваизуми сам. В следующий раз, когда Ойкава повторяет трюк с «ой, испачкался», Иваизуми не ведется: — У меня пропал аппетит. — Ива-ча-а-ан! Ты слишком груб ко мне… — вздыхает Ойкава, уже без энтузиазма набирая ложку. На самом деле, собственная грубость раздражает уже и самого Иваизуми, но бессознательную защитную реакцию не так просто преодолеть. Ему трудно признать вслух, что ценит старания Ойкавы. Но это не значит, что внутри его не переполняет благодарность. Возможно, потом Иваизуми пожалеем об этом, но… — Ты помнишь, что я тебе сказал, когда ты ложился в свое тело? — Э… — Ойкава выглядит слегка растерянным. — Не очень. Ты меня обещал побить или что-то вроде того. Иваизуми выдавливает кривую улыбку. Значит, не слышал. — А что? — Я сказал кое-что важное. — И что же? — напрягается Ойкава: после резкого отказа от флирта, не ждет ничего приятного. — Могу повторить, но только на ухо. Нахмурившись, он послушно кладет ложку в тарелку и пододвигается ближе, опершись на кровать вместо костыля. — Ты мне тоже нравишься, — шепчет Иваизуми, пикантно прикасаясь теплыми губами к уху. Ойкава медленно поворачивается, изумленно моргая. Пока информация находится в обработке, Иваизуми, пользуясь моментом, накрывает его губы своими. Как же давно это хотелось сделать! Пусть он не может обнять, переплести руки, зато может покрыть лицо нежными поцелуями. Внутри все искрится от восторга и нереальности происходящего. Ойкава прерывается, чтобы невразумительно восхититься, несмотря на заплетающийся язык: — Хаджиме, ты ахерительный… Не успевают они углубить поцелуй, как звук щелчка двери заставляет их испуганно отпрянуть друг от друга. Тарелка с кашей чудом избегает встречи с полом. Ойкава едва не падает, потеряв равновесие, от чего Иваизуми знатно пугается: он ведь даже не может его схватить и удержать от падения! Не хватало еще одного перелома для коллекции. — Ой, извините, — щебечет милая бабушка преклонного возраста, — ошиблась палатой. Остается надеяться, что она уже достаточно слепа, чтобы ничего не заметить. Облегченно выдохнув, Иваизуми и Ойкава встречаются взглядом и заходятся в хохоте. — Не зря я сегодня помог с чисткой зубов. Воздалось! Может, пора и в душ помочь сходить? — Ляг уже, ты еле на ногах стоишь. В груди от счастливой улыбки Ойкавы становится теплее.──────── ※ ────────
Ближе к выписке к Ойкаве приходят школьные друзья. К несчастью для него, Иваизуми быстро находит с Ханамаки и Матсукавой общий язык, и большая часть встречи проходит в подколах. — А потом Тоору… — начинает Матсукава рассказывать очередную позорую историю. — Макки, ты принес то, что я просил? — спрашивает тихо Ойкава. Иваизуми все прекрасно слышит, пусть и не подает вида. — А что ты просил? — непонимающе хлопает глазами Макки. — Ну, Макки, ептвоюж… Я напомнил тебе двадцать раз! Иваизуми жестом призывает Матсукаву остановить рассказ и обратить внимание на друзей. — Да шучу я, шучу! — довольно скалится Ханамаки. — Просто хотел посмотреть на твое испуганное лицо. Только я не совсем понимаю, зачем тебе сма… — Макки! — шипит Ойкава. Иваизуми чувствует легкий укол ревности: первый раз видит его таким… смущенно-возмущенным? Взъерошенный вид, румянец на щеках, надутые губы. Судя по бегающему взгляду и жестам, Ойкава посылает Ханамаки какие-то ментальные сигналы. — Что? — не выдерживает Иваизуми. — А-а-а, — понимающе протягивает Макки, уставившись на него. Он достает из своей сумки какой-то пакет. — Ничего. Макки передает «ничего» Ойкаве, и тот сразу прячет это в свою тумбочку. — Что там?.. — прищуривается Иваизуми. — Надеюсь не то, что испортит мне жизнь? Мне знаете ли хватает общества Тоору. Матсукава прыскает от смеха, Ойкава надувается еще сильнее. — Только улучшит, — загадочно обещает Ханамаки. Иваизуми это все очень не нравится. Но он все же не придает подозрительной передачке большого значения, и быстро о ней забывает. До тех пор, пока Ойкава не начинает шуршать пакетом после отбоя, не давая Иваизуми уснуть. — И что там у тебя? — Тш-ш-ш… подарок. — Серьезно? — переходит на шепот Иваизуми. Который раз задается этим вопросом?.. Ойкава отчего-то не включает свет. Практически на ощупь приближается, стараясь ступать так тихо, насколько это возможно с ногой в гипсе и костылем. На отделении все уже должны спать, в палате больше никого нет. — Что ты задумал? Ойкава садится рядом уже на свой табурет, кладет рядом костыль и пододвигается ближе. — Я долго думал. У тебя ведь сломаны руки… — Тоже мне открытие. — …и когда ты последний раз дрочил? — Иваизуми открывает в изумлении рот, но не успевает ничего сказать, почувствовав палец на губах. — Это риторический вопрос! Конечно, он не вспомнит. Когда-то до аварии. То есть больше месяца назад. Ойкава слегка привстает, опираясь на кровать перевязанной рукой. Он уже активно использует ее, рана на предплечье практически не беспокоит. — Тоору… Иваизуми безуспешно старается разглядеть выражения лица Ойкавы, нависнувшего над ним. Из-за темноты его вторая рука застает врасплох: она залезает под футболку, вызвав волну приятных мурашек по спине. Сначала Ойкава исследует пресс всей горячей ладонью, затем томительно медленно проводит указательным пальцем по средней линии к паху. Внизу живота что-то приятно ухает вниз, словно на аттракционе во время свободного падения. Когда Ойкава целует, у Иваизуми окончательно сносит крышу. В этот раз нежности нет места, только обжигающее желание. Влажные языки встречаются, в то же время как проказливая рука проникает в штаны и накрывает возбужденную плоть сквозь ткань нижнего белья. — Нас могут услышать… — жалобно скулит Иваизуми Ойкаве в губы, но продолжает тереться о ладонь. — Тогда помалкивай. У Иваизуми внутри все трепещет, искрится щенячьим восторгом и ужасом. Он так давно не снимал напряжение, что кажется, будто готов получить разрядку уже от одного этого прикосновения. Сдерживать стоны оказывается тяжелее, чем он мог себе представить. Чувства разрывают изнутри, поэтому рваные выдохи едва ли можно назвать беззвучными. К тому же Ойкава нисколько не упрощает задачу, не давая плотно сомкнуть губы. Когда он неожиданно отстраняется, Иваизуми одновременно радуется передышке и испытывает острое разочарование, будто у него отобрали что-то очень важное. Резкий звук вспарывает тишину, и многое становится ясно. Его он везде узнает. Звук открывающейся смазки! — Ты… вау!.. Макки принес смазку?! — Бедный Хаджиме, — издевательски жалеет прямо в ухо Ойкава, согревая смазку в руке. — Представляю, как тебе тяжело, когда рядом такой красавчик, как я, а тебе даже не подрочить. Я помогу. Сука! В эту секунду даже не поспоришь. Кажется, что если Иваизуми не снимет напряжения, то просто сойдет с ума. Мокрые поцелуи покрывают выпирающую мышцу шеи, поднимаются выше. Горячее дыхание обжигает кожу, а когда дело доходит до укусов и посасываний мочки уха, Иваизуми радуется, что теперь хотя бы может плотно сжать губы. Так легче сдерживать крики-стоны-мычание. Запах пота и секса пропитывает воздух, увеличивая градус возбуждения. Ойкава вынужден прервать поцелуй и сесть. Иваизуми догадывается: все еще не может долго стоять в таком положении и правая рука все еще в повязке. — Мы можем остановиться, если ты устал… Вместо ответа Ойкава наконец проникает под нижнее белье и наносит смазку на изнывающую плоть. Тянущее чувство внизу живота нарастает. Иваизуми прикусывает губу, предчувствуя скорую разрядку. Слишком очевидно, что левая рука Ойкавы невинна и неопытна, и это почему-то еще больше возбуждает. Иваизуми прокручивает в голове то, что делает для него Ойкава. Достал смазку; дрочит, хотя ему не с руки; терпит неудобства, лишь бы доставить удовольствие. Черт, даже погрел смазку! Все эти открытия смешивается в одно большое чувство восторга и благодарности. Черт, их могут услышать… Если вдруг кто-то не спит, может позвать персонал из-за шума. Вдруг медсестра зайдет и… В тишине раздается влажный «хлюп». Оргазм накатывает неизбежной волной. А потом Ойкава наклоняется и берет в рот. Иваизуми выгибается. Руки сводит от желания запустить в волосы пальцы, помочь глубже взять. Помутненным рассудком Иваизуми кажется, что он просто связан. Хватает всего нескольких движений, чтобы оргазм накрыл с головой. Кажется, Иваизуми не сдержался, и отделение все же узнало о заслугах Ойкавы.… год спустя
— Тоору, ты не видел мой телефон? — спрашивает Иваизуми у порога. — Нет! — раздается из комнаты. — Позвонишь? Я уже обулся. По звону Ойкава довольно быстро находит мобильный и приносит его со слегка растерянным видом. — И давно я у тебя записан как «Рука помощи»? Иваизуми хмыкает. — Ты не знал, что так записан? — бровь выразительно приподнимается. — И нет предположений, почему? — Не-а… — С тех пор как ты мне первый раз подрочил. Помнишь, когда у меня были сломаны руки? — Какой кринж… — кривится Ойкава. — Ты бы предпочел быть «Дуракавой»? — Я бы предпочел что-то более романтичное. Переименую тебя с «Секси тренера» в «Секс по вызову»! — И снова звучит как комплимент. — Черт! Иваизуми смеется и дарит на прощание легкий поцелуй.