***
Коробейников пришел в себя из-за неприятного холода, закравшегося под одежду. И с ужасом осознал, что практически не чувствует ни рук, ни ног, а спина и вовсе, казалось, ему уже не принадлежала. Навалившееся ощущение беспомощности испугало его, и он, назло всему, рывком поднялся, отчего незамедлительно поплатился. Тысяча мелких иголок впились в его плоть, заставив согнуться от боли и закусить губу. — О-ф-ф, — прошипел Антон Андреевич и, перетерпев ломоту, хмуро окинул взглядом каменные стены, потолок и водруженную посередине склепа домовину, накрытую плитой, выступающую по краям. Свет от забытого Василием фонаря вполне способствовал этому. — Провел меня, как младенца, — недовольно проговорил парень и, разогнувшись, слегка дотронулся до разламывающегося затылка, полагая обнаружить там огромную шишку. Однако вместо нее ощутил нечто мокрое и липкое, размазанное по волосам. — Чем это он меня приложил? — брезгливо поморщился молодой человек и, поднеся руку к глазам, озадаченно обозрел испачканную кровью ладонь. — О боже, — испуганно охнул Коробейников, — неужели убить хотел?! И, поддавшись инстинкту, бросился к решетке. Схватился за железные прутья и с силой дернул решетчатую дверь, но та не поддалась. Открыться ей мешал новенький блестящий замок, вдетый в петли снаружи. — Эй, кто-нибудь, выпустите меня! Я из полиции! — крикнул он в сторону лестницы и еще раз нетерпеливо дернул заслон. «Что теперь делать, как выбраться отсюда?» — завертелось в его голове, и он блуждающим взглядом заскользил по узилищу сквозь прутья. «Хм, а чего это я впадаю в истерию», — и он успокоился, наткнувшись взглядом на огонек, заключенный в стеклянный плафон. Фонарь привел его к мысли: Василий непременно вернется, ну не ради же его удобства он оставил свет в склепе. Могильщику здесь что-то нужно! Осталось только понять, что именно, а потом встретить его. Антон Андреевич с изуверской улыбкой ласково погладил борт сюртука, во внутреннем кармане которого был припрятан небольшой пистолет — новинка года. «Ну, держись», — и парень, сняв с крючка светильник, зацепленный за перекладину решетки, стал обследовать склеп. Для начала он опустился на колени и осветил пол, стараясь выявить трещины, предполагая, что они укажут на тайник. Однако ожидания не оправдались, тот оказался цельный. Тогда Коробейников направил свой взор на невысокие стены, держащие его в плену. И, приблизившись к одной из трех, костяшками пальцев шустро прошелся по камню, прислушиваясь к звуку, надеясь выявить скрытую пустоту. Но до его ушей доносился лишь глухой отзвук, говоривший, что камень монолитный; разочарованно вздохнув, что проблему не удалось решить с наскока, Антон Андреевич тем же манером обстучал оставшиеся стены и пришел к неутешительному выводу: тайника в них нет. «Неужели в потолке?!» — задрав голову, буркнул молодой человек и вытянул руку. Слабый огонек от фонаря едва смог разогнать потемки наверху. Свод хоть и находился относительно низко, и все же для того, чтобы целиком разглядеть его, нужно было куда-то повыше забраться или иметь под рукой десятка два свечей. «Ну что же, возвышенность у нас наличествует, и поэтому отчего же не обследовать участок над ним», — здраво рассудил Коробейников и, подойдя к домовине, поставив на нее фонарь, вдруг обнаружил, что плита, закрывавшая каменный саркофаг, немного сдвинута в сторону, образуя щель размером с кулак. Сам толком не зная зачем, в Антона Андреевича словно любопытный бес вселился, по-другому он бы свое действие не смог бы объяснить, уперся руками в каменную крышку и сдвинул ее в сторону. Заглянул вовнутрь саркофага, подсвечивая себе фонарем, и узрел золотой самородок, который сжимал в зубах оскалившийся человеческий череп.***
— Ой, что я тебе сейчас расскажу, Машутка, смех один, да и только. Прям сдержаться не могу, как вспомню, так и накатывает, хи-хи. Представляешь, меня вчерась хозяйка к Мироновым с посланием отправила, а там к барышне тетка жениха сватать привезла. Услышанные слова не сразу дошли до Штольмана, а когда он понял, о чем идет речь, резко повернул назад к широкой скамейке, кою уже почти миновал. И, присев с краю, стал прислушиваться к разговору двух горничных, стараясь не смотреть в сторону болтушек, дабы не спугнуть их своим пристальным вниманием. — И ну, и ну, как Анна Викторовна на то повелась? — Она аж, бедная, с лица спала, только увидавши жениха. И вправду за эдакого замуж идти, как есть, всю жизнь мучиться. Налицо облезлый, а слова-то говорил, не разберешь, чего и хотел сказать. Барышня сразу ему объявила, едва лишь он с любезностями подступил: не желаю вас. А энтот не послушал и супротив ее воли колечко на пальчик нацепил. Что тут началось: Анна Викторовна в крик — не надобен он мне и кольца не хочу. Жених — верните подарок, и ну Анну Викторовну за палец крутить, а колечко-то застряло. Тогда и сваха забегала то к барышне (одумайся, где тебе еще подобного красавца-богатея найти), то к воздыхателю (образумится девка, уговорю). Пляска закружилась, и на праздник такой не увидать. — А как же господа, где те-то были? — Ха, барин самолично женишка тумаком одарил и с богом из дому спровадил, пообещав вернуть колечко, как только его удастся стянуть с пальца барышни. Ой, и заболталась я с тобой, Машутка, побежала я ужо, а то будет мне от барыни, — и две девицы разошлись в разные стороны. Оставшись один на скамейке, Яков Платонович с шумом втянул в себя воздух и с хрустом сомкнул зубы. «Сыщик, черт меня забери», — прошипел он, чувствуя, как злость на самого себя возрастает в нем во сто крат. Информация, почерпнутая им из газеты, доставила ему душевные муки, и все же память немного обеляла его в своих глазах из-за кольца, увиденного им на пальце Анны. Но подслушанный разговор разбил все его предположения и доказал, насколько глупыми являлись его раздумья, отсюда все его поступки и слова. — Как теперь вымолить у нее прощение и вернуть ее любовь? — пробормотал сыщик и резко поднялся на ноги. — Анна теперь не захочет меня ни видеть, ни слышать, и я не могу упрекать ее в этом. Просто осел! — эмоционально выпалил Штольман и, зажмурив глаза, в бессильной злобе тряханул кулаками. — Кто это здесь осел?! — возмущенный мужской голос вдруг потребовал у него разъяснений. — Чем я заслужил подобное, что вы изволите обзывать совершенно незнакомого вам человека? Раскрыв глаза, сыщик окинул взглядом пухлого франта неопределенного возраста, качавшегося, словно от сильного ветра. В модном, однако изрядно помятом и запыленном костюме, с изящной плоской плетенкой, заполненной фиалками, висевшей на сгибе его руки. — Простите, но мое замечание никаким образом вас не касалось, — сдержанно произнес Штольман. — Оно предназначалось для меня. — Так это муки любови у вас! — восхищенно возгласил франт, и его розовые пухлые щеки разошлись в стороны от улыбки. — Я еще вчера заметил, что луна светит ярче, звезды, точно плошки, а в воздухе разлито благоухание, и пьянеешь без вина. Последнее замечание опровергалось легким амбре, исходящим от говорившего, но сыщик не стал заострять внимание на данном моменте и кивнул в знак подтверждения, чтоб отделаться от незнакомца. Пустой треп не входил в планы Якова Платоновича, но собеседник не спешил его отпускать. — Любовь! — вдохновенно продолжал вещать тот, размахивая руками, отчего плетенка с цветами у него на локте, раскачиваясь, норовила ударить по носу, — это восхитительное чувство, заставляющее с головой окунуться в безрассудство. И творить большие и малые, чудные глупости, лишь только бы увидеть улыбку на прекрасном лике любимой. И стереть с лица земли того, кто послужит виновником ее грусти. — А если ты сам стал причиной? — сорвалось с языка у Якова Платоновича. Он не собирался ни у кого брать консультацию по столь щекотливому вопросу, но тем не менее слова сами собой произнеслись вслух. — Искреннее покаяние и цветы в помощь, — охотно откликнулся франт. — Обязательно нужно изумить любимую чем-то эдаким, — рука мужчины взметнулась вверх, и на этот раз плетенка, достигнув намеченной цели, врезалась в выпирающую часть его круглого лица. Взвыв от боли, франт с раздражением взглянул на свою ношу и, сорвав ее с конечности, ткнул ею в грудь сыщика, произнес: — Дарю. И, кстати, фиалки на языке цветов обозначают любовь и страсть. А с остальным вы сами разберетесь. Приятно было поговорить со столь внимательным собеседником, — он шаркнул ножкой и развернулся, чтоб идти дальше. — Подождите, я не могу у вас взять эти цветы! — возмущенный столь вопиющим фактом, вскричал сыщик. — Бросьте, это всего лишь фиалки, вполне безобидное подношение. Но если у вас есть стойкое желание за него заплатить, то поставьте свечку в церкви за здравие Купидона Васильевича Пузикова, — не оборачиваясь, произнес франт и, сделав жест, словно приподнял над головой невидимую шляпу, нетвердой походкой продолжил свой путь. — Бред какой-то, — произнес Штольман и, растерянно посмотрев на корзину, источающую тонкий аромат, хотел броситься за Пузиковым, чтобы вернуть непрошеный дар, но его и след простыл с открытой площади. — Ладно, будь посему, может, и прав Купидон Васильевич: цветы помогут мне в примирении, — и, взяв плетенку за ручку, вошел в управление. Миновал зал общей работы и, оказавшись в своем кабинете, обратил внимание на чемодан, стоявший почти посередине помещения. — Меркулов, — позвал Яков Платонович дежурного и, когда дверь отворилась, указал на дорожный кофр, — с места преступления? — Так точно, — отрапортовал тот. — Хорошо. Веди арестованного на допрос, хочу поговорить с ним, — и, пристроив плетенку на подоконник, щелкнул замками чемодана. Якова Платоновича интересовала папка, найденная на месте преступления. Разыскав ее среди сложенных вещей, он развязал тесемки и, обнажив содержимое, углубился в изучение досье, собранного на него, состоявшее из смеси фактов, слухов и сплетен. В нем было все — от даты рождения до дуэли с князем Разумовским. Дальше он ознакомился с подробной инструкцией по вербовке Коробейникова, телеграммой о времени прибытия Кашитовой и названии ее гостиницы в Затонске и недописанным отчетом для Митрохина Андрея Павловича. — Меркулов, — раненым зверем взвыл Штольман, когда тот зашел с арестованным. — Бегом на телеграф и отбей запрос в Петербург. Блокнот есть, записывай, нет, запоминай: Борис Ефимович Суржиков, Кашитова Ольга Кондратьевна, Митрохин Андрей Павлович и профессор Лужин — все они, так или иначе, имеют отношение к Минералогическому музею Императорской академии наук. Пусть на них досконально соберут всю информацию и перешлют нам, это во-первых. Во-вторых, на профессора фотокарточку пришлют, если такая имеется, с нарочным. И в-третьих, отправь группу в центральную гостиницу для ареста Кашитовой. Выполняй. Взяв под козырек, Меркулов унесся из кабинета, оставив Штольмана один на один с Лисицыным. — Прошу, присаживайтесь, — указал сыщик арестованному на стул. — Как долго снимал у вас жилье убитый постоялец? — Дня четыре, — не запираясь, ответил старик, сев на стул. — Где и при каких обстоятельствах вы с ним сошлись? — Его привел мой приятель Митька-извозчик, зная, что я в деньгах нужду имею. — Понятно. Вы паспортом у постояльца интересовались? — А зачем, платит — и хорошо. Не дебоширил, друзей не водил, пьянки не устраивал. — Я так понимаю из ваших слов, его никто не навещал, а он сам о ком-то вас расспрашивал? Лисицын задумчиво потянул мочку уха. — Да, было дело, о Коробейникове спрос вел. Что он за человек и есть ли у него семья. А так никто его не посещал, зато сам часто уходил и возвращался за полночь. Где был, не говорил, хотя я подступал к нему с этаким вопросом: интересно же, чего он в Затонске забыл. — Когда вы виделись с ним в последний раз? — Вчера постоялец под ночь пришел, — и тут Лисицын, запнувшись, старательно отвел глаза от Штольмана, уставился в пол. — Я не убивал его, что бы кто ни говорил вам из соседей, — глухо произнес он. — Я просто хотел денег от него поиметь. Монеток заработать! — завелся старик и дерзко посмотрел Штольману в глаза. — Смерть постояльца мне ни к чему! Понятно энто вам?! — Возьмите себя в руки и рассказывайте! — повысил голос Яков Платонович, дабы угомонить разошедшегося арестанта. — Намедни я подсмотрел в незадернутое оконце, как тот личину меняет, — нервно дернув себя за мочку уха, проговорил Лисицын. — Понимаете, ваше благородие, на людях он порядочный господин с сединой и солидностью, выступающей впереди сюртука, а без свидетелей относительно млад и строен. Ну, я и это, — старик замолчал, в уме подбирая слова, чтобы не выглядеть в глазах следователя очень уж грешным. — Занялись шантажом, — выдал жесткую правду Яков Платонович. — Дальше. — А что дальше, высказал я ему требование: плати, мол, взнос за мое молчание. Ему, конечно, это не понравилось, но все же мы сговорились, и он ушел к себе. Все, больше живым я его не видел. — Вам знакомы эти вещи? — Штольман, развернув чемодан открытым зевом к арестанту, махнул рукой на лежавший сверху седой парик, накладку на живот и россыпь баночек и кистей. — Нет, — мотнул тот головой. — Хорошо, тогда ответьте на два последних вопроса. Зачем вы утром пошли к постояльцу и что подвигло вас к удушению Мироновой Анны Викторовны? — На завтрак того позвать, а она сама виновата! — взорвался Лисицын, вспомнив событие сегодняшнего утра. — Я говорил ей: уйди, не доводи до греха, а девица все лезла и лезла, зараза! — и, громко сглотнув собравшуюся от злости слюну, плюнул на деревянный пол. — Мне ничего и не оставалось, как схватить ее за шейку, чтоб свидетеля не было. — Вы соображайте, где находитесь, и подбирайте слова, — грубо осадил Яков Платонович Лисицына, вскипая. Анна хоть и была не в меру своевольна и упряма, но он никому не позволит оскорблять ее. Речь идет о барышне из уважаемой в Затонске семьи! — Ну и что, я рассказал все как есть, — пожал плечами старик. — Значит, вы не отрицаете покушения на убийство Анны Викторовны? — Нет, задушил бы и глазом не моргнул, свобода дороже. — Дежурный! — выкрикнул Штольман. — В камеру его, — не скрывая злости от услышанного, распорядился сыщик после появления напарника Меркулова в кабинете. — Этому нужно положить конец! — оказавшись один на один со своими мыслями, Яков Платонович пнул ни в чем не повинный чемодан. — А если бы мы не успели и этот, этот… — Штольман с лету не смог подобрать достойный эпитет для Лисицына. — Варвар, — в конце концов, выплюнул он нашедшееся слово, — задушил ее! От подобной мысли табун мурашек, прогарцевав по его спине, заставил передернуть плечами. — Когда поженимся, непременно прикую ее цепями, чтоб шагу со двора не могла сделать без меня, — проскрежетал сыщик зубами и, глубоко вздохнув от гаденькой мыслишки, мелькнувшей в голове: «если Аня не простит тебя и захочет стать твоей женой?». — Возьму измором! — решительно проговорил Яков Платонович вслух и вынул из ящика стола послание. Аккуратно разгладил смятый и надорванный конверт. Поддел ножом для писем склеенные кончики и разделил их, извлек на свет сложенный лист. И, не сдержавшись, поднес его к носу, глубоко вдохнул. На этот раз запах не вызвал отторжение, он казался ему упоительным. Смутившись от нахлынувшей сентиментальности, так не свойственной его природе, Яков Платонович отстранил от лица листик и, развернув его, узрел выскользнувший на крышку стола русый локон. Слова уже были ни к чему, прядь девичьих волос служила доказательством, что он любим и желанен. — Какой же я все-таки болван и осел, — выдохнул сыщик проклятье оттого, что свидетельство нежности могло уже утратить силу, и, накрутив шелковую прядь на палец, бережно спрятал ее в портмоне с намереньем не расставаться с ней. Взглянул на строчки, начертанные рукой девушки: «Всегда твоя, всегда с тобой! Никогда в жизни не сомневайся во мне. Анна». Три прочитанных предложения заставили Штольмана сорваться с места и мчаться в усадьбу Мироновых с захваченными с подоконника цветами. Он не имел представления, что скажет ей, слова, словно тараканы, разбежались по углам, и в голове крутилось только одно, непонятно откуда взявшееся «не вели казнить, вели слово молвить». Войдя в дом, сыщик обратился к служанке, сметавшей пыль метелкой с мелких предметов в холле: — Прошу, доложите Анне Викторовне, что пришел Яков Платонович Штольман. — Барышня не принимает, — холодно отрезала та и поспешила вверх по лестнице. — А с чего ты считал, что будет легко? — раздраженно буркнул сыщик и, проводив недобрым взглядом женщину, задумался, как ему встретиться с Анной. — Вроде у нее был ученик, которого она посещает, придется караулить ее там. — Ба-а, Яков Платонович. Добрый день. Какими судьбами? — веселый голос Миронова-младшего, вышедшего из гостиной, прервал раздумья Штольмана. — Визит вежливости или служебная необходимость привела вас к нам? — и Петр Иванович, покосившись на корзинку с фиалками, мысленно выдохнул «не по мою душу сие явление». — Добрый. Я пришел навестить вашу племянницу и справиться о ее здоровье. Вы в курсе, что произошло утром? — строго сдвинув брови, поинтересовался Штольман. — Я пытался у нее узнать, но бедняжка сейчас даже сипеть не может, нема как рыбка. Невестка замотала ее в платок и отпаивает всевозможными отварами, сверх прописанных Милцем. А вы можете пролить свет на тайну потерянного голоса, Яков Платонович? — Ваша племянница сегодня повела себя более чем неразумно, влезла туда, куда не следовало, и из-за этого чуть не лишилась жизни. Петр Иванович, если вы не хотите трагедией в дальнейшем, следите за ней и не позволяйте никуда вмешиваться, — не пожелав вдаваться в подробности, проговорил Штольман. — Яков Платонович, как будто вы сами не знаете характера Аннет. Давно ли запирали ее в своем кабинете, и что из этого получилось? Думаю, вы не забыли? — Она вылезла через окно, — произнес сыщик, хотя вопрос скорей относился к риторическим и не требовал ответа. -То-то и оно, а чего вы от нас ждете? — Я хочу, чтобы мы совместно защитили ее от себя же! — несдержанно воскликнул Штольман. — Тсс, — поднеся палец к губам, прошипел Миронов. — Тихо, нас могут услышать и вас попросят, — добавил Петр Иванович. — Мария Тимофеевна очень на вас сердита, она считает, что вы виноваты в злоключениях Аннет. Пойдемте, я все же отведу вас к племяннице, — и поманил его рукой. — Почему вы мне помогаете? — удивленно поинтересовался Штольман, двинувшись за ним. — Дядюшкам принято потакать прихотям любимых племянниц, в каком бы возрасте те ни находились, — туманно проговорил Миронов и, пройдя сквозь гостиную, остановился возле стеклянной двери. — И потом, я уверен, ваше появление повысит ей настроение и ускорит выздоровление, — указал он пальцем на террасу. Яков Платонович, взглянув через стекло, заметил Анну с теплым платком, укутывающим горло, сидящую в плетеном кресле перед столиком и увлеченно рисующую на белом листе альбома. Она периодически поднимала голову от бумаги и задумчиво вглядывалась вдаль, покусывая кончик карандаша. — Кхе, — кашлянул сыщик, появившись на террасе. — Как ваше самочувствие, Анна Викторовна? — спросил он. Девушка, нахмурившись, увидев Штольмана перед собой, вырвала лист и, что-то написав на чистой стороне, показала ему. «Зачем вы к нам пришли? Что вам надо?» — прочел Яков Платонович, улыбаясь, так как успел заметить на изъятом листе свой портрет, выполненный в манере гротеска: с большим вытянутым носом и ушами осла. — Как вы и хотели, Анна Викторовна, я принес ваше письмо, но не верну его вам, — решительно заговорил он, пристально взглянув на девушку. — Я не в силах расстаться с тем, что мне дорого. Анна Викторовна, фыркнув, резко отвернулась. — Я виноват перед вами, Аня, — глубоким голосом заговорил сыщик. — Очень виноват. Моя ревность застила мне глаза и управляла поступками. Я думать спокойно не мог, что вы вдруг стали чьей-то невестой! — сыщик вцепился обеими руками в плетеную ручку корзинки, спрятанною за спиной, с горечью наблюдая затылок любимой. — Аня, пожалуйста, посмотрите на меня, — после небольшой паузы попросил он, дабы увидеть ее глаза и понять, что его ждет. Девушка нехотя обернулась и бросила взор на бледное, взволнованное мужское лицо. Она еще ни разу не видела Штольмана таким потерянным, с глазами, полными меланхолии, помноженной на отчаяние, и искоркой надежды, затаенной где-то в серых глубинах. Подобное экстенсивное смешение не смогло не вызвать отклика в ее сердце, и все же маленький заусенец, затаившийся в душе, точил самолюбие, и Анна Викторовна решила выяснить все раз и навсегда. Вновь взявшись за карандаш, вывела на листе: «Что вы от меня хотите?» — Не отнимайте у меня вашу любовь, она нужна мне как воздух. Я просто задохнусь без нее, — серьезно выговорил он и на свой страх и риск сделал шаг к девушке. — Я люблю вас! — и извлек из-за спины плетенку с фиалками, протянул ей. Очаровавшись тонкой красотой фиолетовых цветов, Анна Викторовна вдохнула их благоухание и осознала, что больше не испытывает отрицательных эмоций по отношению к Штольману, они словно растворились в аромате фиалок. «Какая прелесть, — поставив на стол плетенку, написала она. — Откуда у вас подобная красота?» — От самого Купидона, — пошутил Штольман. — Я встретил его на улицы, и он вручил мне корзину с уверением, что вы, увидев фиалки, простите меня. Аня, вы сделаете это? — дрогнувшим голосом, спросил Яков Платонович, ощущая, как его тело напряглось подобно струне. Анна Викторовна, сожалея, что не может произнести ни слова — горло все еще саднило, и попытка извлечь из него любой звук заканчивался кашлям, — обратившись к альбому, вывела: «Я прощаю вас». И, не успела поставить точку в предложении, как Штольман, стянув ее с кресла, крепко прижал к груди. — Как же я боялся, что вы не простите меня, Аня, — выдохнул он ей куда-то в макушку и, спустя миг, приподняв ее голову, приник губами к ее губам. Звон упавшего предмета заставил их разомкнуть объятья. Поспешно отстранившись друг от друга, одновременно повернули головы к нарушителю идиллии. — И не надо так сердито на меня смотреть, господа, не надо, — весело протянул Петр Иванович, рассматривая насупленные лица сыщика и племянницы, недовольно буравившие его персону. — Лучше поблагодарите, что именно я, а не мой брат или его супруга пришли сюда с сообщением. Ай, ладно, — махнул рукой Миронов, видя проступившее смущение на скулах влюбленных. Он никоим образом не хотел задевать ни Штольмана, ни Анну, лишь только немного подтрунить над ними. — Яков Платонович, вас разыскивают, и еще, я хочу непременно переговорить с вами, и чем скорей, тем лучше. — Спасибо, — справившись с замешательством, ответил сыщик, — кто и о чем? — Всегда к вашим услугам, — произнес Петр Иванович на слова благодарности. — Посыльный из управления. Он ждет вас у главного входа. А разговор мой будет касаться двух вещей: послания, якобы найденного Евгением Владимировичем Варенцовым возле склепа деда, и недавнем визите цыганки по имени Роза. — Якобы? — поднял брови Штольман. — Именно это послания нашла Татьяна в траве у склепа, а не в нем. И мне желательно, Яков Платонович, чтобы вы отдали его, коль выяснилось, что оно никаким боком не касается вашего дела. — Ошибаетесь, Петр Иванович, еще как имеет, — хмыкнул сыщик, понимая, что его будущий родственник заинтересовался самородком. — Я не вправе посвящать вас в расследование, но в счет грядущего родства скажу: такое же послание найдено в вещах убитого. А это уже, как ни крути, улика. — Вы о сегодняшнем трупе? — вдруг оба мужчины услышали хрип за спиной и обернулись на девушку, до этой минуты не подающей ни звука. — Хм, Анна Викторовна, — покачал головой сыщик, — что еще, как не тема смерти, смогла заставить вас заговорить. — Прошу, не напрягайте горло, это вредно для вас. — Мне уже лучше, — отмахнулась Анна от заботы Штольмана, стараясь не морщиться от дискомфорта, возникавшего в гортани. — Яков, прошу, расскажите поподробней. Вы уже знаете, кто убийца? — Аннет, подожди, не вмешивайся, — нетерпеливо произнес Петр Иванович. — Так что с письмом, вы отдадите мне его? — Ну, дядя. — Не сейчас. — Извините, Петр Иванович, — поспешил заговорить Штольман, чтоб унять размолвку между родственниками. — При всем к вам уважении я не могу разбрасываться уликами. И даже не имею права давать их вам в руки, чтоб посмотреть, — изрек Яков Платонович, предвосхитив просьбу Миронова. — Кстати, а что там у вас с Розой? — Она заявилась к нам и пыталась внушить Аннет, чтобы она убедила вас остерегаться ходить ночью по кладбищу, — со вздохом проговорил Петр Иванович, сожалея об упущенной возможности. — И не препятствовать возвращению того, что должно вернуться. — Очень интересно. Описать ее можете? — Я нарисую, — вмешалась девушка и, перелистнув исписанный альбомный лист, стала быстрыми, длинными штрихами передавать лицо цыганки. — Вот, — показала она свой рисунок мужчинам, когда закончила. — Сходство гарантирую. — Великолепно, — оценил сыщик женский портрет и поцеловал ручку любимой. — Я заберу его, хотя уже имел честь видеть ее, — и, аккуратно вырвав нужный листок, сложив, убрал в карман сюртука. — Все, как это не прискорбно, но мне пора бежать, а то посыльный меня заждался. Петр Иванович, Аня, имею честь откланяться, — быстро проговорил сыщик и, не упустив шанса, вновь припав к руке девушке, сбежал со ступенек террасы.