***
M83 — Oblivion
Тяжелые капли с силой бьются об землю, они барабанят по крыше, ползут наперегонки по окнам. Гром сотрясает облака, раскатываясь эхом далеко-далеко, молнии сверкают среди черных туч одна за одной, а ветер, сгибая высокие сосны, воет так истошно. Настоящий Армагеддон думает Чонгук, такой же, как и в тот день. Омега, шаркая мягкими тапочками по деревянному полу, идет на маленькую кухоньку и наливает воду из только-только закипевшего чайника в чашку. Залипает на то, как струя кипятка бьет по пакетику с ромашковым чаем и тот вертится по кругу. Ромашковый чай, он типа должен успокаивать и расслаблять, по идее, ну Тэхен так говорил, вот только Гуку хочется сдохнуть уже три года как. Нельзя. Ибо кто за Ентаном присмотрит? Поэтому он держится, живет, существует скорее. Чон возвращается в гостиную, ставит кружку на подлокотник и растекается лужицей по дивану. Из-за грозы сигнал не ловит — ни телек не посмотреть, ни в телефоне залипнуть. У Гука полно времени на депресняк, на ежедневные страдания, ему нравится уноситься мыслями в прошлое, когда все было прекрасно и каждый раз ворошить старую рану не давая ей зажить. Да и как блять она заживет, она десять сантиметров в диаметре, там, меж ребрами тонкими кровоточит. Такие зашивать только хирургам опытным, а Чонгук и близко не они. Омега смотрит на кольцо на безымянном пальце и в груди жжется, по кончикам пальцев разряды электрические в 220 проходят, дышать становится вдруг почти невозможно. Он глазами в потолок деревянный упирается, чувствует, как по шее текут капли горячие, это просто дождь по лицу бьет, да, дождь в помещении, да, соленый. Ему нравится, что можно плакать вот так: молча смотря в потолок, не нужно корчить «я в порядке» перед Чимином и заботливым Сокджином, говорящими ему мол: «пожалуйста, ты только дальше живи, да сейчас хуево пиздец, но это пройдет, ты только умирать не вздумай». Но блять, жить дальше не можется и не хочется ведь нет рядом Тэхена. Три года прошло. Тэхена три года нет рядом. Но все еще больно до жути. Чонгук помнит их первую встречу — альфа высокий кудрявый, за щеку сосалку клубничную на палочке толкает и глазами своими большими улыбается. Восседает на своем блестящем черном байке. Он в кожанке новой и пахнет нереально: спелым гранатом, леденцами клубничными, кожей и сигаретами ментоловыми. Пиздатый весь такой, в общем. Омега тогда лишь фыркнул: «опять выпендрежник дурацкий». А потом что-то пошло не так. Потом Гук обнимает его за талию и жмется щекой к спине крепкой пока этот выпендрежник его на байке по ночному городу под звездами катает. Потом они при каждой возможности целуются сладко и жадно, по углам в универе тискаясь. Универ заканчивается, они — нет. А потом одним утром Гук просыпается с кольцом серебряным тонким на пальце (все, на что у Кима тогда денег хватило), они вместе живут, тонут в сотни «я люблю тебя» нежных, и будит их мелкий гавкающий техений кусок шерсти, который альфа любит так, по-детски, наивно, Чонгук его, в принципе, тоже любит. И это брошенное однажды техенье: «ты просто знай, что я всегда буду тебя находить. Каждый раз, в каждом из миров, в каждой из жизней». Тэхен всегда был немного не от мира сего и Чонгук тогда просто сказал: «хорошо. Я буду ждать». И как-то это все в жизненном потоке позабылось. А потом раз, звонок поздно вечером — и нет нихуя. Он погиб в автокатастрофе, на байке своем в машину на повороте влетел. Погода тогда «не летная» была, такая же дерьмовая, как и сейчас. Погиб, это точно, омега видел своими глазами его тело, его же обнимал на холодном стальном столе в последний раз, слезами захлебываясь. И побег от мира в глухомань к черту на рога, ну ладно, не к черту, а в коттеджный поселок, но подальше от всех этих «дальше живи, наладится все». Нихуя не наладится. Из воспоминаний Чонгука вырывает стук в дверь, настойчивый такой. Омега не понимает кого там могло принести, вон ведь какой пиздец за окном — или ветром сдует, или молния шандарахнет, а может и в луже под дождем этим лютым утопишся. Он подходит неторопливо к двери, открывает и к полу моментально прилипает, как пульс в ушах, заглушая звуки вокруг, стучит, чувствует. И даже блять вдох нормально сделать нельзя — легкие попросту отказываются принимать кислород. — Извините, — голос этот низкий бархатный что-то с глубин самых поднимает, что было, как думал омега, давно погребено под плитами бетонными, — я не совсем помню, как тут оказался, но у вас тут у единственного свет горел… Альфа. Высокий. По кудрям стекает на пол вода. В кожанке мокрой. От него несет озоном и спелым гранатом, где-то там, на задворках, леденцы клубничные и сигареты ментоловые. И смотрит так невозможно своими огромными глазами блестящими. А Чонгук просто стоит ртом воздух хватает, надышаться не может — перед ним Тэхен, он, только лет на шесть моложе, точно такой же, как в их первую встречу. — Так, можно? — Хрипло спрашивает, вцепившись жадным взглядом в омегу. — Долго же ты шел.