Фламандская партия

— Чем вы так напугали бедного немца? — спросил отец Жозеф, заходя в кабинет и оборачиваясь. — На нем лица не было. — Он француз. Причем любопытный француз, — пробормотал недовольный кардинал и бросил письмо на стол. Отец Жозеф вопросительно повернулся к мадам де Комбале: не в силах больше сдерживать улыбку, девушка принялась делать вид, будто старательно изучает альбом. — Как прошла поездка? — спросил монах, поглаживая усы и бороду, чтобы скрыть подступающий смех. — О, просто прекрасно! — бодро отозвалась Мари. — Отец Фердинанд и господин Мартелланж показали нам каждый уголок новой церкви. Отделка продолжается, но уже сейчас видно, какой великолепной она будет. Вот взгляните... И девушка стала показывать монаху страницы альбома. Благодаря заботливой руке архитектора, разрозненные эскизы, планы, зарисовки деталей и самые общие наброски создавали на удивление четкое и целостное представление об убранстве новой церкви. Величественная снаружи (фасад украшало множество скульптур и колонн), внутри она казалась вместилищем роскоши. Текучие формы лепнины, позолота и центральная фреска-квадратура, изображавшая триумф святого Игнатия Лайолы, даже на бумаге создавали головокружительное ощущение глубины и расширяющегося вверх пространства; искусство будто устремлялось вверх в своем желании соприкоснуться с Божественным и увлекало за собой зрителя. — Действительно великолепно, — отозвался монах, разглядывая эскизы. — И это лишь малая часть. Дядя пожертвовал дополнительные средства на изготовление золотого алтарного креста и подарил церкви несколько изумительных полотен Гвидо Рени и Корреджо из личной коллекции. Отец Жозеф мягко улыбнулся девушке и мельком взглянул на кардинала. Она так гордилась им, так искренне восхищалась, что это не могло не тронуть сердце. Даже такое, как его собственное, давно отвыкшее от созерцания чистых человеческих чувств. — Если бы не деятельное покровительство Монсеньора, орден вряд ли вообще смог бы построить церковь в Париже. — Отец Фердинанд сказал то же самое. Поэтому в знак благодарности орден даже поместил на фасад его герб! — Я этого не хотел... — проворчал из-за письменного стола Ришелье. (Хотя отец Жозеф готов был спорить, что ему приятно). —  Настоятель также попросил дядю оказать им честь и отслужить в новой церкви первую мессу, на которой будет присутствовать король. — Да, но об этом еще слишком рано думать, моя дорогая Мари, — вновь отозвался кардинал, разворачивая очередное письмо. — Господин Мартелланж сказал, что работы в лучшем случае завершатся через четыре года*. Много воды еще утечет... Кстати, отец Жозеф, фон Дитрихштайн привез письмо от аббата Мюло. Он будет в Париже через полтора месяца, когда закончится весенняя распутица. Внезапная, нарочито бодрая перемена темы лишь подтвердила подозрения монаха, что герцог так и не рассказал племяннице о заговоре и грозившей ему опасности. — Постойте, это тот самый фон Дитрихштайн, про которого рассказывал Дебурне? Немец-протестант на службе француза-католика? — Дебурне сплетник! К тому же, фон Дитрихштайн, несмотря на свою фамилию и немецкое дворянство, чистокровный француз и католик. — Ваш ответ, оставляет еще больше вопросов, — рассмеялась Мари. — Как он попал к вам на службу? — Очень хороший вопрос, мадам! Я тоже с удовольствием послушаю эту историю, —кивнул отец Жозеф, усаживаясь в свободное кресло у камина. Ришелье, казалось, был не в восторге от необходимости рассказывать эту историю, но выжидательные взгляды монаха и Мари, которой он не умел отказывать, не оставляли выбора. Кардинал погладил Люцифера, черного кота, который лежал прямо на письменном столе среди бумаг. Взгляд больших серых глаз стал задумчивым и еще более глубоким: герцог будто бы изучал мысленным взором огромное полотно воспоминаний, написанное памятью.   — Я познакомился с семьей Акселя фон Дитрихштайна больше двадцати пяти лет назад, —начал кардинал, потирая бледные руки. — Точнее, меня познакомил с ним мой товарищ по колледжу, маркиз де Левен. Славный молодой человек, который, к великому несчастью, рано погиб в войне за наследство Иоганна Вильгельма*. В те времена я уже несколько лет как был епископом Люсона. Епархию, самую бедную во все Франции, я нашел в беспорядке и совершенно разоренной религиозными войнами. Это был единственный источник дохода нашей семьи, поэтому я всеми силами старался как можно скорее поправить дела. Первые годы были самыми тяжелыми, но постепенно труды стали давать скромные плоды. Все было в порядке, пока в один прекрасный день не появился человек, который назвал себя кредитором моего отца, и не потребовал заплатить долг двадцатилетней давности со всеми процентами, набежавшими за долгие годы. – Но разве покойный король Генрих не расплатился с долгами вашей семьи? – спросил отец Жозеф. – Расплатился. Но кредитор утверждал, что не получил ни экю и показывал расписки. Дело принимало скверный оборот. Предстояла тяжба. Я незамедлительно отправился в Париж, где нашел юриста, который был готов взяться за это дело и даже знал, как его выиграть. Однако для тяжбы требовались деньги. Много денег, которых ни у меня, ни у моей семьи не было. Матушка предложила заложить замок Ришелье, но я даже слышать об этом не хотел. Второй раз рисковать домом!.. Герцог встал и заходил по кабинету. Его глаза по-прежнему смотрели вглубь воспоминаний, но беспокойные движения рук выдавали искреннее волнение. Он будто снова переживал в своих мыслях те далекие события. — Будучи в Париже я решил обратиться к товарищам по Наваррскому колледжу. Именно тогда маркиз де Левен познакомил меня семейством фон Дитрихштайна.  Отец и дядя Акселя, Пьер и Патрис Эссанж, были крупными парижскими торговцами с обширными связями не только во Франции, но и за ее пределами, благодаря практике давать деньги в долг. — Они были ростовщиками? — спросила Мари, поглаживая Люцифера, который перебрался к ней на колени и уже успел задремать под рассказ хозяина. — В сущности, да, но все же это было нечто иное. Эссанжи были католиками, а потому отвергали традиционное ростовщичество. Они давали в долг крупные суммы денег, но вместо процентов оставлял за собой право в любой момент обратиться к заемщику с просьбой. Они стремились обрасти выгодными связями, завести знакомства в высших кругах, чтобы получить вес в обществе. Думаю, где-то в душе они метили в новых Медичи. — Но это так зловеще, — тихо сказала Мари-Мадлен. — Если бы они пожелали чего-то...   — Чего-то бесчестного? Заключая с ними сделку, я сказал, что ни при каких обстоятельствах не сделаю ничего, что нанесло бы вред моей семье, затронуло бы нашу честь или навредило бы Франции. — И они согласились одолжить вам деньги? — с недоверием спросил отец Жозеф, делая особое ударение на последние два слова. — Исключительно благодаря де Левену. Не знаю, как ему удалось их убедить сотрудничать со мной, молодым и бедным люсонским епископом, но Эссанжи снабдили меня суммой, которая позволила выиграть тяжбу и даже взыскать с кредитора судебные издержки. Впоследствии я не раз прибегал к услугам братьев, особенно, когда стал советником королевы-матери и перебрался в Париж. Жизнь при дворе связана с огромными расходами, временами средств катастрофически не хватало, тем более что я по-прежнему должен был поддерживать мать и сестер. — Что же они попросили взамен? — спросила Мари-Мадлен. — Ничего. За десять лет нашего знакомства они ни разу не обратились ко мне. Когда я стал обладать некоторой силой, я напомнил Эссанжам о нашем договоре, но Патрис лишь поблагодарил меня за честность и ответил, что они предпочтут дождаться, когда я стану министром короля. — Подождите, — внезапно сказал отец Жозеф, чем разбудил Люфицера. — А почему Аксель носит имя фон Дитрихштайн, а не Эссанж, как отец? — Как я уже сказал, братья активно заводили связи в высшем свете, у них было много клиентов из окружения короля и Марии Медичи. Они регулярно одалживали деньги маршалу д’Анкру и его супруге, печально известной Элеоноре Галигаи. Но это не было политической поддержкой. За годы жизни в Париже я познакомился с братьями поближе и понял, что они были достаточно предприимчивыми, чтобы стать успешными торговцами и финансистами, но слишком прямодушными, чтобы правильно понимать высший свет и придворную жизнь. Они равно боготворили юного короля и королеву-мать, а потому не сомневались, что в их окружении могут оказаться только достойные люди. Это их и погубило. Они слишком поздно увидели тучи, которые сгущались над головой маршала. Чудовищная гибель д’Анкра затмила остальные события тех дней, и сейчас мало кто помнит, что суровым гонениям подверглись не только близкие к нему люди, но и все, кто так или иначе его поддерживал. Даже косвенно. — И семья фон Дитрихштайна была одной из них? — спросила Мари. Кардинал кивнул. Отец Жозеф видел, что взгляд Ришелье помрачнел при упоминании одобренного Людовиком убийства маршала. — Каким-то образом стало известно, что они снабжали д’Анкра деньгами. Семейство Эссанжей спешно покинуло Париж, думая скоро вернуться, но их отъезд лишь возбудил еще большую ненависть. Преследователи рассуждали так: если они бегут, значит им есть, что скрывать. Они уехали в католическую Вестфалию, с которой у них были очень тесные торговые связи и где имелся небольшой дом. — А что было потом? Ришелье неопределенно пожал плечами. — Долгое время я почти ничего о них не слышал. Знаю только, что положение их стремительно ухудшалось и епископ, которому они не раз помогали деньгами, пожаловал им немецкое дворянство (отсюда эта непроизносимая фамилия «фон Дитрихштайн»). Довольствуясь лишь скромной пенсией, они смогли вырастить шестерых детей: насколько я помню, у братьев было две дочери и три сына, которые стали военными. Полгода назад младший из сыновей, Аксель, привез письмо, в котором отец и дядя просили устроить его в мою гвардию, чтобы юноша получил возможность жить на родине и честно служить королю. К сожалению, полтора месяца назад фон Дитрихштайн получил из Вестфалии письмо, в котором говорилось, что его отец при смерти. Граф попросил отпуск, чтобы успеть попрощаться с ним. И Пьер, и Патрис были честными людьми и оставались горячими патриотами, даже несмотря на постигшее их несчастье, поэтому, откровенно говоря, новость о смерти старшего Эссанжа меня огорчила. — Сколько ему было? — Пятьдесят семь. — Какой ужас, — выдохнула Мари: она невольно сравнила возраст отца Акселя с возрастом дяди. — Сontra vim mortis*... — развел руками кардинал и достал карманные часы. — Что-то наш генерал опаздывает. Впрочем, кажется это он. В коридоре послышались энергичные, тяжелые шаги. — А вот и я! В кабинет бодро зашел генерал де Ла Валетт, сияя улыбкой, которая на загоревшем лице казалась ослепительной. — Боже, как я рад вас видеть, друзья мои! — радостно воскликнул он, приветствуя отца Жозефа и крепко пожимая руку Ришелье. — Мы не виделись три месяца, но мне почему-то кажется, что я не видел вас несколько лет! — Наверное, потому что так и есть? Мари-Мадлен, которая сидела в большом кресле спиной вошедшему генералу, так что он не мог сразу увидеть ее, встала и с улыбкой повернулась к гостю. Генерал замер, словно пораженный громом. Он не верил своим глазам. Здесь, прямо перед ним стояла мадам де Комбале! Ла Валетт, в чьих янтарных глазах сияли восторг, изумление и искренняя радость даже потерял дал речи. (Ришелье, который, казалось, уже слышал треск собственных костей, не преминул этим воспользоваться и потихоньку высвободил ладонь, которую все еще крепко сжимал генерал). — Боже праведный! Мадам! Вы ли это? — Да, это я, — со смехом ответила девушка. — Но... Но как это возможно? — Я вернулась три месяца назад. Буквально через пару дней после вашего отъезда. — Хитрец! — повернулся к Ришелье Ла Валетт. — И ведь вы ни словом! ни единым словом не обмолвились в письмах! Довольный герцог, который стоял чуть в стороне и, обнимая кота, украдкой наблюдал за происходящим, лукаво улыбнулся: — Хотел сделать сюрприз. — И вам это удалось! — снова обращаясь к Мари-Мадлен сказал генерал. Он галантно поднес ее руку к губам. — Я... Я, правда, очень рад, что вы вернулись. — Это взаимно. Нам всем очень вас не хватало. Условившись, что после совещания Ла Валетт и отец Жозеф непременно задержатся, чтобы поделиться новостями, мадам де Комбале удалилась в гостиную, а кардинал вместе с генералом и монахом склонились надо огромной картой Франции.