***
Октябрь заканчивался ожидаемо. Пирогов и Челышев поссорились, не сумели перешагнуть через твëрдый, не бьющийся экран своего эго. Не сумев найти ультиматум. Не пришли они к компромиссу. Но обещание помнил каждый, и, хоть они и были злы друг на друга, Никита открыл дверь кабриолета для своего партнёра, а Илья, сев на мягкое сиденье поправил галстук своего упрямого, но горячо любимого мужчины.***
Мама всегда удивляла Илью своими кулинарными способностями. Она решила устроить праздник для них. Даже нарядилась подобающе. Шляпа костюм ведьмы шли ей безумно. Сама же она напоминала рыжую могущественную колдунью. Двор и его украшение удивили. А столовая и подавно. Тут был и популярный суп в тыкве, печенья в форме монстриков, салаты на различную тематику фильмов ужасов нулевых. Ему нравилось это. Он на несколько минут вышел из столовой на террасу, она была остеклена и было видно через чистые окошки стаю перелетающих воробьëв, прыгающих по веткам чëрной рябины и задорно клюющих оставшиеся сухие ягоды. Он приложился лбом к холодной поверхности и задумался. Мама, какой же я у тебя дурак, — запустил руку, облачëнную в элегантную, как и он сам, чёрную кожаную перчатку в волосы, немного растрепал их мешая свои мысли, словно еду студента, в принесённом им контейнере, в толкучке во время-пик в метро, — Никита же такой потрясающий, невероятный, юный. Зачем ему я? Почему строить такие планы на него, глобальные, чёрт возьми, начал именно я? Я до сих пор сомневаюсь во взаимности, хоть Писаренко и присылал его влюблённые взгляды в мою сторону, запечатлённые на снимках, пересказывал его же слова обо мне. Говорил, что балаболить обо мне и о своей заумной высшей математике он может не переставая. Так почему же сомнения появились? Я частенько хочу быть с ним беспрерывно. Хочу ждать его в своей квартире. Хочу целовать его и… — Илья Игоревич? Что вы тут один-то сидите? Всё ждём, ждём, а вы не появляетесь. — Выйдем, покурим. Только постой со мной. — Без лишних уговоров, Илья. Они шагают по участкам выгоревшей травы, Никита смотрит на кусты смородины, дерево боярышника и его поспевшие, некоторые сгнившие плоды. — Акелла, поговори со мной. Прошу, — он смотрит на попытки Ильи зажечь сигарету, на его движения губ, искорёженных немыми матными вскриками. На серый дым от тлеющей бумажки, наполненной табаком. — Никит, ты всё ещё не понял? Ты вспомни нашу ссору, вспомни. А после проси! — Он курит красиво, это никак не поможет ему согреться, никак не улучшит его состояние, только раздражающее чувство желания, когда на самом деле высказать всё хочется, не растягивая, буквально душит. — Эта ссора была очень не похожа на наши предыдущие. Ты буквально кричал, что боишься находиться рядом со мной. Но, я ведь сейчас прямо пред тобой и ты не дрожишь словно лист на ветру, ну может немного, но кажется это больше из-за ледяного ветра, — и Пирогов ближе подошёл, положив руку на плечи Ильи, после опустился к локтям и дёрнул н себя, к груди прижимая, — что происходит, Илья, чем я смог не угодить барину? — Никита, ты реально не понял причин! Не понял, просчитался, всё капут, — но сам он не стал выворачиваться и отходить а лишь сильнее затрясся, наверное от излишнего волнения, прижал правда локоть больше к себе, стряхивая пепел с сигареты на траву, которую уже не спасти от серой сухости. — Ты боишься стать обычным, Илья, таким, как вcе? Боишься типичности? Односторонней ответственности? — Почти... — Думаешь, что без меня не справишься, боишься потерять? — Ещё немного, Бернулли, и ты у цели. — Ты боишься раствориться в этих отношениях? Стать мягче, несерьёзнее, менее сосредоточенным на жизнях других людей, приносящих, так называемые "бабки". Ты стал чаще думать о своей жизни. О том, как уберечь себя... — Нас, Никит, нас. И в этот жуткий праздник меня пугает лишь это. Лишь мысль о том, что мы не вместе. — Какие же глупости порой у тебя вылетают из твоего потрясающего рта, Илья. Правда. Этой тревожностью, этой озабоченностью ты был наполнен так долго. Всё это время держал в себе. Наконец-то, получилось тебя раскусить. — Ещё не всё, Бернулли, — сказал он, положив голову Никите на плечо. — Я никогда не брошу тебя, — едва он успевает договорить это, как Илья к его губам упрямо прижимается, языком верхнюю, узорами обводя, украшает. Решает прикусить нижнюю, а когда Никита ладони к его животу направляет, окурок падает на жёлтые не погребённые ещё в костре листки. — Я так скучал по тебе такому. — Я бы никогда не отпустил тебя. Мама старается не плакать, глядя на счастье своего сына. Старается, только не очень получается. И не одинокие слёзы материнской любви льются по её щекам. Они целуются там, где растут Ирисы, Лилии и прочие яркие, ароматно пахнущие цветы. И Акелла больше не думает об одиночестве. Как и Бернулли больше не думает, что недостоин.