Вырванные страницы

      Борис Покровский считался в корпусе знатоком женщин, охотно делился с товарищами своим опытом, имел «Словник влюблённого идиота» — красивые фразы, которыми щедро делился со всеми, кто к нему обращался за помощью. Иван не обращался, но некоторые запомнил. Так, на всякий случай. Ему ни разу не удалось удачно ввернуть хотя бы одну в Затонске.       Царская семья была в Ливадии, жизнь в Корпусе текла неспешно: их не мучили постоянными построениями на плацу, стрельбищем и прочими «радостями» службы. Потому чаще всего кирасиры проводили время на дачах, в клубах, ресторациях.       У Бориса дача тоже была в Царском Селе, и Иван частенько бывал в доме Покровских. У Бориса было много кузин, и они тоже проводили лето на даче. Иван знал их по именам, как молодой красивый человек пользовался их вниманием, но никого из барышень не выделял, помня наставление Бориса: «Будь со всеми одинаково ровен, спокоен и равнодушен. Иначе тебя съедят живьём и не подавятся». Шумский старался. И, как стало понятно сейчас, был абсолютно прав, следуя совету товарища.       На даче Покровского сейчас проводили лето четыре кузины: Мими, Зизи, Софи и Валентина. Имя последней, видимо, «красиво» не сокращалось. Ей уже было семнадцать лет — самый невестин возраст — и Борис попросил Ивана немного «поухаживать» за ней.       — Бедная девочка просватана за старика, на тридцать лет старше её. На Покров уже намечена свадьба, и Валентина проводит здесь свои последние девичьи деньки. Скрась их, пожалуйста. Ей это будет приятно, а тебе занятно. Чем ещё заниматься на даче, как необременительным флиртом?       Ивану было всё равно, тем более что от затонских «приключений» он ещё не отошёл, и он приглашал Валентину на прогулки по парку. Благо, тот был велик, ухожен и прекрасен. Они гуляли с барышней по дорожкам, спускались к пруду, катались на лодке, сиживали на скамейке у фонтана — словом, наслаждались. Валентина оказалась барышней умной, начитанной, не жеманной и манерной, как три другие кузины Бориса, и… наблюдательной.       Как-то он задумался об Анне Мироновой, и Валентина проницательно спросила:       — Вас что-то гложет, Иван? Вы улетели мыслями куда-то далеко.       — Вы правы, — согласился Шумский. — Я думаю о том, как часто судьба устраивает нам проверку на… прочность, наверно. На силу воли, готовность к самопожертвованию. И как часто мы проигрываем судьбе в этой проверке.       Валентина серьёзно посмотрела на Ивана. Они сидели на скамейке у пруда, под липами. Она держала в руках какую-то книжку на английском, он крутил в пальцах травинку, сорванную тут же, у скамейки.       — Вы встретили девушку, которая вас поразила? — помолчав, спросила она.       Иван кивнул:       — Именно так — поразила. Я никогда не встречал подобных ей барышень. Все другие… ненастоящие, как куклы. Делают и говорят, что принято, стараются произвести выгодное впечатление, обратить на себя внимание потенциального жениха, а она… — Он помолчал, собираясь с мыслями, и вдруг горячо заговорил: — Она другая! Настоящая, искренняя, простая в общении, никаких вычурных манер, поджатых капризно губ, французского прононса. С ней легко и приятно, как с вами, Валентина… — и остановился, словно наткнувшись на стену: — Простите, я вас не обидел?       — Нисколько, — покачала головой барышня, — даже наоборот: сказали мне комплимент. А я не избалована ими, поверьте. Мои родители видят во мне выгодное вложение капитала, о чём мне было сказано прямо. Потому в мужья мне предназначили одного из компаньонов отца. Ему почти пятьдесят, он вдовец, детей у него нет, а его дело требует наследника. Вот мне и предназначено родить такового. Это тоже мне было сказано прямо, без обиняков. Так что…       Она замолчала.       — А с вами, Иван, мне тоже легко и приятно. Я рада, что вы проводите здесь время. Мне с вами не так… одиноко, если вы понимаете, что я имею в виду.       — Понимаю, Валентина.       — Можно просто, по-домашнему — Валя.       — Можно и меня — просто Ваня. И давайте на «ты»?       — Я согласна, — улыбнулась барышня.       И им обоим стало вдруг так легко, они непринуждённо заговорили обо всём и ни о чём конкретном, как это обычно происходит меж добрыми друзьями…       Они ещё раз прогулялись по парку, покормили уток в пруду, покатались на лодке. На берегу сели на ту же скамейку под липами и помолчали.       Скоро осень, семья Императора вернётся в Царское Село, и у Ивана с Борисом начнётся привычная жизнь со смотрами, стрельбищем, дежурствами. А пока Иван сидит с барышней, наслаждаясь тишиной и покоем.       — Ты думаешь о чём-то приятном, — произнесла Валентина мягко.       Шумский очнулся от своих мыслей.       — Прости, — покаянно сказал он. — Это неприлично — думать о своём рядом с такой девушкой, как вы.       — Совсем не обязательно извиняться. Мысли не спрашивают разрешения, сами приходят, и сами…       Она замолчала, глядя на спокойную, зеркальную гладь пруда. Потом улыбнулась:       — Судя по красивым фразам, вы близко познакомились со «Словником влюблённого идиота» моего кузена.       — В Корпусе все с ним знакомы. Я имею в виду «Словник». Да, я, как и все, познакомился, даже запомнил несколько фраз. Вот только в жизни это мне не помогло.       — Она не оценила красоту слога?       — Ей просто эти фразы не были нужны.       — Почему? Все барышни любят, когда их избранник говорит красиво.       — Она — не все, — задумчиво ответил Иван. — Она… необыкновенная девушка во всех смыслах этого слова.       — У неё есть имя? — мягко спросила Валентина.       — Есть, — кивнул Шумский. — Её зовут Анна. Анна Викторовна Миронова.       — И ты влюбился?       — Поначалу — нет, — с удивлением признался Иван. — Увидев её, я даже с трудом вспомнил, что когда-то — нам было тогда лет по восемь — я дёргал её за косички, пытаясь привлечь её внимание. А сейчас передо мной стояла барышня и мило беседовала, не пытаясь произвести на меня впечатление, как это делают кузины Бориса… Ой, прости, я не тебя имею в виду.       — Ничего, я понимаю.       — Да. Так вот именно этим она и поразила меня. Ей не нужны были комплименты, красивые слова, ухаживания… — Он помолчал, обдумывая свои слова. — Я теперь думаю, что ей они были даже в тягость. Она старалась быстрее выдернуть свою ладошку из моей руки, словно моё прикосновение было ей неприятно.       — Действительно, странная девушка, — согласилась Валентина. — Обычно всё наоборот. Если вспомнить моих с Борисом кузин.       Иван кивнул:       — Да, Анна — необычная барышня. А я — обычный кирасир, считающий, что все барышни должны быть у моих ног. У меня же мундир, эполеты и всё такое…       Он печально усмехнулся. Валентина с интересом взглянула на него.       — Она тебя не оценила, не ответила на твои чувства?       — Да. Её сердце было уже занято другим.       — Он был так же, как вы, молод, красив, носил эполеты?       — Нет. Он был много старше её, ходил в цивильной одежде и занимался поиском убийц. Он — полицейский.       Валентина удивлённо приподняла брови:       — Эта профессия не пользуется в обществе уважением. Как же так получилось? На безрыбье и рак — рыба?       — Нет. Просто он её любит так, что готов на всё ради неё, — и, помолчав, добавил, словно для себя: — Даже на преступление.       — Расскажúте, — попросила Валентина.       — Как-нибудь в другой раз, — ответил Шумский.       На дорожке парка появилась горничная. Увидев молодых людей, поспешила к ним:       — Барышня, Иван Алексеич, чай уже подан, только вас ждут.       — Мы уже идём, — легко вставая и протягивая руку Валентине, ответил Шумский.       Она опёрлась о его руку, и они направились в сторону дома…       Вернувшись к себе на квартиру, Иван первым делом достал спрятанную в самую глубину шкафа, синюю тетрадь. Свой затонский Дневник и… вырвал все исписанные в Затонске и в дороге страницы. Никто никогда не узнает, каким он был дураком. И рассказывать об этом он никому и никогда не будет. Даже Валентине.       Он сел перед горящим камином и, не читая, стал по одной кидать исписанные страницы в огонь. Листы скручивались и быстро сгорали. Поворошив пепел кочергой, Иван поднялся.       Всё. Закончились его затонские страдания, если их можно так назвать. Пусть Анна Викторовна будет счастлива со своим фараоном. А у Ивана теперь своя жизнь, далёкая и от семейства Мироновых (дай им Бог здоровья), и от полицейского управления Затонска (дай им Бог удачи).       Иван шумно выдохнул. Пора ужинать никак.       — Аверьяныч, — позвал он денщика и, когда тот появился в дверях, велел: — Пусть Улита ужин подаёт.