***
26 марта 2023 г. в 23:17
— …философ ебучий. Сходи к Карлу, ему нравится такая хрень. Командир верно говорит — нехуй верить тому, у чего нет имени.
Миротворец продолжает ворчать про «дохуя умных» — Эйден пожимает плечами и отходит — глупо было ожидать добродушного приветствия от миротворцев после рандеву с Айтором. Самое важное: где пожрать и попросить ваты со спиртом для разбитого носа — он узнал.
Терминал — холодный и просторный, в синих флагах и плакатах, вымеренный по линеечке и почти нежилой после шумного, цветного, беспорядочного Базара — вот уж правда казарма «армии». Старый город и местные стражи порядка не слишком рады его видеть, особенно после «попытки взлома и проникновения», но он может с этим смириться. Всё ещё лучше попытки казни на виселице. Хотя, задание найти убийцу Лукаса тоже не выглядит завидной судьбой — Эйден не имеет ни подробностей, ни информаторов в городе, ни надёжных знакомств, не считать же таким Хакона, и он пилигрим, а не следопыт, чёрт возьми, а сейчас рискует настроить против себя весь Старый Город.
(Это первый раз, когда он знакомится с кем-то из 4-04 и слышит про их загадочного командира.)
Хакон благоразумно не дёргает его по рации, но виновато встречает за воротами — после порции мяса с картошкой Эйден настроен достаточно благодушно, чтобы не разбить ему лицо. За свою доброту он получает кончик ниточки, которая должна привести его к кастетам Лазаря. Может быть.
Через два дня и сотню крыш, которые он прополз едва ли не на животе, Эйден может с уверенностью сказать, что убийцу Лукаса он сам бы при случае отволок на виселицу. Лейтенант Айтор вертит кастеты в руках, неловко отводит глаза и чертовски, блять, убеждённо заявляет, что не контролирует ворота в центр, хочешь пройти дальше — давай продолжим сотрудничество, пилигрим, у нас одна цель.
«И очень разные средства», устало думает Эйден, пытаясь снова наладить отношения с базарными, вычислить, какой больной ублюдок решил срезать татуировку с кожей — и где этот ублюдок сейчас прячется. Хакон старательно подбадривает по рации и не показывается на глаза, занятый «своими делами». Только у пилигрима, блять, дела сплошь чужие.
Второй раз хмурого солдата, пославшего его не то нахуй, не то к Карлу, Эйден встречает на входе в пресловутые туннели — Хакон милостиво берёт на себя инициативу в переговорах, пилигрим же устало откликается своим именем. После небольшого недопонимания с базарными — сломанное ребро, разбитая губа, пара ушибов и рана от лезвия на руке, и ненависть Софи, конечно — и ареста Барни он хочет только в тепло, покой, и чтобы никто от него ничего не хотел — Хакон обещает ему это едва ли не сразу за туннелями, как будто в Сентрал-Луп рай обетованный.
— А про это твой командир что думает? — Эйден не сдерживается, глядя, как в неверном фиолетовом свете страж врат вчитывается в лист приказа — две строчки с неровной подписью лейтенанта Айтора. «Предъявителю сего…»
— Что такими бумажками стоит подтираться, — отвечает колкостью на колкость миротворец, но рявкает в темноту — пропустить. В ответном крике пилигрим узнаёт его имя — «Берислав».
Эйден протискивается между разведёнными створками вслед за Хаконом.
Эйден не успевает проскочить под створкой вслед за Хаконом, и оказывается заперт в темноте туннелей наедине с химикатами, заражёнными, озлобленными Базарными и любой другой херью, которая жаждет его убить.
Когда спустя четыре часа, которые он бы хотел нахуй выкинуть из своей памяти, потому что на его руках кровь Андерсон, Барни и даже уёбка-Хакона, за его спиной закрываются ещё одни ворота, Эйден воспринимает это с обречённым смирением. По крайней мере, на этот раз он на одной стороне с союзниками — вероятно, Айтора с сопровождением можно так назвать, у них сегодня было некоторое количество морально объединяющих событий, включая завершение расследования убийства Лукаса — но это мысль, о которой Эйден подумает позже, у него много таких мыслей, но если Спайк и научил его чему-то, так это тому, что время думать и время действовать — это два разных времени, и второе случается чаще.
А потом, финальным аккордом этого марафона попыток сдохнуть, на них сваливается ублюдок Вальц — и в самом деле любезно обеспечивает Эйдену провал в памяти, и пробуждение оказывается дерьмовым — под телом миротворца и в окружении ренегатских крыс, которые не дают пилигриму даже минутки прийти в себя. Возможно, он выдёргивает кому-то плечо из сустава. Возможно, он наносит некоторое неопределённое количество колотых, резанных и рубленых ран, а ещё кидает нож в спину — не очень точно, но очень сильно, — когда сраные ренегаты съёбывают обратно ко входу в туннели, слишком трусливые, чтобы исполнить приказ Вальца ценами своих жизней.
Слишком трусливые, в отличие от миротворцев, погибших за приказ, и Эйден заставляет себя обернуться.
В список тех, кого пилигрим погубил, можно добавить ещё и лейтенанта Айтора и троих безымянных солдат — он вглядывается в лица, потому что единственное, что может дать им, погибшим в темноте туннелей, — память.
Или Эйден просто драматичный пиздюк, как говорил Спайк, потому что один из «мертвецов» движется и встаёт на ноги, не дёргаными движениями свежеобращённого, а как человек, который пролежал на холодном бетоне некоторое время и застудил спину.
— Ох, блять, спасибо, что живой. Чего застыл, пацан? Ты неплохо раскидал утырков, но помоги-ка проверить, кто тут ещё дышит, — сержант, Эйдену удаётся выяснить не имя, но звание, и ему помогает в этом болезненно обострившееся зрение, кое-как переворачивает тела на спину. Пилигрим подрывается помочь — даже если миротворец может стоять сам, его правая рука висит плетью вдоль тела, и у Эйдена становится меньше вопросов, почему тот так удачно «очнулся» только после драки с ренегатами.
Лейтенант всё ещё жив — слабо постанывает, когда его переворачивают, и пилигрим едва не отдёргивает руки, потому что они мокрые, они чертовски мокрые, и это не вода. Сержант хрипит в рацию, требуя помощи, а Эйден мучительно медленно соображает просунуть под броник свою запасную бандану, прижимая к ране. Айтор будет жить, Айтор, блять, будет жить, и он видит то же отражение в глазах миротворца напротив. Остальные двое мертвы — это выясняет сержант, так что они сидят над телом Айтора, как две нахохленные птицы, и ждут света в конце туннеля — света фонарей помощи.
— У нас все лейтенанты ебанутые, или мне так везёт, — миротворец тяжело выдыхает — Эйден слышит хрипы в его голосе, видит вспышки боли — скорее всего, кроме руки там и рёбра, он чувствует секундную вину, что вышел из драки с Вальцем таким живым и невредимым, как будто психопат пощадил его. — Наш командир в горящий склад полез, а этот вот в пасть Вальца. Клянусь памятью матери, когда предложат звание лейтенанта, не приму, жить ещё охота.
Эйден издаёт согласный протяжный звук, едва ли слушая. Вальц был тут, Вальц был так близко, Эйден видел его глаза, Вальц забрал ключ ВГМ — что-то, важное настолько, что за это отдавали жизни.
— Мне… Надо идти, — он выталкивает слова из чужого, чуждого горла — тело кажется горячим и неповоротливым, но он поднимается на ноги.
— Блять, ещё один. Ну, пиздуй, я уже слышу наших, — Эйден кивает и разворачивается к темноте, в которой скрылся бывший доктор. — Если выживешь, заходи, я Брукс, из 4-04.
(Это первый раз, когда ему предлагают присоединится к 4-04.)
К моменту, когда женщина — Лоан — она подстрелила Хакона — она спасла Эйдена от Вальца — она такая же, как Эйден, — приводит его в одно из убежищ Выживших и показывает, где можно лечь, он едва соображает от отупляющей усталости и боли. Лоан злая и шумная, она называет его доверчивым долбоёбом и с грохотом скидывает со стола весь хлам, чтобы разложить бинты, и тратит на Эйдена обезболивающие, прежде, чем зашить ему руку, и цветные пряди в её волосах танцуют пятнами на периферии, — он благодарен, он правда благодарен, он скажет это, когда проснётся…
…во сне его снова преследует добрый доктор, толпа заражённых, Хакон с холодными и пустыми глазами, какой он был при их последней встрече, так что Эйден просыпается со сдавленным стоном, подрываясь на кровати, и порезы и ушибы взрываются болью под повязками. Это не худшая ситуация, в которой он приходил в себя после драки, по крайней мере, он в тепле, его травмы обработаны, и кто-то — вероятно, Лоан — даже кинула сверху пропахший сыростью и пылью плед, и именно в таком виде — плед, бинты, подранные штаны — Эйден выползает на крышу, следуя за проводами уфэшек.
Город светится, как рождественская ёлка — уличные фонари, рекламные щиты и магазинные вывести, случайные пятна окон в жилых домах, вероятно, до Падения люди посчитали бы такое освещение жалким, но Эйдену кажется, что он не видел ничего ярче.
Лоан оказывается гораздо более приятной собеседницей, когда они оба хоть немного поспали, за ними не гонится страшная ебака имени доктора Вальца и у них есть сигареты. Опуская разговоры о хуёвом детстве, семейной травме, ВГМ и всеобщем упадке цивилизации, Лоан знает исключительно много о Сентрал-Луп, за вечер рассказываем ему о Ночных бегунах больше, чем когда-либо проговаривался Хакон, и обещает обзорную экскурсию по Нью-Даун Парку, а Эйден успевает вляпаться в идею проверить ближайшие подстанции, чтобы новообретённое электричество не исчезло.
Спайк говорил ему, что его геройский комплекс его погубит, и ему не обязательно ввязываться в любую помощь, о которой его просят? Возможно, но тут ему дали хотя бы лекарств, пожрать и поспать, так что Эйден не в претензии. Тем более, он знает ценность проводников в новых поселениях — с тобой даже разговаривать не станут без поручительства, и он ожидал, что в Сентрал-Луп его проводником будет Хакон, но… Но Лоан тоже сгодится, и она, судя по всему, носит сердце на рукаве, даже если из-за этого треть времени выглядит раздражённой, ещё треть — подавленной, а остальное время болезненно дружелюбной. Стандарты Эйдена находятся на планке «не пытается меня убить, выебать или украсть ключ ВГМ, а также не работает на Вальца».
— …а потом мы с ним спорим, кто сможет съесть всю порцию острой похлёбки Фрэнка, не прослезившись, и клянусь, Роу рыдал, как новобранец на присяге, но доел. Я была умнее и остановилась на двух третях, что ж, надеюсь, выигранный запас виски понравился этому ублюдку… — Эйден отключается под шум голоса.
(Это первый раз, когда он слышит имя.)
В какой-то момент следующего дня он обнаруживает себя под палящим солнцем перед запертой электростанцией. Пилигрим щурится, вглядываясь в запыленные окна — старая архитектура, проёмы высокие, но узкие, так первые два этажа ещё и с железными переплётами, сложно протиснуться, если он вдруг не решит раздеться догола и облиться маслом. Лоан не выдала ему особых инструкций, только направление, мотивирующий толчок в ту лопатку, которая болит меньше, и свою частоту рации — возможно, она сама не сильно знала, что делать, так что Эйден просто надеется, что где-то внутри подстанции будет большой рычаг с надписью «отрегулировать распределение электроэнергии».
— Эй, стоять, руки за голову! — с этой фразы начинает его знакомство с миротворцами Сентрал-Луп, и Эйден не в восторге.
На самом деле, местные миротворцы оказываются вполне нормальными мужиками, особенно после хмурых и озлобленных солдат в Старом городе. Особенно, когда узнают, что Эйден пилигрим и связан с Лоан — её имя весомо для местных, так что ему повезло с проводником.
Он подмечает и почти целую броню, и отсутствие шлемов, и в целом большую готовность заговорить с человеком на улице — и выдать ему информацию не общего пользования. Самый молодой из миротворцев, с наименьшим званием, пытается ворчать что-то о внутренних делах и возражать Нитафу — Эйден распознаёт того как командира, и смотрит с интересом. Даже спокойный лейтенант Айтор заткнул бы зарвавшегося новичка и назначил наказание. Нитаф этого не делает. Вероятно, Сентрал-Луп действительно рай обетованный, раз тут такие вольные нравы.
Что ж, Эйден обещал проверить подстанцию, а у миротворцев есть соответствующий приказ, так что они быстро сходятся на том, что пилигрим пролезет и откроет двери, а потом понаблюдает за работой людей, которые хотя бы догадываются, как управлять терминалом, и ему даже заплатят. Выгодная сделка.
Зато ренегаты, блять, везде одинаковые, вздыхает Эйден, когда кучка ублюдков валится через забор. Воистину, подстанция — центр социальной жизни.
— У них осеннее обострение, вероятно, — ворчит Нитаф, когда они — в основном миротворцы, Эйден бережёт избитое тело — загоняют напавших туда, откуда те выбрались. — В последнее время развелось, что крыс.
— Скажи спасибо, что мы подстанции проверяем, а не гоняем этих блядей по Даунтауну, как четырестачетвёртые, — гулко откликается Альгот. Эйден отмечает знакомый номер 4-04, к ним принадлежал Брукс, и он видел эту метку где-то ещё раньше. Но, на самом деле, его больше интересуют отключённые вышки электропередач, идущие почти вплотную к стенам, и разбитое окно на третьем этаже, так что он взбирается по железным рейкам, скрипящим под ногами и пачкающими ржавчиной, и ответная реплика долетает до него не целиком:
— Вот только у них железный лейтенант, а у нас, не к ночи помянут, Грейди, я не уверен, кому завидовать…
(Это первый раз, когда он слышит про сравнение лейтенантов.)
Та часть, где он ходит по подстанции следом за Альготом и слушает, как тот, ворча, запускает терминалы, оказывается самой приятной — Эйден никогда не отказывается от новых знаний, особенно если кто-то готов дать их добровольно. Миротворец может выглядеть огромным и грозным, как разбуженный не в сезон медведь, но объясняет довольно терпеливо, даже если скупо. Эйден не мешается под ногами и внимает мудрости — к концу Альгот смягчается настолько, что делится своими сигаретами. Нитаф предлагает свою зажигалку, и даже осторожный новобранец присоединяется. Если все остальные Миротворцы в Сентрал-Луп такие же, то Эйден не против оказывать услуги их фракции.
С патрулём он доходит до поворота — солдаты возвращаются на заставу, а Эйден поднимается на уровень крыш, чтобы дойти до Рыбьего глаза — он не знает карты и наземных маршрутов в Сентрал-Луп, но над уровнем улицы можно пройти по прямой, ориентируясь на декоративный дирижабль с вывеской. Пилигрим лениво думает о том, насколько местные Выжившие будут похожи на Базарных — у фракций одинаковое имя, но нет общего командования, как объясняла Лоан, и местный лидер гораздо более склонен к сотрудничеству, так что, может быть, Эйдену повезёт больше.
По Рыбьему глазу он делает сразу несколько выводов:
— Лоан категорически не умеет заводить друзей, если каждый встречный обещает засунуть ему лопату в задницу и покрутить, если он окажется ублюдком, и что ж, это ещё одна вещь, которая у них с Лоан общего;
— электричество им нужно исключительно для того, чтобы закусочную было видно с другого конца города — только в его присутствии несколько Выживших разматывают по стенам новые гирлянды и удлинители;
— у них действительно неплохой алкоголь, если Эйден хоть что-то понимает в разновидностях горлодёра;
— Лоан восхищается Фрэнком и его дипломатическими способностями, и что ж, кажется, у неё правда проблемы с оценкой людей, зато отличный навык уклоняться от летящих бутылок, потому что Эйден видит только запойного алкаша с дерьмовым характером;
— удача Эйдена — самая, блять, смешная шутка на свете.
Если однажды он захочет рассказать про эту часть своей жизни, то начнёт со слов «заходит как-то пилигрим в бар, а на тот нападают ренегаты».
На самом деле, в первые секунды Эйден даже не понимает, что происходит — он смотрит, как Лоан кричит на Фрэнка, перейдя от восторженного трепета к гораздо более здравому осуждению, и пропойца начинает проговариваться про терминалы ВГМ… А потом из общего коридора доносятся крики, кто-то роняет штатив с лампами, отчего фиолетовый свет плещется по стенам, и женщина в форме Миротворцев кричит в рацию, говоря, что на Рыбий глаз совершено нападение. Конечно же, блядских ренегатов, как будто ублюдки тащатся за Эйденом следом.
Всё тело болит, и мышцы взрываются спазмами, когда Эйден бросает себя на мостки-канаты-опоры, пытаясь добраться до точки обстрела. Вверх-вниз-вверх, ренегаты сыплются, как крысы, а сумерки и шум побоища вот-вот привлекут заражённых, Рыбий глаз не был готов к обороне — полотнища вспыхивают от любой искры, деревянные мостки едва не проламываются под его телом, когда Эйден неудачно спрыгивает, а драться в узких коридорах — хуже участи не придумаешь.
Он сталкивает лучника ренегатов с четвёртого этажа и старается не задумываться о том, что с тем стало — ублюдки к нему немилосердны, и правое предплечье едва чувствуется от боли, а рукав весь в крови, но удар бы был смертельным, если бы Эйден не остановил лезвие рукой. Арбалетный болт Лоан спасает его ещё от одной смерти — на лицо брызжет чужая кровь, и Эйден сдерживаем спазм в глотке. Громкий мужчина в форме Миротворцев и с огромным молотом, которым он сносит ренегата, не даёт пилигриму получить дырку в боку.
Когда сражение начинает затихать, он озирается ещё секунды две или три, выискивая опасность взглядом — в ушах стучит кровь, заглушая все звуки, и он едва слышит отчаянный крик о помощи в рации — Лоан.
Узкие коридоры закусочной запутывают, Эйден едва не проламывает пару фанерных стен, и вместе с Лоан врезается в гораздо более прочную дверь комнаты Фрэнка — сломанное ребро выбивает дыхание, а правая рука онемела до блаженной бесчувственности. Ренегатский выродок держит нож у шеи Фрэнка, и что бы Эйден не думал сам о пропойце, тот не заслуживает такой судьбы, как и Лоан… И Лоан действует.
Во-первых, он в двух шагах от того, чтобы признаться ей в любви, потому что нельзя не любить женщину, ради вашего спасения ломающую ренегату маску и челюсть одним ударом. Во-вторых, миротворцы оказываются как всегда вовремя, чтобы спасти положение.
Мужчина, который отдаёт приказы и которого называют «командиром», выглядит почти нелепо в мундире на фоне брони остальных солдат. Эйден ошалело смотрит с пола на тёмное лицо, усталые глаза и окровавленное мачете — он, блять, прикончил ренегата одним ударом — и принимает руку помощи, вставая. В голове гул и туман, вероятно, последний удар обеспечил его сотрясением. «Джек Мэтт» — майор Мэтт — он слышал это имя ещё в Старом городе, это сам главнокомандующий.
— Сэр, у меня вопрос! — это, вероятно, его единственный и лучший шанс спросить о терминалах у кого-то высокопоставленного. Лоан присоединяется к нему, перехватывая разговор и внимание, и Эйден говорил, что любил её? Он любит её безмерно, особенно когда та балансирует между лестью командиру и давлением на свою собственную репутацию, не выбалтывая ни слова про ключ. Он бы сам так не смог, с каждой минутой у пилигрима всё сильнее болит голова, бок и рука — с пальцев капает на грязный пол.
Благодаря Лоан, всё, что ему нужно, это подтвердить кивком их «дружбу» — вероятно, несколько попыток подохнуть подряд дают эмоциональную близость — и назвать своё имя с коротенькой биографией — «Эйден-пилигрим-пришёл-из-за-стен», но потом майор переходит к допросу. Эйден чувствует безмерную усталость и горечь, когда его спрашивают про Айтора, и ему было слишком стыдно, чтобы узнать окончательную судьбу лейтенанта. Он невнятно говорит про туннели и Вальца, и взгляд майора слишком цепкий и пристальный, чтобы Эйден мог верить, что на этом всё закончится. Но майор разжимает хватку. Ответ за ответ, судьбу Айтора за терминалы.
— Что касается оборудования ВГМ, поговори с лейтенанатом Роу, его взвод на острове Калверт, — если бы у него не болела голова так сильно, и пол не качался под ногами, он бы обязательно вспомнил, где раньше слышал про этого Роу…
Сквозь усталое оцепенение Эйден смотрит на белый конверт с восковой печатью, отданный Лоан — разве не дело пилигрима доставлять письма? Похуй, ему не давали заказа — и на спину Мэтта, когда от стремительно уходит.
— …давай, уложим тебя наверху, — Лоан тянет его за рукав и что-то говорит, в ушах снова шум, а с пальцев всё ещё капает. — Даниор обработает раны.
Эйден отключается где-то между пролётами лестницы, чтобы благополучно проспать швы на руке и обработку всех остальных порезов и ссадин на теле.
(Это мог бы быть первый раз, когда он встретится с лейтенантом Роу, но этого не произошло.)
— …взмывают ангелы дружно в ряд, дружно в ряд, — Эйден просыпается от фальшивого пения — чертовски знакомый мотивчик. Хакон, гадёныш, опять завалился в его убежище и ведёт себя как дома, так что пилигрим собирается рявкнуть, чтобы тот заткнулся и дал поспать — голова ощущается кулем ваты, а в боку ноет, такие моменты лучше проспать.
Он зарывается лицом в подушку, пахнущую алкоголем и пылью, и только тогда вспоминает — Лукас, туннели, Вальц, Лоан и нападение, чёрт возьми, он в Сентрал-Луп, и ублюдка-Хакона тут быть точно не должно. Эйден подрывается с матраса, как будто ему приставили нож к горлу, и тут же валится назад со стоном — тело болит, как будто он кубарем скатился с каменистого холма. Ночью. В обнимку с кусакой.
— Блять, ты припадочный, или что? — песня обрывается, Фрэнк смотрит на него налитыми кровью, но трезвыми — и оттого очень грустными глазами. Сегодня он выглядит лучше, чем при первой встрече — по крайней мере, борода приведена в порядок, а на рубашке нет подозрительных пятен.
— Что это… Что ты тут делаешь? — он хрипит, как несмазанная дверь, и Фрэнк поднимается из кресла, чтобы подать жестяную кружку с водой.
— За тобой слежу, чтобы не сбежал. Лоан сказала, с тебя станется, и велела дать тебе вот это, — к кружке присоединяется вторая, с каким-то травяным варевом, и Эйден старается не вглядываться, что плавает на поверхности. — Не смотри на меня, чёрт знает, что Даниор туда намешал, но вряд ли подохнешь на месте.
Звучит логично, так что пилигрим пьёт — на вкус, как помои на спирту, так что пригождается остаток воды. Вряд ли бы его хотели убить после того, как он помог отбивать Рыбий глаз, и уж тем более не укладывали бы в постель, не перевязывали и не сажали Фрэнка нянечкой. Хотя, судя по тому, как дрожат у того руки, ему бы самому не помешала сиделка.
— Лоан? — общаться короткими фразами легче.
— Она, она, упрямства, как в сотне мулов, — в голосе Фрэнка столько затаённой гордости, что слышно даже Эйдену, и он немного больше понимает природу отношений этих двоих. — Или ты о том, где её носит? С утра на Калверт поскакала, к своему дружку.
Пилигрим пытается сообразить, о каком Калверте и дружке речь — смутно вспоминается про письмо и майора, и про терминалы — точно, Мэтт сказал, что лейтенант на Калверте должен знать.
— Где… Рация?
— В тряпках своих ищи, — Фрэнк указывает на что-то у кровати, Эйден приподнимается, чтобы увидеть куртку, рюкзак и подсумки сваленными на пол рядом. — Кофты было проще выбросить, чем заштопать, так что я тебе кое-что из своего дал, — а, это объясняет, почему он чувствует себя завёрнутым в парашют.
Когда Эйден пытается перевалиться через край, чтобы дотянуться до вещей, бок взрывается болью — там и сломанное ребро, и швы, и это объясняет, почему у него темнеет в глазах.
— Понял, лежи, лежи, что подать? — с помощью Фрэнка и нескольких невнятных указаний, потому что «слева на поясе, нет, моё лево, или право, чёрт, а куда я обычно тянусь» он получает свою рацию, а его сиделка выглядит так, будто отчаянно хочешь выпить. Впрочем, Эйден полагает, что это его нормальный вид.
— Лоан, приём, — звук пустой линии вызывает боль в его пустом черепе.
— Приём, кто проснулся! Рада слышать тебя живым, Эйден, — судя по звуку, Лоан или бежит, или дерётся, но звучит весело, так что он надеется на лучшее.
— Спроси про терминалы, у лейтенанта?
— Спрошу, спрошу. До связи, уже вижу заставу! — Эйден просто счастлив, что где-то в городе происходит доставка письма, и не его пилигримскими силами.
Сон милосерден, а Фрэнк не слишком нуждается в развлекательной беседе, так что он снова засыпает — нечасто выдаётся возможность поваляться раненным в удобной и условно-чистой кровати.
— …Роу орал, как будто Мэтт лично ему зажжёную петарду за ремень штанов сунул, но вообще, понимаю, — второй раз Эйден просыпается, когда в окно заползает вечерний сумрак, а Лоан сидит вместе с Фрэнком за столом в дальнем углу и жадно ест что-то, исходящее паром.
— Нам придётся составить патрули, если Калверт остаётся голым, эти ублюдки приползут к нам. Лейтенант неплохо прикрывал нам задницу, — Фрэнк водит пальцами по карте, и на секунду, сквозь неверный фиолетовый свет и ресницы, Эйден может видеть в нём бывшего командира Ночных бегунов. — А впрочем, поебать, всё равно эти крысы сейчас везде.
Лоан шумно вздыхает в тарелку, а Эйден шевелится на простынях, показывая, что проснулся, — слушать разговор дальше кажется неправильным, это не его дела.
За «успешное пробуждение, соня» он получает кружку тёплого жирного бульона — там определённо есть мясо, но опять же, пилигрим предпочитает не знать, чьё, и ещё немного новостей — кроме тех терминалов, что может упомянуть Лоан, лейтенант называет только центр в обсерватории, но тот залит химикатами по конёк крыши.
— Всё равно, давай проверим, — он отказывается так просто отпускать единственную нить. Химикаты — это не взрыв и не направленная ликвидация, он пилигрим, он может пройти там, где и не снилось всяким миротворцам, и если какая-то едкая жижа не даст ему добраться до сестры или её памяти, то он чертовски херовый брат.
Лоан смотрит на него с сочувственным сомнением, но молчит, а Фрэнк ворчит что-то про наивных дураков — он снова немного пьян, видимо, в кружке у него не вода.
(Это первый раз, когда он получает намёк об отношениях между лейтенантом Роу и фракцией Выживших.)
Позже ему приходится признать, что и лейтенант миротворцев, и старый Ночной бегун были честны в своих оценках — вокруг обсерватории грязно-жёлтая заражённая земля, а купол здания щерится обломками — вероятно, ракета прилетела внутрь, и вряд ли там что-то уцелело.
— Подземные проходы? Второй выход? Блять, Лоан, хоть что-то? — Эйден в бешенстве, потому что сраная обсерватория стояла посреди какого-то парка, и ВГМ в свою очередь, конечно, навертели вокруг колючей проволоки, шлакоблоков и прочих заграждений, но нет ни одной высотки, с которой можно бы было спланировать — как он выбирался бы обратно, пилигрим сейчас не думает. Либо он отрастит крылья и перепорхнёт в руины через сотни метров химикатов, либо сдохнет мордой в жёлтую лужу и там же растворится, не дожидаясь полного обращения. Впрочем, от химии уже сейчас кружится голова и темнеет в глазах, несмотря на респиратор, который ему впихнула Лоан.
— Эйден, — руку на плече он почти не чувствует. Его спутница звучит мягко, как будто разговаривает с умалишённым — или пьяным, Эйдену хочется зло высказаться, только чтобы она отъебалась, но он прикусывает язык. — Пойдём.
— Какие-нибудь ещё терминалы? ВГМ срали своими центрами на каждом углу, где-то же он должен был сохраниться, — какой смысл иметь ключ и драться за него с половиной чёртового Вилледора, если Эйдену даже некуда его засунуть. Лоан только качает головой. — А тот лейтенант? Ты говорила, он эксперт по ВГМ, — пилигрим цепляется за любую надежду, и Лоан сдаётся:
— Роу, приём, — ответное ворчание сквозь помехи сходит за приветствие. — Знаешь ещё какие-нибудь терминалы? Обсерватория безнадёжна, ты был прав.
— Повторяй это почаще, — голос прорезается сквозь фоновый шум только затем, чтобы Эйден сполна услышал чужое удовлетворение. — Твой пацан-пилигрим не уймётся? Других центров нет, я уже сказал, яйцеголовые хорошо подчистили за собой. Давай, до встречи в Глазе.
Лоан даже не нужно быть гонцом дурных вестей — он слышал всё сам. Хочется заорать и пнуть шлакоблок, но во-первых, ему дорога эта пара ботинок, во-вторых, это не первое разочарование в его жизни — по крайней мере, он всё ещё не получил подтверждение, что Мия мертва. Это хорошая мысль.
— Пошли, с меня пиво, — Лоан уводит его от химикатов за руку, как ребёнка, и Эйден послушно идёт.
(Это первый раз, когда он слышит голос лейтенанта Роу.)
Следующие несколько дней он даёт себе на восстановление, после возвращения из обсерватории бок болит с новой силой, и последние кварталы Эйден проходит исключительно на силе воли и нежелании признавать, что Даниор был прав, говоря, что ему рановато «скакать, как цирковой обезьяне».
Фрэнк, после выразительного взгляда Лоан, ворчит, что Эйден может занять одну из свободных комнат, и пилигрим не видит смысла отказываться от приглашения, в конце-концов, за еду он честно платит и по мере сил помогает с ремонтом — после пожаров приходится перетягивать внешние полотняные крыши и кое-где чинить стены. Не то чтобы небрежный ремонт мог сильно повлиять на внешний вид закусочной — та, как подозревает Эйден, с самого начала выглядела как составленный из деревянных кубиков кадавр.
Ремонт позволяет ему найти новые знакомства, взять несколько несрочных поручений и узнать, где лучше покупать и где — продавать. Маленькие милости совместной работы, ухмыляется Эйден и, красуясь, ныряет с крыши вниз, протягивая за собой трос подъёмника — вслед ему летят ругательства и восхищённый свист подростков. Спайк бы за такие выебоны оторвал ему голову и заставил тащить оба рюкзака, но наставника тут нет.
Где-то посреди стройки и обедов за барной стойкой — Николас усмехается на «поострее» и накладывает ему в тарелку адское пекло — он узнаёт, что скоро День рождения Лоан. Скоро — завтра, если быть точным. Эйден не уверен, насколько они «друзья» для поздравлений, но ему хотелось бы сделать что-то хорошее для женщины, как минимум пару раз спасшей ему задницу. Так что он гоняет овощное рагу — наполовину из халапеньо, видимо — по миске до тех пор, пока все остальные Выжившие не расходятся обратно к ремонту.
— Эй, Николас, — бармен смотрит на него со всезнающей невозмутимостью. — Что подарить Лоан? Что ей нравится?
— Ночные бегуны и трупы высокопоставленных ренегатов, — на секунду Эйден всерьёз задумывается, где ближайший лагерь ренегатов, прежде, чем понять, что это очень спокойно сказанная шутка.
— Смешно. А если серьёзно?
— Хорошая книга. Если правда хочешь её порадовать, найди что-нибудь из старой романтической классики — хотя бы Остин или там Гаскелл, но не самое популярное, — Николас верно оценивает, как стекленеют глаза Эйдена от списка самых популярных названий, и вздыхает: — Я напишу тебе список того, что знаю в её коллекции, мы иногда обмениваемся. Найди что-нибудь свеженькое.
Пилигрим не знает, насколько «свеженькое» применимо к книгам, написанным минимум несколько столетий назад, но радуется совету, когда Лоан ловит его на террасе и говорит прийти следующим вечером на крышу — «представлю тебя друзьям, полезно будет». Так что Эйден находит карту Нью-Даун Парка и пытается понять, где можно раздобыть книги. Если бы он был книжным магазином, то где бы он находился?..
Так что в сумерках Эйден пробирается к ближайшему торговому центру — все отделы с продуктами, драгоценностями и одеждой были разграблены в первый год, он переступает через обломки ящиков и вешалок. Эскалатор щерится сломанными ступенями — что-то упало сверху, проломив его, и пилигрим не слишком хочет знать, что именно, а двери на лестницу заварены. Что ж, Хакон не раз с досадой говорил о его «звериной» удаче, может, повезёт и сейчас.
Ему везёт — книжный магазин действительно был на первом этаже, и он даже почти цел — разбитые витрины и перевёрнутые полки ничего не значат, в соседнем отделе — судя по вывеске, там был мебельный — кто-то вообще разводил пожары. Здесь, по крайней мере, почти всё цело, даже если пахнет сыростью и плесенью.
Эйден чувствует себя не слишком уверенно среди залежей книг, особенно когда приходится включить фонарик — даже его усиленному с некоторых пор зрению не удаётся разобрать таблички на полках. «Классика» находится в дальнем углу, где два стеллажа стали «домиком», выронив содержимое. Что ж, ночь будет долгой, и он просто надеется, что упакованные в пластик книги пережили сырость.
Из развалин торгового центра он выползает утром, и рюкзак норовит перевернуть его на спину, как черепашку — если Эйден решит задержаться в Вилледоре, у него есть подарки для Лоан на следующее десятилетие, ну, или он надеется, что хорошие издания ценит кто-нибудь ещё, желательно, готовый заплатить.
По возвращению в Рыбий глаз единственное, что он хочет — спать, но его просят протянуть трос ещё для одного подъёмника, и протащить провода над крышей, и… В кровать он попадает, только когда солнце качается в зените, а просыпается, когда лучи окрашиваются красным — его будит какой-то пьяница, врезавшийся в дверь. Блять…
Один из навыков, которые в него вдолбил Спайк — быстро собираться, так что Эйден оправляет куртку, приглаживает водой волосы и берёт отложенный трёхтомник подарка, надеясь, что Лоан не будет сильно раздражена его опозданием.
На лестнице приходится пропустить компанию миротворцев, и последний, невысокий и смуглый, подмигивает ему и кивает с благодарностью — Эйден только криво улыбается: чтобы разойтись с тремя бронированными солдатами, ему пришлось почти оседлать перила.
— Вержбовски, не отставать! — за спиной раздаётся насмешливый приказ, а пилигрим выныривает на залитую закатным светом террасу.
Лоан не злится — судя по всему, лёгкое опьянение делает её добродушной, и Эйден просто надеется, что радость от подарка не продиктована чем-то спиртным и пахнущим вишней, кружку чего ему вручили.
— Эйден, спасибо, — её объятие тоже пахнет вишней и немного ломает рёбра, но ему нравится. — Вы с Роу немного разминулись, жаль, ему хотелось на тебя взглянуть. Ладно, дай представлю тебя остальным!
(Это мог бы быть первый раз, когда он видел знаменитого лейтенанта во плоти и в добродушном настроении, но этого не произошло.)
Когда Эйден решает поискать более оплачиваемые заказы, те находят его сами.
Фракция миротворцев готова нанять его для проверки подстанций вместе с представителями фракции, так что он знакомится с лейтенантом Грейди и снова пересекается с Нитафом и Альготом — в этот раз при них не крутится вздорный новобранец, видимо, его роль выполняет сам Эйден. Грейди смотрит на него с насмешкой — «да что такой пацан полезного сделает, он из леса неделю как вылез» — а Альгот молча хлопает по спине в приветствии и вручает сумку с инструментами. Позже Эйден узнает, что именно их рекомендации он обязан новыми заказами.
От Лоан он слышал, что штаб фракции миротворцев — плавучая крепость Мисси, на северо-востоке от Рыбьего глаза, на реке. Тогда он подумал, что это хороший способ обороны — попробуй-ка захватить находящийся на воде корабль, если его можно банально увести по воде в другое место. Но когда, спустя десяток подстанций и ещё несколько курьерских доставок для Грейди, он получает приглашение в сердце фракции, то понимает, что корабль крепко врос в пристань: цепи — мох и ржавчина — и уходящие в воду якори, и запах гниющих водорослей, смешанный с бензином.
Речные воды кажутся ему синими от отражающейся в них символики фракции — полотна свешиваются с бортов, крупные знаки красками нарисованы на стенах окрестных зданий, флаги реют над палубой, была бы здесь Лоан, он толкнул бы её локтем в бок и спросил, неужели миротворцы настолько боятся забыть свой символ. Но рядом только хмурый, как будто у него под носом протухла рыба, Грейди и его ребята, так что Эйден помалкивает.
Корабль кажется ему слишком строгим и вылизанным после Рыбьего глаза и убежищ, которые показала ему Лоан, и не то чтобы там был беспорядок, но — гирлянды, значки, флажки, пивные бутылки, статуэтки и листовки. Фракция миротворцев же выглядит так, будто даже корабль обязан носить форму, и Эйден не сразу замечает на мостках людей без формы — даже гражданские придерживаются сине-тёмной гаммы. Прошедшая мимо женщина в бордовом жакете и изумрудным шарфом кажется чуждой, и Эйден оборачивается — получает очередную насмешку от Грейди, «не сверни шею, Маугли, не твоего полёта птичка».
Тюрьма ошеломляет — ряды открытых контейнеров с решетчатой стенкой, пересечённые мостками с часовыми, и огромное полотнище «правил». Пилигриму становятся немного понятнее все комментарии про «ебанутых законников», которые отпускал Фрэнк, и слова про «худшего из законников, Мэтта», когда его приводят в капитанскую рубку с лучшим видом на тюрьму.
Майор смотрится гораздо уместнее в синем мундире среди синих стен.
— Эйден, здравствуй, — на столе перед Мэттом болезненно знакомые кастеты, последний раз Эйден видел их в Старом Вилледоре. — Этот кастет принадлежал командиру Лукасу. А потом перешёл к Айтору. Расскажи мне всё, что там произошло.
В этой раз у пилигрима нет сотрясения и дырки в боку, так что он сглатывает и пересказывает историю заново — закрытые туннели, Хакон, соглашение с Айтором и расследование, химикаты, смерть Андерсон, снова Хакон и неизвестный стрелок…
— Что стало с убийцей Лукаса? Его не судили.
— Он… Я отвлёкся на стрелка, и Хакон смог бежать. Я не ожидал, что он будет способен двигаться с такой раной, — Эйден недоговаривает, что фактически погнался за стрелком, упустив мужчину из виду на добрых полчаса. Мэтт смотрит тёмными непроницаемыми глазами — по лицу ничего прочитать невозможно. Эйден не упоминает, что ещё и помог Хакону вынуть из плеча арбалетный болт, потому что тогда зыбкая тень камеры в глазах майора стала бы гораздо менее зыбкой — вряд ли он поймёт «не оставь человека в беде, каким бы тот ни был уёбком» и прочие ценности гуманизма, которым пилигрима научил Спайка. Спайк, кажется Эйдену, вообще бы удивительно не поладил с майором, даже если они похожи внешне, как кривые отражения.
— Хорошо. Что было дальше?
Рассказывать про туннели и Вальца не менее тяжело — там Эйден не чувствует, что помог не тому, но всё ещё виноват в том, что за ними погнался Вальц — за ним, если быть точным, и лейтенант с солдатами стали побочными жертвами.
— …Хакон сказал ему, что я буду проходить через эти туннели, и он хотел какое-то устройство ВГМ, которое было у меня. Вальц забрал его в бою. Когда я пришёл в себя, к нам приближались ренегаты — я смог их отогнать, а потом мы с сержантом Бруксом осмотрели остальных, сержант вызвал помощь, когда они пришли, я направился дальше, за Вальцем, догнал его на автозаводе, но он был слишком… Слишком силён, меня спасла Лоан.
— Что за устройство? — Эйден чувствует, как пот стекает по позвоночнику, пропитывая кофту.
— Какой-то ключ, не знаю, так и не разобрался. Вальц включил электричество с его помощью, как я понял, но ключ остался у него.
— Хорошо, парень, не переживай. Вальц слишком силён для любого из нас, с ним можно справиться только сообща, — Мэтт переходит от холодной внимательности к отеческому добродушию так быстро, что Эйден чувствует, как пол качается под ногами. Та часть допроса — беседы, — где он рассказывает про сестру и личные мотивы мести Вальцу, оказывается самой простой — майор мягко кивает, держит руку у него на плече и теперь гораздо сильнее напоминает Спайка — пилигрим начинает понимать, за что майора любят во фракции, если он — воплощённое понимание и обещание защиты. Ему даже немного стыдно, что он соврал про Хакона и ключ, но Старый город преподал ему чертовски хороший урок — не доверять. К тому же, ему не хочется подставлять ещё и Мэтта в свою личную гонку с добрым доктором.
— Айтор рассказал мне то же самое, — Мэтт оборачивается к столу, складывая бумаги — те прикрывают кастеты, и в комнате как будто становится теплее.
— Айтор жив?.. — пилигрим пытался узнать про его судьбу, но миротворцы из отряда Грейди не знали, рация не добивала до Старого города, а как разыскать Брукса, он не знал с тех пор, как отряд убрали с заставы.
— Да, можешь навестить его в лазарете, скажешь, у тебя есть моё разрешение. Лейтенант плох, но, будем верить, выживет. Я могу помочь тебе чем-то ещё, Эйден?
— Может быть, вы знаете, где найти бывших учёных ВГМ?
Из капитанской рубки Эйден выходит без новой важной информации, но с обещанием Мэтта поискать, где сейчас могут быть оставшиеся в живых учёные, и несколькими новыми заказами от майора — немного разведки, немного курьерской доставки между постами, командир сетует на плохую связь и малое количество людей.
Помимо разрешения посетить лазарет Эйден получает и право прохода на Мисси — он полезен командиру, он полезен фракции, и снаружи рубки его уже не ждёт конвой — он имеет шанс осмотреться самостоятельно, чтобы найти три главных места любого штаба — лазарет, мастерскую и столовую.
В мастерской говорят о том, что кто-то из складских получил взбучку лично от Райнера за два испорченных рулона ткани, и интендант не в настроении…
В столовой говорят о том, что отряд 4-04 перекидывают по всему городу, затыкая ими дыры, как будто командование — имя осторожно не упоминают — ещё не определилось, что с ними делать после отступления с Калверта, и вообще хотелось бы получить объяснение отступления…
В лазарете говорят о том, что Айтор слишком плох, чтобы с ним можно было поговорить, и могли бы помочь некоторые травы и травница… Пилигрим слишком полон виной, чтобы не взяться найти травы.
(Это первый раз, когда Эйден оказывается внутри сердца фракции и узнаёт слухи — о интенданте и об отряде.)
Мэтт думает, что может использовать пилигрима в качестве чрезвычайно умного почтового голубя, так что в следующую неделю Эйден мотается от Даунтауна до Лоуэр Дам Эйра, спасаясь только картой убежищ, которую дала ему Лоан, и тем, что Рыбий глаз стратегически расположен в центре города — а там он может рассчитывать на почти тёплую ванну, почти не холодный сэндвич и собственную кровать.
Хорошая новость состоит в том, что не все властью облечённые среди миротворцев похожи на мудака-Грейди, хотя, конечно, где-то существует ещё и легендарный лейтенант Роу, о котором много говорит Лоан, но пока по описаниям он больше похож на городскую легенду. В любом случае, чаще Эйден получает предложение передохнуть, зарядить рацию и миску тёплой каши, а не тираду, куда именно он может засунуть себе неудобный приказ. К сожалению, иногда он получает приказ от Мэтта пошевеливаться живей, а не «рассиживаться», и, вероятно, именно усталость и невнимательность приводят к ошибке.
Или густой туман, накрывший город разованным пуховым одеялом, или склизкие от осадков и наросшего мха крыши в Гаррисоне, или трухлявые потолочные — деревянные — балки в исторических кварталах, неважно. В любом случае, Эйден неверно оценивает, как крыша проседает его ногами, и не успевает вовремя отскочить, и проваливается — через остатки черепицы, кровлю и три метра высоких потолков прямо под ноги каким-то людям. Блять.
Ему удаётся достаточно быстро сообразить, что нависшая над ним звериная маска с папироской в углу рта — нихуя не ангел божий, так что первый удар приходится блокировать из положения лёжа. Вероятно, ренегатам не слишком нравится наскоро пришитый к куртке шеврон миротворцев.
— Салли, глянь, блять, какая птичка к нам упала.
Именно так Эйден обнаруживает себя с ушибленными рёбрами, ноющим плечом и ногой, загнанным в угол крысами. Ренегаты неторопливо собираются вокруг, поднимаясь с тюфяков и прихватывая оружие — вероятно, у них тут было что-то вроде убежища. Пилигрим просто дополнил его естественной вентиляцией — рассеять запах курева и вони немытых тел.
— Как насчёт пропустить меня к лестнице, и разойдёмся миром? — он улыбается, не показывая зубов.
— Глянь, миротворческая подстилка пытается торговаться. Как насчёт того, чтобы мы узнали, что у тебя в сумке и карманах, а там посмотрим?
Вероятно, если некоторое количество запечатанных миротворческих приказов попадёт в руки ренегатам, Эйдену будет безопаснее самому уйти на дамбу или в могилу, чем оставаться в поле зрения майора. Так что он сдёргивает с пояса топорик и надеется, что его удачи хватит на то, чтобы пробиться к двери — или к окну, четыре этажа — не так уж высоко.
Плюс только в том, что он спиной к углу, а значит, одновременно на него могут нападать только двое. Минус — всё остальное.
Он получает пару плохих ударов по предплечьям — один едва не заставляет его выронить топорик, но это не раны, а ушибы, ещё один урод едва не втыкает нож ему в бедро, и там есть смазанный удар по голове, сбивший капюшон, но Эйден чудом избежал худшего удара, оставившего глубокую вмятину на стене возле его уха, и ему везёт, что ренегаты больше развлекаются, чем всерьёз пытаются его убить, большая часть вообще занята улюканьем и подбадриванием нападающих, но оконный проём уже рядом, возможно, ему повезёт зацепиться за карнизы и проскочить на третий этаж…
…за дверью нарастает шум, а потом дверное полотно оказывает на полу, и сверху стоит высоченный миротворец в броне, в надвинутом на глаза шлеме и с молотом. Эйден мгновенно становится гораздо менее привлекательной целью.
— В очередь, суки, — низко хмыкает первый миротворец, и Эйден с удивлением узнаёт в нём стража врат из Старого города.
Вероятно, именно удивление вместе с уже полученными ушибами делает его невнимательным, и лезвие ренегата проскальзывает вдоль руки, пришпиливая его к стене за куртку, как мотылька. Из пореза сочится кровь, пилигрим чувствует её под одеждой и готовится к боли, когда один из миротворцев практически сносит ренегата и прикрывает Эйдена в сложном развороте. Оставшийся без оружия и прямо перед чужим мечом ренегат визжит, как свинья, и даёт Эйдену время выдернуть из стены нож и встать с миротворцем спиной к спине. Ренегатов восемь, и сейчас они сражаются всерьёз, а миротворцев всего четверо, четверо с половиной, включая раненого пилигрима.
Его невольный напарник — командир, судя по уверенному тону и коротким приказам, которые он выкрикивает своим людям и даже Эйдену — тот понятливо приседает, когда над его плечом пролетает ренегат, падая на пол, как мешок муки. Миротворец берёт на себя большую часть ударов и вращается как очень тяжёлая, очень направленная юла с двуручным мечом, так что Эйден пытается просто не отставать и отражать случайные удары, которые ему достаются.
Миротворцы пытаются не убивать, но даже так всё заканчивается довольно быстро — расслабленные, раздетые в относительной безопасности убежища ренегаты были не готовы к вторжению солдат, и в какой-то момент Эйден обнаруживает, что на него больше никто не бросается с оружием, и, вероятно, от облегчения — и немного от всех полученных ушибов — правую руку сводит так, что он роняет топорик. На лезвии новые зазубрины, но нет крови — от никого не убил. Скорее всего.
— Так, парень, спасибо за шум, без тебя мы бы этих крыс выкуривали ещё неделю, — командир оборачивается к нему, и сквозь дымку отупляющего облегчения Эйден замечает полуседые волосы и розовые шрамы от ожогов на лице. — Рэдфилд, Кеннеди, связать пленных! Ты из какого подразделения?
— А… Я… Я не из миротворцев, я курьер. По приказам Мэтта, — пилигрим дёргает плечом, как бы показывая полный важных бумаг рюкзак. — Спасибо, что спасли.
— Это наша работа, — миротворец улыбается, и следующее, что Эйден замечает — светлые глаза в мелких морщинках. Он со странной эмоцией, похожей на смущение, переводит глаза ниже, на задранный рукав — ему видно две полосы и галочку, и ещё немного бледных шрамов.
— Вы не сержант Килль? — у него есть приказ для сержанта, и тот должен быть где-то в этом районе, а Эйден правда не готов сейчас к ещё одному забегу — ушибленная нога ноет всё сильнее с каждой секундой, а голова кружится настолько, что остальные фигуры миротворцев и ренегатов в комнате размываются.
— Старина Килль? Немного севернее, ищи башню со знамёнами, у него там пункт. Ранен? — пилигрим только бессмысленно кивает и кренится от этого вперёд — сержант ловит его руками за плечи. — Где?
— Голова кружится, болит нога и рёбра, ушиблены, остальное — царапины, — он подносит ладонь к голове, туда, где скользнул удар, и под пальцами нет влаги, только пульсирующая боль.
— Давай спущу тебя вниз, пока сам ходить можешь, — вероятно, но не сержантское дело — спускать по лестницам раненых курьеров, но Эйден уже прилип к нему, как кусок мха, и не оторвётся от опоры сейчас даже по приказу. Сержант выше его и шире в плечах — он придерживает Эйдена за пояс и под руку, помогая выйти из комнаты, и парню больше всего хочется сползти по чужой броне на пол и прилечь. — Двигайся, прикажу сопроводить тебя к Киллю, ты пару улиц не добежал. Там подлатают.
Голос миротворца — низкий и хрипловатый, с мягким акцентом, и Эйден концентрируется на нём. Тон не звучит встревоженно или зло, так что, вероятно, ничего слишком страшного нет — пилигриму приходилось брести до помощи и с худшими ранами, и сейчас знание, что кто-то берёт на себя ответственность за его состояние, чертовски облегчает жизнь.
Его почти сносят вниз по лестнице — он не смотрит вниз, от пробелов и полос ступеней голова кружится сильнее, предпочитая скашивать взгляд на командира — и замечает 4-04 на чужой броне; кажется, этот отряд сопровождает его по всему Вилледору. У сержанта вытянутое лицо с острыми скулами и волосы, затянутые в маленький хвостик сверху — такая причёска постоянно попадается ему среди миротворцев, но он надеется, что этих примет, звания и отряда хватит, чтобы найти своих спасителей позже. А ещё сержант моложе, чем Эйден подумал сначала, когда его сбили с толку полуседые волосы, шрамы и неверный чердачный свет.
Пилигрим хотел бы поблагодарить этих солдат позже, когда будет немного увереннее стоять на ногах и иметь с собой что-нибудь ценно-полезное, кроме приказов Мэтта.
К первому этажу Эйден чувствует себя хорошо отбитым куском мяса, хотя миротворец был чертовски терпеливым и осторожным, несмотря на тяжёлую броню, а ещё приятно тёплым там, где брони не было — от пережитого пилигрим фантомно мёрзнет. Или это тоже последствия травмы.
Голова немного унимается — настолько, чтобы снова различать человеческую речь, и акустика на лестнице такая, что он слышит ренегатскую ругань сверху и тяжёлые шаги оставшихся миротворцев.
— Командир, тут ренегатский лейтенант! — доносится сверху лестницы.
— Отличная партия, парни! Допросите его, а потом закинем на заставу. Берислав, сюда, — по ступеням грохочет броня.
— Кто тут у нас, желающий попасть в Сентрал-Луп? — раздаётся от ступеней, и страж врат, выбивший дверь — Берислав, удаётся вспомнить имя — подходит ближе. В его голосе также нет злости, только насмешка, и Эйден устало улыбается:
— Всё ещё лучше, чем в Старом Вилледоре.
— Берислав, отвечаешь, чтобы парня доставили до Килля и оказали помощь, — Эйден чувствует слабое разочарование, что сержант не сопроводит его сам, и сейчас придётся оторваться от опоры, но у командира есть дела поважнее. Ему в любом случае пообещали защиту и заботу — и выполняют это, и это ощущается ценнее ящика кристаллов.
— Так точно, сэр, — Эйдена передают с рук на руки.
— Ещё раз спасибо за помощь, парень, — несмотря на морщинки у глаз, взгляд у сержанта молодой и яркий, как отражение солнца в воде.
— Так точно, сэр, — возвращает он обращение, и командир легкими широкими шагами поднимает назад, под крышу, разбираться с пленными.
Дорогу до «башенки» Килля пилигрим помнит смутно — кажется, Берислав часть пути ругался и тащил его на себе, вероятно, тот удар по голове был не таким уж лёгким.
(Это первый раз, когда Эйден на самом деле встречает отнюдь-не-сержанта Роу, но совершенно не понимает этого.)
На заставе Килля он отлеживается долгих четыре дня — Эйден не знает, что такого сказал Берислав, доставив его, но ему обеспечивают место в лазарете и тёплую еду, а паре новобранцев велят разнести оставшиеся приказы — на счастье пилигрима, это был последний район на его маршруте, и бумаг оставалось не много. Ещё одна маленькая милость — ему не приходится объясняться перед Мэттом, тому докладывает либо Килль, либо майора устраивает, что приказы в любом случае были доставлены в срок, не важно, чьими руками.
Сквозь сонную дымку первого дня Эйден помнит, как к нему заглядывали спасшие его миротворцы — трубный бас Берислава сложно с чем-то спутать, и ему почудился мягкий акцент сержанта — пилигрим жалеет, что не спросил имени и не представился сам, но память о событиях после начала драки кое-где расползается клочками тумана, так что он рассчитывает найти сержанта и его людей по приметам. У него на одну причину больше, кроме приглашения Брукса и любопытства по поводу лейтенанта, о котором говорит Лоан, разыскать 4-04.
Килль оказывается довольно приятным стариком, даже если дымит, как забившаяся печь, и через слово ругается на испанском — он называет Эйдена «вздорным мальчишкой», «самоубийцей», ещё парой непереводимых эпитетов, а ещё делится с ним личными запасами кофе, подкидывает ценной информации о Гаррисоне — сержант сидит тут безвылазно — и притаскивает шахматную доску, выглядящую так, будто вообще все фигуры из разных наборов, так что лазарет проходит гораздо менее скучно, и на освобождение пилигрим получает напутственное слово «заходить ещё». Он начинает подозревать, что каким-то образом значительная часть мужчин за пятьдесят в этом городе пытается его усыновить, или что-то такое, он правда настолько херово выглядит?
Лоан, при встрече в Рыбьем глазе пытающаяся не то обнять его за шею, не то задушить локтевым захватом, обещает, что он выглядит как будущий труп, если не перестанет так рисковать и не отвечать на рацию по два дня. «Рация разрядилась» она за оправдание не принимает, и Эйден немного раздражён, но гораздо больше ему непривычно, что кто-то хочет каждый день получать подтверждение, что он жив — даже со Спайком они могли не связываться месяцами, когда дорога их разводила, а Хакон имел привычку пропадать на два-три дня.
Мэтт сухо благодарит его за исполнение поручения, велит забрать при случае оплату, но не сообщает ничего нового о ВГМ — терминалах или учёных, и Эйден не удивлён, просто немного разочарован. Так что спрашивает Лоан, знает ли она, где сейчас находится отряд 4-04. И его отправляют, конечно же, опять в проклятый Гаррисон.
Для справки — Эйден уже ненавидит полузатопленный Гаррисон, от скользких крыш и залитых водой подвалов до телебашни VNC, прикрывающей своей тенью половину района — в этой тени даже днём гнездятся твари. Текущее расположение отряда — в здании бывшего банка, как раз недалеко от шпиля башни, и Эйден ориентируется на знакомые сине-белые знаки — миротворцы обязаны обозначать ими свои лагеря. Как шутит Фрэнк, нормальный человек за заборе рисует хуй, а миротворец — символ фракции.
Ему интересно встретить того-самого-лейтенанта-друга-Лоан, но уже знакомый по Рыбьему глазу темноволосый улыбчивый солдат проводит его к сержанту Бруксу — за старшего сейчас он, и его парень тоже рад видеть. О туннелях и Айторе они подчёркнуто не говорят, единственное, что пилигрим сообщает — лейтенант шёл на поправку, когда Эйден видел его в последний раз, и умалчивает даже во своём вкладе в выздоровление.
Кабинет сержанта, переоборудованный из офиса, заставлен ящиками так, что к столу остаётся только узкая дорожка — узкая по меркам консервной банки с миротворцем внутри. Брукс мимолётно объясняется — подвал с хранилищами затоплен, приходится держаться все припасы прямо в жилых помещениях, а лейтенант в перерывах между бумажной работой проводит инвентаризацию — за снаряжением и питанием отряда он следит лично, перекрывая по доёбчивости даже интенданта.
— В Старом городе был один чёртов плюс, мне не надо было разгребать бумаги за себя и за лейтенанта, потому что клянусь, Роу не способен заранее написать отчёт даже для спасения своей жизни. Я тебе этого не говорил, — Брукс разгребает бумаги, чтобы поставить две жестяные дымящиеся кружки — октябрь сырой и туманный, и Эйден рад возможности согреть руки.
— А где сейчас лейтенант?
— На Мисси призвали. Обещал вернуться с ещё одним генератором — весь город радуется электричеству, а этот сраный угол прогнил настолько, что даже провода заплесневели. Как будто Мясник излишки с дамбы сюда сливает, — из всего ворчания Эйден обращает внимание только на то, что знаменитого неуловимого лейтенанта опять нет.
— Второй сержант тут, или всё ещё ренегатов выслеживает? — пилигрим смотрит на хлопья травы на поверхности кружки, пытаясь понять, что это, и не сразу замечает тяжёлое молчание.
— Малыш Рон полгода как помер, — в голосе Брукса глухое горе и предупреждение, на которое не хочется нарываться. Эйден чувствует себя так, будто кружка внезапно раскалилась.
— А другие сержанты, кроме тебя?.. — он продолжает, не дожидаясь вопроса. — Кто-то из ваших спас меня недавно в этом районе, и я видел звание сержанта, и хотел поблагодарить…
Эйден заканчивает неловким скомканным молчанием. Брукс качает головой, но в его лице хотя бы больше нет неодобрения, тяжёлого, как грозовая туча.
— Младший лейтенант? Такой, высокий, и волосы в хвостик. И светлые глаза, — он готов допустить, что не полностью рассмотрел звание.
— Браско тоже мёртв. И давно. Ты точно не о нашем лейтенанте говоришь? — Эйден качает головой. Это точно не лейтенантское дело — гоняться по чердакам за ренегатами и таскать на себе курьеров. Лейтенанты сидят в штабах — как Мейер для Мэтта, как мудак-Грейди, даже Айтор, чёрт возьми, врастал в письменный стол. Должно быть, Эйден что-то не так рассмотрел или перепутал номер отряда — память того дня действительно ощущается, как комок ваты.
С Бруксом он прощается скомканно и неловко, чай допивает в два глотка, уже не задаваясь вопросом, что там плавает — Спайк учил, что если тебе по доброй воле предлагают еду, её надо съесть хотя бы из уважения. В расположении отряда он задерживается ровно настолько, чтобы понять, что здесь нет ни Берислава, ни Редфилда и Кеннеди — никого из тех, кто был на том чердаке. Вероятно, ему стоит поискать на Мисси.
(Это первый раз, когда Эйден тесно взаимодействует с отрядом 4-04, даже если среди них в этот момент нет лейтенанта.)
Мэтт продолжает давать ему поручения, даже если зачастую рупором его воли выступает Мейер, и пилигрим предпочитает работать с ней, потому что даже если она всегда выглядит усталой и тратит исключительно много времени на заполнение форм и журналов — и вся эта штука с «не говори об отце», — она, по крайней мере, не задаёт ему неудобных вопросов, и в её глазах не маячит смутный призрак расстрельного приказа. Поэтому, когда с Эйденом связывается лично майор, он чувствует то, что Спайк называл «как будто кто-то прошёл по моей могиле».
Очередное поручение — стребовать с интенданта ультрафиолетовые лампы, которые он обязался предоставить Мэтту и, очевидно, не сделал этого в срок, и Эйден задаётся вопросом, какого вообще хуя этим должен заниматься он. Он похож на снабженца? Нет.
На личную Мэттову шавку, как недавно сплюнул кто-то ему в спину? Возможно, потому что майор скармливает ему обещания и обрывки информации, которые заставляют пилигрима мотаться во всему Сентрал-Луп, но не приносят никакой ценной информации. Мэтт держит его на чертовски тугом поводке надежды, и ради этого Эйден вытворяет цирковые трюки.
Так что в какой-то момент он обнаруживает себя спускающимся в недра Мисси — дорогу к мастерской и доске заказов за прошедшие недели он выучил, а вот непосредственно с интендантом не пересекался, даже если его подписанный кабинет-контейнер расположен прямо в центре «отдела снабжения». Возможно, ещё одной причиной поручить рекет интенданта именно ему была, чёрт возьми, сама личность интенданта. Хуан Райнер, по слухам, может вывести из себя даже святого.
Всё, что Эйден знает о господине Райнере — горстка слухов разной степени солёности, рисующих интенданта то ли первосортной блядью, ныряющей из койки в запой, то ли опасным человеком с хваткой гончей, контролирующем половину подпольного рынка Сентрал-Луп. Лоан же обошлась коротким и метким «наебёт и выебет» — сразу после пятиминутной тирады, почему «скользкому ублюдку» не стоит доверять даже булавку. Работники мастерских и снабженцы же гораздо более умеренны в своих оценках — где-то между «сложным характером» и «деловой хваткой», так что не вините пилигрима, если он немного заинтригован.
Любой интерес и предвкушение угасают в нём, когда он открывает дверь кабинета — после стука и паузы, чёрт возьми, как воспитанный человек — и обжимающаяся у\на столе парочка смотрит на него с величественным недовольством. Вторник. Четыре часа дня. Эйден начинает догадываться, что получение ламп не будет лёгким.
Жест ладонью с посылом «выйди отсюда» он игнорирует, продолжая стоять в неудобной тишине, пока мужчина — интендант, видимо — не отсылает спутницу с каким-то мелким поручением. Эйден узнаёт в ней ту самую «не твоего полёта птичку» и мысленно соглашается с этим — с Райнером он бы не стал соревноваться, даже если бы захотел.
(Где-то в самой задвинутой угол и тихой части души он отмечает, что мужчина хорош — небрежно раскрытый ворот и сдвинутый шарф, след помады на острой скуле, небрежно-продуманно уложенные волосы и взгляд, пресыщенный и цепкий одновременно. Но это ещё один «не его уровень», и Эйден чертовски не любит ощущать себя куском мяса на лотке мясника — или неогранённым камнем у ювелира, судя по тому, как едва заметно меняется чужой взгляд.)
— И чем же я обязан такому присутствию? Посылка от Мэтта? Давай, — ещё один требовательный жест холёной ладони. Видимо, интендант не держит в руках ничего тяжелее бумаг и бёдер своей любовницы.
— На словах передам. Уфэшки, ты должен доставить их командующему.
— Эйден, Эйден, твой лай меня не впечатляет, попробуй ещё раз, убедительнее, — а на этот случай Фрэнк посоветовал ему взять бутылку какого-то очень старого алкоголя, сказав, что Райнер неплохо покупается и подкупается, как любой торгаш, так что пилигрим игнорирует остаток оскорблений и просто надеется, что оно того стоит, потому что квадратное донышко из прочного стекла отбило ему весь хребет, пока он дотащил бутылку.
— Тридцатилетний односолодовый виски Highland, разлит в бутылки за год до пандемии, — Эйден даже не притворяется, что понимает, о чём речь, но виски из его руки забирают так, будто оно может взорваться на месте. Интендант звучит почти приятно, когда рассуждает об алкоголе, а не о «терьере Главного Простака». — Я почти готов тебя выслушать.
Эйден со вселенской усталостью наблюдает, как Райнер движется — плечи, бёдра, мягкий поворот у барной стойки и пёстрая мешанина цветов на одежде, чуждая в мире Падения. Когда ему предлагают кружку с тем самым виски, пилигрим предпочитает принять это за знак мира и сделать глоток — на вкус что-то среднее между керосином и водкой, он не впечатлён, даже если интендант выглядит, будто пьёт чистый мёд.
— Что я могу сказать… Ты пробил брешь в моей обороне. Ты знаешь, зачем Мэтту нужны эти лампы? — Эйден думает ответить, что его не ебёт, его дело — выполнить приказ, но останавливается. «Нет». — Чтобы осветить ими похороны 4-04го отряда в телебашне. А тебя, Эйден, отправят подержать свечку, я думаю. В твоём случае — уф-лампу.
— Что… Какая нахуй телебашня? — пилигрим чувствует себя запутавшимся, а Райнер лениво покачивает кружкой, смотря на отражения ламп в янтаре. Его кабинет освещён так, будто все недостающие уфэшки ушли именно сюда.
— VNC, знаешь такую? Я понимаю, ты не привык к городскому пейзажу, но такую величину можно было заметить. Наш бравый вояка собирается захватить её во славу себя и общественного мнения, он не говорил тебе об этом? — Эйден не отказывается от второго глотка виски, пытаясь чем-то занять руки и дать себе время подумать. Он ничерта не слышал о телебашне, кроме того, что проговаривал пьяным и замалчивал трезвым Фрэнк, и шептали старожилы Рыбьего глаза, и некоторое количество городских страшилок…
…отряд 4-04 переместили по Гаррисону ближе к телебашне, и Брукс что-то говорил про разведку местности.
— Она опасна. Фрэнк… Марви говорил, что это самоубийство.
— Старина Фрэнк много чего говорит. Электричество может изменить картину, — тонкая, змеящаяся улыбка, и Эйден понимает, что деталей он не услышит. — Но Мэтту понадобится кто-то, кто выберется на крышу, его бронированные псы на это не способны. А за это, niño bonito, он даст тебе немного информации о сестре, или о Вальце, или о врачах, — Эйден уже даже не удивляется ни тому, что Райнер знал его имя заранее, ни этой пугающей осведомлённости. Если интендант в курсе его планов и мотивов, то он может на самом деле знать и Мэттовы. — Я мог бы тоже поучаствовать в сделке, и моя плата будет ниже — ты уже знаешь её, Эйден.
Бутылка поблескивает гранями на столе. У него есть несколько очень хороших иллюстрированных изданий, что он вынул из разрушенного книжного магазина, и вряд ли в мире Падения кто-то проверял музеи… Если интенданта можно купить за такую плату, то Эйден готов её предоставить. Вопрос, что ещё мог бы попросить Хуан Райнер, но для этого вопроса слишком рано.
Он чувствует себя так, будто получил ещё один удар по голове, но отставляет кружку — вероятно, гостевую, слишком грубая и простая в сравнении с остальным кабинетом — и разворачивается к двери. Ему надо о многом подумать.
— Лампы, Эйден, — летит ему в спину насмешливое. Райнер выглядит так, будто уже выиграл какую-то маленькую партию. — Я доставлю их завтра, можешь так и передать майору.
(Это первый раз, когда Эйден слышит о планах на себя, отряд 4-04 и телебашню.)
С плавучей заставы Миротворцев телебашня VNC едва видна — красная галочка логотипа, обросшая мхом и покрытая грязью.
С крыши Рыбьего глаза башня видна на всю верхнюю половину — Гаррисон чертовски близко, и Эйден через бинокль смотрит на зеркальные переплёты окон, подъёмный кран на крыше второй башни и иглу антенны, пропарывающую брюхо низким осенним облакам. VNC выглядит, как любое заброшенное здание — поросшая зеленью, обветшалая, но стеклу и металлу пятнадцать лет не причинили значительного ущерба. Пилигрим не знает, что думать о плане захвата башни. Из Старого Вилледора VNC не была видна, но впервые про неё Эйден услышал именно там — эта миссия стала последней для Ночных бегунов, а Хакон одним вечером, когда было много алкоголя, а Базар был тёплым и заполненным музыкой, пьяно проговорился — Эйден не помнит, о чём именно, но в этом было чертовски много злости.
Из любой точки Гаррисона и Нью-Даун Парка телебашня видна хорошо — но окна комнаты Фрэнка смотрят в другую сторону, на низкие крыши, серую реку и плавучую крепость.
Пилигрим никогда не был хорош в вопросах вроде «как умерли Ночные бегуны, и как ты выжил?», даже если ему много раз приходилось говорить о дурном — люди нечасто передают сообщения о рождении ребёнка или местном празднике, чаще это про смерть и нехватку припасов. Но почти никогда Эйден не спрашивал для себя. Он чувствует себя чертовски неуверенно, когда стучит в дверь комнаты Фрэнка: изнутри мягко поёт граммофон, а значит, бывший командир на месте — он вообще редко покидает пределы Рыбьего глаза, как говорила Лоан.
— Чего тебе? — открывая дверь, Марви хмур и неприветлив, но находится в коротком промежутке ясности между похмельем и опьянением, а значит, у Эйдена нет причины отложить разговор.
— Майор Мэтт хочет захватить телебашню, — он никогда не понимал привычки растягивать болезненный разговор трёпом о погоде и «как твои дела», предпочитая сравнивать это со сдиранием с раны присохших бинтов. Фрэнк мрачнеет ещё сильнее.
— Блять, парень, а мне-то что? Ему нужно моё экспертное мнение, как получше сдохнуть?
— Он хочет, чтобы я ему помог, — Эйден смотрит на Фрэнка две или три долгих секунды, прежде, чем мужчина тяжело отходит вглубь комнаты. Здесь чище, чем было при первом визите пилигрима — меньше пустых бутылок, и кровать небрежно заправлена, а по столу раскинулся разобранный радиоприёмник — пахнет спиртом и припоем.
— Если у тебя есть хоть капля мозгов, пацан, то ты будешь держаться от телебашни так далеко, как только можешь. Ты Мэтту присягу не давал и жопу не продавал, чтобы он тебя посылал на смерть. Пусть играется своими солдатиками.
— Фрэнк, — Эйден использует ту же мягкую, низкую интонацию, что много раз слышал от Лоан. — Ты можешь рассказать мне, что там такого страшного?
Есть долгий момент тишины, когда Марви замирает — тяжёлая, грузная фигура опирается на стол, не поднимая взгляд от проводов и схемок, — а потом вытаскивает откуда-то снизу ополовиненную бутылку и машет Эйдену сесть напротив — тот слушается молча и осторожно. Ему не нравятся закрытые захламленные помещения и пьяные люди, но он не рискнёт попросить Фрэнка отставить выпивку — весь фавор исчерпан на вопрос о телебашне. Позже Лоан оторвёт ему голову.
— Там восемьдесят этажей ада, — голос звучит глуше и серьёзнее, чем когда-либо пилигрим слышал от Фрэнка, и слова отчётливы, как будто эту пластинку прокручивали множество раз внутри головы. — Узкие коридоры, запутанная планировка, заваленные лестницы и баррикады. Внутри этажа темно, как в жопе у Мэтта. Окна не разбить — небоскрёб, блять, там стекло прочнее твоего бестолкового черепа. Я думал, что мы сможем пройти, мы же легендарные Ночные бегуны, блять, ингбиторов взяли столько, что сердце грозило разорваться. И знаешь, что? — усталый вопрос не нуждается в ответе, Фрэнк глотает из горлышка бутылки, и тонкая струйка путается в бороде.
— Похуй, сколько у тебя ингибиторов, когда тебя зажимает в коридоре с двух сторон толпа заражённых. В телебашне тогда, после эпидемии, прятались многие, Эйден. Сотни. Может, тысячи, не ебу. А когда карантин прорвали, они там так и остались — не выходили на солнце и жрали друг друга. Я нигде не видел таких уродов, блять, никогда потом. Мы были не готовы. Даже если бы этот уродец Хакон не увёл половину… — Эйден замирает на табуретке, пытаясь стать ещё более незаметным. Он не готов слышать эту часть истории — бывший друг рассказал её, и пилигрим до сих пор не знает, кому верить. Фрэнк смотрит мимо него, в стену, и зрачки у него мелко двигаются. Глоток даёт Эйдену выдохнуть. — Иногда я радуюсь, что хоть они выжили.
— Первые этажи были нормальными, там эти твари ещё как-то выползали на улицу. Нас было мало, да, но каждый стоил десяти, так что я отдал приказ продвигаться дальше, — повисшая пауза такая долгая, что Эйден думает, что Фрэнк не продолжит. Тот не смотрит на пилигрима, разглядывая бутылку в ладони. Глоток — дольше и протяжнее предыдущих, будто ему тоже нужна передышка.
— Этажа с десятого начался ад… Люди пытались отгородиться от заразы — баррикады, заваренные лестницы и двери, обвалившиеся стены, как будто там взрывали что-то… Мы шли вслепую, планами можно было подтереться. Думали прорваться к шахте лифта и ползти по ней, но это же, блять, небоскрёб, там умные лифты, не на всех этажах останавливаются… Майк и Джулс погибли на восемнадцатом, решили прикрыть нам отход. И только смерть разлучила их… Мы с Равиком, пиздюк чудом нагнал нас, Эдгаром, Сарой и Дейвом полезли выше. Тогда казалось — всё или ничего, пацан, всё или ничего — добраться до антенны, чтобы чёртово радио хоть как-то окупило их смерти, и больше ничего не надо, — глоток. Эйден чувствует себя примороженным к табурету, как к металлу на морозе, а Фрэнк проваливается в пустой транс.
— Дошли до тридцатого. Я до сих пор не ебу, что там было — трещина в черепе, нет куска ноги и куска памяти как не было. Какие-то взрывы и кислота — Дейву оторвало ноги, шок. Эдгар кое-как открыл шахту — чтобы спуститься вниз, сам так и остался у лифтов. Его укусили, оказывается. Его, блять, укусили, а на мне скакала толпа заражённых, и ничего! — бессильная, глухая ярость путается с накатывающим опьянением. — Меня тащили Сара и Равик, сам я был не полезнее соломенного тюфяка. И нихуя не умнее. Закрепили страховки и прыгнули по тросам вниз — хотя бы до пятнадцатого, там был выход. Равика… Утащили летуны. У них гнездо было выше по шахте, пацан заорал в истерике, и его схватили, мы не успели затащить его на этаж. Сара пыталась спустить меня по лестнице, где мы поднимались. Боже, блять, никогда не был настолько рад видеть миротворцев.
— Миротворцев? — кажется, только сейчас Фрэнк понимает, что Эйден всё ещё в комнате — глаза бывшего Ночного бегуна застит пьяная дымка, а по щекам ползут неровные красные пятна.
— Миротворцы, дружок Лоан, вся королевская конница и рать, блять, — мужчина тяжело поднимается из-за стола, упираясь в дерево двумя ладонями. Пустая бутылка скатывается на пол с грохотом, и Эйден встаёт, мягко отступая к двери, как пятился бы от раненого зверя в капкане. Он получил ответ на свой вопрос, даже если пока не способен его обдумать, а Фрэнк явно не здесь. В прошлый раз, когда пилигрим видел его в таком состоянии, рядом хотя бы была Лоан.
— Спасибо, что рассказал, — он чувствует себя опустошённым и при этом слишком полным чужой болью.
— Пиздуй, блять, отсюда. Вон! — за дверь Эйден почти выскакивает, и через секунду о дверное полотно что-то бьётся — на пол ссыпается стекло, и резко пахнет алкоголем. Парень отступает ещё на шаг, не поворачиваясь спиной.
В ушах вата мешается с шумом из главного зала закусочной — он не чувствует себя способным видеть других людей, так что направляется в тихий угол под лестницей, где валяются остатки досок от ремонта — с тех пор Эйден его и присмотрел. После лет в брожениях по лесам и мелким поселениям, где он мог за месяц не увидеть никого, кроме Спайка, Вилледор до сих пор кажется шумным и давящим, и в худшие дни для успокоения Эйден забредает в дальние пустые кварталы. Или углы. Там его и находит Лоан.
— Объясни мне, почему Фрэнк в говно посреди дня и твердит про тебя и баш… Ох, Эйден, — тень заслоняет ему тусклый коридорный свет, а потом Лоан — слабое поскрипывание синтепона куртки, мягкий стук кроссовок — опускается рядом на стопку обрезков. Он чувствует тёплое давление сбоку — плечом к плечу. — Что случилось?
Лоан может быть неприятно настойчивой в своей заботе, так что проще сдаться самому — и Эйден повторяет слова Мэтта — и Райнера, — не поднимая взгляда от вытертых досок пола под ногами.
— …и я спросил Фрэнка о телебашне. Прости. Никто не хочет про неё говорить, хотел узнать, ну, от очевидца, — сейчас эта идея кажется дерьмом, потому что он уже не раз видел Марви пьяным — для этого достаточно иметь глаза и жить в Рыбьем глазе хоть иногда — но впервые тот надирался так быстро и сосредоточенно, как будто хотел затереть собственную память.
— Фрэнк верно говорил. Это самоубийство, Эйден, не думала, что когда-нибудь соглашусь с этой блядью, но Мэтт захочет тебя… Блять, он может сам пойти и насадиться на антенну вместо знамени, если ему так в жопе горит, ты нихуя ему не должен, слышишь? Я сама тебе найду данные, — пилигрим пропускает пустые обещания мимо ушей. Если бы Лоан могла найти информацию, она бы уже сделала это, а у военных подвязок в ВГМ всегда было больше.
Они остаются в неверной тишине — младшая Марви мягко толкает его плечом в знак поддержки, и Эйден возвращает этот жест. Этажом выше кто-то скрипит досками, за стенкой в баре кто-то поднимает тост на французском, и среди обыденных звуков тень телебашни съеживается и отступает.
— Фрэнк сказал что-то про миротворцев. Они уже входили туда, получается? — Эйден не знает, что думать про Ночных бегунов, если ими восхищался весь город, а телебашня оставила от них осколки и одного запойного калеку, но если миротворцы уже были в башне и вышли из неё, возможно, план майора будет иметь смысл. Может быть, он знает что-то, чего не знал Марви.
— Ага, входили, — Лоан тяжело вздыхает и опускает голову, зажимает ладони между коленями — странно видеть такую позу от женщины, которая обычно стремится занимать как можно больше пространства. Звучит, как начало ещё одной хуёвой истории, и Эйден подбирается, кладя руку на обтянутое курткой плечо. Он сегодня только и делает, что расстраивает людей, но подруга вряд ли станет кидаться в него бутылками.
— Вот Роу и входил, он тогда недавно стал лейтенантом, после того, как бывший командир помер, и получил в командование отряд. Мэтт бы и не пошевелился, чтобы эвакуировать людей из башни, но я упросила Роу, он согласился подняться, настолько сможет, самовольно. Так, чтобы своих людей не угробить следом за Бегунами. Пошли по тому же маршруту, там уже расчищено было, ну и что наши куртки против броников, плевок заражённого вытер и пошёл дальше… Не суть. Роу встретил Фрэнка с Сарой на пятнадцатом этаже, говорил, ещё двоих нашли, но там уже милосерднее было добить, спасать нечего. Вот и вся история — Фрэнка перевязали и спустили, Сара попыталась за кем-то вернуться, с ней пошли двое солдат, но… Не вернулись, короче. Вышел только Фрэнк, блять, я потеряла всех, и чуть не потеряла его… Если хочешь про телебашню изнутри послушать, спроси Роу, я там не была, он приказал своим меня держать, чтобы не полезла, — Лоан хрипло и влажно смеётся, так, что это больше похоже на рыдание, но Эйден не присматривается, только чуть крепче сжимает руку. — Я с ним полгода не разговаривала, а потом признала, что прав был, если башня сожрала лучших из лучших, то я там только мешалась…
Зелёная куртка скрипит под пальцами, когда Эйден сгребает Лоан в неловкое объятие, давая зло, коротко всхлипывать в плечо — она дёргается пару раз, пытаясь вырваться и не демонстрировать слабости, но потом расслабляется. Из комнаты Фрэнка всё ещё доносятся обрывки фраз и звон стекла — судя по всему, составленная у дальней стенки батарея бутылок не переживёт сегодняшнего дня, и пилигрим обещает сам себе помочь в уборке бардака.
(Это первый раз, когда Эйден узнаёт о более глубокой связи между лейтенантом Роу и VNC — а также о том, что лейтенант не всегда подчиняется приказам вышестоящих.)
Миротворцы могут пытаться выглядеть самой непогрешимой и справедливой фракцией с дисциплиной, насаждаемой железной майорской рукой, но сплетничают они не меньше, чем в остальном Вилледоре — Эйден ловит это в ленивых разговорах патрулей, пьяной барной болтовне, собраниях на верхней палубе. Миротворцы сплетничают, как и все, а пилигрим примелькался достаточно, чтобы его замечали не больше, чем тень на фоне, поэтому он слушает и слышит, как всё чаще в разговорах проскакивает электричество и идея расширить радиопокрытие. Это идея Мэтта, но она вкладывается на языки всех остальных — Райнер при встречах молча поднимает светлые брови, а Эйден угрюмо отводит взгляд, он ещё не знает, как относиться к приближающейся тени VNC.
Чем больше он слушает разговоры, тем чаще слышит про лейтенанта Роу и его легендарный отряд — пилигрим не понимал, что такого особенно в 4-04 на броне, но теперь это начинает ему казаться чем-то вроде местного знака отличия.
На КПП у входа в пересменке, когда Эйден курит со знакомыми дежурными, ему рассказывают, что именно этот отряд смог остановить прорвавшихся на Мисси заражённых — с тех пор пункт перестроили в добавили железные решётки между блоками.
В казармах за карточной партией он слушает, как лейтенант Роу входит в горящие здания и тёмные зоны, спасая людей, как будто этот человек выплавлен из чистого неуязвимого железа — Эйден смотрит больше в карты, чем в сияющие восторгом и почтение глаза новобранца напротив, и оставляет сомнения при себе.
…из рассказов Лоан он слышал, что Роу вполне себе уязвим к острой похлёбке, виски и спорам в стиле «кто точнее бросит нож после пинты пива»…
На острове Калверт, куда он наведывается к травнице, чтобы обменять собранные запасы на лекарства, выслушивает народную тоску по заставе отряда 4-04 — нарисованные белой краской миротворческие символы до сих пор смотрят со стен, и местные не рвутся от них избавляться.
В местном баре Мисси, который раза в четыре меньше Рыбьего глаза, зато имеет неразбиваемые железные кружки, ему шёпотом рассказывают о «расстрельном приказе». Эйдену интереснее смотреть, как руки бармена двигаются над стаканами, потому что в нём плещется кружка джина, но он улавливает обрывки истории о том, как лейтенант Роу — снова — провертел майорский приказ, выбрав следовать духу закона, а не букве. Женщина, рассказывающая эту историю, судя по всему, отчётливо влюблена в лейтенанта, и Эйден пьяно и тихо смеётся в свою кружку — если лейтенант действительно так хорош, как о нём рассказывают, в него грех не влюбиться. Звучит, будто лично святой архангел спустился с небес и натянул броник.
…Лоан знает полтора десятка постыдных историй о Роу, но она же и рассказывала о том, как лейтенант согласился под свою ответственность и вопреки желанию майора пойти в телебашню за раненными, так что, возможно, и история про расстрел правдива…
Один из самых смешных секретов фракции, который Эйден узнаёт — знаменитая стрижка с выбритыми висками и хвостиком, которую он видит на половине новобранцев, как будто это какая-то дополнительная часть формы. У миротворцев есть свой негласный цирюльник — военная дисциплина не приветствует патлы и длинные бороды, и в какой-то момент пилигрим решает попросить подровнять волосы и себе — недавно Лоан смогла собрать его пряди в хвостик, к тому же, те начинают неудобно закрывать глаза. Когда его спрашивают про «стрижку по-лейтенантски» он теряется, прося обычную, под машинку, а потом меняет немного путевых баек на историю «стрижки» — молча сидеть под щёлканье ножниц и жужжание машинки скучно и ему, и цирюльнику. Лейтенант Роу успевает отметиться даже здесь — каждое поколение новобранцев, которое он выпускает из учебки, пытается повторять за своим кумиром.
Эйдену смешно, и со своего места на вершине контейнера, где он греется, ожидая деталей поручения от Мейер, он успевает насчитать пятнадцать стриженных «под лейтенанта» голов. Мэтт может только завидовать такой народной любви и популярности — бритых голов «под майора» он в толпе не наблюдает.
В какой-то момент ему хочется взглянуть на овеянного славой и слухами лейтенанта самому, но тот неуловимо перемещается между Гаррисоном и Лоуэр Дам Эйром, а Эйден старается не забредать в те районы, не желая видеть ни телебашню, ни плотину, так что поймать Роу не удаётся — что удивительного, от того в небо не бьёт луч света, указывая точное местоположение. Так что пилигрим продолжает собирать слухи, пытаясь сшить их в лоскутное одеяло с историями Лоан — с каждым новым кусочком лейтенант выглядит фигурой всё более мифической. Что-то вроде городской легенды.
Впрочем, лейтенант Роу не единственный, кого Эйден не может найти — он продолжает спрашивать о сержанте, спасшем его от ренегатов, но детали замываются — Эйден помнит светлые глаза, стрижку «под лейтенанта», что вообще не является полезной приметой, и ощущение защиты и надёжности, но последнее он вслух не проговаривает. Только на Мисси несколько сотен людей, ещё сотни — на заставах по городу, так что ему остаётся только надеяться, что Сентрал-Луп однажды окажется для него достаточно тесным.
(Это первый раз, когда Эйден понимает масштаб личности лейтенанта Роу.)
В мире после Падения истории — всего лишь дополнительная форма валюты. Хорошую байку можно обменять на миску каши и место у костра, найти собеседников среди незнакомцев, в конце концов, понравиться. Все любят хорошие истории — Спайк научил Эйдена этому на первый год путешествия. Поэтому пилигрим копит истории, как монеты — тщательнее монет, потому что слово легче и универсальнее металлов.
В Вилледоре есть свои легенды — про страшного доктора, превратившегося в чудовище и крадущего непослушных детей, про огромные подземные научные комплексы, где поместилось бы всё выжившее население, про заражённую, носящую на груди рецепт вакцины. Про Мясника, который давно издох на запертой дамбе, потому что только смерть могла помешать ему залить город химикатами. Про Ночных бегунов, которые проходили и несли свет в самые тёмные углы, пока не исчезли все в одну ночь.
Лейтенант Роу однажды станет легендой, Эйден готов поставить на это свой пилигримский значок. К концу месяца у него складывается впечатление, что половина Мисси тайно или не очень восхищается «железным» лейтенантом — тот в местом пантеоне явно за первого апостола при Мэтте, удивительная репутация для человека, которого мотает по дальним районам девять месяцев в году. Возможно, Эйдену повезёт увидеть его в тихий зимний период, когда миротворцы консервируются на корабле, а лейтенант передаёт свою мудрость салагам в учебке.
В Вилледоре не так много живых и действующих легенд, а Эйден любит хороших людей и хорошие истории — так что нет ничего удивительного, что его интерес к лейтенанту замечают.
— Пилигрим, — на мостках через трюм его нагоняет тот самый новобранец, с которым он играл в карты в казармах — десяток проигранных монет, выигранный сигаретный блок, Эйден мучительно крутит воспоминания, ища имя — М, что-то на М…
— Матео, — он не слишком настроен на разговор, желание говорить и дыхание выбивают ящики с повреждённой бронёй, которые он перетаскивает до мастерской — Хуан Райнер или нанял его личным курьером, или не слишком высоко ценит все остальные навыки, считая, что Эйден лучше всего будет в роли грузчика. Чёрт, как миротворцы вообще таскают на себе весь этот металлолом…
— Я слышал, ты хотел больше узнать о лейтенанте Роу, — Эйден издаёт звук, который может быть как согласием, так и намёком на то, что он сейчас упадёт с лестницы вместе с огромным ящиком, и это не лучший момент для разговора. — П-прости, — Матео, наконец, соображает и перехватывает помятый бронежилет с верха ящика, неловко обнимая его двумя руками.
— Да, хотел. Что, он ещё кого-то вынес на руках из горящего здания? — Эйден иронизирует, но без злобы. На данном этапе он уже может поверить, что спасти Вилледор до обеда — обычная лейтенантская рутина.
— Нет… Но если хочешь узнать больше, приходи сегодня в восемь к сорок четвёртому контейнеру, на верхней палубе. Удачи! — Матео сбрасывает броник на стол мастерской и спешит прочь — Эйден смотрит на дёргающую походку, сутулые плечи и надорванную сзади по шву куртку — иногда кажется, что пацан может зацепиться и упасть на ровном месте. Что ж, это не самое нелепое и сомнительное предложение, которое он получал в жизни, но определённо в десятке.
Незадолго до восьми вечера пилигрим и правда идёт по верхней палубе, оглядываясь в поисках сорок четвёртого контейнера — это дальний край корабля, где в большинстве грузовых ящиков или хлам, или какие-то подпольные сборища, на которые командование смотрит сквозь пальцы — в тридцать седьмом, например, можно в определённых дни обменяться порножурналами, в сороковом Эйден сам иногда ночует на горе брезента, когда лень уходить с корабля, и из сорок первого Райнер как-то просил забрать пару ящиков без меток.
Нужный контейнер находится по маленькой уф-лампе, выставленной у входа — маячок в осенней темноте. Эйден светит своим фонариком на подновлённые цифры на стенке, но других опознавательных знаков нет.
Внутри атмосфера оказывается приветливее — ящики, выставленные кругом вокруг уф-лампы, и несколько смутных знакомцев — пилигрим узнаёт лица, не раз виденные на Мисси, но не помнит имён и занятий. На него смотрят с вежливым интересом, но никто не обращается, так что он проскальзывает в дальний угол, где свалены ящики. Контейнер чем-то напоминает ему «стену памяти» — та же торжественная и тихая атмосфера, и по стенам краской написаны номера, похожие на номера жетонов. Его пригласили на поминки?
Ещё несколько людей проскальзывают внутрь — парень, виденный им в отделе снабженцев, Матео — он коротко и неловко машет Эйдену в приветствии, — какой-то подросток в очках и девушка, прижимающая забинтованную руку к телу. Фиолетовые тени танцуют по лицам, делая их строгими и величавыми.
— Первое правило клуба? — худой до болезненности парень со шрамами на лице встаёт у контейнера у самой лампы, будто та заменяла костёр для одиноких путников.
— Не упоминать о клубе при лейтенанте Роу, — остальные отзываются слаженным гудением отклика на стандартную фразу. Это всё серьёзно до смеха.
В «клубе» нет никого старше тридцати, и это больше похоже на сборище поклонников железного лейтенанта, как будто мало ему всеобщего восхищения, но Эйден остаётся — в углу тепло и удобно, и он любит слушать чужие разговоры, даже если не понимает, зачем его позвали. Следующие полчаса размываются в тенях и дыме запаленной самокрутки — белые завитки поднимаются к металлическому потолку, и внутри контейнера сладко и душно. Эйдена приглашают ближе, передают самокрутку — он двигается по ящикам до тех пор, пока вместе с остальными не начинает упираться ботинками в основание лампы. В голове пусто и приятно.
— А ты тут с какой историей? — звуки мягко размываются, как шум волн за бортом. Эйден мотает головой, чтобы собрать слова на ответ девушке с бинтами.
— Не знаю. Вот он позвал, сказал, узнаю про Роу.
— Лейтенанта Роу, — серьёзно откликается Матео, и остальные смеются, будто это какая-то известная поправка — пилигрим улыбается вместе с остальными.
— Он спас нас всех, — подаёт голос худой парень, начавший собрание. Эйден сдерживает шутку про спасение из горящих зданий, затягиваясь глубже. Курево делает его смешливым и разговорчивым, а ещё глухим к другим людям, как ему не раз говорили, но что-то в чужих глазах — острое и пронзительное, даже сквозь дым и тени. Слишком острое для сборища молодых людей, нашедших себе героического кумира — Эйден видел таких и не раз, и не раз отговаривал подростков в поселениях, пытающихся следовать за ним в поисках пилигримской романтики.
На следующий круг самокрутки он слышит истории.
…он заставил Мейер назначить мне выплаты, когда мама, её называли среди своих Тётушкой Бартез, может быть, ты слышал о ней, умерла…
…лейтенант, бля, приказом перевёл меня санитаром в санчасть. Сказал, меня перешибут в первом же бою. Он спас мне жизнь нахуй, я только потом понял, когда блевал над уткой от вида кишков…
…мой старший брат был в том отряде, который отказался подчиняться приказу о штурме. Их должны были расстрелять. Лейтенант отказался выполнять приказ. Обошлось карцером. Брат сейчас у Выживших, он ушёл из фракции…
Эйден привык к тому, что лейтенанта описывают, как живую легенду — он слышал не меньше пяти пересказов прорыва заражённых, штуки три историй про горящее здание — не уверен, это один случай, или разные — и несколько упоминаний, как лейтенант выбирался из западни, не потеряв никого из отряда. Один раз он слышал про расстрельный приказ — в пьяной барной болтовне. Один раз он узнал про телебашню — от Выживших, как будто эта история не рассказывается на Мисси. То, что пилигрим слышит сейчас, не упоминалось никогда.
Среди долгих теней и дыма он проникается к железному лейтенанту чем-то большим, чем простой интерес.
(Это первый раз, когда Эйден узнаёт более личную сторону лейтенанта Роу, пусть и в чужих рассказах.)
Когда Эйдену передают, что сам майор желает видеть его в Рыбьем Глазе, да побыстрее, он уже знает, о чём пойдёт речь. Тень телебашни чертовски длинна и густа, и пилигрим может сколько угодно бегать по мелким поручениям, выуживать ложные ниточки бывших ВГМовцев и собирать слухи, но рано или поздно майор сделает ему предложение, от которого очень сложно отказаться.
Но Эйден попробует.
Фрэнк до сих пор с ним не разговаривает — смотрит с глухой злостью и обидой, когда они сталкиваются в коридоре, и тяжело уходит в комнату; выпрошенный рассказ о телебашне разодрал ему все старые раны, который он старательно очищает спиртом. Лоан балансирует между шумным раздражением и ласковым сожалением — все её попытки найти что-то новое о ВГМ оказываются пусты, и они оба знают, что сейчас единственный спасательный трос Эйдена в руках майора. Возможно, что-то знает интендант, но делится этим не спешит — он нанимает Эйдена для поручений, как и половина корабля, и благодушно принимает дары в старых книгах и старом алкоголе, платя за них информацией — но не той.
В Рыбьем Глазе майор чувствует себя главным — на подходах к общему залу пилигрим не видит Лоан, хотя в этом время она обычно спускается из своей комнатушки на чердаке — «голубятни», а дверь комнаты Фрэнка плотно закрыта, даже если обычно он предпочитает оставлять щель и слушать шум из зала. Лестницу на второй этаж преграждает миротворец — ноги на ширине плеч, руки в замок, но Эйден узнаёт в нём темноглазого улыбчивого мужчину со дня рождения младшей Марви. Это кажется хорошим знаком.
— Ты Эйден? Тебя ждут, проходи, встреча в VIP-кабинете. Атмосфера дружеская, прямо, блять, как ужин на Рождество, — по шутке и подмигиванию пилигрим понимает, что его пытаются ободрить, но в желудке свивается неприятный комок, как будто доски хлипкого мостика, по которому ты пытаешься перейти, закачались от ветра. Он и так собирается отказать главе фракции, так ещё заставил себя ждать целого майора, и неизвестно, кого с ним…
…только сейчас Эйден понимает, что наверху будет не только майор — его сопровождает солдат из отряда Роу, отряд Роу обследовал район телебашни, на лейтенанта намекал Хуан в том слишком откровенном диалоге…
— Кем ты себя возомнил, лжец! — голос майора грохочет и хрипит, но Эйден смотрит только на высокую фигуру, безразлично привалившуюся к столу.
Его сержант выглядит лучше, чем в том заброшенном здании с ренегатами — в волосах не запутались куски побелки, на нагруднике нет пятен грязи и крови, а на лице — свежих царапин. У его сержанта всё ещё собранные в хвостик волосы, острые скулы и тяжёлый профиль, подсвеченный жёлтыми и фиолетовыми бликами из зала. Его сержант — ёбаный лейтенант Роу, железный лейтенант, который лично вытащил задницу Эйдена из проблем, отряхнул и отправил до ближайшей безопасной зоны.
Как же, блять, над ним будет ржать Брукс. Зато будет, что рассказать за самокруткой на следующей встрече фанклуба.
Майору явно не до блудного пилигрима — он занят спором с Хуаном Райнером, так что Эйден медленно движется к освещённому столу и Роу.
Все эти недели, слушая про железного лейтенанта, он представлял что-то между статуей древнего полководца в доспехах и молодым Фрэнком, каким его описывала Лоан. В реальности лейтенант выглядит обычным человеком, да и не мироточит святостью.
— Командир, не пора ли поставить к стенке эту мразь? — его вмешательство работает, как выплеснутое на сцепившихся псов ведро воды — майор резко разворачивается, напряжённый и яростный, а Хуан лениво цедит присказку про «Мэттовых шавок» — свой любимый аперитив. Эйден чувствует себя сбитым с толку резкостью замечания, но…
…но спорщики замолкают и отходят к столу. Сейчас на всей красотке Мисси не найдётся патронов на один расстрел.
— Рад тебя видеть, — негромко замечает Роу, хлопая его ладонью по плечу — он явно узнаёт неудачливого курьера.
Лейтенант первым садится, тяжело опираясь на колени. Эйден молча кивает в приветствии — с сержантом было проще. Что делать с целым лейтенантом, он не знает.
Стол завален картами с отметками — листы перехлёстываются, с одного края свисают почти до пола, и пилигрим замечает как общие планы местности, так и разметку технических этажей и какие-то листы с заметками.
— Эйден, думаю, ты понимаешь, зачем я тебя пригласил, — Мэтт смотрит на него строго и внимательно, не проявляя недовольства, только сигара в его пальцах скурена на треть и вспыхивает огоньком. Хуан на фоне откидывается на спинку дивана и отчётливо закатывает глаза. — Это чертежи телебашни. Мне нужно, чтобы ты пошёл туда с моими людьми и помог подключить электричество.
— Я не электрик…
— Антенна была отключена по регламенту, всё, что тебе нужно, открыть щиток и дёрнуть рубильник. Не сложнее подстанции, Эйден, — Мэтт обрывает его без права на возражение, и в его глазах — холодная убеждённость. — Ты уже выполнял для нашей фракции подобные поручения. С антенной люди узнают о нашем успехе и смогут прийти и помочь нам. Ты понимаешь, как важны новые люди?
Где-то внизу гудит одна из ламп. Хуан тихо хмыкает, и путается пальцами в шнурах шарфа. Сигара в руках Мэтта роняет мелкие хлопья на бумагу — мир замедляется, как будто Эйден посреди затяжного прыжка, и успех приземления ещё не определён.
— Майор, я отказываюсь.
— Эйден, ты не понял, — Мэтт отмахивается от него. — Телебашня привлечёт к нам новых людей, Мясник увидит, насколько мы сильны, и не рискнёт напасть. Мы отобьёмся от Ренегатов, и в Сентрал-Луп настанет порядок, — майор водит сигарой над картой, как указкой, и в его глазах почти видны новые границы районов, новые форпосты и заставы. — Больше людей — больше твоих учёных, если тебе так нужны терминалы.
— Майор. Мэтт, — Эйден бы положил руки на край стола, но он только сжимает кулаки в карманах — касаться карты не хочется. — Ночные бегуны пытались подняться на башню, и практически никто не выжил. Никто не знает, что в башне, и сколько, и планы этажей устарели.
— Старый алкаш тебе уже успел засрать мозги? — Мэтт мрачнеет. Хуан только коротко кашляет в кулак, а лейтенант Роу откидывается на спинку и смотрит внимательно, но не гневно. — Он скоро в своей тени начнёт летуна видеть. У нас есть электричество, Эйден, достаточно подключить подстанцию, щитовую, и лифт поднимет тебя до крыши. Ты даже не встретишь заражённых, если так боишься.
Пилигрим думает развернуться и уйти, раз Мэтт его не слышит — к чёрту майора и его обещания, возможно, Мейер всё ещё будет давать задания, как и Хуан, а немилость командира он как-нибудь переживёт, но Роу поднимается из-за стола и разворачивает к Эйдену план башни — у этажей подписи. Роу — сержант — железный лейтенант всё ещё имеет достаточный кредит доверия, чтобы Эйден послушал его хотя бы из уважения.
— Парень, антенна позволит здорово расширить покрытие — мы сможем связаться даже с отрядом с Старом городе, чёрт возьми. Лучше координация, проще пройти на помощь, блять, мы перестанем терять людей в дальних кварталах, — пилигрим смотрит в светлые глаза и не решается возразить ещё раз. Он тоже хотел бы спросить пару вещей у Винченцо — возможно, тот захочет с ним разговаривать… — Мои люди расчистят территорию у башни, подключат электричество. Заработают лифты — все шахты собраны рядом, и мы поднимем с собой запас ламп, которого хватит осветить весь этаж. Отряд и я лично сопроводим тебя до двери на крышу — тебе понадобится пробраться до антенны и подняться на неё, вряд ли там будут заражённые, но мои люди не приучены скакать по крышам. Подключишь антенну — и мы спускаемся обратно тем же путём.
Теперь Эйдену понятнее план — действительно, у Бегунов не было электричества — и тяжёлой брони, о которой с тоской говорила Лоан, и спокойная убеждённость в голосе лейтенанта означает часы и часы обдумывания. Пилигрим может предположить, кому принадлежат крупные размашистые надписи на картах — он видел такие в кабинете штаба, который временно занимал Брукс. Лейтенант смягчается, видя его колебания — убеждённость разбавляется тенью сочувствия.
— Я был в телебашне, хотя и не заходил так глубоко, как старина Фрэнк. Его отряд погиб выше пятнадцатого этажа, — загорелые пальцы со срезанными до корня ногтями водят по карте, отмечая уровни. Эйден следует взглядом. — Мы туда не полезем. Поставим штаб на пятом этаже. В лучшем случае, обойдёмся одним переходом между лифтами на сороковом этаже. В худшем — два-три, обставимся лампами. Будешь за спинами, если что, у нас броня покрепче твоей курточки, твоей задачей будет только пройти по крыше. Потом можешь хоть прыгать с планером и лететь в Рыбий глаз пить пиво и отдыхать.
— Я уже приказал расчистить периметр, — Мэтт с недовольством перехватывает разговор, сигара в его руках уже обжигает пальцы — сизый тяжёлый дым висит над столом грозовым облаком. — Через пару дней подстанция будет подключена.
Они с Роу стоят, разделённые картой — майор грузно опирается руками на стол, сгорбившись над бумагами, а лейтенант стоит прямо — в плечах видна тяжесть, но головой он почти задевает низкие потолочные балки. Хуан сидит между ними неохотным третейским судией:
— Да-да, как только твои щенки, Мэтт, расчистят территорию, мои люди доставят лампы и всё необходимое для форпоста. Можете лично ещё раз пересчитать каждую уфэшку, лейтенант, если они вас так волнуют.
— Пересчитаю, — это было бы насмешкой, если бы не спокойная, почти угрожающая интонация Роу — Хуан только закатывает глаза и пальцами оттягивает на шее шарф.
— Эйден, теперь ты удовлетворён планом? — Мэтт с усилием растирает остаток сигары по блюдцу, прижимающему карты. Эйден переводит глаза на лейтенанта, получая ответный взгляд, светлый и спокойный, и фиолетово-золотом свете Роу действительно похож на статую древнего полководца. Ему хочется верить — он входил в горящие здания, тёмные зоны, заброшенные тоннели метро, и выходил из них — и выводил своих людей, может быть, выведет и пилигрима. Может быть, получится ещё одна легенда, которую он будет рассказывать за место у костра и миску каши в долгих переходах.
— Хорошо. Я помогу подключить антенну, но на этом всё, — он опирается на стол рукой, чувствуя под пальцами старую ветхую бумагу. Майор смотрит с удовлетворением, Хуан щурится — пилигрим переводит взгляд, он не хочет знать это мнение, — а Роу хлопает его по плечу:
— Спасибо, Эйден. Мои люди сейчас двигаются к подстанции, присоединюсь к ним. Сэр, — короткий кивок головы в сторону майора, и лейтенант уходит, забирая с собой смешливого дозорного — «Вержбовски, следом шагом марш!»
Эйден прикрывает глаза, чтобы не смотреть ни на Мэтта, ни на Хуана — по разным причинам.
Лоан оторвёт ему голову, и будет абсолютно права. Фрэнк, возможно, поможет закопать то, что останется, если старик уже перестал на него обижаться. Но лейтенант Роу достоин того, чтобы следовать за ним и верить ему, и, возможно, из этого выйдет хорошая история.
(Это первый раз, когда Эйден узнает, что лейтенант Роу полностью соответствует своей славе — и превосходит её.)