Магниты

•♬•♫•

— С Днём рождения меня, — Сынмин разглядывает фотографию в обычной тёмной рамке, где ему четырнадцать, а брату шестнадцать. Они беззаботно улыбаются, глядя поверх камеры, а за спинами переплетают пальцы в крепкие узлы, которые, как тогда казалось, не распутает никто на свете. Даже злодейка судьба. Казалось. На пыльной тумбочке кроме семейной фотокарточки под поцарапанным стеклом и дешёвого ночника больше ничего. В самой комнатке тоже заглядеться не на что: матрас в углу, на котором лёгкое одеяло путается с единственной подушкой; стул у панорамного окна, с привычным ворохом ношеной единожды одежды, и тонкий однотонный круглый ковёр, больше напоминающий огромную светлую салфетку, искусственной лужей расплескавшийся у двери. Бежевые стены нагоняют скуку, и даже одно-единственное яркое пятно в виде плаката о предстоящем конкурсе талантов, висящее точно над изголовьем, погоду в комнате не меняет — серо и до смерти уныло. А за окном, тем временем, свирепствует сентябрь — неприлично холодный и мокрый для первого месяца осени. Ким привычно проводит большим пальцем по застывшему в улыбке лицу брата и выдыхает своё обычное утреннее недовольство — он опаздывает. Опять. Сан снова будет ворчать, но у Сынмина ведь сегодня вроде как праздник — ему сегодня двадцать четыре года, но, увы, этот День рождения он проведёт в компании тотального одиночества и одних едких воспоминаний о прошлом. Всем плевать. Больше о празднике рождения его души не помнит никто. — М-да, так себе денёк. Так себе жизнь у Ким Сынмина, на самом деле, а не просто день. Но он в это не верит и когда топит беленькие кроссовки в мутных осенних лужах, и когда запрыгивает в последнюю секунду в уползающий автобус, и даже когда нога задевает непонятно почему такую кривую ступеньку — парень не готов согласиться, что жизнь его примерно на дне. Приходится с грохотом упасть, едва не воткнув лоб в забитый грязью пол. Гитара, ненадёжно болтающаяся на плече, падает следом, но с красивым перезвоном. «Просто день такой». В салоне автобуса людей достаточно: впереди толпа школьников, приклеивших носы к экранам телефонов; рядом с выходом на поручне висит какой-то сморщенный старик, осуждающе поглядывающий на мир за окном; на задних рядах видно женщину, голову которой крепкий сон прибил к дрожащему стеклу, а перед ней, по левой стороне, воркующая парочка подростков, не замечающая никого и ничего вокруг. Все заняты своими заботами. Всем откровенно плевать. Сынмин ещё раз бегло оглядывается по сторонам — вроде никто ничего не заметил, и только потом отрывает себя от пола с грустным мычанием — это была его новая куртка, а теперь из новенького у него очередные синяки на локтях и возможный нервный срыв в скором времени. Впереди четыре остановки, и это значит, что есть достаточно времени, чтобы прийти в себя, вдохнуть и выдохнуть пару раз и избавиться от напряжения. Ещё пару минут останется на то, чтобы придумать себе хоть какие-то планы на скучный вечер под тусклым светом лампы в любимой-ненавистной квартирке на крыше девятиэтажки. «Надо же…», — Сынмин уже удобно устроился в уголке у пыльного окна и достал свой смартфон. «Меня поздравили все доставки города… Даже те, которыми я, блять, никогда не пользовался». От этой мысли хотелось громко засмеяться, а потом тут же заплакать. «Одному тоже хорошо, да? Так много свободы…». От одиночества тошнило, как и от этой мнимой свободы, о которой Сынмин когда-то мечтал. Нет. Они с братом оба вслух мечтали и фантазировали своё свободное светлое будущее подальше от родного гнезда. Будущее наступило и оно нещадно душит и буквально убивает день за днём, а не радует или дарит облегчение. Уровень стресса зашкаливает. Парень, желая от этих гнетущих мыслей избавиться и хоть немного шум в голове разбавить чем-то неважным и обязательно громким, втыкает наушники и включает первое, что попало на глаза — радио-подкаст с говорящим названием «Правда». …в каждом из нас находится часть другого человека — нашей родной души. Кому-то требуется лишь день, чтобы отыскать свою частичку в другом, а кто-то тратит на поиски всю жизнь. Тут не угадаешь… Сынмин грызёт губу, зачем-то вдумываясь именно в смысл сказанного девчачьим ангельским голоском. Он хотел отвлечься, чёрт возьми, а тут снова думать приходится. …поэтому любовь — это жажда цельности души и стремление к ней. Так говорил великий философ Платон, а мы вам скажем, что наше сердце на самом деле разделено, а не душа. Внутри каждого из нас половинка магнита, которую мы называем сердцем, и именно этот магнит тянет и притягивает нас к нашей истинной любви… Пока человек мыслит — он живёт, и Ким Сынмин, видимо, жить собирается долго. …магнит подскажет, главное — чувствовать внутри себя энергетическое тепло от желанного воссоединения… Глаза цепляются за муху, отчаянно пытающуюся вырваться на свежий воздух, и фантазия парня начинает работать во всю. Он представляет это неугомонное насекомое своим сердцем — половинкой магнита, которое так же не раз уже истерично билось и бешено стучало по рёбрам, но безрезультатно. Это магнит у него неисправный или у его жизненно важного органа не одна вторая половинка, а как минимум три-четыре? — Бред, — парень тихо ворчит, пока с большим трудом открывает окно на жалких два сантиметра. Муха вылетает, а вот мысли в голове всё так же жужжат и жужжат. …помните, что ваша истинная половинка, ваша родная душа и ваша любовь — это не только тот человек, без которого жизнь теряет смысл, но и тот, рядом с которым хочется жить… Сынмину помнить бы, что ему выходить на следующей и снова топить любимую пару обуви в лужах, но он сейчас занят другим — в облаках витает и в воспоминаниях гуляет. Выпускной класс, знакомые ямочки на щеках, вспыхнувший румянец под барабанную симфонию сердца, а потом резкое: «Давай будем друзьями?». Отказ тогда Сынмина не разбил, но подкосил. Первый курс музыкального Института. Выжженные в пепел волосы, рисунки из веснушек на щеках, звон мелких колец на не менее маленьких пальчиках и знакомое: «Ты чего, Минни? Мы же друзья». Тогда было крайне неприятно, но не сказать, что смертельно больно. Парень свалил вину на алкоголь и всё вроде забылось — только с тем солнечным парнем Сынмин больше вместе на занятиях не сидел и до дома никого не провожал. Двери с хлёстким звуком открываются, впуская кислород в смертельно душный автобус, а через секунду-другую так же неприятно поскрипывая закрываются. Это была нужная остановка рядом с учреждением, в котором Сынмина ждут… Уже минут сорок ждут, если не больше. — Чёрт! — стоило только водителю тронуться с места, как Ким подрывается, хватаясь за грубую ткань чехла от гитары и несётся к дверям. — Подождите! Подождите! Откройте! Сынмина спасла только красная кнопка, которую додумался нажать кто-то из пассажиров. Водитель автобуса тоже в наушниках, у него там популярная нынче «Правда» проигрывается. Парень вылетает и не сбавляя темпа несётся мимо стройного ряда уже пожелтевших деревьев; вот знакомый кирпичный забор; вот дорожка, ведущая к десятку ступеней; бесконечные лестничные пролёты; а вот и его аудитория, где Чхве Сан уже выключает свет. — Боже… Сан… — Ким виснет на двери, приклеивая щёку к прохладному дереву. Пока он бежал, он успел сгореть и перегореть раза три как минимум. Пот ручьями стекает по вискам, скатываясь вниз по шее и за ворот футболки. Неприятно. — Сан, я… — Отдышись сначала, — блондин, на голову выше Сынмина, щёлкает очередным выключателем, и томный, едва уловимый звук работающего микрофона гаснет. Глухая тишина. Мёртвая. — Прости… Остановка… И я… Чёрт… — Мин, я только за эту неделю прождал тебя часов пять в общей сложности, а может, и все десять, — в голосе ни грамма возмущения. Равнодушие? Пожалуй да. Сан наконец поворачивается к опоздавшему, складывает руки на груди и с уставшим видом наблюдает, как Сынмин скидывает с себя грязную куртку и тут же следом раздевает гитару. — Мин, я ухожу. Сынмин не делает вид, что не слышит. Это всё волнение уши заткнуло, вот он и оглох. Сердце его сейчас, как у загнанной собаки — стучит так, что наверняка в такой звенящей тишине студенты в соседних аудиториях должны услышать чёткий барабанный стук. Сынмин это чувствует и глупо улыбается, потому что вспоминает утренний подкаст. Если ему верить, то его «магнит» сейчас к Сану рвётся? — Придурок, — цыкает блондин, подхватывая свой инструмент, и уверенным шагом идёт в сторону выхода. Пять. Четыре. Три. Два. Сынмин оборачивается, когда друг уже вот, рядом, только руку протяни, но одного беглого взгляда хватает, чтобы понять, что руки тянуть бесполезно — Сан не останется. Сынмин не просто опоздал, а не успел. Поздно. — А как же репетиция? — Ким мямлит, сам себя не узнавая. — А как же… А концерт? — А раньше надо было думать, — Чхве глядит с прищуром сверху вниз и явно злится, только не показывает насколько. — Я обещаю, это в последний раз, — Сынмин уже с любимой гитарой в руках и с глупой улыбкой на губах намекает, что он готов. — Давай начнём? — Давай закончим? — передразнивает его парень наигранно милым голоском, от которого улыбка с лица Сынмина сползает словно в замедленной съёмке. — Закончим? Но… — Мин, послушай, конкурс — это важно, а ты к нему относишься так, словно он для тебя ничего не значит. Ты меня подводишь, — длинным указательным пальцем, прежде направленным в сторону остолбеневшего и побледневшего Кима, Сан теперь себя в грудь яростно тычет. Вот-вот искры из глаз посыплются. — Мало того, что ты до сих пор лажаешь в начале, аккорды запомнить никак не можешь, так и голос у тебя такой же. Я думал… Нет, я уверен был, что ты тоже замотивирован, что ты тоже хочешь выиграть и будешь стараться, но ты… Блять, Сынмин, какого чёрта? Тебя же слушать противно — воешь, как побитая дворняга под окном… — Сан? — на эту длинную речь Сынмин не знает ни что ответить, ни как отреагировать. У него настоящий шок и дрожь в коленях — это мешает. «Что это с ним?». — Я устал ждать. Я правда верил в тебя, но… Знаешь, я решил выступать без тебя. Если ты не передумал, то вперёд, давай, увидимся на сцене. Только мы теперь не дуэт, а соперники, — решив, что яда достаточно, Сан, громко топая, выходит из аудитории, но, видимо, от последнего плевка удержаться он всё-таки не смог. Светлая макушка вновь появляется в пределах видимости, и до ушей поникшего Сынмина долетает: — И да, песню я себе оставляю. Ты с ней всё равно не справляешься. На этом всё. Занавес. Отлично отыграли. Были бы тут зрители, обязательно взорвались бы в бурных овациях, но это не спектакль, не постановка — это реальная жизнь Сынмина. Вместо цветов в ладонях парня крупные капли слёз, которые он старательно сдерживал до последнего. Ким никогда не понимал, зачем люди сердятся, зачем кричат и злостью бросаются в других. Можно ведь иначе? Можно поговорить спокойно, без слюней и лопнувших капилляров. Можно ведь и без грубостей обойтись. — Ну, вот и мой подарок, — шмыгнув носом, парень старательно размазывает солёную влагу по щекам. — С Днём рождения меня. Не день такой, а жизнь такая.

•♬•♫•

Сентябрьский ветер колючим шарфом душит и шею царапает до невозможного ощутимо, пока Хёнджин стоит напротив каменного строения, над главным входом которого пафосными золотыми буквами сверкает кричащее название: «СЕУЛЬСКИЙ МУЗЫКАЛЬНЫЙ ИНСТИТУТ». Здесь пахнет мечтами. Хилый порыв ветра доносит до блондина и другой запах, а именно вонь от горелых табачных листьев. На шорох гравия под массивными армейскими ботинками Хван оборачивается, всем своим видом показывая, что одиноко стоять в стороне ему не очень-то понравилось. И дышать этой гадостью тоже. Он не любит ждать. — Ну что? В моё время курить можно было везде, — мужчина с вихрем смоляных кудрей задирает подбородок и щурится, но не от Солнца, которого сегодня нет, а от едкого дыма, что в глаза забился перед последней тягой. Хёнджин на это «оправдание» может только глаза к небу поднять. — В твоё время, Чанбин, кажется, ещё динозавры по земле ползали и мамонты бегали. Время бежит. Всё меняется, только не отношения между этими двумя. Оба не сговариваясь двигаются вперёд по дорожке и оба прячут руки в карманах: Хёнджин в любимом длинном чёрном пальто, а Чанбин в бомбере такого же мрачного цвета с вышивкой китайского дракона в области сердца. — Нет, динозавры, мамонты и прочие чудища были уже после, — мужчина посмеивается, ни капли не обижаясь за утреннюю язвительность коллеги. — Ну, а вообще-то, раньше и правда мы курили, где хотели. А сейчас посмотри, — правая рука вылетает в сторону. — По газонам не ходи, на лавках не сиди, кури в специально отведённых местах… Попахивает ущемлением прав курящих. — Ого, ты вчера в словаре до буквы «у» дошёл? Безобидные подколы — неотъемлемая деталь в крепкой дружбе этих двоих. Чанбин привык шутить над смазливой мордашкой Хвана, а тот беззлобно смеётся над его скудоумием. Ни один, ни второй ясно-понятно не обижаются. На правду же не обижаются, да? За спинами по асфальту скрипят колёса, студенты вываливаются кучей из автобуса и тоже идут к массивным дверям учебного заведения. Хёнджин чуть оборачивается, видит приближение табуна невыспавшихся и помятых, и друга своего в сторону утаскивает, при этом всматриваясь в лица. Со тоже к толпе особенно внимательно приглядывается, но не для того, чтобы бедных замученных студентов мысленно пожалеть, а чтобы одного конкретного найти. Никто вроде не похож. Мужчина для верности быстро смотрит на экран смартфона, на толпу, на экран и снова на толпу. — Ну что? — Не, тут его нет. — Жаль, думал, сегодня мы закончим быстро. Вдали слышится звонок. Один поток студентов с музыкальными инструментами на плечах сменяется другим — выходящим. Чанбин крепко хватает друга под локоть и вливается в эту бурную реку. Огромный холл с намёком на нечто среднее между переоценённым постмодернизмом и скучным минимализмом встречает двух взрослых, явно не вписывающихся в общую картину, мужчин. Они как два чернильных пятна выделяются на фоне идеально белых стен и бледных уставших лиц. Кое-кто оборачивается, кое-кто взглядом провожает и шепчет что-то неразборчивое, и явно же про высокого красавца Хёнджина. Он привык. А вот Чанбину редко комплименты достаются. Его чаще боятся, и он с этим смирился. Для него ужас в чужих зрачках — это намного, намного лучше любого красивого и ласкового слова. Он этого заслуживает. Прямиком из холла, Со тащит Хвана налево, видимо следуя зову сердца или какой-никакой интуиции. Там их встречает до странного пустой коридор, заканчивающийся далеко за пределами возможной видимости. Двери справа, двери слева и никакого разнообразия. — Я и представить не мог, что нас ждут лабиринты, — Хёнджин ухмыляется, сверкнув ровными зубами, и это не к добру. Настроение у него сегодня ниже плинтуса, и спасибо за это начальнице. «Будь ты проклята, старая ведьма». — А я предлагал подождать его у дома, — Чанбин тоже губы растягивает, но в оскале. Охотник внутри проснулся. — Такие, как он, обычно прячутся по углам, а не дома нас поджидают с чаем и конфетами. — Ну да, тебе ли не знать, — в качестве дополнительного шума Бин разминает кулаки, раздражая противным хрустом. — Ещё одно слово, и искать его будешь один, — вопреки своим угрозам, Хван первым двигается с места и рывком тянет на себя первую попавшуюся дверь. Закрыто. — Помогать собираешься? Мужчина озирается. Ни души вокруг. Подозрительно тихо, словно они забрели в мёртвое крыло здания. Вторая дверь тоже не поддаётся. Третья открылась, но там никого. За четвёртой — тоже. Хёнджин терпеливо, собранно и с деловым видом доходит до конца длиннющего коридора, в то время как Чанбин бредёт по другой стороне, отставая на три двери. — Есть вообще вероятность, что мы его найдём в этом муравейнике? — Понятия не имею. Пришла пора Хёнджину вести. Чанбин хвостом плетётся сзади по лестнице наверх, огибая медленных студентов и их дурацкие контрабасы и скрипки. Не вина мужчины, что он такой широкоплечий. Во всём заспанные глаза и рассеянность других виновата. Этими доводами Со и оправдывается, когда на лестничном пролёте врезается в низенького парнишку с кучей разноцветных папок наперевес. Хван в стороне останавливается и скучающе свежий маникюр разглядывает, а Чанбин косяки свои исправляет нехотя, и когда последняя папка опускается сверху на башню из других, мужчину бьёт в голову идея. — Слушай, — крепкая рука бревном падает на хрупкие плечи рыжего паренька. Чанбин отводит его в сторону, подальше от суеты и шума. — Я тебе помог и ты мне помоги. — Я? А ч-что вам… На привычные заикания в свой адрес Со тоже не реагирует, хотя, надо признать, этот экспонат от волнения лицо кривит весьма забавно. Чанбин достаёт телефон, снимает блокировку и тут же тыкает почти в нос бедолаге фотографией парня — добыча, ради которой он и Хван сегодня поднялись ни свет ни заря. — Знаешь его? — Н-нет, — студент судорожно трясёт головой. — Внимательно смотри, — рука уже готовится тоненькую шею сжать, если понадобится. У Чанбина методы допроса простые и действенные, только ни хера не гуманные. — Я… Я не знаю… — Ким Сынмин, учится здесь, у вас. Ну? Соображай быстрей! Гул толпы не скрывал злобного рычания животного, которое так и рвалось из недр души Чанбина, а вот Хёнджину — по натуре мягкому и сострадательному, смотреть на это было неприятно. — Бин, пошли, — широкая ладонь сжимает капканом каменное плечо. — Спросим других. Ни второй, ни третий, ни даже десятый ничего полезного и нужного не сказали. Одно сплошное: «я не знаю». Оно и неудивительно, ведь в этих стенах больше четырёх тысяч студентов и ещё около тысячи преподавателей наберётся. Миссия невыполнима. Когда второй этаж пройден вдоль и поперёк, мужчины перебираются на третий, где Чанбин, уставший до жути, хватает очередного парня за грудки. Точнее, этот блондинчик сам влетает в него на скорости выскочив из-за поворота. Со в душе ликует, ведь есть повод свою злость обоснованно выплеснуть. Хотя… Полезная информация за целый и невредимый нос вполне себе равноценный обмен. — Сынмина знаешь? — ни «здравствуй», ни хотя бы «привет» — Чанбин ведь деловой человек, по-другому никак. — Худой такой и рыжий вроде. Хёнджин, наблюдающий за подступающим нервным срывом коллеги, тихо посмеивается в стороне. Руки привычно в карманах, губы блестят от частых покусываний, как и глаза. Сложный им «клиент» достался, однако, и явно он не стоит того времени и нервов, что они сегодня потратили. Последний клиент и последнее дело. — Сынмина? — парень с брезгливостью делает шаг назад и старается свободной от гитары рукой отцепить от себя неизвестного психа. Псих, а он же угрюмый Со Чанбин, кулаки разжимает, но не отстраняется. Рука ныряет в карман, далее привычная процедура: разблокировать, показать фото, припугнуть и дальше двигаться. Но нынешняя «жертва» опережает первое действие, заявляя, что тот, кого они ищут, буквально за стеной. — Не знаю, кто вы такие, но выглядите жутко. Ким там, — острым подбородком парень указывает влево. — Первая дверь. — Спасибо, — довольным змеем шипит Чанбин. — Не за что, — парень равнодушно дёргает плечами. — И пожёстче с ним, ладно? На эту просьбу ни Хван, ни Со не отвечают. Не его ума дело, кто они и что они собираются делать с разыскиваемым. Отделавшись очередным шипящим «спасибо», Бин первым влетает в аудиторию, где застаёт тихо рыдающего щуплого парня. Волосы цвета грецкого ореха взъерошены, объёмная бежевая футболка несуразно свисает с плеч, щёки раскраснелись, как и костяшки на пальцах, которые с силой сжимают гриф гитары. Инструмент, к слову, тоже выглядит потрёпанным, неподходящим этому блеску и лоску хвалёного Института. Можно сказать — экспонат прошлого столетия. Жалкое зрелище. Стоящий перед Чанбином и правда оказывается Сынмином. Хван его узнаёт, даже несмотря на то, что на фото парень выглядел моложе, свежее и без явных признаков заёбанности под глазами. А ещё на фото он улыбался, а не слезами умывался. — Ну, привет, щенок, — острой улыбкой режет брюнет, высоко задирая правый уголок губы. — Готов сегодня умирать?

•♬•♫•

— Вы кто такие? — у Сынмина натурально сердце замирает и камнем падает вниз, наверняка разбиваясь при этом вдребезги. Пальцы неосторожно задевают струны, добавляя аудиосопровождение широкому шагу невысокого, но на вид чертовски сильного незнакомца в его сторону. Мужчина неторопливой скалой движется вперёд, к своей цели, а цель-то предупредить забыли, что начались «Голодные Игры», и ему бы бросить свою гитару да бежать куда глаза глядят, а не в пол врастать. — Ч-что вам нужно? — сквозь всхлипы ещё раз спрашивает Ким и ответом ему опять служит тишина. Ненавистная тишина. Страшно. Очень страшно, и понять бы, что больше пугает: сумасшедшее выражение лица и сжатые кулаки первого, или мёртвое спокойствие на лице второго. Ким выбирает обращаться теперь к высокому блондину — на вид он не только кажется более уравновешенным, но и просто приятным. Если бы не одно но… — Бегать не обязательно. Догоним же и будет хуже, — скучающим тоном отвечает статуя с платиной вместо волос на немую мольбу Кима объяснить хоть что-нибудь. В голове пусто. Ему говорят не убегать, но при этом спрашивают, готов ли он умереть сегодня. «Ебанутые что ли?». — Послушайте, я не знаю, кто и что… Ч-что вам… Боже, да не приближайтесь ко мне, — визжит Сынмин, чувствуя, как сердце вдруг воскресло и снова в грудной клетке забилось о рёбра, причиняя острую боль. Незнакомец в чёрном делает резкий выпад, пытаясь схватить за руку, но Ким оказывается проворнее, либо удача всё же сегодня на его стороне. Парень огибает ряд стульев, не глядя удачно обходит один стол, второй… — Я закричу! Я… Да что вам… Минута везения кончилась. Сынмин спотыкается о стойку микрофона и неудачно приземляется на задницу, путаясь при этом конечностями в проводах. Обидный стон срывается с губ. Новые слёзы, на вкус противно-горькие, льются потоком. — Не трогайте! — Ким мигом подбирает под себя ноги и обнимает их, цепляясь за надежду, как за дурацкие валяющиеся везде бесконечные провода, и всё глаз молящих от блондина у двери оторвать не может. — П-пожалуйста… Я… У меня ничего нет… «Я бедный, блять, студент с хуёвой кармой». — Все так говорят, — в метре от клубка из проблем, именующим себя Сынмином, присаживается на корточки темноволосый и сверлит тяжёлым взглядом. Прямо-таки кожа начинает гореть от такого напора. — Но если ничего нет, то заплатишь жизнью. Слова эти страшные так легко звучат, словно к Сынмину тут присели рядышком о погоде поболтать, а не предсказание о скорой смерти озвучить. До истерики смешно. Парень от этого в кашле заходится и давится слезами, которые в горле застревают. Сынмин бледнеет, хотя куда ещё? — Чанбин, — блондин тихо закрывает дверь, слышится эхо щелчка, а затем по аудитории от стен отлетают чёткие звуки шагов. Мужчина двигается не спеша, словно собаку выгуливает, которой вот-вот скажет долгожданное «фас». — Парня заранее не пугай. Тот, кого Чанбином назвали, всё глаз с Сынмина не спускает и нервно облизывает нижнюю губу, с периодичностью, примерно раз в пять-десять секунд. Между этим каменным человеком в позе горгульи и распластавшимся Сынмином мирно покоится гитара, у которой лак стёрся в нескольких местах — хоть какой-то, но всё же барьер, дарующий мнимую безопасность. — П-пожалуйста, не т-трогайте меня… Я не знаю, что… Н-ничего нет… — Ким продолжает молить блондина словами и печальными глазами. — Пора отдавать долг, Ким Сынмин. Нам нужны деньги, — мужчина наблюдает сверху, на каждый надрывный стон хмурит брови, словно ему ужасно скучно, нужно шоу поинтересней. Но он ждёт. Ничего больше не говорит и не спрашивает, а просто ждёт ответ, поджав губы и сунув руки в карманы длинного шерстяного пальто цвета мрачной ночи. Цвета самой смерти. — Какие? Какие деньги? Н-нет у меня… Н-ничего у меня нет… Бывают люди, которые вселяют ужас одним взглядом. Сынмин глядит снизу, шмыгая носом на этого ангела светловолосого, не иначе, и не может заставить себя его бояться. А может, наивно хочется верить, что красота спасает, а блондин чертовски красив, даже с опасным блеском металла в глазах. Но так Ким думал ровно тридцать секунд назад, пока не услышал: — Ну нет, так нет. Тащи его на крышу, Бин. После этих слов, тот темноволосый монстр грубо подхватывает растерянного и перепуганного студента под руки и с лёгкостью тянет в сторону двери, словно парень оказался не тяжелее пачки риса. На крышу… Сынмину до смерти страшно. Сердце разбивается второй раз за день.

•♬•♫•

— Вы этого не сделаете. Если бы каждый раз, когда Хёнджин слышал эту фразу, ему давали доллар, он давно выкупил бы себе архипелаг райских островов и свалил подальше от людей к чёртовой матери. — Не сделаем, — отвечает Чанбин, стараясь вернуть чёлку, растрепавшуюся от ветра, на законное место. — Сам прыгнешь. Я тебе лишь маршрут укажу и траекторию объясню. — Да что… Что с вами? Что я вам сделал? Хван видит панику, слышит её и привкус знакомый на языке смакует. Ему не нравится, но он вида не подаёт. Стоит себе у выкрашенных в тёмно-серый металлических ограждений и наблюдает, как коллега рьяно исполняет свою работу. Парня жалко. Всех, кто как и этот бедняга истерично умоляет сохранить жизнь, Хёнджин жалеет. Всегда. — Какое сегодня число? — Чанбин во всю сверкает зубами. Не часто друг его молчит и в стороне стоит. Сегодняшний день запомнится не только красивым падением очередного сопляка с крыши, но и свободой слова, которой Со часто лишён. Его дело пугать и бить, но он же человек, поболтать тоже любит, как и все социальные существа. — Д-двадцать в-в-второе, — Сынмин после сказанного падает на колени обессилено, и Хёнджину хочется глаза закатить как можно выше, чтобы вместо этих соплей и трагедий увидеть что-то более приятное или естественное. Кучерявые облака, например. Невозможно смотреть на эти муки. Столько лет прошло, а его всё не отпускает… — Верно, день расплаты, щенок, — Бин делает шаг вперёд и замирает, будто раздумывает: пнуть или не пнуть. Парень выглядит максимально побитым и так, поэтому ногу всё же мужчина решает оставить при себе. — Давай без этих «у меня ничего нет», «я всё верну завтра»… Либо выкладывай сейчас, либо вниз головой. Проходит долгая минута молчания. Долгая она для людей в чёрном. Сынмину же и часа было бы мало просто помолчать и с мыслями собраться. Перед смертью не надышишься. Перед кончиной своей обо всём на свете не вспомнишь. — Тик-так, пора долги отдавать… — делает ещё одну попытку «договориться» по-хорошему Бин, но Сынмин в трансе — ему ничего не понятно и абсолютно неинтересно. — Какой долг? — У тебя проблемы с памятью? Сынмин обречённо вздыхает — на большее он не способен. Если подумать, у него проблемы с жизнью. Всё не так, всё не то, но кому какое дело? Хёнджин всё с тем же напускным равнодушием отрывается от удобного места обзора и идёт к стоящему на коленях. На гневные речи Чанбина с неприкрытой издёвкой он не обращает внимания — привык уже, а вот участившееся сердцебиение Хван подмечает и старается внутри этот стук сердца заглушить. Совсем не вовремя оно решило по совести бить. Огромные заплаканные и покрасневшие глаза светятся странной болью. Хван проницательный, чувствует, что парень на грани того, чтобы от страха прямо сейчас откинуться, не дожидаясь, пока ему в этом помогут. И ведь они уже его таким застали. «Что-то тут неладно». — Посмотри на меня, — приказ звучит властно. Ослушаться у Сынмина не получается. — Ты брал займ год назад? Вопреки ожиданиям и раскаяниям, что да, брал, парень качает головой налево-направо. Не брал. Хёнджин верит, но его слепая вера парню не поможет, увы. — Договор оформлен на тебя. Там все твои данные, вплоть до места жительства. — Я не брал. — Тогда кто? — Хёнджин тоже опускается на уровень парня, чтобы в глазах его увидеть ложь. Но там лишь тусклый свет надежды, что его услышат и ему поверят. — Если ты не брал, тогда кто мог это сделать? С ответом Ким тянет, роняя тихие слёзы на свои ладони. — С-сколько нужно денег? — спустя ещё минуту давит из себя Сынмин. Его уже не так уж и потряхивает, но дрожь всё ещё при нём. Не смирился, но отчаялся. — Ты брал восемьсот тысяч. Учитывая комиссии и проценты, ты должен нам миллион вон на сегодняшний день. Ким, у которого в кошельке едва найдётся ровная сумма на самый дешёвый рамён с курицей, ошарашено хлопает глазами. «Миллион? Твою мать!». — У меня нет… — Квартира? Машина? Драгоценности? И без того огромные глаза парня становятся ещё больше. Тот уголок на крыше, где он живёт — всё, что у него есть. Если продаст его — идти некуда, жить негде. Жить незачем. — У меня… Я не могу сейчас вам отдать деньги, но… Через месяц. Дайте мне ещё месяц, п-пожалуйста? — А может, год тебе… — Подожди, — Хван шикает в сторону друга, не отрывая своих заинтересованных глаз от этих обещаний. Ему сердце подсказывает послушать, а к себе Хёнджин прислушивается всегда. — Что будет через месяц? — Будет конкурс талантов. Я готовлюсь… Там будут деньги и… Выступление через месяц… — Сынмин сглатывает порцию свежих слёз, которые не только по лицу бегут, но и изнутри от соли всё разъедают. От этой палитры вкусов хочется морщиться. — Я… Я выиграю его и отдам долг. Клянусь, я отдам вам всё. — Почему мы должны… — Чанбин, замолкни, — чуть громче и настойчивее просит Хван. Раздражается. — Что за конкурс? Хёнджину и правда интересно. А Сынмину страшно признаваться, что это конкурс, к которому он нихуя не готов. Он после речи Сана и думать про то, чтобы выйти на сцену не хотел, ведь правда, куда ему до настоящих талантов? Ким Сынмин посредственный, с так себе голосом и уверенностью на троечку. Но попытка не пытка, так? Выбора нет. — Отбирают таланты и… И тот, кто выиграет… Там… — «контракт, слава, деньги и большая сцена». — Денежный приз. Я выиграю и отдам вам все деньги… Проценты тоже… — Не верю я в такие сказки, — цокает Бин. Этот крысёныш только что говорил, что не брал деньги, а уже обещает отдать всё и с горкой сверху. Чанбин не дурак — подозревает неладное. А вот Хёнджин… Со подозрительно оглядывает друга, пытаясь мысленный коннект установить и предупредить, что то, что он задумал — того не стоит. Ким Сынмин — должник, а с должниками разговор всегда короткий: если нет денег — прощайся с жизнью. — Почему мы должны тебе верить? Ты ведь можешь сбежать, — льдом в голосе и во взгляде Хван буквально замораживает Сынмина. Завораживает. — А что, если и конкурса никакого нет? А? Густые аккуратные брови ползут вверх, при этом вся надежда Сынмина летит стремительно вниз. Ему не верят. Он сам в себя не верит. — Я покажу. — Что? — Внизу… На первом этаже… Там плакаты и вся информация, и… И я могу спеть вам, чтобы вы были уверены… — Спеть? Мне? — по крыше растекается мелодичный смех Хвана. Многое он слышал от должников: кто-то клялся детьми, что всё отдаст; кто-то собак своих любимых отдавал, в качестве залога; а кто-то зубы золотые на глазах вырывал, лишь бы поверили, что деньги будут и дали отсрочку. А тут… Спеть? — М-да, — Чанбин, видимо, думает о том же, о чём и Хван. — Давай-ка без песен, щенок? Просто прыгай и всё. Я домой хочу. — Нет! Пожалуйста! — Ким на коленях чуть подползает к блондину и пальцами судорожно цепляется за рукава пальто. Сам не понимает, зачем продолжает унижаться, ведь шанс, что он и правда выиграет и отдаст ничтожно мал, а шанс, что этот ангел смерти его послушает — ещё меньше. — Дайте… Дайте месяц! Умоляю! Я п-прошу вас… Хёнджина всегда поражало желание жить. Люди так цепляются за своё существование, которое их же в могилу и загоняет. По парню тоже видно, что судьба у него не из лёгких. Чувствуется, что он мучается, так зачем терпеть? За что бороться? Зачем выпрашивать ещё время для страданий? По правде говоря, Хёнджин доволен этими рыданиями — парень готов побороться, и это радует — не всё потеряно. — Ладно, пошли послушаем, на что ты способен, — с улыбкой Бога медленно проговаривает мужчина и протягивает Сынмину руку под неодобрительное фыркание друга.

•♬•♫•

Ким, вместо езды в переполненном транспорте, решил время растянуть прогулкой до дома на своих двоих, которые до сих пор тряслись, словно проклятые. Покой теперь ему будет только сниться. На самом деле парень и чувствовал себя по-настоящему проклятым, ведь сегодня День его рождения, светлый праздник, омрачившийся сначала ссорой с Саном, а затем и двумя незнакомцами из Ада. Счастье, что они не скинули его, как и планировали. Огромная гора с плеч, что они его послушали, ну, как минимум один из них, который выглядит не так пугающе, точно услышал. Но это лишь временно. Сынмин просто выпросил ещё тридцать дней, чтобы пожить перед неминуемой смертью. Он не заслужил этого. Он не сможет. Всё зря. Парень сейчас очень старается не думать о тех минутах наедине с блондином за закрытыми дверьми, потому что, если начнёт ворошить прошлое, обязательно вспомнит все места, где голос дрогнул и где пальцы в струнах запутались. Странно, что тому мужику понравилась и его игра, и исполнение… Он ведь поэтому довольно улыбался, прикрыв глаза? Довольно ли? — Да ничего ему не понравилось, — Ким отпинывает первый встречный камень в сторону и бубнит себе под нос без удовольствия. Тяжело. Сынмин уже жалеет, что его и правда не сбросили с крыши — так бы позориться не пришлось на этом дурацком конкурсе, от которого он правда хотел отказаться. Кто его за язык тянул? Дух соперничества — не про Сынмина. Без Сана на сцену выходить страшно. Да и о чём речь вообще? Он ведь действительно может только скулить под высокие ноты, да подушечки пальцев резать о струны. «Позор… Какой позор». — Почему он согласился? Что ему там понравилось? Может, ему просто хочется посмеяться над моим провалом? Скучно ему? Настоящая загадка всё-таки этот блондин, представившийся Хван Хёнджином, раз ему реально понравилось, и о нём как раз Сынмин и думает всю оставшуюся дорогу до пустой квартиры, а не о своих косяках, которые должны были выдать весь его «талант» с потрохами. «Я же всё порчу… Почему он сказал, что подождёт месяц? Почему сразу не убил? Зачем, ну зачем он мне поверил? Зачем, чёрт возьми? Что с ним не так? А со мной что?». Небо заметно сереет. Закат близится к финалу. Лифт привычно застрял на четвёртом этаже и Сынмин собирает остатки сил, чтобы доползти до крыши на своих двоих, желательно не наткнувшись на соседей. Контингент тут так себе, даже на троечку не тянет. Ноги всё ещё ватные, но при этом до ужаса тяжёлые. На плечи будто давит сегодняшний день несоизмеримым грузом. «Ну почему… Почему они мне поверили?». Крыша встречает разгорячённое от незапланированной физической нагрузки тело слабым дуновением ветра, но чертовски холодным. Если закрыть глаза и носом втянуть уличный воздух, то в лёгкие забьётся не сентябрьская прохлада, а настоящий ноябрьский мороз. Погода хуже некуда, и Киму бы домой зайти, скинуть с себя вещи, натянуть пижаму и укрыться тёплым одеялом, да не хочется. Парень не торопится в тепло, потому что тогда день точно закончится. День, мать его, рождения — грустный праздник, который он даже не отпраздновал. А с кем? Сынмин бредёт к перилам, виснет на них, обречённо опуская голову, и лбом вжимается в раскалённый от ветра металл. Капли пота с висков медленно срываются вниз, туда, где жизнь кипит, машины крутят колёсами и люди во всю светят улыбками. Что такое улыбаться просто так? На одной единственной крыше одному единственному человеку сегодня не до смеха и веселья. Сынмина прямо-таки рвёт на части этот проклятый день. Это ничтожное существование. Мало того, что с другом поругался, так ещё и влип по-крупному — на миллион, блять, вон. За какие грехи ему всё это? Чем он свою карму так запятнал, что вся вселенская несправедливость досталась ему одному? «Может, самому сброситься?». А правда, может, пора? Сколько ещё можно себя терпеть и тешить надеждами, что жизнь наладится? Ким вглядывается вниз, представляя, как он перелезает через эти скользкие палки, держится из последних сил и, закрыв глаза под последние лучи закатного Солнца, срывается, прощаясь с белым светом. Мысль эта не радует, да и, впрочем, не должна. Парень вспоминает сейчас, находясь в одном шаге от смерти, свою первую и единственную (пока) попытку суицида. Ему было лет тринадцать, а может, и четырнадцать, и из-за насмешек одноклассников по поводу его слишком высокого роста и невероятно кривых зубов, которые такими, если честно, не были, Ким, отчаявшись, проглотил пять таблеток болеутоляющего. Он не знал, что от такой дозы его просто вырубит в крепкий сон с яркими картинками, но зато брат тогда над ним долго смеялся и шутил, что душа его теперь болеть никогда не будет — «обезболил» на всю жизнь вперёд. Зря Сынмин тогда поверил в эти бредни. Сухо его обманул. Всегда обманывал, как оказалось. Сынмин любил жить, пусть самой «жизни», кем бы и чем бы она ни являлась, сам парень не нравился. Он уже перестал обращать внимание на её подножки и козни — не маленький: споткнётся, поднимется и пойдет дальше; но вот сегодня… Сегодня что-то щёлкнуло. Подняться с колен было тяжело и стыдно. Ещё раз упадёт и желания подниматься он не найдёт, да и от жизни такой наверное откажется. Горькая правда. Стоило свой позор вспомнить, как тут же едкое одиночество поднялось ртутью до гортани. Дальше только свет в конце туннеля, честное слово. Сам себя не понимая, Ким начинает плакать. А вот это было вполне себе привычно и естественно. Рыдать парень не любил, но частенько этим баловался, ведь душа его очень восприимчивая и чувствительная — никакими таблетками и превышенными дозами заглушить эту особенность не получалось. Сынмину тупо жаль самого себя. Гитара медленно сползает с плеча, норовясь вот-вот свалиться на грубый бетон. Ким не обращает внимания на это, как и не думает оборачиваться на внезапные громкие хлопки за спиной. Видимо, кто-то из соседей этажа на два-три пониже решил небом ночным полюбоваться с банкой пива в руке и ножом в рукаве. Аплодисменты, которых никто вообще-то не заслуживал, затихли. Снова тихо, словно и не хлопал тут никто. Слёзы чуть подсохли на щеках, но глаза всё ещё были на мокром месте. Стало слишком холодно и трудно моргать. «Пора спать, — скулит про себя парень, натягивая на губы ломанную улыбку, — попробую убиться завтра». Но стоило ему повернуться и подхватить покрепче лямку от чехла, как он передумал и спать, и убиваться, и даже дышать. У входной двери в его конуру стоял знакомый уже ангел смерти. «Передумал всё-таки». Видимо, умирать придётся сегодня. Сейчас. — Зачем вы пришли? — Сынмин не спешит оглядываться и выискивать глазами второго, жуткого и кудрявого. Да и темно достаточно — всё равно бы не увидел. Зато этого блондина видно очень даже хорошо. Он стоит возле окна и ловит на себе приглушённый жёлтый свет, который Ким в спешке утром забыл выключить, и натурально светится, словно золотом облитый. «Ну конечно, на то он и ангел, пусть и подземного царства», — проносится нелепый вывод, который тут же вылетает из головы за пределы сознания, потому что ангел вдруг заговорил: — Я тут один, — спокойно и ровно отвечает мужчина. — Ладно, зачем ты пришёл? В миг вся робость куда-то ушла и возвращаться не обещала. Хватит с него на сегодня унижений и дрожи, потому что плевать. Откровенно уже похуй, что с ним будет. Передумал? Решил деньги не ждать и всё же убить? Пожалуйста! Сынмин ведь сам минут десять назад хотел точку в своей истории поставить. От помощи в таком вопросе глупо отказываться. «Наверное многие бы мечтали о смерти с таким лицом», — ещё одна идиотская мысль лизнула сознание. — С Днём рождения поздравить пришёл, — после этих слов Хван протягивает небольшую белую картонную коробку, перевязанную широкой синей атласной лентой, которую прятал за спиной. — Думал, у тебя тут вечеринка… — Ч-что? Ким делает несколько неуверенных шагов вперёд, чтобы спросить ещё раз, ведь тот ответ, который он получил, ну никак правдой быть не может. Показалось. Совершенно точно это галлюцинация во всех своих проявлениях, и всему виной бесконечный стресс. — Тебе ведь сегодня двадцать четыре, — хмыкает мужчина, не обращая внимание на вихрь, который устроил резкий порыв ветра на голове. — Вот тебе торт со свечками. Сынмину кажется, что этот дикий безжалостный ветер сейчас над ним издевается и доносит до ушей слова явно кого-то другого или для кого-то другого. Остатки слёз тонкой коркой льда застывают на глазах. «Что за приколы?». Хван оглядывается на дверь, смотрит вопросительно на парня и на протянутую в левой руке коробку. Видно, что мужчина искренне недоумевает. Чего стоять? Чего ждать? — Ты сладкое не любишь? — К-как вы?.. Как ты?.. Откуда ты знаешь, когда?.. Удивило парня то, что какой-то незнакомец, которого он видит второй раз в жизни, поздравляет его с Днём рождения. «Он? Принёс торт? Он, блять?». Что за шутки? — В договоре прочитал. Если думаешь, что я следил за тобой, то адрес этот тоже там увидел, — Хёнджин выдыхает обречённо, словно его усталость вот-вот дойдёт до точки невозврата, а может, и кипения. — Ну, чего встал? Чаем угостишь? Ким кивает. А что ещё ему делать? Если бы он мог, непременно бы станцевал, выплеснув всю свою неподдельную радость от такого спонтанного визита с любимым сладким десертом. Но Сынмин не танцор. Наградой Хвану служит одна скомканная улыбка и обещание накормить ещё и ужином. А на ужин целое нихуя. В холодильнике оказались остатки кимчи, которые есть наверняка опасно, и половина засохшего лимона. Всё. Хван, сняв с себя пальто и устроившись за столом с важным видом главы мафиозного клана, одетого во всё традиционно чёрное, достаёт телефон и просит Сынмина расслабиться. Сейчас он закажет еду, а пока тот может всё же налить гостю чай, потому что он чертовски замёрз и ему хочется согреться. Хёнджин требует тепла. Сердце Кима успокаивается, когда руки отвлекаются на хлопоты типа чайник водой заполнить и включить электрический обогреватель. В квартире по-своему прохладно, привычно, и сняв с себя дутое облако, Сынмин ощущает, впервые, наверное, что ему тоже нужно тепло. Хочется. О счетах за электричество, на котором он привык экономить, он подумает завтра, а может, и послезавтра, но сейчас он готов греть и греться сам. «Если это правда всё мои галлюцинации, то спасибо, мозг, что я вижу именно его, а не того придурковатого». Вода закипает быстро. Кинув достаточное количество чайных листьев, Ким ставит прозрачный заварник на стол и идёт на поиски кружек… Кружки. Он ведь один живёт, к гостям не привык, поэтому ту, свою единственную и любимую он ополаскивает тёплой водой и ставит перед Хёнджином. — А ты? — Не хочу, — мнётся Сынмин, поглядывая на десерт и мысленно облизываясь раз в десятый. В животе слышно урчит, и он про себя молится, чтобы еду скорее доставили. Не важно что и в каком количестве — Ким просто зверски голоден и готов хоть пресную лапшу в себя впихнуть и резиновое мясо проглотить. Последний раз он ел… Вчера? Нет, позавчера он варил себе рамён. А вчера он был слишком занят… Скучать по брату целый день — это ведь можно считать достойным занятием? Хёнджин хозяйничает, наливает себе чай и осторожно отпивает, тут же выдыхая немую благодарность за вкусный кипяток. Сынмин эту тихую идиллию не нарушает, стреляя глазами то в окно, то на свои сцепленные руки, и думает, что всё это ему наверняка мерещится. Человек, который днём хотел его в прямом смысле слова убить, сидит сейчас напротив, хлюпает чаем, а через час-другой будет есть с ним торт в честь его Дня рождения. Ну не смешно ли? Такой поворот парня почему-то не пугает, а вот сердце его трясётся бешено. Да и ноги тоже потряхивает. Опять, блять. Подсознательно или нет, он всё же чувствует неладное, вот и не может до конца расслабиться. На этих же трясущихся конечностях он подскакивает сразу же, как только видит забравшегося на крышу доставщика с двумя пакетами наперевес. В одном оказывается что-то несомненно горячее и до жути ароматное. Слюни льются, как у собаки, от этих запахов специй и гриля. А во втором Сынмин находит бутылки с пивом и соджу, и на одну единственную поднятую в немом вопросе бровь Хван безразлично бросает: «какой праздник без выпивки?». «Действительно, блять, какой? Какой День рождения, такой и праздничный стол». Впервые за долгое время вечно пустующий стол оказывается от края до края заставлен едой и алкоголем. Не день, а чудо какое-то. Всё в той же тишине Ким хватается за палочки и, не обращая внимание на застывшего гостя, начинает потягивать рисовую лапшу из коробки. Следом он пробует кусочки говядины в сладком соусе, жуёт кимчи, затем снова тянет в рот лапшу и не прожевав толком засовывает ещё и хрустящий лотос. Хёнджин на эту спешку хмыкает про себя и без аппетита и схожего голодного рвения накручивает на палочки ростки сои. Ему, кажется, скучно. — Приятного аппетита, Ким Сынмин, и жуй тщательнее, иначе подавишься. Парень с набитым ртом отвечает своё «спасибо», а потом замирает, словно в его голову что-то ледяное влетело и заморозило его окончательно и бесповоротно. Сейчас хотелось пошутить про то, что День рождения таким образом плавно перешёл бы в поминки, но Сынмин себя останавливает — не поймут ведь его тупых шуток, придурком посчитают, а этот прекрасный поистине вечер портить не хотелось. Хватит позора. Зато хотелось очень много вопросов задать этому исчадию ада. Например, зачем он всё-таки пришёл? Какой смысл был приносить торт тому, кто тебе костью поперёк горла стоит со своим долгом и не факт, что выплатит в обещаных срок? Зря. Всё зря. Вдруг стало стыдно и за обещание своё, и за молчание, которое порядком затянулось. — А ты… Ты не голоден? Мужчина качает головой из стороны в сторону, но мясо всё же цепляет и отправляет в рот. Только выглядит это слишком лениво, словно он так скуку свою разбавляет, не более. — Ну, а торт-то будешь? Блондин снова молча кивает. — Ты не разговорчивый, да? — Наговорился за сегодня, — Хван дёргает уголком губ, оставляя в покое палочки и свою затею занять себя едой. Вышло, наверное, немного нервно, но Сынмин сделал вид, что ничего не заметил. — Ты наелся? Вопрос звучал вполне серьёзным и требующим честного ответа. Ким, секунду подумав, кивает. Он правда сыт, но от сладкого не откажется — для десерта всегда место найдётся. — Прекрасно, — Хёнджин тянется, но не к торту, а к пальто, аккуратно висящему на спинке стула и достаёт несколько сложённых вдвое листов. Следом он протягивает парню ручку — тоже «от» и «до» чёрную. — Подпиши это. «Контракт со смертью?». Сынмин не спрашивает, что это. Зачем? Он берёт листы в руки и читает — не зря же учился в школе. Новый договор займа, чёрт его возьми. А точнее, продление старого… — Сверху напиши поручителя, а на следующей странице поставь внизу дату и подпись. «Вот зачем он пришёл», — жуёт эту горькую мысль Ким. Неожиданно? А чем он, собственно, расстроен? Ему не только бумаги на подпись дали, но ещё и накормили вкусно, и сомнений, что это для него одного такой акт благотворительности устроили, вообще нет. Вряд ли Хван каждый вечер обходит должников и угощает их мясом и сладеньким. — А если у меня нет поручителя? — «у меня никого нет». — Напиши кого угодно, но в случае чего этот человек будет отдавать твои долги. Голос такой холодный, а звуки такие острые, что Сынмин ёжится и весь сжимается в один несуразный комок, словно он на себе в полной мере ощущает каждый укол. Даже если бы у него и был поручитель, да хоть кто-нибудь, он бы ни за что не впутал этого человека в свои проблемы. Ким молча убирает лист с пустыми строками в сторону, и на второй странице не вчитываясь в содержимое ставит сегодняшнюю дату и свою подпись, как и просили. — Поручитель, Сынмин, — Хван слышится ещё холоднее. — У меня никого нет. — Ни друзей, ни родителей? Сынмин смотрит в пол и секунды считает зачем-то. Успокаивается. Правда ведь никого у него, чёрт побери, нет. Ни мамы, ни папы… Ни горячо любимого брата… «Разве по мне не видно, что я один?». — Я могу записать своё имя? Хёнджин смотрит странно, по-птичьи склонив голову вбок, но с ответом тянет. Ким ощущает на себе его испытующий взгляд и спрятаться от него хочет, потому что сегодня таким же взглядом в закрытой наглухо аудитории этот же Хван Хёнджин уже «пытал» и «испытывал» своими бездонными глазами, цвета самой смерти, его душу и так же молчал… Долго молчал, прежде чем закрыть глаза, улыбнуться и дать свой ответ. «Не подведи меня, Ким Сынмин», — вспомнилась его милость. Стыдно. — Давай сюда документы, — Хван тянет руку. Выходит опять резко и нервно. Сынмин не смеет его задерживать и своими трясущимися возвращает листы. — Я поверю тебе и на этот раз, но если… По глазам видно, что значит это скользкое «если». Ким сглатывает очередной ком, застрявший в горле и покорно кивает, обещая сдержать своё слово. Зря. Зря. Зря. Сынмин не умеет сдерживать обещания. Ну, он так думает, потому что прежде он ничего никому не обещал, чтобы сейчас быть уверенным на все сто. Лицо снова заливается краской, но не от шёпота собственной совести на этот раз, а из-за того, что под долгим взглядом Хвана оказалось слишком жарко находиться. Даже Солнце не так обжигает, как этот лёд в ониксовых зрачках. Повисла тишина. Дальше парень ожидал остаться один, ведь все деловые вопросы решены как-никак, но Хёнджин снова удивил: подобрав рукава рубашки и сняв уже наконец эту маску суровости, мужчина хлопает в ладоши, лениво их потирая, и тянется за зелёной бутылкой. За первой бутылкой соджу. — Теперь можно выпить. И они пьют. Выпивают всё, что было и вроде пили-то одинаково, но Сынмина почему-то размазало быстрее и в разы сильнее. Вот он уже рассказывает про все свои аллергии, а через минуту просит Хвана сделать с ним селфи, потому что тот ну очень красив. А после третьего твёрдого «нет», он отвлекается и беззаботно болтает о своей учёбе, выкладывая на стол грустные факты без намёка на страх — зря ему Хван поверил, ведь он этот конкурс ни за что не выиграет. — Как тебе вообще это могло понравиться, не понима-а-а-ю, — тянет Ким, подпирая кулаком своё расплывшееся от четвёртой бутылки рисовой водки лицо. Хёнджин уже не кажется страшным и жутким, спасибо алкоголю, а видится он как раз тем, кто его не просто послушает, а правда выслушает. Поймёт. — У тебя слуха нет просто… — А у тебя мозгов, раз решил мне об этом сейчас рассказать, — мужчина смеётся, вроде бы даже искренне, а не со злобой. Очень душевно они сидят и на такую чушь своё внимание и время тратить Хван не хочет. — Да и вообще… Мне правда понравилось. Ты хорошо поёшь, голос у тебя особенный, высокий, но с гитарой да, стоит позаниматься. — А ты умеешь играть? Хёнджин смотрит долгую минуту прямо сквозь парня и кивает пару раз, а затем просит дать ему инструмент. К чему эти лишние слова, когда он может доказать? Сынмин вверяет то действительно ценное, из всего того, что у него есть — свою первую и единственную гитару. Больше не страшно. Как только Хван на пробу ведёт пальцами по струнам, отдавая в воздух приятные лёгкие вибрации, Сынмин устраивается прямо у его ног и задирает голову, не забывая приклеить на губы пьяную улыбку, которая моментами оголяет зубы. Он в этот момент и этим выражением лица как бы отрекается от всего пиздеца в жизни, да и в мире, и просто наслаждается мгновением. Расслабляется. Ким забывает об этом дне, о себе и о Сане, и кто есть Хван младший тоже игнорирует, и просто вслушивается в то, что выдают длинные пальцы. Ему до такого далеко. Мотив, который ласкал слух, Сынмин не узнавал, но ему было всё равно. Это не мешало плавно покачивать головой то вправо, то влево. Очень красивая мелодия. Слишком хорошее завершение такого поганого дня. Дня его рождения. — Я бы хотел уметь так играть, — уже сквозь сон щебечет парень, роняя голову на колени. Энергия кончилась. — Вот бы…

•♬•♫•

«Вот бы на утро после спиртного не болела голова», — первая мысль, которая просыпается в сознании, стоило только глаза разлепить. Не без труда, парень приподнимается на локтях, пытаясь восстановить последние минуты жизни, но плохо у него это получается. Всё как-то путано, смазано и под красивую мелодию… Пить Сынмин так и не научился. А на часах, тем временем, два часа дня. Парень привычно дёргается, а потом вспоминает, что на репетицию ему уже не нужно, а занятий сегодня у него нет. Только поэтому он с чистой совестью продолжает лежать, приклеив влажные ладони ко лбу, и тихо постанывать, в то время как на кухне, что-то гремит, и грохот этот отдаёт таким звонким эхом, что можно было бы оглохнуть, если бы он находился в самом эпицентре событий. Хотя и этого хватило, чтобы болезненно сморщиться от раскатов грома в голове. — Какого?.. Парень в три шага долетает до двери, бесстрашно распахивает её и превращается в статую с безобразно открытым ртом и широко распахнутыми глазами. У плиты возится никто иной, как сам ангел смерти, всё в тех же привычных чёрных узких джинсах, в знакомой чёрной рубашке. Вишенкой на торте служит бледно-розовый фартук, который Сынмин по акции однажды получил в супермаркете в качестве подарка к маринованной редьке и тут же про него забыл. — Что?.. Челюсть Сынмина падает ещё ниже, когда он видит чёрный чемодан рядом с входной дверью; на стуле аккуратным рулоном выделяется тёмно-серый спальный мешок; сверху небольшая велюровая подушка для шеи. — Как?.. «Чем вчера всё закончилось? Вчера же? Сколько я спал? Может, вот это как раз-таки страшный сон?». — Давай в душ, завтрак через пять минут, — не оборачиваясь и не отвлекаясь, учительским тоном на все неоконченные вопросы одним единственным ответом отбивается Хван. Он даже позволяет себе смущённо улыбнуться, но только потому, что лица его хозяин квартиры не увидит. Хёнджина нельзя было назвать скупым на эмоции или человеком, не умеющим улыбаться. Нет. Всё он умеет и очень даже любит и радоваться, и смеяться, и заливаться в истеричном хохоте, просто поводов для этих улыбок и смеха в последнее время всё меньше и меньше. А тут… Он в чужой квартире жарит омлет, и не для кого-то, а для должника — для своей же, мать его, работы. Или обязанности? Ким Сынмин теперь его забота. Значит, о нём нужно заботиться и начать стоит с главного — с полезного завтрака. Пока старший гонял мысли о переменах в своей скучной жизни и раскладывал идеальный румяный омлет по тарелкам, младший в этом дуэте тоже думал и гадал, что происходит, и почему внезапно в его квартире оказались чужие вещи и чужой, посторонний, опасный и все прочие зловещие эпитеты, человек? — Ты переехать решил? — в шутку интересуется Сынмин, поблагодарив перед этим и за завтрак, и за свежезаваренный чай в идеальной пропорции. Шутка оказалась не шуткой, потому что Хван в ответ кивнул. — Сюда? Ко мне? — чай грозится политься из носа, потому что и на эти вопросы Хёнджин положительно кивает. — Я не согласен. — У тебя выбора нет, — блондин садится напротив, заправив длинные пряди за уши, но к еде притрагиваться не спешит. Наблюдает или выжидает чего-то такого, что непременно его разозлит. Хван ненавидит всем нутром то, что люди ласково называют «утром». В это время суток он слишком взвинчен, а ещё и бессонная ночь добавила горсть раздражения к и так поганому настроению. — Выбор есть всегда, — шепчет Ким. — Есть. Можешь отдать долг прямо сейчас и я тут же исчезну. Даже есть не буду. «Издевается». — Слушай, а тебе не кажется, что это… Ну… Слишком? Сынмин всё ещё ждёт запоздалого смеха, который подтвердил бы, что это всё грёбанная шутка, глупый пранк, идиотизм или бред поехавшего и не более. Хёнджин не улыбается, к сожалению, а хмурится ещё больше. Колени под столом начинают дрожать сами по себе, а по спине пробегает неприятный холодок. Ким вспоминает, кто перед ним сидит и кому он эти вопросы задаёт. — Боишься, что убегу, да? — Это вынужденная мера, — Хван спокойно делит омлет на ровные квадратики. Лицо вновь окаменело. С такой маской Хёнджин привык жить изо дня в день. — Пока я твой кредитор, а ты — мой должник, я глаз с тебя не спущу. — Но это моя квартира, и мне такое соседство не нравится. — Можем её продать хоть сегодня, — равнодушно бросает Хёнджин. «Вот же мудак!». — Ты с ума сошёл? — Возможно, но соседом я буду спокойным. Не переживай. «Значит, с ума схожу я, блять». — А второй? Он тоже сюда переедет? — Сынмин всё ещё выискивает подвох и отчаянно ждёт, когда Хёнджин вот-вот рассмеётся звонко, хлопнет рукой по столу и скажет, что правда решил тупо поиздеваться, и на самом деле собирается в отпуск на недельку-другую. — Я же сказал, ты — мой. Чанбина ты не увидишь. По крайней мере, пока… Нож, точно направленный в сторону Сынмина — хороший аргумент. Финальный. — Ладно, ладно, — парень поднимает обе руки. — Я понял. «Я — твой, ты — мой, а этот Чанбин — чужой». — Спать буду здесь, — Хёнджин стреляет глазами на пол рядом со столом и снова на Сынмина. — Завтраки каждый день готовить не обещаю. — Мне всё ещё это не нравится, — Ким начинает медленно ковыряться в тарелке, пытаясь скрыть свой пассивный бунт. — Я же… Это же мой дом… — А мне не нравится, — перебивает его Хван, — что люди берут деньги и не считают нужным их возвращать, Ким Сынмин. Яркой молнией в глазах мужчины что-то сверкнуло. Сынмин очень не вовремя решил его лицо повнимательнее изучить. Сердце зачем-то забилось быстрее. Страшно стало, честное слово. Хван звучит опасно, а теперь ещё и смотрит пристально и слишком, слишком, блять, долго глаз не отводит. Сверлит и давит. Ощущения не из приятных, поэтому Сынмин может только ресницами похлопать в ответ — на большее ни ума, ни фантазии. — Я же подписал эти бумаги и сказал, что верну. — И я тебе поверил, если ты забыл. — Тогда зачем?.. — Доверяй, но проверяй, — снова реплику Сынмина обрубают острым языком. — К работе я подхожу ответственно. Ты — моя работа, поэтому смирись. А если что-то не устраивает, ты знаешь при каком условии я от тебя отстану. — Серьёзно? — у Кима челюсть отвисает в сотый раз. — И что? Везде за мной таскаться теперь будешь? — Буду. — Так не пойдёт. Аппетит пропал, а желание сбежать проснулось. Не нравится парню такой расклад. Он согласен звонить или писать хоть каждый день, чтобы сообщить, что он жив, здоров и всё ещё в городе, но жить и проживать каждый день с этим… Этим пугающим человеком, готовым в любую минуту и за любую погрешность в прямом смысле слова прибить… Ну уж нет. — Это всего на месяц. Отдашь деньги и больше меня не увидишь, — Хёнджин бросает взгляд в окно, чуть щурится от яркого Солнца, а затем снова обращает внимание на панику в глазах Сынмина. — А если не отдашь, то исчезнешь сам. Ким откладывает палочки в сторону и конечности напрягает. Сам не понимает, зачем — инстинкт самосохранения, наверное. Надо бежать. Хван продолжает мучить взглядом — сверлит и высверливает очередные дыры, а Сынмин продолжает страдать от этого, чувствуя себя в беспорядке. Так они сидят и молчат около минуты, хотя прошло по ощущениям час или два, не меньше. Больше вопросов никто не задаёт и ответов, соответственно, не получает. Время остановило свой ход. — Доедай, одевайся и поехали. Это всё, что слышит парень, прежде чем Хван встаёт из-за стола, противно лязгнув ножками стула по полу. Этот звук тоже противным скрипом в ушах барабанные перепонки режет. Как тут не морщиться? Как не бояться любого движения? Как не трястись от страха, находясь рядом с этим человеком? Монстром? — Куда? Вопрос прилетает в спину блондину. — Из вчерашнего вечера я сделал вывод, что ты стараться не хочешь и готов опустить руки насчёт конкурса, — Хван смотрит на парня, как на ничтожество, честное слово. Сынмин себя таким и ощущает — маленьким, ничтожным и абсолютно не готовым к будущему. — Поэтому сегодня до вечера не будешь вылезать из студии. Я проконтролирую.

•♬•♫•

Хёнджин за рулём своего чёрного гелендвагена чувствует себя вполне себе комфортно, а вот Сынмин на соседнем сидении — нет. Парень продолжал хранить молчание всю дорогу до Института, а теперь, стоило Хёнджину припарковаться и заглушить двигатель, как его прорвало. Ким заваливал Хёнджина пустыми вопросами а-ля: «что вчера было?», «это ведь не я предложил тебе переехать?», «может, ты всё-таки пошутил?», «с чего ты вообще решил, что я смогу и песню написать, и аккорды подобрать?». Хван на всё это отвечал одинаково — глаза закатывал и губы закусывал недовольно. Не его проблема, что парень пить не умеет и ничего не помнит. Объяснять он и выступать в роли рассказчика не хочет, потому что и пересказывать-то нечего. Сынмин уснул, так и не дослушав его игру, но сквозь сон он бубнил, что очень, очень хочет научиться играть так же виртуозно. Кто Хёнджин такой, чтобы не помочь, особенно, когда это необходимо. В первую очередь, как ни странно, победа Сынмина важна самому Хвану. Все речи про «работу» — не пустой трёп. Если парень деньги не отдаст, Чанбина он не удержит от расправы — это их кодекс. Боевой настрой нужно было как-то поднимать, песню для выступления пора бы начать писать и игру на музыкальном инструменте подтянуть, правда. Только Хёнджин не учитель, а обычный коллектор, поэтому парню придётся самому как-то выкручиваться. Единственное, чем Хёнджин может помочь — заставить усердно заниматься и вовремя поднять руки, когда Ким их решит по глупости опустить окончательно. А ещё Сынмин сквозь сон стонал: «не уходи», а после шептал: «мне надоело быть одному». И как Хван мог не послушать этих просьб? Вообще-то мог, но душа его смотрела на спящее рядом тело с дикой жалостью, а на своё собственное — с презрением. Нужно остаться. Нужно помочь. Ким его не раздражал, как могло показаться. Наоборот, слушая вчера его мелодичный голос внутри Хвана что-то расцвело. Невероятно, но факт. Он уже и забыл, какой магией может обладать чужой голос — волшебный голос. Сынмина хотелось узнать поближе, точнее, его историю хотелось узнать и может даже выучить. А ещё Хван понял для себя, что отвык от лиричных текстов и душещипательных высоких нот, открыв для себя агрессивный фонк после продолжительной тишины. Вынужденной и порядком затянувшейся тишины в жизни. Зато раньше… Раньше он мог плакать над песнями, потому что слова цепляли, он заслушивался одними и теми же композициями с утра до вечера, и его это устраивало. Успокаивало. Хёнджин любил музыку. Нет. Он жил ей, ведь его мама была скрипачкой, отец — гитаристом. Он с ранних лет воспитывался нотами и тоже мечтал однажды занять своё место в нише музыкальной индустрии, но… Всегда есть одно весомое «но», которое меняет жизнь, разделяет на чёткое «до» и «после». В случае Хёнджина «но» огромными чёрными буквами отпечаталось с кровавыми подтёками и едкими чернилами въелось на страницы его истории, которую он писал сам для себя. Родители погибли. Мечты пошли на хуй. Хёнджин вынужденно перешёл из режима жить в режим выживать. Сынмин напомнил ему о прекрасном… — Эй, — младший машет перед лицом ладонью и пальцами щёлкает. — Ты здесь? — Умереть захотел? — Хёнджин заводится, почти рычит от такого жеста. — Ты… Ты завис просто… — Слушай, я старше тебя. Где твоё уважение? — Мне нужно называть тебя на вы и господином? — у Сынмина, кажется, кровь стремительно отливает, потому что он бледнеет за секунду. Пожалуй, всё, что ему бы ни сказал этот зверь, выдающий себя за человека, он воспримет как приказ, который нарушать никак нельзя. В противном случае его и правда ждёт смерть. — Обойдёмся без этого. Не настолько я стар, но перед моим лицом не смей… — Я понял, всё, — Ким поднимает руки в ясном жесте «сдаюсь» и ударяется затылком о сидение, чтобы театрально выдохнуть, — извини. Хван мыслями был далеко, очень далеко в прошлом, но хватит гулять — пора возвращаться в реальность. А ещё, наверное, было бы неплохо не искрить так ярко по мелочам. Ну или хотя бы попытаться… — А ты почему не торопишься? — блондин сводит свои потрясающие тёмные и ровные брови. Страх нагоняет, очевидно, которым Ким, если честно, и без этого сыт по горло. — Чего ждёшь? — А ты разве не идёшь со мной? — Нет. Буду ждать тебя здесь, — Хван качает головой и с той же злостью напоминает, — и не вздумай убегать. «Найду — убью», — про себя договаривает Ким суровым голосом Хвана. — Любитель командовать, — парень отстёгивает ремень безопасности и ныряет на задние сидения за инструментом. — Тебе правда больше заняться нечем? Некого больше пугать и деньги выбивать? Хёнджин снова едва заметно улыбается, потому что да, он любит указания раздавать и обожает, когда его слушаются. А кто нет? А ещё ему правда делать больше нечего. — Ты — моя работа. Факт, который оказывает поистине раздражающий эффект. Ещё немного, и Киму точно крышу сорвёт. — Да что ты заладил с этой работой? — Сынмина на смех пробрало. Звучит это всё ещё забавно, но это также и пугает до колючих мурашек. Сердце в подтверждение продолжает ускоренно биться, так же причиняя дискомфорт. Рядом с этим мудаком с ангельским личиком находиться некомфортно — ещё один факт. — Я что, единственный должник в городе? — Нет, таких, как ты тысячи, но… — Хван убирает руки с руля и пальцем указывает в сторону младшего, а затем на себя. — Ты не просто моя обязанность, но и моё последнее дело. Я хочу уйти красиво, поэтому не подведи. «Опять он с этим не подведи». — Знаешь, ты странный. — Знаю. — И жуткий. — Ага. — И приставучий, — добавляет парень, мысленно уменьшаясь в размерах. Нельзя в таком тоне разговаривать с тем, кто грозился убить не так давно, как и нельзя такими словами бросаться в старших. Опасно. Но Сынмину всё равно, если Хвана это как-то заденет. Ему же было плевать на мнение Сынмина о переезде и об этой излишней опеки в виде слежки и тотального контроля. — Это тоже мне известно, Ким Сынмин. «Придурок». Больше нечего ни сказать, ни добавить. Ким выпрыгивает из машины и быстрым шагом направляется в сторону учебного заведения, но далеко уйти не удалось — звонок его к земле приклеил намертво. Сынмин трясущимися руками достаёт телефон, видит неизвестный номер и тут же за сердце хватается. Мысленно, конечно же. «Наконец-то». Прикрыв глаза, он принимает вызов, примеряя на себе нереальную идиотскую улыбку. — Привет. — Здоровались уже, — голосом, напоминавшим лёд, и правда сегодня с ним уже здоровались. «Какого чёрта?». Не отрывая телефона, Сынмин разворачивается к авто и разводит руки в сторону. Язык в прямом смысле отсох. — Хотел сказать, что у тебя всё получится, Ким Сынмин. Ты обязательно справишься. — Да хватит… Парень стоит статуей не просто в недоумении. Сынмин в ахуе, и нельзя сказать, что в приятном. Что за странный звонок? Что за странные воодушевляющие слова? Почему сердце от этих обычных, казалось бы, слов решило станцевать хип-хоп? Почему он не может двигаться? Почему Хёнджин выходит из машины? Ну почему этот мужик правда такой прилипчивый? «Как же он бесит». Хван действительно оказывается рядом в мгновение ока, и он тоже, как и младший, телефон к уху прижимает, не отрывает, а второй рукой лезет в карман длинного пальто, пока Сынмин всё никак «растаять» не может. Наблюдает. Блондин молча достаёт шоколадку и протягивает с нечитаемым выражением лица, и тогда-то Ким позволяет себе губами пошевелить: — Это мне? — взгляд падает на любимое сладкое, по которому он будет скучать всегда. Стипендия не позволяла баловать себя, а все деньги с подработок уходили на счета, проезды и прочую важную и жизненно необходимую ерунду. — Зачем? — Она с орехами. Для мозгов полезно. Краем глаза Сынмин видит стайку студентов, которые летят на всех парах в корпус. Ему тоже пора. Но ноги всё ещё облиты бетоном. — У тебя всё получится, слышишь? — Спасибо, — приблизив динамик к губам шепчет парень. Ким благодарит сразу и за сладкое, и за эти слова от которых кричать хочется. Да, слишком их много, но, чёрт побери, как же он изголодался по такого рода мотивации. А ещё это тихое «спасибо» было собственному сердцу, которое перестало шуметь и последний дух выбивать. «Спасибо». Хван на эту благодарность привычно кивает без лишних слов, разворачивается и завершает вызов, наконец. «Странный он. Нет, он прям очень странный», — воет про себя Сынмин, стараясь вылепить на лице самую спокойную маску из всех возможных. А Хван без стеснения улыбается, пока лицо его ласкают длинные пряди, растрепавшиеся от ветра; и когда он садится обратно в машину, улыбка тоже не сходит с лица. — Странно это… Улыбаться просто так…

•♬•♫•

Шёл третий час одиночного и добровольного заточения. Хёнджин успел всю новостную ленту просмотреть от начала и до бесконечного конца, послушать получасовую дискуссию о неизменных вечерних пробках по радио, даже вроде вздремнуть получилось. Небо заметно почернело за это время и «испачкалось» тёмными неаккуратными пятнами туч. Погода шепчет о дожде, а желудок молит о еде. На поводу у своего голода мужчина решает, что неплохо было бы взять чего-нибудь аппетитного и наведаться к Киму в аудиторию. Во-первых, проверить, как он там. А во-вторых, там ли он. Хёнджин людям не доверял, но всегда давал один единственный шанс, чтобы доказать, что он — весь такой до жути правильный и принципиальный, тоже может ошибаться. Хван всегда своё слово держит и очень надеется, что окружающие будут брать с него пример, но пока таких «примеров» он не встречал. Чанбин — исключение. А может, проблемы вовсе и нет в этом. С людьми ведь мужчина не контактирует вне работы. Тут опять же Со Чанбин выделяется своей исключительной особенностью. Они ведь огонь и воду вместе прошли. Осталось только медные трубы согнуть-разогнуть и дружбу их можно будет смело называть нерушимой и вечной. Через дорогу от Института яркими ламповыми вывесками в ряд светятся ресторанчики на любой вкус. Наугад выбрав дверь, Хёнджин таким же рандомным образом выбирает сэндвич для Сынмина. Десять минут ожидания и в одной руке дымится стакан зелёного чая с мятой и молоком, а во второй — хрустящий пакет с тёплым перекусом. Поддавшись интуиции, Хёнджин поднимается на тот же этаж, где буквально вчера он с Бином поймал беднягу. Вот перед глазами та же аудитория и дверь так же, как и вчера днём, открыта. Вокруг тишина, но если прислушаться, можно различить отголоски нервного отчаяния одного и странные всхлипы другого человека. Он пришёл по адресу. Хван узнаёт в жалких звуках как раз Сынмина. Любопытство, а может, и подобие тревоги, заворачивает его за угол, спиной припечатывая к стене. В руках по прежнему тепло от напитка и сэндвича, а вот сердце будто ледяной водой облили — сдалось бедное от услышанного. — Я шутил, но мне уже не смешно, Мини… — Я должен выступить… Должен, Сан… У Хёнджина от этого дрожащего «должен» руки неестественно трястись начинают. Неведомая хуйня внутри творится, напоминающая ураган из прошлого, где он тоже оправдывался, тоже защищал себя от этого мира, пока по щекам бежали обидные слёзы, которые никто не видел — только Хван их и ощущал. Он был один против всех, поэтому легко может поставить себя на место Сынмина, пусть всех нюансов он и не знает. Незачем. Костюм жертвы ведь один для всех, и нельзя сказать, что он удобен. Он отвратителен. Хван трясёт головой. Отгоняет противные флэшбеки и снова прислушивается. Сынмин правда плачет? Опять? — Хочешь или нет, мне всё равно… Я не забираю песню, она твоя… — Да не в песне дело, придурок! — незнакомый голос становится громче, выше, агрессивнее. — Ты реально не врубаешься? Ты же не только себя опозоришь, но и это место… Там будут камеры, Мин, это всё будут снимать… Сынмин бубнит что-то совсем тихое, но его грубо прерывают. — Помнишь, что случилось с той девкой, которая на отчётнике два раза начинала раньше оркестра? Хочешь, её судьбу повторить? Я это ведь как друг говорю, Мини… — Но мне нужно, Сан. — Тебе не нужно позорить своих преподавателей, вот что. Ты всё равно не пройдёшь, облажаешься сто процентов и всех нас на всю страну… — Сан… — Забудь о конкурсе, и это уже не просьба. Вместе с грохотом от захлопнувшейся двери параллельно вздрагивает и Хван Хёнджин, который, собственно, звуков громких не боится, но вот резких и неожиданных опасается. Они ему кошмарами во снах являются, и не хватало, чтобы ещё и в жизни они ему покоя не давали. Хван далеко не шпион, но зачем-то следует тихо по пятам за этим светловолосым парнем, который посмел неправильные «дружеские» советы направо-налево раздавать. И не кому-нибудь, а Сынмину, который с первого взгляда выглядит как тот, кто по осколкам разбитых надежд ползает, а не просто ровно идёт своей дорогой по жизни в поисках как раз таки чужих наставлений. Такими же осколками была усыпана тропа и Хёнджина… Можно подумать, что мужчина в стоящем на коленях парне вчера себя увидел. Соврёт же, если скажет, что нет. Заплаканный Ким с надломанным голосом был точной копией его самого лет десять назад, оболочка лишь иная, а боль внутри такая же — горькая и на вкус тошнотворная. Знакомая. Тот, кого Ким звал Саном, и тот, кто вчера его же им и сдал, поднимается на этаж выше и медленно вышагивает по узкому коридору. Какое счастье для одного, что нет здесь ни одной живой души, которая могла бы помешать, и какое невезение для другого. Хван на первом же подоконнике оставляет стакан и пакет и ускоряя шаг сзади коброй набрасывается на уткнувшегося в экран телефона парня. Ростом и телосложением они почти не отличались, но силы у Хвана, очевидно, больше. Как и злости. Мужчина правой хватает за шею, сразу вдавливая пальцы настолько глубоко, насколько возможно, а второй в спину толкает вперёд, к выходу на крышу. Сан озирается, косит глаза в моменте, когда выкрикивает и шипит отборные ругательства, но физически почему-то не сопротивляется. Оно и не удивительно: сила есть, ума не надо — явно не про этого парня. Он, скорее, наоборот, слишком сообразительный, поэтому ноги добровольно переставляет, выбирая в качестве защиты довольно красивые угрожающие фразочки, а не кулаки, которые, к слову, утомили Хёнджина быстро — почти сразу. Пнув дверь, ведущую к свежему воздуху и хмурому небу, он толкает парня не жалея силы и следом сам ступает на крышу, закрывая дверь с противным грохотом. Жути нагоняет. — Значит так, — ладони сразу прячутся в карманах, глаза стреляют точно в цель — в слишком чёрные и туманные глаза наглеца. — От Сынмина ты с этой минуты держишься на расстоянии. Узнаю, что хоть одно слово в его сторону вылетело из твоего гнилого рта, я задушу тебя голыми руками. Парень маскирует своё волнение уверенной и нагловатой полуулыбкой, говорящей: «мне как-то похуй», но Хёнджин чувствует запах страха и ужас, который тот с трудом сглатывает. — Ты кто вообще такой? — Причина твоей смерти. Думаю, что ты довольно умный парень, поэтому лучше поверить мне на слово. Повторять дважды не буду. На этом Хёнджин и заканчивает свой короткий спектакль. Быстро и по делу. Блондин что-то бросает в спину, но Хван на детский лепет внимание не обращает. Зачем? Он уже достаточно услышал, чтобы сделать выводы об этом отморозке, и всё, чем будет защищаться это ничтожество, ни секунды потраченного времени не стоит. Хёнджин видит людей насквозь — это тоже часть его работы. А может, и его проклятие… Дверью он в этот раз не хлопает. Хватит уже нежный слух травмировать. Хочется тишины, но не такой, какая сопровождает его сейчас, пока он шагает по безлюдному коридору. Хочется одной тишины на двоих, как вчера вечером, например, или как утром за завтраком. Проходя мимо окна, Хван даже не думает забирать остывший сендвич и уже наверняка ледяной чай — купит свежее и горячее, а лучше заберёт парня прямо сейчас и отведёт его поесть мяса в какое-нибудь приличное место, где как раз приятно будет молчать, заполняя пространство звуками шкварчащей говядины и лязгом палочек. Да, Сынмина хочется кормить — выглядит он слишком худым. «Настолько, блять, худым, что я его теперь не вижу?». В кабинете никого, но гитара и куртка здесь. Мужчина для уверенности зовёт Кима, вдруг тот под стол забился в истерике, но в ответ глухая тишина. Опять не та. От такой бежать хочется, потому что она царапается, пинает по самым больным местам и добивает бессовестно. В такой тишине Хёнджин обитал слишком долго. Он с уверенностью мог бы назвать её старой подругой, а темноту, в которой он прятался — сестрой по несчастью. Стоило выйти и схватить в руки телефон, с одной единственной задумкой найти пропавшего, как за соседней дверью раздался настоящий рёв, и отнюдь не мелодичный и прекрасный, какой бывает услышишь в сопливых дорамах. Под такие звуки хоронят душу. Нашёлся.

•♬•♫•

Сынмин верил окружающим людям, да и тем, кто был далёк от его круга общения, тоже. Вот такой он получился — с виду взрослый, самостоятельный, а внутри хрупкий ребёнок, отчаянно хватающий за руки людей. Мама в детстве сына лаской не баловала, отец тем более. Только старший брат и держал уверенность Кима на плаву. Кто-нибудь из взрослых цыкнет, что младшенький учится плохо или по дому от него пользы никакой, а Сухо зайдёт в комнату, залечит эти раны, наклеив добрым словом пластыри на душу. Всё становилось в миг хорошо, когда братья были вместе и рука об руку. Сухо научил его доверять. «Как же я скучаю». Сынмин большим пальцем водит по экрану телефона, успокаивая этим нелепым действием сам себя и горькие слёзы глотает. Сан ему только что не мечту разбил, а надежду на будущее уничтожил. И друг ведь прав — Сынмин всех, абсолютно всех подставит своим выступлением, опозорит, и счастье будет, если его за оставшийся год обучения не затравят в прямом смысле слова. Ким верил каждому слову. Стоя в луже слёз, он вздыхает слишком уж натяжно, потому что никакого года жизни у него нет. Его ждёт смерть. Воздуха катастрофически мало. Нужно бежать. Хочется скрыться, а там и до вскрыться недалеко. В коридоре оказалось тихо и пусто, что вполне себе привычно в вечернее время. Сынмин только-только вышел из аудитории, и трёх шагов не сделал, как его тут же нагнуло. Бежать куда-либо смысла нет, ведь сил, откровенно говоря, тоже, зато можно доползти до соседней аудитории и спрятаться там, вместе со своими головными болями и ранами на сердце. Вдруг Сан вернётся? Вдруг скажет ещё что-то, что в пыль превратит жалкие оставшиеся осколки? А вдруг он наоборот извинится, услышит его, прислушается и поможет? Никто Сынмину не поможет. Парень садится вплотную к прохладной стене, задирая голову к потолку, чтобы слёзы обратно затекли. В правой руке по прежнему зажат телефон. Зачем? Непонятно. Сухо не ответит — факт, но Сынмину сейчас очень нужен этот звонок, ему нужен брат… Да хоть кто-нибудь. В контактах забит только один номер. Промахнуться — шансов нет. Он жмёт на вызов. Сначала его приветствует тишина, затем противные писклявые гудки, а после: «абонент временно недоступен, оставьте своё сообщение после звукового сигнала». Опять. Этот блядский звуковой сигнал обухом по голове бьёт. — Сухо… Почему… Почему мне так больно? — Ким срывает голос в рыданиях. Слёзы мешаются со слюнями. Выглядит эта истерика отвратительно. — Что мне делать? Ты обещал мне… Обещал, что всё будет хорошо… Я скучаю, Сухо… Мне плохо, слышишь? Сынмин сам себя не слышит больше, потому что бросает телефон на пол и, уткнувшись лбом в колени, просто кричит то, что накопилось. Вопли рвутся, царапая голосовые связки и застревают на губах. Всё бесполезно. У него была одна радость в жизни, один единственный спасательный круг, один незаменимый брат. Теперь его нет — значит, и от проблем, и от тревожных мыслей некому укрыть, из болота повседневного кошмара некому вытянуть. Сынмина накрывает, как и вчера. Он кусает запястья, стараясь крик подавить, но мычание выходит тоже громким. «Не хочу так… Не хочу… Не могу…». — Эй, — чужой голос теряется в завываниях. Неожиданно Хван опускается рядом. Неприятно. Сынмину всё равно, зачем он пришёл и как он его нашёл. Он о нём не думал и не собирается, хотя… «Может, попросить его?». Сквозь пелену слёз Ким в полумраке аудитории смотрит в лицо своего убийцы уже без былого страха. Плевать же. — Убей меня. Получилось слишком жалко даже для просьбы нуждающегося. Слишком. Хёнджин прикусывает обе щеки и до хруста сжимает пальцы. Кожа на костяшках натягивается до неестественной белизны. — Вставай и пошли. — Умирать? — Ким впечатывается мокрым взглядом, полным надежды, что его мучениям правда придёт конец. Сегодня, сейчас он противиться не будет, и унижаться, ползая на коленях, тоже. Хватит. — Есть пошли. Я голодный. Сынмин сначала теряется и мнётся, без конца шмыгая носом, а потом до него доходит, что он несёт и в каком неподобающем виде он просит о смерти бедного голодного Хёнджина. Снова смешно. «Сейчас подумает, что я истеричка». Но Хван, на удивление, думал о другом. А именно о телефоне, валяющемся у ног Кима, где секунды наматывали минуты. «У него есть брат?». — Я вообще-то убить меня попросил, а не покормить, — Ким вставать не спешит. Он правда устал. Того хвалёного героя, который может сесть, передохнуть и дальше двигаться, больше нет. Пропал без вести. Сынмину хочется остаться здесь и просидеть так, пока от скуки не помрёт, раз убивать его отказываются по доброй воле. — Я должен спросить, в чём причина? — А просто так не сможешь? Хёнджин может, но время совсем неподходящее. Сейчас ответы очень были бы к стати. «За кого он вообще меня принимает?» — читается волнами морщин на лбу старшего. — Вставай, — мужчина обходит тупой вопрос и протягивает руку помощи. Он ждать не любит, но сейчас не так уж и против — главное, что парень затих и больше не воет, как подбитый зверёк. — Не хочу. Сынмин упрямится, и его понять можно. Жизнь должна состоять из чёрных и белых полос, чтобы скучно не было и можно было отличить плохое время от хорошего. Но где парень свернул не туда, раз белые полосы закончились? Почему его преследует один чёрный и впереди ожидает неминуемый мрак отчаяния? Хёнджин это всё понимает в глубине души, похожей на холодную пещеру или ущелье на дне океана. Хёнджин всё чувствует. — Испытываешь моё терпение, — старший всё ещё рядом, всё ещё тянет руку, желая помочь. Ждёт. — Поднимайся. — Уйди. — Ким Сынмин, — мужчина железными нервами не славился никогда. Напрягается. — Не забывайся. — Что тебе от меня нужно? Минуту, а может, и пять минут назад Сынмину нужен был кто-то рядом, чтобы в слезах не утонуть, а теперь ему ничего не хочется и никто ему не нужен. Тем более этот… Сынмин словно ветер — переменчивый, потерянный и холодный — это его оправдание. — Ты и так знаешь, что мне от тебя нужно. Зачем тратить моё время на банальные вопросы? — Вот именно, — Ким прыскает и чувствует, как щёки снова мокнут. «Зачем?». — Не будет… Ничего не будет… Я не верну долг… Я ничего… Я… Ничтожество… Новая волна истерики мешает ясно мыслить и уж тем более чётко выражаться. Губы дрожат, внутренности тоже, в том числе и сердце, которое ещё и болит к тому же. Оно тоже плачет. Парня разрывает сразу на две стороны: он ни на что не способен и стараться смысла нет; он сможет придумать способ отдать деньги, потому что сдаваться рано — время ещё есть. Только зачем? Ради чего? Хёнджин с интересом наблюдает, как на лице Сынмина буквально каждую секунду меняются эмоции. То он напуганно смотрит в одну точку, слишком громко выдыхая, то грозно хмурится, поджимая губы, то закрывает обречённо глаза, пытаясь, видимо, ручьи слёз остановить. Не выходит. Очень мокро. В воздухе витает запах соли и личного горя, которое понятно только одному — только Сынмину. Время и правда ценный ресурс. За те минуты, что Хван безрезультатно ждал, пока парень успокоится, где-то на свет мог появиться новый человек, а кто-то мог успеть проститься с близкими и уйти в мир иной. Секунды, минуты и часы иногда замирают для одних, а для других пролетают незаметно. Загадка. Вот и в этом случае, время для Хёнджина резиной тянулось, а для Сынмина пулей быстро пролетело. Терпение лопнуло. Хёнджин вновь присаживается почти вплотную, но не для того, чтобы слёзы стирать с чужих щёк. Не время для обходительности и нежности. Он удобно упирается одним коленом в пол, в левый карман кидает чужой телефон, руками хватается за талию парня, натыкаясь на острые рёбра, тянет его наверх, и закидывает расслабленное тело себе на плечо за считанные секунды. Легко и просто. Сынмин ожидаемо стонет, хрипит сквозь отчаяние отпустить его, поставить и оставить в покое, но что есть слово простого смертного для того, кто олицетворяет саму смерть? — Не ной, иначе в соплях захлебнёшься.

•♬•♫•

Высокие фонари красиво контрастируют на фоне осенних сумерек. Прямо глаз не оторвать. Сынмин и не отрывает, игнорирует вкусные звуки и запахи почти готового мяса и рассматривает буквально ничего в огромном панорамном окне. Темно. Он чётко видит отражение Хвана, который суетится над мясом, то переворачивая кусочки, то макая их в соус и тут же отправляя в рот. Сам Ким к еде не притрагивается. Ни аппетита, ни настроения, ни желания делать что-либо. Даже жить. После срывов всегда ведь так: вроде дышится свободнее, но дышать вообще-то не хочется. Сынмин в сотый раз прикрывает глаза, чтобы вновь не расплакаться. Темно и хорошо — ничего не отвлекает и не действует на нервы. — Сорок минут, — куском льда разрезает благодатную темноту Хван. Ким глаза приоткрывает, смотрит устало, вопросительно выгнув брови. — Ровно сорок минут, как ты молчишь. В ресторане, куда мужчина его не на плече внёс, а за руку привёл, было довольно-таки неплохо и по-своему хорошо: стены отделаны светлым деревом; пол тоже в песочных оттенках; вокруг бамбуковые ширмы с традиционными корейскими пейзажами; свет приглушён. Комфорт, да и только. Они расположились за низким столиком у единственного окна в этом заведении. Вокруг подушки, в углу журчит бесконечный фонтан. Угли приятно накаляют воздух. Всё вокруг подталкивает к уютному разговору о личном и трагичном, но слов нет. В меню их Сынмин тоже, увы, не нашёл. — Так не пойдёт. Хван, сидевший до этого по-турецки напротив, встаёт, отбросив щипцы для мяса, и в следующую секунду садится рядом с Сынмином, подтянув колени к груди. Повторяет. — Ну что с тобой? Ким смотреть на него не может. Ничего не может и не хочет. Устал. Если бы всю его печаль и усталость сгрести в одну кучу ржавыми граблями, неплохой Эверест бы вышел. С которого можно запросто сброситься… Сынмин законченным пессимистом не был никогда и становиться таковым не мечтал, но стал. Счастья в мире нет. Всё досталось другим, а Сынмину не хватило… Он и тут опоздал. — Поешь. — Не хочу, — парень вяло мотает головой, продолжая изучать картину «за окном». — Отвези меня домой. — Нет. Пока не поешь, мы никуда не поедем. Хвану искренне жаль то, что он сейчас видит. Кого он перед собой видит. Огромные куски угля в жаровне красиво подсвечивают профиль парня, тем самым безобразно подчёркивая и выделяя алыми линиями и бордовыми пятнами все его впадины, острые углы и мрачные круги под глазами от явного изнеможения. Так видится страдание. Ким плохо выглядит, откровенно говоря нездорово и даже слишком болезненно. Почему-то именно сейчас, в уединённой, почти интимной обстановке Хёнджин это заметил. Отметил. — Сорок пять минут. — Я же только что говорил, — Ким хмурится — наверняка злится на своего «спутника» и его «замечательные» замечания. — Сорок пять минут, как я тебя не понимаю. — Да что тебе надо? — Сынмин последние силы тратит на этот разговор. Примерно процента два-три у него ещё есть, а что будет потом? Замолчит на веки вечные? Перегорит и выгорит окончательно? Придётся прыгать с крыши самому? — Серьёзно? — Серьёзно. Что ты хочешь? — Ты прекрасно знаешь, что я хочу и что мне от тебя нужно, но сейчас не об этом. На данный момент мне нужно, чтобы ты поел и отдохнул. «Не нужно — важно». — Зачем? — Я всё должен разжёвывать тебе? Сынмину ничего не нужно объяснять. Правда. Потому что нихуя ему больше не нужно. Концерт отменяется. Жизнь подходит к своему логическому концу. Шоу закончится, так и не успев толком начаться. — Я не буду выступать, — выдаёт Ким, не побаиваясь смотреть в сторону своей смерти равнодушным взглядом. — Завтра найду ещё одну подработку или две и… — Нет, — спокойно прерывает его Хван, но в этом спокойствии таится настоящая злоба. Он так и не признался парню, что слышал тот диалог. Пытался его по дороге до этого местечка вытянуть на разговор, мол: «а что за истерика?», «по какому поводу слёзы?», но ничего не получилось. Сынмин был глухой стеной не способной ответить. Не хочет. Точка. — Я всё равно ничего не выиграю. Долг всё ещё на мне и я отдам его по-другому. «Сделаю вид, что хотя бы пытался». — Нет. — Тогда убивай, — Сынмин усмехается, но с грустью. — Чего время тянуть? Давай, ну! — Обойдёшься. Младшему кажется, что Хёнджин как раз из тех садистов, которые любят страдания других, наслаждаются ими себе на радость. Поэтому он настаивает на своём? «Он ещё больший мудак, чем я думал». — И на какой работе, точнее на какой подработке ты собираешься за месяц заработать миллион? — вклинивается в мысли Хван своим вопросом. Ответа у Сынмина так сразу не нашлось. Месяц — слишком короткий срок. Факт. Просить продлить договор ещё на дней тридцать-шестьдесят — реально, но опять-таки не хочется. Не успеет выплатить, примет своё «наказание», пусть и незаслуженное. А он не успеет. Всё, что происходит в жизни — происходит ведь не просто так? Этой единственной мыслью Ким себя и утешает. Хотел ведь когда-то умереть. Вот, пожалуйста, мечты сбываются. Жаль, что не прямо сейчас. — Не знаю, но я что-нибудь придумаю. Хёнджин слишком театрально вздыхает, выдыхая весь свой драматизм, подходящий под ситуацию, и снова пристаёт с просьбой поесть: — Поговорим об этом завтра, а пока ешь. — Да не хочу я! Ничего не хочу! Завтра я тоже ничего хотеть не буду! — Ким срывается. Один единственный процент. Вот он покричал, вот он дышит, как напуганное и загнанное в угол животное, но от этого всплеска лучше не стало. Теперь он чувствует себя ещё хуже. Хван на лице рисует такую необъяснимую печаль, что сердце у парня покалывает от вины. По-хорошему этого ангела милосердного благодарить бы стоило, за то, что он уже сделал для него, но Сынмин — дурак — стесняется. Всегда легче обидеть, проще найти изъян, чем сказать обычное «спасибо» и увидеть хорошее в человеке. — Ещё одно слово в таком тоне, и я тебе эту еду силой затолкаю. «Вот же чудовище!». — Затолкай! Давай! — Ким не сдаётся. Внутри плещется злость вперемешку с обидой, но не на Хвана, а на всех остальных, на весь проклятый мир, и на себя в том числе. Этого блондина всё ещё не за что упрекнуть. Даже его былые угрозы сами собой забылись, остались там, в прошлом и всего лишь пугающими словами, а не чем-то реальным и осязаемым. Сказано — сделано. Старший одной рукой ловко хватает палочки, второй немного нервно и неаккуратно сжимает челюсть Сынмина, надавливая пальцами так, чтобы тот открыл рот. Ким, кстати, и так его открывает самостоятельно от неподдельного удивления. Он не ожидал, что Хёнджин и правда будет что-то в него запихивать. «Вот же мудак!». Кусок остывшего мяса оказывается во рту первым, далее мужчина цепляет листья салата и отправляет следом. Сынмин ошарашено смотрит, но жуёт. Молча. — Дальше сам. — Нет, — с полным ртом и блеском на губах от жира Ким улыбается вроде, а может, просто губы растягивает, продолжая гнуть свою линию. — Корми. — Наглец какой, — одними губами без единого звука произносит Хван, а после добавляет, — у тебя рук нет? Ким дожёвывает, параллельно заводя обе руки за спину. Издевается и теперь правда улыбается вроде искренне и даже как-то по-детски. «Да что он себе позволяет?». — Я тебе не нянька. Хёнджин кладёт палочки на стол, и обнимает свои колени. Ждёт чуда. А чудо не собирается слушаться. — Разве? — Ким Сынмин, — Хван понимает, что младший выводит его намеренно. Нельзя сказать, что он им пользуется, но, кажется, всё-таки пользуется. — Ты способен сам о себе позаботиться. Поэтому бери палки и доедай. — Это тебе нужно, чтобы я поел, — капризно и игриво выдаёт парень. Эта маленькая перепалка его раззадорила, и позволила отвлечься. — Так что… — Ты такой несносный, — Хёнджин тоже, по правде говоря, от своих серых мыслей и переживаний отстранился из-за этих капризов. Стоит ли Сынмина поблагодарить? Или обойдётся? — Невыносимый, упрямый… — Беру пример с лучших. — Это ты меня сейчас несносным назвал? — Хёнджин замирает, потому что наглость парня вышла за все дозволенные границы, но в то же время он мысленно улыбается, потому что Ким говорит и смеётся. Хёнджин своего добился — поднял настроение. — Я назвал тебя лучшим. Сердце пропустило мощный удар, да такой, что Сынмину пришлось сощуриться. Неожиданно. Хван тоже щурится, но у него на то свои причины, знать которые мир не обязан. А Сынмин тем более. — Ладно, — мужчина высовывает кончик языка, зависнув взглядом на тарелке с мясом. Задумался. Это ведь не поражение, а своего рода победа, так? — Открывай рот, Ким Сынмин.

•♬•♫•

— Не пойду я никуда, — парень накидывает одеяло на голову и уже волком выть готов от утренних бесполезных «ты должен» и «тебе нужно». Вчера же всё сказал. Неужели до этого человека никак не дойдёт, что не будет он время тратить на подготовку к конкурсу, на котором ему ни за что не занять первое место, да даже до третьего он не дотянет. Нет. Нет. И ещё тысячу раз нет. — Отвали! — Ким дёргает ногой и бьёт по матрасу со всей дури, когда Хёнджин, довольно ухмыляясь, стягивает одеяло. Пальцы на руках сонного парня превращаются в крюки, готовые не в складки простыни впиваться, а в шею человеку, который стоит над душой прямо сейчас и с места двигаться не собирается. Упрямый, надоедливый… — Я тебя прощаю, — Хван не устаёт скалиться — уверенный, что Сынмину наверняка стыдно или страшно за сказанное на эмоциях и он сам себя накажет потом. — А теперь поднимайся. — Нет, — Ким отворачивается к стене, подогнув колени к груди, и в позе эмбриона продолжает ворчать. — Работа вечером, сейчас не вечер… Дай поспать. — Тебе не о работе нужно думать, а о конкурсе. — Господи, блять, да какая тебе разница? Ну какая? Тебе же деньги нужны? Вот я и заработаю их… — Не заработаешь. — Спасибо, что веришь в меня, — лениво улыбается Сынмин, довольный тем, что Хван его больше не трогает — мужчина, бросив одеяло в ноги, наконец-то молча ушёл. Победа. Спать — любимое занятие, которое приносит массу удовольствия, к тому же и бесплатное. И кто Сынмин такой, чтобы от подобного наслаждения отказываться, потакая желаниям постороннего человека? Парень подгребает под бок мягкий комок, закидывает сверху ногу и обнимает любимое одеяло, от которого так и тянет горной лавандой. Успокаивается. Сон снова медленно подкрадывается и давит на веки, дыхание выравнивается, но ненадолго, к сожалению. Резкий колючий холод заставляет в прямом смысле подпрыгнуть, а сердце забиться в опасно быстром ритме. Ким ошарашено оглядывается на то место, где он только что собирался досматривать цветные сны и видит огромное тёмное пятно на простыне и на одеяле, переводит взгляд на светлую стену и там замечает разводы от воды. Себя он тоже находит мокрым до невозможности. Мокрым и чертовски злым. Не показалось? Не показалось. — Доброе утро, — ехидно улыбается Хёнджин, демонстрируя пустой графин. — Проснись и пой. — Ты… Ты, блять… У Сынмина слов нет. Точнее, сказать хотелось всё и сразу, а лучше прокричать так громко, чтобы этот монстр оглох — хоть в чём-то стал бы неидеальным. Или он уже глух к чужим мольбам? — В душ, завтракать и на репетицию. — Да не пойду я на твою репетицию. Ты глухой, скажи мне? Не понимаешь меня? — парень морщится от неприятных ощущений мокрого худи, намертво прилипшего к спине. Сынмин со злобным рыком встаёт на ноги, не замечая тёмных кругов перед глазами, и думает в лицо своему обидчику плюнуть. «А говорил, что сосед из него нормальный. Пиздабол крашеный». Кровь закипает, но плевать в Хвана или толкать его в грудь Ким не торопится. Боится? Возможно. А может, опасается, что если набросится на Хёнджина, то этим стеклянным графином получит по голове. Так себе смерть, конечно. Странно балансировать между желанием спокойно жить и проживать жизнь и желанием добровольно вверить себя в лапы смерти. Что-то всегда поочерёдно перевешивает, и сейчас Сынмин двумя руками за то, чтобы сохранить свою жизнь и не раздувать конфликт. Хотя вчера он был бы рад попрощаться с ней… До невозможности странно это всё. Переменчиво. Зато раздуть ноздри по максимуму и злобно сверкнуть тёмными зрачками на чудовище в чёрной футболке и серых мягких штанах — это пожалуйста, на это он способен. «Какая скотина! — про себя повторяет младший, уже в ванной комнате стягивая с себя мокрую одежду. — Сегодня ночью тоже на него вылью что-нибудь». На завтрак были варёный рис, яйца, водоросли от Хёнджина и обида, украшенная тишиной и ядовитыми взглядами от шефа Ким Сынмина. Оба наелись сполна. — Давай ещё раз, — убрав после трапезы всю посуду со стола в раковину, Ким упёрся боком в холодильник и переплёл руки на груди. — Я больше гитару в руки не возьму, потому что это трата моего и твоего времени. Я должен выплатить долг и вернуть тебе деньги, и уж какими способами я буду это делать, тебе должно быть всё равно. Старший с интересом разглядывал его, по прежнему злого, заспанного и по-своему милого, с почти серьёзным выражением лица, которое должно пугать, но оно лишь умиляет. Нет, ну правда, на утреннего Сынмина без слёз или без улыбки не взглянешь. — Должно быть, — кивает блондин. — Но мне не плевать, где ты будешь гробить себя за копейки. — Пусть это будут копейки, но они хотя бы будут. Они реальны, понимаешь? А конкурс… Я облажался, когда обещал его выиграть. Не знаю, чем я думал. Испугался, ясно? Я сказал, что выиграю, но у меня нет шансов. Прошу, забудь. Я просто не смогу. — Сможешь. — Твои слова никак не помогут, Хёнджин, — сказано было слишком серьёзно. Тон Сынмин выбрал самый неприятный, а маску на лицо нацепил самую убойную. Убогую. — Не отказывайся от мечты, идиот. Тем более, что тебе позволяют. — Что? От какой мечты? — Ким нервно жуёт нижнюю губу и уже не знает, какими словами донести до Хвана то, что нужно. Его не слышат. Мечты — это хорошо. Сынмин пусть ярым мечтателем не был, но он тоже поддавался соблазну пофантазировать время от времени о приятном — о нормальной жизни, например, как и все смертные. Но разве мечты сбываются? А те, у кого фантазии воплощаются в реальность понимают, как им повезло? Сынмину не везло. Никогда. Одно из последствий его невезения прямо перед ним — сидит за столом и непонимающе моргает в его сторону. — Ты прекрасно поёшь и у тебя есть шанс выступить, показать себя, свой уникальный голос и способности. Не победишь, так тебя могут увидеть, заметить и предложить контракт в каком-нибудь другом агенстве. Тебя, Ким Сынмин, ждёт хорошее будущее, так почему ты отказываешься? Он не верит. Хван умеет красиво говорить, но Сынмин отказывается слушать его. Не может услышать. Оба оказались глухи по отношению друг к другу. — Если я не займу первое место, я не получу деньги, и какой смысл в этом «хорошем будущем», когда вы меня убьёте? Казалось, что разговоры про смерть и убийства стали чем-то таким обыденным, словно Ким и правда уже подготовился быть похороненным в столь юном возрасте. Но так ведь с должниками и поступают, да? Новостные ленты в соцсетях часто «кричат» о повышенном уровне смертности среди молодых и вроде как счастливых. Но о причинах никто не пишет. Теперь понятно, почему студенты прыгают из окон один за другим и встают в очередь, чтобы отравиться таблетками. Сынмин теперь осознаёт, что это всё легко могло происходить не по воле судьбы, а по велению таких, как этот блондин. — Не думай только о деньгах. Подумай о себе. По кухне разливается сладкий смех с завыванием и непрошеными слезами на глазах. Иногда истерика выглядит именно так. Сынмин сгибается, едва на ногах стоит, и всё потому, что до боли смешно. Идиотизм. — Это… Это ты мне говоришь? — Ким утирает «слёзы счастья» и пытается отдышаться. Сердце снова предательски колет, и причём так резко, что снова приходится согнуться. «Надо бы к врачу». — Ты же мой… Боже… — Я твой кредитор, да, а ты в первую очередь музыкант, и только во вторую должник. Хёнджин собой доволен. По крайней мере, он смог печаль и злость в парне растворить. Опять. — Ты такой… — «упрямый, странный и хороший, блять». — Какой? — Хван улыбается, забывая, что улыбки вообще-то для него роскошь. Точнее улыбку его другие видеть не должны. Пусть лучше все вокруг считают его холодным и чопорным, чем увидят в нём светлое и мягкое. Так безопаснее. Младший словно мысли читает и засматривается как раз на пухлые губы, которые так привлекательно изгибаются, что хочется самому повторить и так же красиво улыбнуться. Выходит у парня немного криво и неестественно. От этого он снова начинает хохотать, оставляя Хёнджина сидеть в недоумении. — Почему ты смеёшься? — Ты веришь в меня больше, чем я сам, — наконец успокоившись, заключает Ким. Ему стало жарко. Хотелось холодильник открыть и прыгнуть в него. Похоже, его зажгла эта вера, но Ким горит не как звезда на небе, а как последний уголёк в кострище — вот какие ощущения приходилось игнорировать, чтобы вновь не рассыпаться пеплом на чужих глазах. — Всегда должен быть тот, кто поверит, когда у самого уже сил верить нет. Такая горькая правда даёт Сынмину невидимую пощёчину. «Он-то откуда знает? Почему он всё знает?». В комнате снова жарко. Нет, тепло, слишком тепло, но по коже бегает мороз от услышанного. У Сынмина был такой человек. Ким Сухо. А теперь его нет. Он ушёл, забрав всю веру, надежду и любовь с собой. Сынмин уже забыл, как это — верить в себя…

•♬•♫•

Вопреки желаниям одного и не желаниям другого, Ким всё же оказывается на территории Института. Из машины выходить он не спешит, потому что тупо не хочется идти туда. Можно, конечно, и дома попробовать сесть и написать текст, и даже поиздеваться над гитарой, но микрофона у парня нет, хорошей акустики в квартире тоже. Да и он скорее развалится на матрасе, и потратит всё время своей «репетиции» на разглядывание потолка, чем сотворит что-то шедевральное. Дома слишком хорошо, чтобы изводить себя. А тут… Тут есть Сан, который наверняка приготовил новые издёвки, которые никак топливом для мотивации служить не могут. Наоборот, подобное гасит хилый огонёк внутри. А может, он одумается, извинится и всё же поможет? В это верить хотелось и это же Сынмина тянуло поскорее внутрь здания. — В восемь зайду за тобой. Ты будешь там же? — Хёнджин что-то активно печатает в телефоне, но внимание своё он всё же отдаёт поникшему Сынмину. Тот раздавлен. Даже смотреть в сторону парня не нужно, чтобы это понять. Чувствуется. — Я… Я уйду в пять или шесть, а потом пойду в клуб на смену. Тут недалеко, всего один квартал, так что я сам могу… — В клуб? — блондин забывает про телефон. Сообщение остаётся недописанным. — Подработка, забыл? — И кем ты там подрабатываешь? — Хван недоумевает всем своим недоумением. Ким с ответом не спешит. Хвастаться тем, что в его обязанности входит убирать кабинки после шумных компаний, вычищать заблёванные туалеты и помогать на кухне с грязной посудой, явно лишнее. Наверное, это обычный стыд за то, что приходится делать ради того, чтобы есть и спать в тепле. — Стою за баром, делаю коктейли, — Сынмин снова мучает нижнюю губу, впаиваясь в неё зубами с силой. Не хотелось в глазах Хёнджина выглядеть ещё более жалким. — Ничего особенного и ничего сложного. — И ты собираешься работать всю ночь? — Да нет, всего несколько часов, — Ким вживается в роль и с искусственным блеском в глазах продолжает сочинять свою историю. — Обычно в двенадцать или час меня отпускают, поэтому я успею на метро добраться. Забирать меня тоже не надо. Опять врёт. Никто его не отпускает — он сам сбегает посреди ночи, когда силы на исходе. Хван отворачивается, прячет очередную эмоцию, которая точно не для чужих глаз, а затем снова впивается в парня до боли знакомым холодным взглядом. — Напиши мне адрес. Сегодня вместо тебя выйду я. — Что? — рот открывается до такой степени широко, что, наверное, свободно можно было кулак засунуть и высунуть. Шутки в голове про то, что Хван хоть и мудак, но мудак хороший и даже слишком, оказались не такими уж и шутками. — Зачем? Нет, не надо… Стоило только представить это красивое личико в сочетании с болотного цвета формой уборщика, как Сынмин позеленел натурально. Одними представлениями дело не закончилось. Парень уже ощущал на себе всю ярость, которую выльет на него старший, раскусив обман. Хотя… Отомстить за испорченное утро и неприятное пробуждение всё же хотелось. Равноценно ли? — Забудь об этом, — Сынмин нервно теребит протёртую в некоторых местах лямку чехла и прячет глаза. Иначе никак. — Спасибо за помощь, но это моя работа, и здесь… Это явно лишнее, понимаешь? — Не понимаю. «Ну ещё бы», — выдыхает парень. — Хёнджин, пожалуйста, хватит. «Хватит быть благородным рыцарем». — Сынмин, — Хван с фальшивой улыбкой на губах передразнивает парня. — Пожалуйста, адрес. Если хорошенько подумать, никто из руководства даже не заметит подмены. Сынмин ничего не теряет, если сегодня вместо него с тряпками побегает Хёнджин. А совесть? Можно потерять то, что давно забыто где-то в закоулках прошлого? — Ты ведь если решил, не отступишься? — Сынмин спрашивает осторожно, глазами выискивая на ангельском лице хоть один намёк-надежду, что это всё шутка, фарс, обман. Он бы не расстроился, если бы старший признался, что правда пошутил. — Считай это ещё одной моей благотворительностью, Ким Сынмин. Парень кивает, сглатывает, снова нервно кивает, как пустоголовый болванчик. Сердце так бешено забилось не то от действительно необходимой помощи, не то от кары, которая неминуемо его настигнет сегодня ночью. А может, после этого Хван как раз и решится его придушить в порыве мести? Идеально. План гениальный. — Ну… Записывай…

•♬•♫•

Хван Хёнджин в этой жизни видел всякое, особенно после смерти родителей можно уверенно сказать, что жизнь его знатно помотала по обоссаным углам и «показала» все прелести выживания без какого-либо опыта. Пару ночей он провёл на улице, какое-то время спал под центральным мостом реки Хан рядом с другими отбросами общества, а однажды дорога завела его в настоящий притон. Наркотиками парень не баловался, хотя был в одном отчаянном шаге от того, чтобы упасть на колени перед своим здравым смыслом и попробовать забыться. Ему просто нужна была крыша над головой. Ему нужен был дом. Спать под звёздным покрывалом — романтично, но не тогда, когда ливень избивает, а внутренности скручивает от голода и страха, что стоит глаза прикрыть, как реальные монстры выползут из подворотни и просто-напросто порежут на мелкие куски. В такие мучительные часы дела нет ни до небесных созвездий, ни до сна, ни до чего. Оставались мечты и только. Денег катастрофически не хватало. Он забил на учёбу, потому что всё его время занимало горе от внезапной кончины любимых отца и матери. Одна ночь, одна случайность на дороге, одна машина и две смерти. Водитель фуры, который в полуобморочном состоянии выехал на встречную полосу, отделался сотрясением мозга и парой незначительных переломов, а Хёнджин лишился главных людей в своей жизни. Он лишился самой жизни. Пришлось познать вкус поражения, неустанно стирать плевки от судьбы, но двигаться дальше. Вопреки всем и в первую очередь своему желанию сдаться. Завещания не было и всё имущество перешло в руки брата отца. Тот человеком был неплохим, как казалось раньше, но на деле же ему деньги разум подпортили и превратился он в конченного подонка, который быстро всё переписал на себя, магазин музыкальных инструментов, которым владел Хван старший, продал кому-то почти даром, а Хёнджину тонко намекнул свалить куда подальше. Ему было семнадцать. Он очень хотел домой. Парень не по собственному желанию свалился на самое дно, где погряз в нужде и буквально в нищете, но даже пытаясь выкарабкаться из этой ямы, он выбирал себе работу приятнее, что ли. Никогда прежде, даже в самые страшные и чёрные дни он не смывал чужую рвоту со стен, да ещё и «быстрей-быстрей», потому что эта кабинка, видите ли, нужна срочно следующим обрыганам, желающим истошно орать в микрофоны. Он здесь от силы часа два, но этих ста двадцати минут вполне хватило, чтобы увидеть весь ужас этого заповедника для диких животных, который Сынмин мило назвал «клубом». «Паршивец». Пьяных ещё можно стерпеть; развратных девиц, кидающихся на шею, как на кусок мяса, можно проигнорировать; грубость и хамство от «коллег» можно пережить; но откровенные домогательства и рукоприкладство… Нет, ни за что. «Неужели его тоже трогают? Он совсем с головой не дружит? Как он вообще этот блядюшник посмел назвать работой?». Хван не думал сбегать. Он вполне мог и дальше здесь унижаться на радость публике, но последней каплей было предложение отсосать за десять долларов от какого-то лысеющего мудака с ошейником-цепью из вульгарного золота, который по всей видимости и толщиной, и длиной компенсировал комплексы по поводу маленького члена. Хёнджин сделал вид, что не расслышал, и предпринял попытку раствориться в толпе, но хватка, которую он почувствовал на запястье, задушила всю былую сдержанность. Язык насилия Хёнджину знаком, конечно же — работа обязывает, но нельзя сказать, что он в восторге быть «полиглотом». В этом мире либо ты, либо тебя. Выучил. Запомнил. Иногда удавалось сохранять в себе человечность и врождённую мягкость, как в случае с Сынмином, но сегодня с этим потным стареющим ублюдком Хван «говорил» на языке силы, раз слова тот не воспринимает за весомый аргумент. Как итог, на костяшках видны последствия этого короткого «диалога». Не часто на руках засыхала кровь, и этой ночью Хёнджин испачкал руки в «почётный» четвёртый раз. Физически он не пострадал, хотя постараться завалить этого кабана всё же пришлось. Неубиваемый зверь. А вот морально мужчина был раздавлен, как насекомое по лобовому. Он-то себя спас, защитил, а Сынмин? «Вряд ли он допускал к себе кого-нибудь, но что, если?..». Всегда есть одно скользкое «но». Всегда. Мерзко, грязно, противно. Хвану хотелось с головой погрузиться не просто в горячую ванную, а в настоящий адский кипяток, чтобы не только тело очистилось, но и воспоминания об этом гадюшнике сварились. Он не жалел, что вызвался помочь Сынмину, не переживал из-за чужих слюней и крови на чистой коже. Он просто жалеет самого парня. Хёнджин не понимает, что это за чувство милосердия в нём вдруг загорелось ярким факелом, но объясняет это тем, что, видимо, и правда пора прощаться с этой ненавистной работой. Последнее дело, последний должник… Нутро кипит уже от чужих проблем. «И от этого места тоже». Вместо того, чтобы и дальше тратить своё драгоценное время на эту ущербную работёнку, Хван решат выбросить запятнаный фартук, который ему выдали с мерзкой улыбочкой, и наконец-то поговорить с Сынмином по душам, а может, и помолчать душевно. Тишина — это тоже своего рода разговор или та же музыка между звуками, которую слышат и ценят не многие. Любая музыка способна исцелять. Хёнджину так давно хочется вылечиться.

•♬•♫•

Сынмин честно пытался занять себя написанием песни, но ни в Институте, ни дома на любимом матрасе у него ничего не получалось. Строки выходили нескладными: ни рифмы, ни смысла. Писать просто не о чем. Только однажды Ким смог излить что-то стоящее на лист бумаги. Друг тогда в восторге прыгал и не верящими глазами с драгоценным блеском в глазах восхищался лирикой, а Сынмин плакал, потому что текст и правда вышел личным и достойным внимания. Он написал о потере, точнее душа его писала о невыносимых муках разлуки с родным человеком. «От этой песни будет рыдать не весь зал, а вся страна, Сынмин-и», — хлопал в ладоши воодушевлённый Сан, который смог за короткий срок создать шедевр из «наброска» Кима. Это «достижение» в итоге и досталось другу. Люди будут плакать от истории Сынмина, но под голос другого человека. Парень листает свой плейлист, задерживается на классике Вивальди, пытается вдохновиться Майли Сайрус, но вдохновения как не было, так и нет. Это его отвлекает Хван Хёнджин, мелькающий в мыслях каждую грёбанную минуту. Сынмин откровенно переживает. Он обманул его — наверняка мужчину это разозлит, ведь он ожидал несколько часов за баром с шейкером в руках, а получит ёршик и бесконечные минуты за уборкой туалетов. Мусор и грязь, которыми сейчас должен быть занят Хёнджин, остаются и в голове Кима. Зря он с ним так. Не боязно будет по лицу получить за такое — заслуженно, но вот расстроить Хёнджина до странного страшно. Он правда хороший во всех мыслимых и немыслимых смыслах. Когда в наушниках зазвучал голос Фредди Меркьюри, Ким подскочил, но не от непревзойдённого вокала легенды, а от Хёнджина, неожиданно вылезшего из головы и застрявшего в дверном проёме. «Как-то рано он». Парень ставит трек на паузу, бегло смотрит на время: 22:48. «Если бы он не был в этой дурацкой форме, я бы подумал, что он никуда не ходил… И почему он такой спокойный?». Сынмин ошибся — он не спокоен, а зол до чёртиков. По жёстким и грубым чертам лица отчётливо читалось, что Хван был в клубе и весь тяжкий труд прочувствовал, и ему всё это не понравилось. После своей первой смены, если в памяти покопаться и вспомнить, младший выглядел ещё хуже и злее, и от него откровенно воняло чужим потом и душным парфюмом, ему не принадлежащим. «А от него всегда приятно пахнет сладкой мятой», — неожиданно и совсем не вовремя Сынмин решает мысленные комплименты Хёнджину отвешивать. — Ким Сынмин, — старший смотрит прямо в глаза — привычка у него такая, и Ким видит в них ярость, а ещё замечает, как там реальные черти свои вилы точат, чтобы наказать его за ложь. «Теперь мудаком стал я». — Прости. Коротко и ясно. Парень правда сожалел. Совесть его всё это время грызла не щадя, и он даже хотел позвонить Хвану, чтобы попросить его забить на подработку и забрать его домой… Не позвонил, а теперь стоит и краснеет перед этим настрадавшимся и ни в чём невиновным. — Прости? — Да, прости. Мне жаль. — Что тебе жаль? — Хёнджин делает пару шагов навстречу, но расстояние между ними всё ещё приличное. Если Хёнджин решит наброситься, у Сынмина будет шанс быстро среагировать. Хотя бежать, по правде говоря, некуда: голые стены ограничивают. Клетка с хищником. — Прости, что обманул и тебе пришлось всё это терпеть… Глаза магнитами притягиваются к рукам. Там кровь. Тело моментально становится мокрым и ватным. — Что терпеть? Ким не понимает правила этой игры, но в голосе слышится издёвка, так что это точно не серьёзные вопросы, к которым стоит придумывать сложные красноречивые ответы. Но кровь… «Это же кровь, а не…». — Хёнджин, — Сынмин теряется в своих словах. Ему нечем себя оправдать, но почему-то хочется, как и хочется узнать, что, блять, произошло. — Это… Ты ранен? Что случилось? Странно, оказывается, видеть следы того, в чём повинен сам — следы своей ошибки. — Со мной всё нормально. А ты как тут? Написал песню? Ещё более странно то, что Хёнджин слишком спокойно меняет вектор разговора. Ким бы рад сказать, что смог придумать пару годных куплетов, которые позже соберёт в свой шедевр, но сейчас куда важнее другое — сам Хёнджин, а точнее кровь на его руках. Чужая? — Ч-что? — Сынмин опять потерян и как себя найти он понятия не имеет. Инструкции под рукой нет. Хван не помогает, подступает ещё ближе, чем заметно пугает. Взгляд его такой же мрачный и холодный, впрочем, это уже вроде как норма. Ким привык. — Ты подрался? Убил кого-то? — А тебе не всё равно? «Нет? Да? Мне плевать? Нет, я должен знать, что ты не влип в неприятности из-за меня? Ты реально кого-то прикончил?». Пока Сынмин выискивал из длинного списка нужный вопрос-ответ, мужчина подобрался ещё ближе. — Я могу понять, почему ты не сказал мне правду, — Хёнджин звучит вполне себе обычно, даже не рычит недовольно, как ожидалось. — Но я не понимаю, как ты посмел называть тот свинарник работой. Сынмин пытается поспеть мыслями за Хваном. Не догоняет. Что он имеет в виду? — А что не так? Идиотский вопрос невпопад и такое же глупое выражение лица. Хван делает ещё один шаг навстречу и заводит руки за спину, чтобы парень перестал пялиться на них и наконец поднял взгляд. Глаза в глаза. — Нет ничего плохого в том, чтобы убирать мусор и чистить туалеты, но не тогда, когда в этих же уборных тебя пытаются склеить и заставить отсосать. — Что? — у Кима масса вопросов вспыхнула в сознании, но выбрал он опять самый банальный и наиболее подходящий. — Что заставляли? — К тебе там не приставали? — Нет, никогда, — сразу же отвечает парень, цепляясь пальцами за края тёплого серого худи. Тут медлить и вспоминать не нужно, ведь правда никогда и никто его там к стене не прижимал и пошлыми предложениями не развращал. Обычно его вообще не замечали, и это устраивало на все сто. — А ты? А тебя? — А ты как думаешь? Сынмин забыл, что такое думать. Разучился. В голове паника и взрывы. Сосуды, наверное, лопаются от напряжения, которое давит и давит с немыслимой силой. Отдышка даёт о себе знать. Сердце заебало так избивать изнутри. — П-прости, Хёнджин… Я… Они… Мне так жаль… — Давай без жалости. Я в состоянии понять, что минет не входит в обязанности уборщика, поэтому обошлось без жертв. — А кровь? — Та свинья жива, к сожалению, — после этих слов Сынмин смог выдохнуть, а Хёнджин позволил себе мягко улыбнуться с мыслью, что парень и правда переживал за него. — И теперь будет доживать свои дни с инвалидностью и, скорее всего, с импотенцией. Ким и на это улыбается. Он не пытается представить обидчика Хвана во всей красе — это лишнее. Мысли, что кто-то сегодня пересел в инвалидную коляску по прихоти старшего, Сынмин тоже «удаляет». Он просто рад, что мужчина сохранил способность едко шутить, даже несмотря на корки запёкшейся крови на поцарапанных костяшках. Он не плохой человек. Справедливый. Хёнджин тоже верно почувствовал Сынмина — ему не всё равно. Он не законченный эгоист, каким можно было его себе представить только по одной фотографии непонятно какой давности. Младший скорее дурак, но дураком является по обстоятельствам, а не по своей натуре. Хотел переиграть, но проиграл. — Простишь меня? — Ким делает один неосторожный шаг вперёд, ближе к «доброму чудовищу», к своему монстру. Ещё каких-то два-три и они столкнуться лбами, но несмотря на эту дистанцию, уже можно считать, что дышат они одним воздухом на двоих. Хван продолжает довольно улыбаться. — Я не был обижен, чтобы прощать тебя. До Сынмина доходит странный запах чего-то отвратительного, не поддающегося описанию, и глаза его снова расширяются. «Не мята, а амброзия пиздеца». — А ты… Твоя одежда… Ты… — Оставил там, и забирать не думаю, не переживай. Утрату дорогого пиджака Хёнджин как-нибудь переживёт, по рубашке тоже скучать не будет, а вот за слёзную вину в глазах Сынмина как-то плохо, неожиданно для самого себя плохо. — Тебя я тоже туда больше не отпущу. Ищи другую работу, а лучше сосредоточься на песне и концерте. — Но мне же нужно… — Тебе нужно выиграть конкурс, Ким Сынмин, — перебивает Хёнджин, чеканя каждое слово. Снова лицо каменное, и от улыбки остаётся лишь тень в виде чуть приподнятых уголков рта. — Вот твоя главная задача и работа, понял меня? — А еда? — Сынмин чувствует, что вот-вот расплачется, и вовсе не из-за резкого тона мужчины, а из-за его бесконечной поддержки и веры в него, которая в прямом смысле слова окрыляет. Это слишком приятно, но это не помогает, а только больше нагнетает чувство неизбежного разочарования. С высоты всегда больнее падать. Смертельно. — Что еда? — Мне нужно есть, платить за электричество и за воду. — Я буду тебя кормить и оплачу счета. Я ведь тоже тут живу, так что всё честно. Не бери в голову. Не думать об этом хозяин этого скромного жилища не мог. Слишком, ну слишком, блять, красиво отпечатываются слова Хёнджина на сердце. Поверить? А что потом? Что будет, когда он отдаст долг и Хван уйдёт в закат? Когда или если? Слова потеряли своё значение. На такой щедрый жест доброй воли Сынмин ничего подходящего сказать не может. Он делает ещё шаг и обнимает. Точнее, парень просто прижимается к чужому телу, смыкая руки на спине Хёнджина, по своему собственному желанию. Добровольно. Младшему приятно до новой улыбки на губах. Забота всегда приятно ласкает душу, и не так важно, от кого она: ангела или демона, доброго чудовища или законченного мудака. А вот Хёнджин морщится и поднимает руки как можно выше, но не потому что ему не нравится различать чужое сердцебиение рядом со своим, наоборот, он признаётся себе в эту счастливую минуту, что ему чертовски по душе ощущать рядом другое тепло. Другую жизнь. Живую. — От меня несёт, как от помойки. — Ага, — Ким слышно улыбается во все тридцать два и щекой трётся о плечо мужчины без какой-либо брезгливости. Рядом с ним Сынмин воображает себя маленьким, совсем крошечным. Рядом с Хваном дышится легче, невзирая на этот тошнотворный запах. Рядом с ним безопасно и спокойно. Уже не верится, что смерть к нему явится именно в образе этого светлого человека. «Пусть это будет кто-то другой». — Я грязный, Ким Сынмин, — хочется отстраниться, и Хван уже одной ногой пытается это сделать. — Ну хватит. Задумка не удалась. Руки его так же тянутся к потолку, пока другие — чужие — отдают тепло и нежность. Пачкать Кима не хочется. — Ты, наверное, ещё и устал очень. — Устал. Сынмину нравится эта прямолинейность. Настолько привык, что теперь у него наверняка возникнут трудности в общении с сокурсниками. Он снова растягивает губы. «Хёнджин так похож на Сухо», — переваривает мысль младший, вспоминая такие же тесные и ворчливые объятия со старшим братом. Ему сейчас кажется, что в его руках сказка — добрая и обязательно со счастливым концом. Не улыбаться нельзя. А ещё хотелось заплакать от этой позабытой внутренней эйфории быть с кем-то так близко, собрать на подбородке хрустальные капли и стоять вот так, как можно дольше слушать музыку чужого сердца. Хочется. — Ну всё, отпусти, — Хван опускает ладони на плечи парня и чуть надавливает. Правда же хватит. Нежность — это приятно, а нежность в качестве благодарности — приятнее в разы. Но не то время Сынмин выбрал. — Я ужасно вымотался и хочу спать. Парень отлипает, наконец. Кто он такой, чтобы стоять на пути желаниям другого? Тем более, что этот другой выглядит как выползший из ада, которому и правда стоит принять душ и зализать боевые раны. Никто. Но он может стать кем-то… Кем-то таким же хорошим. Парень на удачу прячет в длинных рукавах скрещённые пальцы, прежде чем сделать мысленный шажок навстречу своим «добрым делам». Запоздалая и единственная слеза срывается вниз. Доля секунды, невидимое мгновение, но Хёнджин увидел. Заметил. — А хочешь сегодня… Я знаю, что на полу не очень-то удобно, да и холодно, а ты устал, и я вроде виноват перед тобой, поэтому… Я уступлю тебе матрас… Хочешь? Сынмин в действиях ограничен. Ему хочется бесконечно благодарить и отдавать что-то взамен на доброту Хёнджина, и удобство — как раз то, чем Ким может пожертвовать. Отблагодарить. — Хочу, — кивает блондин, склеивая губы, вопреки желаниям улыбнуться так же широко, как и сам парень несколько минут назад. Смущается. На этом они и разошлись: старший в ванную комнату, а младший на кухню, где сразу же нырнул в спальный мешок, который оказался насквозь пропитан мятой. Тело и разум тут же обволакивает ощущение теплицы, где выращивают это ароматное растение. Дышится на удивление легко, хотя сердце заходится в бешеном темпе, разгоняя кровь по максимуму. Банально хорошо и даже не холодно. Сразу засыпать Сынмин не пытался. Во-первых, густой след вины всё ещё чувствовался странным осадком, а кровь, застывшая на руках Хвана, застыла в памяти. Неприятно. Во-вторых, проклятое воодушевление, которое пришло на место камня, сорвавшегося с души, принялось рисовать красивые картинки о том самом будущем, где он обязательно займёт первое место на конкурсе и всё у него получится. Слишком всё просто и легко в представлениях. Облегчение, которое нихера легче не делает. Придётся Сынмину стараться изо всех оставшихся сил. Подвести Хвана нельзя. Дело уже не в опасности и не в страхе за собственную шкуру, а в чём-то другом, до чего Ким сам никак додуматься пока не может. Все мысли тоже пропитались бархатными листами мяты, и размякли. В голове сейчас один Хёнджин — его внезапное спасение или совершенно точная погибель. — Ты собираешься спать тут? Сынмин открывает один глаз, щурится от яркого света, который не выключил намеренно — Хвану ведь нужно будет добираться до комнаты, и лучше, если он сделает это при свете, чем наступит на ни в чём не повинное тело в мешке. — Ну да. — Тут холодно, — Хёнджин продолжает нависать сверху, взъерошивая влажные волосы, ставшие на тон темнее. — Иди в кровать. — Но мы же поменялись? — Ким приподнимается на локтях и теперь смотрит в оба. Не понимает он этого Хёнджина. Договорились же, ну? — Нет, мы не менялись, — мужчина откидывает белое махровое полотенце на спинку стула и встаёт в важную позу, скрестив руки на голой груди и подперев стол бедром. — Ты предложил мне лечь на матрас, и я лягу. — А я? — И ты тоже. Я тебя не выгоняю. Спи со мной. Очень зря Сынмин не выключил свет — так бы его румянец никто не заметил и сам бы он не краснел ещё больше из-за того, что щёки порозовели так не к стати и при живых свидетелях. «Блять». Хотя… Очень даже к стати. Не каждый ведь день ему предлагают спать вместе. Учитывая размеры матраса — спать придётся в обнимку. — Н-нет, — парень мотает головой и возвращается в прежнее лежачее положение. — Не-а… Нет… — Ким Сынмин. «Молчи, не смотри… Не открывай глаза… Не смей пялиться на его пресс… Он сейчас уйдёт…». — Что ты там бормочешь? «Господи, я что это вслух сказал?». — Я буду спать здесь, — Сынмин переворачивается на бок, оставляя «важного» Хёнджина за спиной. Но он всё ещё с ним, в голове. «Пиздец, он меня так наказывает? Решил придушить меня ночью? Что за предложение спать вместе? Он издевается? Спать? С ним? Ха!». — Мне нужно на руках тебя отнести? — Хван ответа не ждёт, подходит, сжимает углы мешка, и слишком быстро принимается тащить живой труп в сторону комнаты. «Он точно издевается». — Отпусти! — оживший Сынмин и смеяться хочет от этих «гонок», и взреветь от очередного проигрыша. Хван, кажется, всегда оставляет последнее слово за собой. Бесит. — Да прекрати… — Ким сдаётся, смеётся коротко, но громко. Смешок этот отпечатывается ухмылкой и на другом лице. — Отпусти меня. Хёнджин уже упирается голыми щиколотками в мягкое, поэтому слушается и отпускает мешок, а вместе с ним на пол со стуком падают ноги парня. — Ай! — Сынмин резко садится, тянется к своим пяткам, которые пострадали ни за что, но конечности его надёжно спрятаны под замком. Приходится повозиться, чтобы до них добраться. Хёнджин за этим копошением наблюдает уже с той самой улыбкой из счастливой прошлой жизни, а не ломаной и искусственной. Душевной. У мужчины правда сейчас смеётся от обычного веселья и улыбается от непонятного ликования душа. Это странно. Это признак чего-то хорошего? — У меня нет сил поднимать тебя, — блондин присаживается на матрас, и откидывает рукой скомканное одеяло в сторону примятой подушки — показывает Сынмину его место. Но Ким действительно упрямый, как может показаться на первый взгляд, и на второй, и на третий тоже. Вредный. Не хочет он по первому указу слушаться, словно раб безвольный. — Посплю тут, — пальцы снова возятся с замком, который, к несчастью, заклинило. «Чёрт возьми, как вовремя». — Спокойной ночи. Выёбывается. Хван не шевелится — наблюдает за жалкими попытками парня замуровать себя. Снова тело сотрясает смех. Сердце тоже смеётся, отдавая быстрые импульсы чувственными толчками. — Я не кусаюсь, Ким Сынмин. — А я кусаюсь, — язвит в ответ младший, уже забывая про свои разборки с замком. Он старается свои странные чувства в порядок привести и баланс с гармонией восстановить. С одной стороны, спать на полу не очень-то хочется, а с другой… С другой стороны Хёнджин, который наверняка условленные стороны соблюдать не будет, значит, и снов Сынмин сегодня ночью не увидит ни добрых, ни тёплых. О кошмарах и говорить не стоит. — Выключи свет, пожалуйста. Когда комната погружается в тотальный мрак, тишину нарушает шуршание мешка и вздохи бывшего хозяина матраса, на котором наверняка удобно устроился Хван. Сынмин не смеет жаловаться — сам предложил и сам же от встречного предложения отказался. От неудобного предложения об удобстве. Терпения Хёнджина хватило минут на десять — не больше. — Я лягу к стене, можешь залезать сюда со своим мешком и положить его между нами, если боишься меня. — Это твой мешок вообще-то, — бурчит парень, плотно закрывая глаза. Больше двигаться он не будет — всё. Нужно просто потерпеть и подождать, пока сознание не отключится. Стало тихо, как в фильмах перед каким-то несомненно важным моментом. Пугающим. Сынмина же после этой паузы хватило минуты на две от силы. Выдохнув весь воздух с лёгким шлейфом обиды от поражения, он выпутался из дурацкого мешка, создающего слишком много шороха, и рухнул на своё любимое спальное место. В нос тут же ударил резкий аромат шампуня и знакомой мяты. Хван, как и обещал, лежал лицом к стене, и наверняка колени свои он тоже упёр в жёсткий бетон; совершенно точно ему было больно и неудобно. Для Сынмина мужчина оставил слишком много места. Несправедливо много. Это тронуло какую-то струну души, отвечающую за грусть. Или стыд? Благодарность. Ким помрачнел и внутри, и снаружи. Хёнджин пусть и резкий, грубый, непонятный, наглый и иногда даже чересчур мудак, но он также и действительно добрый, справедливый и честный. Таким был и Ким Сухо когда-то… Когда-то… Отмахнувшись от всех прошлых и нынешних «несправедливостей», младший поворачивается к мужчине спиной, перед этим набросив на него одеяло. Мелочь, которая показалась важной. Его за это не поблагодарили, да и стоило ли? Нет, определённо нет. Он ведь не жизнь Хёнджину спас, как он ему когда-то, а просто подумал о его здоровье — замёрзнет ведь. Подумать — это правда мелочь. «Наверное, он уже спит». — Доброй ночи, Хёнджин, — едва слышно шепчет Сынмин, натягивая на кисти рук рукава любимого худи, и удобно обнимает себя. Минута молчания. Две. Семь. «Точно уснул». — Спасибо тебе за всё… Спасибо судьбе за тебя… Уткнувшееся лицо в стену довольно засветилось, только свет этот никто не заметил. И не нужно. — Я постараюсь ради тебя, — сладким шёпотом мурчит младший, прежде чем упасть в сонную яму. Теперь действительно стало так тихо, что душе было хорошо. Она ликовала, ведь именно под такой аккомпанемент затягивались невидимые раны. Хёнджину было спокойно и хорошо, как когда-то в родном доме.