Карамельный сироп

Аято держит у губ юноши данго даже сейчас, даже сейчас в него, уже до краёв наполненного, впихивает больше и больше даже во время секса, сводя того с ума. — Свинка, не разочаровывай меня,— на выдохе отчеканивает со стоном Аято, задыхаясь в удовольствии от толчков внутри узкого нутра заполненного до краёв, мягкого Путешественника,— Открой ротик. И Итэр размыкает губы, послушно съедая то, что ему дают. Нет, он не голоден, он уже давно не голоден, да и «свинкой» он до сих пор упорно себя не считает, сколько бы ни говорил об этом комиссар и сколько бы ни было подтверждений его доводам и словами. Итэр делает лишь только потому, что не подчиниться глухому, разгорячённому и властному тону Камисато невозможно, абсолютно не возможно. От этого тона мурашки бегут по коже, бёдра начинают дрожать, а на щеках выступает предательски милый и нежный румянец, и не сделать того, что этот самый тон тебе приказывает, – самое настоящее преступление. — Умница,— на этом можно закончить. Одно это слово, одно это чёртово слово возносит на те грани удовольствия и мутности сознания, что невозможно и описать. Это слово – то, что может заставить выполнить абсолютно что угодно, только бы услышать его из губ этого мужчины. В уголках глаз собираются слёзы, а дыхание сбивается окончательно (и далеко не потому, что блондин банально выдохся, хотя это тоже имеет место быть), сердце пропускает удар, а губы вновь открываются в немом стоне, при этом обозначая готовность принимать ещё, что сразу же оценивается старшим. И вот, на языке мальчика вновь тает сладкое данго, заставляющее сойти с ума не только от удовольствия, доставляемого непосредственно Аято, но и вкусовых ощущений. — Прошу Вас, Аято,— совсем еле слышно тянет юноша, будучи не в силах пошевелить не слушающимися его конечностями, да и к тому же, испытывающим некоторые неудобства от нынешней их позы (и вправду, дотянуться до члена, лёжа на спине, тем более, когда над тобой сверху сильный мужчина, который фактически прижимает тебя, тяжело), прося, нет, умоляя дать ему хоть какую-то внешнюю стимуляцию. — Попроси лучше,— и это не о мольбах, не о чем-то подобном, это о том, чтоб качественно и благодарно выполнить свою роль свинки, которую с таким упорством отрицает просящий. Но сейчас даже углы отрицания сглаживаются желанием, и Итэр понимает желания старшего, а потому, открывает ротик, ожидая, пока его покормят, до этого произнеся послушное «прошу, накормите меня всем, что осталось». И не повиноваться такому искреннему, прекрасному желанию от столь же прекрасного создания невозможно. Мгновение, другое, минута, а за ней и пять, десять, все остатки инадзумских сладостей оказываются в уже отключающемся от заполненности Путешественнике, что практически теряет сознание. И тогда, только тогда комиссар кончает, заполняя мальчика не только через рот, едой, но теперь ещё и спермой.