Магниты

•♬•♫•

— Хёнджин-а, — тянется нараспев из-за закрытой наглухо двери, а после мягкого щелчка в комнату проникает утренний загадочный смех младшего, который с постели прямо к плите во всей красе. — С Днём рождения! Сынмин на носочках крадётся к спальному месту, ни капли не смущаясь своего обнажённого торса, а серыми растянутыми штанами, тут и там заляпанными мукой и яичным белком, он, по всей видимости, гордится. — Это что, блины? — Хёнджин усердно растирает припухшие глаза и откидывает тёплое одеяло. Полуденный свет с широкого окна ослепляет как самый мощный прожектор и в первую секунду буквально выжигает роговицу. Там, за тонкой газовой тканью и стерильно чистым стеклом, расцветает весна, а на душе бушует жаркое лето. Один прищуренный взгляд из-под веера ресниц на обнажённые изгибы младшего пробуждают окончательно каждую клетку тела. Мужчина выпрямляется, когда любимый садится у его ног, и не моргая смотрит на тарелку, удобно устроившуюся в ладонях Сынмина. Недоразумение. Оказывается, ничто так не способно сбить утренний крепкий стояк, как ненавистная еда… — Ты приготовил мне блины на День рождения? — в глазах искрится фальшивое удивление, а на губах, похожих на лепестки, расцветает мягкая снисходительная притворная улыбка. — Не надо тут улыбаться, — стирает всю романтику Ким своим грубым смешком. — Я знаю, что тебе моя стряпня не нравится, а блины ты вообще терпеть не можешь… — Тогда зачем приготовил? — Потому что мне как раз таки нравится смотреть, как ты ешь и страдаешь, — Сынмин повторяет ломаную улыбку Хёнджина, но она кажется не такой наигранной, а является чересчур твёрдой и уверенной. — Откуда в тебе столько жестокости? — в никуда шепчет Хван и тянется за завтраком. Керамика отлично сохранила тепло от пышных блинов, щедро облитых медовым сиропом, а лёгкое прикосновение к рукам младшего подогрело кровь в жилах на пару градусов. Говорят, что тяжело смотреть на любимого человека, которого нет возможности поцеловать. Хван Хёнджин бы закатил глаза и ответил, что тяжелее всего смотреть на довольного любимого человека и не иметь возможности его ударить. Любовь — она такая. Даже если вторая половинка раздражает, намеренно будит в такой ленивый праздничный день и пихает на завтрак блины, которые колом в горле встают, всё равно нельзя его пальцем трогать. «Это недоразумение переходит все границы дозволенного», — мрачнеет именинник, пережёвывая суховатый кусок толстого блина с чересчур обгорелым краем. Хёнджин, конечно, во многом поддаётся младшему, уступает и не перечит, но у всего должен быть предел? — Госп… — яркий солёный привкус смешивается со слюной и обволакивает рот. Хван давится очередным куском нежеланного блюда и держится, чтобы на кровать не сплюнуть этот пересоленный ужас. — Ты… Ты за что меня так наказываешь? — О, так ты заметил? — брови Сынмина взлетают и всё лицо превращается в комичную маску. — Сынмин, я серьёзно. Что не так? Тарелка с покусанным ныряет в бугры одеяла. Облизав пальцы, Хёнджин потирает их о простынь как бы невзначай и двигается к любимому ближе. — Вот эти твои привычки меня и бесят, — указывает на оплошность Ким Сынмин, не жалея суровости. — И носки меня твои бесят. Откуда у тебя их столько? И почему они везде? Хёнджин слушает, открыв рот, и полусонный разумом придумывает годный ответ для усмирения очередных бытовых претензий. Они уже два года живут вместе душа в душу, но иногда внутри у одного или второго начинает просыпаться надзиратель, не готовый мириться с чужими промахами. Сынмин везде и всюду оставляет пустые кружки, а Хёнджин непредумышленно бросает по углам носки. После еды один всегда убирает со стола, а второй встаёт за раковину — так они договорились когда-то, но в последнее время вся кухонная уборка валится на плечи старшего, ведь у Сынмина вдохновение, и его упускать нельзя. Поэтому пока Хёнджин играет в Золушку, Ким Сынмин на втором этаже обустроенного дома играет новые песни. — А вишенка на торте — этот твой Чанбин. Ну сколько можно? — не унимается парень и эмоционально тараторит свои негодования, да так одухотворённо, что не сразу замечает, что оказался окольцован ласковыми объятиями Хвана. — Я всё понимаю, с матерью поругался, работы нет, жить негде, но водить сюда своих… Этих… Ну ты понял… — Кого на этот раз? — Спустись и сам посмотри. Она сидит и попивает чай как ни в чём не бывало. — То есть это девушка? — со всей заинтересованностью хлопает глазами Хван. — Спасибо, что живая, — не медлит с ответом Ким и встаёт с кровати, хватаясь за голову. — Ты слышал, как они орали ночью? А я слышал, и я… Господи, как же я устал, — он подкрепляет всю суть сказанного слишком долгим выдохом, за которым следуют тяжёлые шаги прочь, куда-нибудь подальше, где будет тихо, не будет ни носков, ни Чанбина. Но очень вовремя в голову пулей влетает шальная мысль и ноги каменеют. — Хённи, а давай уедем? — Куда? — Куда-нибудь? Свой день появления на свет Хёнджин не собирался праздновать с королевским размахом, но всё же в планах было провести вечер в ресторане, а после задуть свечи на маленьком тортике уже дома и заняться с Сынмином любовью. Очередной эмоциональный всплеск подпортил все «не» планы. Сначала горькие от соли ненавистные блины с порцией выговоров, а теперь ещё и желание скрыться куда подальше. Просто замечательно. «Спасибо, что не вскрыться». Бесконечное терпение Хёнджина всё же имеет конец. — А как же ужин? Торт? — Дорога до Ульсана не займёт много времени, — Ким выпрашивает щенячьим взглядом желаемое и кусает нервно губы. Это беззвучный звоночек, что его нервы едва ли не на финишной прямой. — Торт я куплю тебе там. — Ульсан, говоришь? — хватая в руки раскалённый от зарядки телефон, Хван в два касания находит нужное приложение по поиску билетов. Уступает. Опять. Пусть мужчина был не прочь провести свой день в хорошем ресторане с изобилием мяса под звон вычурных фужеров, но морепродукты с хрустом песка на зубах на берегу тоже хороший вариант. К тому же Сынмин давно хотел попробовать чего-нибудь изысканного… — Поезд через пятьдесят минут. Успеем?

•♬•♫•

Послеполуденное мартовское солнце припекало, тёмные крыши двухэтажных частных секторов выгорали, первые зародыши цветений на извилистых ветках словно птенцы готовились растрясти девственные перья-лепестки. Хван заглядывался на новые пейзажи через призму девственной романтики на глазах и крутил головой, пока катил чемодан по ровным и не таким волнистым улицам незнакомого города. Трепет от маленького приключения искрами покалывал в области сердца. Ему было красиво всё и интересно абсолютно всё вокруг, чего нельзя сказать о Сынмине. Тот шагал рядом, но какой-то поникший, без привычной задоринки и желания язвить напропалую. Это настораживало. Хёнджин ждал подвоха и готовился к беде, но при этом неудачно отвлекался на приветливых загорелых стариков прибрежного города и на современные скульптуры, натыканные едва ли не на каждом повороте. Беды не случилось и обошлось без ссор, даже когда оба оказались в гостинице. Забронированный номер не вызвал восторга ни у кого. Даже позитивный (исключительно сегодня) Хван Хёнджин грустно цыкнул, стоило приложить ключ-магнит к замку и толкнуть дверь вперёд. Место для отдыха было выбрано за каких-то пять минут на первом попавшемся сайте незадолго до прибытия в конечную точку. К фотографиям приглядываться желания не было, а пробежаться глазами по отзывам посчитали лишним. Сами виноваты, поэтому про трещины на стенах, пыль на торшерах и убогую кровать с обшарпанными дубовыми вензелями молчали и жаловались лишь мысленно. Зато настроение подняла обычная колонка на улице возле круглосуточного магазина в зелёно-оранжевых тонах. Бросив вещи, Хван поторопил любимого выйти за пределы этой унылой старины, и Сынмин покорно согласился, даже не дождался, когда его телефон вновь оживёт от электричества. Пожалуй, единственным плюсом этого захудалого сарая было близкое к морю местоположение — всего сто метров и береговая линия. Именно там, у дороги, тянущейся вдоль песчаного побережья, слуха коснулась знакомая мелодия и обласкала чувства мощным голосом. Играла новая песня, которую Ким Сынмин записал совсем-совсем недавно. Даже и месяца не прошло, но она быстро получила ширукую ротацию и хрипела отныне из каждого доступного динамика. Не получалось не радоваться скромной популярности своего недоразумения. Не завидовать, а именно радоваться каждым сантиметром своего любящего сердца. По пути к успеху Ким Сынмин не мало набил шишек, и если бы не подушка в виде такого мягкого Хёнджина, была вероятность, что парень бы просто разбился насмерть от количества падений или развалился бы от череды неудачных взлётов. Хёнджин на равных гордился и собой. Когда-то он смог спасти и сохранить себя, и тот же фокус у него получилось удачно провернуть с искалеченным человеком. Не чудо ли? Волшебство! И результат был на лицо. Остановившись у того самого магазинчика, Хёнджин молча вглядывался в любимые глаза, проходился нежным взглядом по всё ещё детскому любимому лицу и излучал видимый восторг. — Я уже говорил, что это моя самая любимая песня? Сынмин ожил на секунду, но хлопнув ресницами вновь вернулся в своё скромное оцепенение. Ему как раз всё ещё странно жить нормально и получать от жизни приятное. Песня, которая захватила разум и сердце Хвана, самому Сынмину не очень была по нраву. Он спрятал в куплетах остатки своей печали о пережитом, и он надеялся, что «обратив» свою тоску в песнь, ему станет легче. Не стало. Теперь это проклятие, звучащее из каждой встречной колонки. — Ты говоришь так про каждую, — двинув вперёд, Сынмин поспешил выйти на берег и заглушить собственный высокий голос низкими вибрациями морских волн. Это была правда. Хёнджин каждую песню Сынмина любил по-своему, но эта… Эта песня отличалась. Не нужно быть мудрецом, как и не нужно расспрашивать о смысле пропетого. Хван понимал, что текст о страхах, а звуки акустической гитары о последствиях. Эту песню действительно нельзя не полюбить. Когда-то и Хёнджин боялся. Все боятся без исключения. И иногда жуткий страх возвращается к мужчине, который внешне является олицетворением бесстрашия. Как бы ни так! Больше всего на свете Хёнджин боится за Сынмина. Этот парень всегда будет для него слишком хрупким, слишком ранимым, слишком не таким, но в то же время он всегда для него один такой… Такой любимый, нежный, честный, странный, скромный, но иногда излишне наглый. Сынмин осторожный, влюблённый и пугливый. Он поломанный без шанса на восстановление, и с этими «осколками» Хван мирится каждый день, удерживая их в крепких объятиях, чтобы не рассыпались. Он видит своего любимого человека, свою половину души и сердца собакой, которая некогда была трусливым щенком, выброшенным на произвол судьбы жестокими людьми. Он подобрал его. Отмыл. Накормил. Пригрел на груди. Но этого мало. Сынмин не кусает его, любит в ответ, но никакая глубокая привязанность не избавит душу этого глупого щенка, застрявшего в теле взрослой собаки, от жестокого прошлого. Так ведь не может продолжаться? У всего есть конец… — Сынмин, подожди! — опомнившись, Хван замечает, что стоит один в компании своей длинной тени, а его любимый уже загребает ладонями прохладную морскую пену. — Вот же недоразумение!

•♬•♫•

Принимая во внимание, какой сегодня день, Ким Сынмин предоставил имениннику право выбора: осесть на песчаном берегу под навесом и уплетать свежие морепродукты на гриле или вернуться в оживлённую часть города к ресторанам и выбрать что-то средней пафосности. Хван выбрал первый вариант, даже не дослушав о втором. Звёзды сияли над головами, свет Луны расползался по воде ребристым рисунком, а живот крутило от умопомрачительных ароматов поджаренного осьминога и морских гребешков. В пределах пары уличных светильников находилось несколько столиков из пластмассы, и за одним из таких сидели два молчаливых молодых человека. Хёнджин хранил молчание, заботясь о приготовлении еды, а второй молчал, потому что был занят слишком тяжёлыми мыслями. Он давно думает об этом… О важном… О таком больном… — Попробуй, — Хёнджин протягивает зажатый в тонких щипцах для гриля кусочек румяного щупальца. — Готово? — Готово, — кивает Ким, слизывая с губ острый соус. — И очень вкусно. «Как всегда вкусно». — Тогда почему у тебя лицо такое, будто это самое ужасное, что ты ел? «Будто это твои чёртовы блины из яиц и соли вместо муки?». — Нормальное у меня лицо, — Сынмин отворачивается непроизвольно, но для Хёнджина вполне себе предсказуемо. Это не первый раз, когда любимый человек супится и виновато отводит взгляд в сторону. — Не нравится — не смотри. — Мне нравится, когда ты улыбаешься, — выдаёт мужчина, скидывая в тарелку поджаренных морских гадов. — Нравится, когда ты честный. Сейчас ты обманываешь, — Хёнджин поклясться готов, что чует неладное, но боится выпытывать прямо. — Дело ведь не в моих носках и не в Чанбине? — Дело во мне, — вздыхает Сынмин, пересчитывая созвездия на тёмном небе. — Я… Я сорвался и забыл про подарок. Я не взял его с собой, понимаешь? Я хотел подарить тебе кольцо… — Я согласен, — шутит Хван, даже не дослушав про подарок. — На колено можешь не вставать. Я согласен. — Хёнджин, — эти забавные фразы Ким Сынмин не оценил должным образом и, кажется, помрачнел ещё на тон. — Ладно, прости, — принимая поражение, мужчина сводит густые брови. Думает. — А что было неделю назад? Месяц? Ты ведь давно такой, Сынмин, и я не верю, что это вся драма из-за дурацкого кольца. Своей великолепной интуицией Хван чувствует загадку в тоскливом взгляде любимого, который ловил не раз и даже не два за последние несколько месяцев. То Сынмин светится, смеётся, а потом гаснет так резко, как полыхающая спичка от сильного дуновения. Подозрения давно линчевали заботливое сердце — вот оно и разболелось. Вокруг по-прежнему никакого шика и блеска, зато глаза младшего заблестели, в ресницах спрятались мелкие слёзы, а губы задрожали от нехватки слов. — Ты ведь знаешь, что мы со всем справимся? — отбросив в сторону щипцы и желание испепелять креветки, Хёнджин хватает Кима за руку, следом переплетает пальцы на второй. Горло отчего-то немеет, а голос опускается до хриплого минимума. — Будь со мной честен. Правда — это тоже хороший подарок. И что бы ни произошло, что бы ни случилось, не бойся. Я помогу. Сынмин качает головой, прекрасно понимая, что Хёнджин правда всегда поможет, подскажет и никогда не отвернётся… Или у всего есть конец? — Ты правда… Нет… — короткие влажные всхлипы отпечатываются на лице именинника тёмными тенями. Хван мрачнеет, осознавая каждой здоровой извилиной, что дело дрянь, раз Сынмин сам на себя не похож. Если быть точнее, то парень похож на себя прежнего — того, кто боялся своей тени и готов был разбиться без чьей-либо помощи. — Дело не в тебе и не во мне. Это Сухо. Одно имя и мизерный звук каждой буквы — зато какие последствия. Хван не просто серо каменеет, а леденеет и опасно оголяет зубы, словно хищник изголодавшийся по свежему мясу. Старшего брата Сынмина вряд ли можно записать в число «свежатины». Ким Сухо скорее тухлятина с душком, но голодному до отмщения разницы нет. — Сухо? — еле выдавив из себя это имя, похожее на гнойный нарыв, Хёнджин вопреки желанию психануть и перевернуть что-нибудь громоздкое лишь крепче сплетает пальцы с другими. — Что этот сукин сын опять сделал? Прошла минута, а может, и все пять, но Сынмин так и не дал ответ. Он будто рыба, выброшенная на берег лишь открывал рот, хватал губами воздух и молчал. У него нет правильно ответа. Есть только ненужное болезненное оправдание. — У него рак, Хённи, — высказав наконец то, что на языке покалывало и горло раздирало, детские и нежные черты лица Сынмина окончательно размазались в нечто скверное, похожее на банальную боль. — Мой брат умирает.

•♬•♫•

Для обычного человека без груза невзгод и болезней жизнь — это ни что иное, как поток разнообразных возможностей, встреч, радостей и событий. Это время, наполненное моментами счастья, целей, отношений и развития, где каждый новый день может принести что-то удивительное и значимое, либо доставить хлопот. Жизнь для такого «здорового» человека часто ассоциируется с возможностью реализовать свой потенциал, выстроить отношения, познать мир и насладиться простыми радостями. Для страдающего же «больного» жизнь может восприниматься совсем иначе. Обязана. Она борьба, испытание, поток боли, страха и ограничений. Больной может ощущать постоянное напряжение, физическую и эмоциональную сложность каждый божий день. Жизнь для такого «больного» уже не жизнь, а искусство выживания, поиск силы и угасающей надежды. Жизнь в болезни без радости — это самое настоящее принятие плачевных изменений ценой каждого малейшего успеха в преодолении заболевания. Но как часто люди с недугом стараются «преодолеть»? Редко. Почти никогда. Сынмина эта правда терзала. Сухо, как и большинство, лишь опустит руки, как и сам Сынмин когда-то… Важно понимать, что каждый человек, независимо от своего состояния здоровья, эмоциональных переживаний и прочих обстоятельств, имеет свою уникальную жизненную реальность и восприятие. Поддержка, забота и понимание окружающих могут сделать этот путь более спокойным и безболезненным. Родные люди — вот дорога к излечению. Ким Сынмин так решил для себя, перечитав кучу историй больных, где не с божьей помощью, а именно с поддержкой близких раковые больные выползали с того света. Но это лишь случаи выживших, а сколько осталось нерассказанных историй с несчастливым концом? Вопросы копились, как и переживания. Ким и правда несколько месяцев сам не свой, и вот его прочная дамба от негативных эмоций дала трещину. У него нет больше сил молчать. Хватит. Когда на его телефон одним ранним утром пришло короткое сообщение: «привет, как ты?», парень подумал, что это явно ошибка. Этот вопрос не для него. Все, а точнее один единственный Хван Хёнджин, которому не всё равно, как там Сынмин, в ту минуту сладко спал рядом. После второго сообщения Сынмин напряг память. Он за эти два года сменил не только телефон, но и номер, и даже не раз. Первый гаджет был сброшен Хваном с крыши, а второй, тот что мужчина подарил ему за потерю старого, Сынмин собственноручно уничтожил, споткнувшись на пешеходном переходе и уронив последнюю модель в канализационный сток. Он никому не давал свой номер. Ни-ко-му. Лишь его менеджеры и руководство знали цифры, по которым со скромным дарованием можно было связаться. Следующее сообщение: «неужели ты меня забыл?» и в душе кошки выпустили когти. Судорожно перебирая всех знакомых и малознакомых, в мысли прокралась навязчивая идея, что это Сан — прежде друг, а теперь враг. Закончив обучение, парни так и остались по разные стороны баррикад. Никто в прошлом не пытался наладить контакт. Сейчас, в настоящем, Сынмин неторопливо взбирался по лестнице в музыкальную индустрию в одиночестве, а Чхве Сан бежал за американской мечтой совсем в другом направлении. Не все «рекламные» фотографии старого знакомого Ким успел увидеть, прежде чем навсегда заблокировать его во всех социальных сетях, но и тех приметных модельных картинок было достаточно, чтобы осознать — они пошли абсолютно разными дорогами и вряд ли ещё когда-нибудь встретятся. Проживая день за днём с мыслью, что это шутки того «доброго друга» из прошлого, Сынмин оставил все переживания за спиной. Забил. Пусть Сан пишет. Пусть даже звонит. Пусть шлёт непонятные фотографии каких-то баров и голых девиц. Пусть. Ему больше не страшно и он может дать отпор на любое словесное нападение, или снова сменить номер телефона. Но следующий поток сообщений поставил парня в тупик… «С днём рождения, братик», «На этот раз я не опоздал», «Почему молчишь?», «Хорошая песня, Сынмин-и» и финальное «Малыш, у твоего любимого братца рак желудка. Может, уже поговорим?». Хозяйка палатки, что до последнего гостя упорно ждала закрытия тяжко вздыхала в углу, устроившись на стуле со спинкой. В её мозолистых ладонях шумел телефон с примитивным шоу про любовь, а двое настоящих влюблённых — два последних посетителя — так и не притронулись к еде, позабыв и о времени. Пока Сынмин в деталях рассказывал, словно пазлы складывал, о своих переживаниях, бесконтрольно переживать начал и сам Хван Хёнджин. Он однажды уберёг это недоразумение от смертельного падения с крыши и смог притушить тупую любовь к брату подонку. Хёнджин исполнил однажды сказанное в сердцах и купил дом вдали от городского шума и прочей опасности, где сам по себе образовался их мир, шло их время и действовали лишь их законы. Глупо было предполагать, что подобный обособленный мирок избавит Сынмина от всего и всех. Не избавил. Хван сглатывает горькую слюну и вместе с ней кислое принятие — тело Сынмина в сохранности, а душа продолжает болеть. — И я позвонил ему, — подводил к финалу свою исповедь бедный и несчастный брошенный брат, перебирая в уме, сколько незнакомых номеров он обзвонил в попытке отыскать единственный рабочий. — И мы поговорили. Где Сухо раздобыл номер младшего, Хван не стал спрашивать. Это дело минувших дней, но вот до грядущих проблем он решил докопаться. — И что ему нужно? Чтобы ты опять дал ему денег? — Нет! — слишко резко вскрикнул Ким, испугавшись своей реакции. — Нет, он не… Он лишь сказал, что… У него третья стадия. — Зачем он тебе это сказал? — «почему просто тихо не сдох?». — Чтобы что? — Он хотел помириться. — И ты решил его простить? Сынмин косит глаза и тупит взгляд, размывая очертания лица перед собой. Ему не хочется снова видеть Хёнджина тем суровым и безжалостным ублюдком. Он не такой. Он не чудовище. Не монстр. Но сейчас, если бы Сынмин пригляделся, то наверняка бы нашёл, за что зацепиться и чего испугаться. — Я хочу полететь в Японию и поговорить с врачами. Если шанс есть, то я ему помогу… — Сынмин, — Хван не осознавая вонзает ногти в нежную кожу парня, чем доставляет явный дискомфорт. Хёнджин боится, и только поэтому выпускает когти. — Не надо. — Что не надо? Он мой брат, и каким бы он ни был, он единственный… Нет. Нет. Уже нет. Сынмин обрывает свою речь, затыкает себя, потому что он больше не один, и он не брошенный. У него есть Хёнджин. Только вот у родного брата никого нет. — Он сказал, что ему нужен ещё один курс, — забывая прошлую мысль, Ким Сынмин начинает новую. — Ему нужен всего один курс, понимаешь? Понимает. Хван понимает, что Сухо при любом раскладе — болен он или нет — нужны деньги. Горько. Слишком горько и нестерпимо мучительно держать язык за зубами и не рвать хлипкие надежды Сынмина острым словом. — И ты хочешь узнать, поможет ли этот курс химии? Ты готов помочь ему при том, как он с тобой поступил? — Он мой брат, Хённи, — смиренно склоняет голову парень, чьи глаза снова на мокром месте. — Пусть он не ангел поднебесный, но он тоже заслуживает жить. Каким бы он ни был… Он мой родной брат. «Это ты — ангел, недоразумение. Глупый, мой сердобольный и такой наивный маленький ангел». В полночь с небосвода посыпались звёзды. На берегу, за много-много километров от света мегаполиса, эти крошечные точки виделись больше, ярче и несомненно ближе. Вот падает одна, рисуя за собой изогнутую линию, и наивно хочется протянуть руку, чтобы схватить её, поймать, спрятать и каждую беззвёздую ночь шептать свои желания. Хван Хёнджин поймал бы и заставил это чёртово скопление бездушных газов исполнить его заветную мечту — излечить душу Сынмина. Ему так хотелось хоть немного волшебства и звёздной пыли, чтобы очистить душу любимого, ведь реальные методы борьбы с отравой оказались бесполезны. Может, это начало конца? И смерть старшего брата окончательно погубит младшего? «Это не твой брат неизлечимо болен, Ким Сынмин, а ты… Только ты».

•♬•♫•

Аэропорт Инчхон. Сеул. Южная Корея. — Обещай быть на связи, — с видом гиперзаботливой мамочки, Хван лишний раз поправляет рубашку Сынмина, проверяет время до вылета и кусает губы до едва видимых ран. — Звони и пиши. — Спасибо, — парень бросается в очередные объятия, в которых хочется задержаться. Хочется задохнуться Хёнджином и ядрёной мятой, которой пропитаны его безбожно выбеленные волосы. Хочется раствориться в теплоте, что излучает любящее сердце магнитными волнами. — Спасибо тебе. «Спасибо, что понял. Спасибо, что не стал настаивать поехать со мной. Спасибо, что принимаешь меня таким. Спасибо. Большое спасибо, что любишь… Всё ещё любишь». За спиной скрипит противный голос. — Там была очередь, поэтому я взял кофе в Макдональдсе, — Чанбин кашляет нервно и озирается по сторонам, стоя истуканом с тремя стаканами бодрящего напитка. Время и шести утра нет, а эти двое слишком энергичные и живые, чтобы походить на нормальных людей. — Эй, ну завязывайте, придурки. Люди же смотрят. — Люди живут свою жизнь, — бубнит Сынмин, но так, чтобы Чанбин точно услышал его. — Вот и ты живи и следи за собой. — Умереть захотел? Вырвалось само собой и тут же залетело обратно. Одного убийственного взгляда Хвана хватило, не только чтобы рот закрыть, но и действительно переосмыслить суть своего существования в мгновение ока. Прощание с любимым совсем не совпадало с ожиданиями. Вернувшись в родные стены, тем же вечером Сынмин купил себе билет и завис перед шкафом с мыслями о первом в жизни дальнем странствии. Хёнджину он сразу дал понять, что это только его приключение, и с ним он должен справиться сам, но от проводов в холле аэропорта он отговаривать не стал. Кто бы мог подумать, что и Со Чанбин увяжется следом со своей помощью мальчика на побегушках: машину припарковать, найти портативную зарядку и кофе принести. Как бы эти двое ни кололи друг друга словами и взглядами, они всё же не враждовали всерьёз, зато Хёнджин был готов порвать друга на тысячу мелких кусков за подобные красноречивые взгляды или бранные фразочки. — Посмотрим, кто на чьих похоронах будет зажигать палки для благовоний, — хмыкнул Ким и отступил в сторону. — Предпочитаю с ароматом лотоса, — поддержал Бин, выдохнув наконец от перенапряжения, как только склеенная парочка разъединилась. — Кофе остывает. Если не хотите умереть от отвращения, пейте пока тёплый. И Сынмин, и Хёнджин занимают себя бурдой, что раздобыл для них Чанбин, и оба думают о чае. Один зачем-то возвращается в прошлое, когда они были кредитором и должником, а второй мечтательно путает ресницы и делает мысленные пометки выбрать для Хёнджина самый вкусный мятный чай в Японии. Застряв в новых объятиях перед неминуемым «вернусь через три дня», Хван просит ещё раз беречь себя, а Сынмин смеётся. Куда он денется? Что с ним может произойти? Всё же будет хорошо? Всё обязано быть хорошо…

•♬•♫•

День Ким Сынмин провёл в новой для себя стране со знакомыми уже мыслями наедине. Он намеренно закрылся в гостиничном номере, обнял подушку руками и ногами и замер, мечтая, чтобы и время замерло вместе с ним. Но кто он такой, даже заикаться о подобном? Что-то из прошлого из раза в раз всплывало на поверхность и резко отрезало все попытки парня заглушить обиды и просто-напросто уснуть. Как бы он ни отворачивался от правды, она всё равно заставала врасплох. Его брат — тот ещё подлец, но он брат. Единственный. Последний член его семьи. Ему нужно помочь. Ворочаясь с боку на бок, Ким Сынмин не нашёл в себе силы подняться и броситься искать Сухо. На сегодня он ограничился лишь фотографией вида из окна для Хёнджина и будильником на ранние семь утра. Сны не приходили, как и необходимый покой. Сынмин думал и думал о семье, а точнее размышлял о Хване и о его шутках про свадьбу и собственную ячейку общества. Такой холодный и нелюдимый Хван Хёнджин чаще привычного стал напоминать весеннюю оттепель, капая на мозг своими разговорами об обычном, нормальном, «чтобы как у всех». Вдруг зачесалось под кожей собственное свежее желание какой-никакой нормальности, стабильности и, возможно, ребёнка, но в таком положении и в подобном статусе ни о каких детях речи быть не может. Парень и до вылазки на море поддавался сомнениям, что живёт не свою жизнь, но каждый раз он оборачивался с перепуганными тёмными глазами, видел светлого человека, полного до краев тёплой заботой и пленительной нежности, и слал на хуй все свои гнусные мысли. У него всё нормально. У них пока всё стабильно. Но сегодня колебания от «всё хорошо» до «всё очень плохо» волновали сердце и душу заодно. За окном уже оранжевое Солнце намекает на закат. Вот эти испорченные сомнения снова без стука врываются в голову и передают привет из прошлого… А в прошлом Ким Сухо — его семья, которую по вселению судьбы самый младший потерял. Чья вина? Может, отец виноват, что старшего не воспитал и честности не научил? А может, начало положила мать, чья тяжёлая рука выбивала всё желание быть послушными и прилежными, чтить и почитать? Это она поспособствовала иным заповедям: воруй, предавай и забывай? Скомкано перекусив сухой булкой со сладковатой бобовой начинкой, Сынмин поднялся с кровати. Очевидно, не стоит откладывать то, в чём можно разочароваться сегодня, или же стоит поторопиться, ведь у больного брата каждый день и каждый час может оказаться на вес золота. Парень приоделся в ту же рубашку — один в один как у Хёнджина, прямые штаны на тон чуть темнее его ореховых волос и натянул на ноги новые кеды на высокой подошве. Выдохнул. Внешне Сынмин был готов к встрече с тем, кого не хватало, но внутри творился беспорядочный пиздец. Не просто душа в пятки уходила, но и кости тряслись с глухим перезвоном. Вспоминая короткие разговоры с братом и все его сообщения после примирительной беседы, Сынмин первым делом решил наведаться в то место, которое Сухо между делом назвал своим домом. Сверив фотографию с картой, парень обомлел, качаясь на ватных ногах перед захудалым строением в районе, которому грозит перестройка со скорым расселением. Серое невзрачное трёхэтажное здание перед ним напоминало пыльный плевок в сторону эстетики. Разбитые фонари с обклеенными листовками столбами нагоняли тоску похлеще хилого мартовского ветра. Не оглядываясь по сторонам, дабы не травить себя безлюдной пустотой, Ким Сынмин потянул тяжёлую входную дверь на себя и поспешил на последний этаж. На каждом лестничном пролёте ему в глаза бросались рекламные плакаты с полуголыми девушками, а иногда и чересчур откровенно оголёнными женщинами, что завлекали напомаженными локонами и твёрдыми сосками сорвать листок с номером и тут же позвонить. Будь Ким Сынмин свободным и хоть каплю голодным до тактильных ласк, он бы ни за что не опустился до такой низости. Слишком мерзко. Премерзкой оказалась и деревянная дверь с рисунком на манер паркета-ёлочки, в орнаменте которой виднелась чёрная плесень. Переборов брезгливость, Сынмин с усердием жмёт на кнопку звонка, расплавленную огнём, и ждёт… Выжидает, пока его сердце не сделает остановку. Дверь слишком внезапно распахивает явно не родной брат, а рослый незнакомец с крепкими руками и бугристыми плечами. Проскользив взглядом от голых слоновьих ног до лица, напоминающего ребристый и местами сбитый булыжник, Ким Сынмин мысленно попросил свой жизненно важный орган всё же не останавливаться и продолжать так же загнанно биться на манер дикого зверька в тесной клетке. Подобным жалким животным Сынмин себя ощутил сполна, как только незнакомец с ним заговорил на грубом японском. — А? Ни черта не понимая, парень медленно назвал имя своего брата в надежде, что не ошибся адресом, ну или полагаясь последней крохой доверия, что Сухо не наврал про адрес и не направил его на верную смерть. «Хотя это было два месяца назад и он мог переехать. Да и я про приезд ничего ему не говорил». Разобрав знакомые звуки, человек, больше походивший на гориллу, улыбнулся и пригласил гостя войти. Не решаясь послушно переступить за порог чужого и не совсем приятного на вид логова, Сынмин застыл бледной восковой фигурой на трухлявом придверном коврике. — Да не ссы, — гаркнул незнакомец на корейском с явным акцентом. — Сухо на кухня. Скрестив пальцы на удачу, Ким младший всё же делает шаг вперёд, а следом и ещё один прямо по коридору с облезлыми обоями по засаленным углам. Его рвение не остановил ни затхлый запах чего-то забродившего, ни смятые пивные банки, оставленые на грязном полу как бесхозные камни на дороге. Даже использованные шприцы под подошвой не пошатнули желание одного брата увидеть другого. Ким Сухо действительно оказался на кухне, которая могла превзойти своими размерами разве что кабинку туалета в сеульском метро. За импровизированным столом, который на самом деле являлся продолговатым подоконником, подпёртым одной округлой ножкой, сидел, склонив голову, старший брат собственной персоны, рядом —неприятного вида иная горилла, обритая налысо и хвастающаяся своим тату-полотном в японском стиле на всю спину. Тот, кто открыл Сынмину дверь, оказался аккурат за спиной, перекрывая путь к отступлению непробиваемой скалой. Вязкая слюна тут же заполнила рот, а к горлу проснувшимся вулканом накатывала рвота от вида дохлой крысы, разлагающейся под ногами сидевших домочадцев. Натюрморт в раковине тоже глаз не порадовал: гора испачканной посуды, разводы крови и желтеющие окурки, утрамбованные в прозрачные стаканы, лишь нагоняли кошмара. — Сухо? — удерживая внутри тошнотворную горечь, к брату Сынмин всё же обратился мягко. Незаслуженно сладко. — С-слышишь? Сухо, это я. Казалось, что Ким старший в трансе, раз новый человек в тесных стенах никак его не заинтересовал. Тот, на чьей спине было своеобразное произведение искусства японской классики, обернулся, звонко цыкнув, и кивнул на пустой табурет. Устраиваться поудобнее Сынмин не думал. Он лишь сжал покрепче кулаки и вновь громко позвал брата: — Ким Сухо, сейчас же посмотри на меня. В полных тумана глазах, что поднял брат, Сынмин не увидел жизни. Больше нет. Если бы чистилище, где души обязаны были страдать без шанса на прощение и искупление, было одним конкретным местом, то это точно оказались бы глаза Сухо. А ведь когда-то в этих шоколадных зрачках, едва ли не таких же, как у самого младшего в их недружной семье, Ким Сынмин видел поддержку, спасение, да весь свой мир. Они изменились. Всё изменилось. Прежнего Сухо больше нет. Болезнь победила, а этот никчёмный слабый человек даже не продолжил стараться, чтобы не оказаться в аду. — Он говорить, что знать тебя, — послышалось из-за спины, а дальше непонятная тарабарщина перебила тишину. Пока два японца о чём-то препирались с недовольными физиономиями, Сынмин между ними не сводил глаз с брата. Сухо уже выглядит мёртвым. «Зря я приехал». — Ты зачем сюда… Это правда ты? — проскрипел некогда плавный голос Кима старшего. — Сынмин-и, это правда ты? Как ты меня нашёл? Хвастаться умом и сообразительностью было бы не к месту. Свидетели братской встречи явно не оценили бы такую выходку. Уверив Сухо, что это действительно он, Сынмин попросил уединиться, и оставшись один на один в той же злосчастной кухне, он по-новому посмотрел на родного человека. Сухо был похож на того, кого разыскивает полиция, и былой схожести с теми детскими фото уже не было. Раньше в деревне не только родители говорили, что старший и младший как две капли воды: разрез глаз и цвет, форма носа с мягкой горбинкой и губы, одинаково налитые кровью. Сейчас от этого ничего не осталось. Из-за припухлости лицо Сухо было в разы больше, а глаза нещадно меньше, переносицу очевидно разбивали, и не единожды, и синеватые следы тому подтверждение, а губы… Сухие, бледные и неровные как прежде. Пока Сынмин хорошел собой, Сухо менялся в обратную сторону, обрастая неприятностями и шрамами, и по лицу старшего яркой эмоцией читалась та же явная мысль. — А ты хорошо выглядишь, братик, — обнажив желтоватые зубы, которые тут же впились в израненную губу, Ким Сухо горько прыснул. — Популярный, красивый, наверняка не одинокий. Обычная похвала сошла за кислую зависть с явным послевкусием злости. Перед старшим стоял его младшенький, но он его в упор не замечал. Кажется, Сухо видел только дорогую рубашку, ухоженные волосы и чистую кожу, в которую наверняка вбухали кучу денег. И пока Сынмин пытался вернуть ориентир мыслям, Ким старший продолжал нападать: — Скажи, каково это — иметь всё, что хочешь? — уголки глаз покраснели, капилляры вспыхнули адским пламенем. — Как тебе живётся, пока я тут выживаю? — Я не за этими разговорами сюда приехал. Что говорит врач? — всё ещё пребывая во власти страха и волнения, Сынмин пытается не отходить далеко от важного — от здоровья старшего. Терпение трещит по швам. Пальцы с хрустом сжимаются и разжимаются. — Ты выглядишь… Тебе хоть немного лучше? На сгибе руки что с одной, что с другой стороны видны следы уколов и размытые зеленовато-жёлтые синяки, серые тени под нижними веками и жутко бордовые веки намекали, что Сухо никак не лучше, а неописуемо херово. — Тебя интересует моё здоровье, — хлопая по бёдрам, парень переигрывает с удивлением. — Надо же, спустя столько времени ты вдруг вспомнил… — Что ты несёшь? — Сынмин-и, я буквально на волоске от смерти, а ты цветешь и пахнешь, — нахальное лицо меняется на чересчур жалобное. — Ты поможешь мне? Спаси меня, брат, — Сухо роняет себя на пол и бледными руками хватается за штанины. — Я знаю, ты богатый, так помоги своему братику… Дай мне денег. — Что говорит врач? — повторяет свой вопрос Ким младший, отворачиваясь от столь печальной сцены. И горько, и больно. — Если есть шанс, я оплачу курс, но мне нужны доказательства, Сухо. — Доказательства? Какие ещё доказательства? Ты что, слепой? — Сухо взревел обезумевшей тварью и дико рассмеялся после, мешая смех со всхлипами. — Я червь в сточной канаве, ты разве не видишь? Каждый последующий истеричный смешок заставлял волоски на теле Сынмина встать дыбом. Он всё прекрасно видит, но, кажется, всё ещё не понимает. — Хоть раз помоги мне, малыш, — воет брат, надавливая на больные места. — Помоги… Я всегда помогал, помнишь? — Сухо уже захлёбывается своими воспоминаниями, а у Сынмина мёртво внутри, потому что он своими силами старался стереть большую часть того, что нужно было помнить. — Я починил тебе велосипед, я помогал с уроками… А помнишь, как ты отравился и мама не давала тебе есть? Ты же помнишь, что я приносил тебе еду? Это был я, ты ведь помнишь? Я… Это я тебе подарил лучшую жизнь, так помоги мне! Отплати мне добром хоть раз! Последние требования будто нож в полудохлое сердце. Сухо каждым выкриком вонзал лезвие глубже, проворачивал жалкими стенаниями и колупал сердцевину этими воспоминаниями. Конечно Сынмин помнил. Всё помнил… Он не забудет, как брат читал ему сказки, как пихал его под кровать и получал от матери то, что должны были поровну получить оба неугодных отпрыска. Он помнил и то миндальное печенье после двух дней голода, и горячий чай, который Сухо бывало приносил ему в термосе в школу. А ещё Сынмин никак не может выковырять из себя обиды. Он пытался, правда старался вытеснить старое чем-то новым и более радостным, но вот опять оказался перед той выдуманной дверью, за которой скопились претензии к старшему. Это из-за Сухо младший тогда слёг с болью в животе, потому что послушал брата и проглотил нечто незнакомое и горькое. Это из-за его дружков Сынмину пришлось давать дёру без оглядки на старом велосипеде, который не справился с бешеной скоростью и развалился на ходу. Это всегда он был главным раздражителем матери, и из-за его пререканий под горячую руку попадал безобидный Ким Сынмин. Это Сухо. Всегда Сухо. — Разве недостаточно того, что я закрыл твой долг? — голос подобно холодной стали на мгновение отрезвил валяющегося у ног брата. — Твой долг, Сухо, из-за которого меня чуть не прибили. — Что было, то было. Ты ведь жив… — А знаешь, через что мне пришлось пройти? — губы задрожали, сжатые крепко-накрепко кулаки била крупная дрожь, чувства разом вывернулись наизнанку. — Ты представить себе не можешь, как я мучился. — Я всё отдам… — Отдашь? Что ты мне отдашь? — с отвращением посмотрев на брата и окинув беглым взглядом нищету вокруг, Сынмин скривился. — Мне нужен был брат, поддержка… Этого ты мне не вернешь, — выдохнув остаточное недовольство, Ким Сынмин сделал шаг назад. — Скажи, у тебя действительно рак? — Послушай… «Почему я не прислушивался к голосу разума, но должен слушать тебя?» — трезвая мысль скинула пелену бесполезной тоски и жалости. — Ты болен? Скажи мне правду. Секунды стекали потоком в минуты. Сухо не поднимал головы, а Сынмин не мог опустить взгляд ниже, потому что ниже просто некуда. — Я правда влип и я на грани жизни и смерти, только… Только какая разница, рак у меня или другая проблема? — уподобляясь упомянутому прежде червю, старший медленно подполз к ногам младшего брата. Мерзко. — Бэм кинул меня. Продал наше дело и свалил с деньгами, когда всё только-только пошло в гору, а эти… Эти отобрали у меня всё. Всё, понимаешь? Я должен им денег, и если не отдам, они меня убьют… Убьют! Они прикончат меня! Пока один задыхался с застывшим на лице ужасом, второй ломался под гнётом злости на самого себя. Сынмин поверил. Купился. Он снова был обманут. В мире на самом деле много вещей, которые можно легко понять, но принять — мучительно и невозможно. Ким Сынмин глядел стеклянными глаза в упор на брата, словно бешенством прокажённый, и думал-думал-думал… Что же послужило тем взмахом крыла бабочки? Когда Сухо начал свой полёт вниз и спровоцировал лавину трагичных событий в жизни своего младшего брата? Четыре года назад, когда они только перебрались в город? Раньше, когда сыпали землю на могилы родителей? А может, совсем недавно? — Значит, ты опять врёшь. — Я не хотел, но у меня не было выбора, малыш. Ты не отвечал, и что мне нужно было делать? Как достучаться до тебя? — наконец-то старший брат заплакал. Сынмин ждал его слёз, но теперь, увидев этот кристальный блеск на щеках, он понял, что слезами тут не поможешь. Брат выжимает из себя солёное горе только из жалости к себе. — Помоги мне. — У всех есть выбор, и каждый может ошибиться, но ты живёшь одними ошибками, и моя помощь тут бессильна. — Да что ты? — ядовито оскалился Ким старший. — Все мои проблемы были из-за тебя. Все ошибки, что я сделал, тоже из-за тебя. Я хотел для тебя лучшего и ты сейчас обеспечен, а я? Где я? Это не может быть правдой. Сынмин не хочет это принимать и до последнего будет отнекиваться. — Ты эгоист, Сухо, и любитель вешать вину на других. И ты оказался там, где тебе самое место. — Так помоги мне выбраться! — мольба слышалась яростнее. — Помоги мне больше не ошибаться! — Нет. Шаг назад. — Сынмин-и, помоги! Мне просто нужно немного наличных! — Я сказал — нет. Ещё один шаг назад заставляет спиной прижаться к грязной стене. Отступать некуда. Сухо загнал его в ловушку своими рыданиями, и на звук этого надрывного плача в дверях снова оказались знакомые незнакомцы. Чувство разочарования начинает медленно проникать в душу, оставляя горький привкус утраты и недосягаемости наивных представлений. Это неприятное ощущение, когда ожидание и реальность расходятся, когда планы рушатся и становятся в одну секунду недостижимыми, заставляет ноги подогнуться. Сынмин чувствует, что что-то важное ускользнуло из его рук. Только что в мокрых глазах брата он потерял нечто последнее… Веру? Что в тот момент хрипел Сухо и о чём после два бугая задумались вслух, осталось тайной. Даже если бы все говорили на корейском, Сынмин вряд ли бы смог разобрать хоть слово. В ушах набатом била тревога. Он отказал брату, отстоял свои границы, но всё равно проиграл… Постепенно разочарование перекручивалось в гнев, который не хуже вулкана внутри бурлил, испуская струи ярости и обиды. Младшему брату тяжело принять собственную роль в той ситуации, в которую старший загнал сам себя. Но всё же гнев его был направлен в первую очередь на самого себя за наивность, за чёртово доверие, за идиотскую веру во что-то, что оказалось очередной пылью в глаза. — Просто дай мне денег! — продолжал стонать Сухо, подлой тварью ощупывая карманы Сынмина. «Как же ты можешь так со мной, брат?». Не обнаружив наличных, а лишь пару карт, Ким старший сам толкнул своё родное в лапы верзил. Один из них схватил Сынмина за шею, а второй потянул в сторону двери, и тут парень искренне вздохнул с облегчением. Сейчас его выставят за дверь, он тут же позвонит Хёнджину, обязательно расплачется как последняя тряпка и скажет своим дрожащим голосом, что снова ошибся, а после побредёт на слабых ногах дорогами до первого встречного чайного магазинчика и выберет самый-самый ароматный мятный сбор в подарок… Но не тут-то было. Сынмин оказался на улице заложником двух пугающих личностей. Они волокли его в машину, а где-то позади всё ещё всхлипывал Сухо. Парень пытался упираться ногами и даже кричать, чтобы его отпустили, но кто его здесь услышит, в этом богом забытом месте? Кто поможет? — Сухо?! — новый громкий выкрик сдавил виски и поцарапал горло изнутри. — Чёрт, Сухо, что они делают?! Трещина за трещиной… Удар в живот за хлёсткой пощёчиной… Пинок и ещё одна трещина на душе… — Молчать! Две пары грубых рук, противостоять которым невозможно, затолкали перепуганного Сынмина на задние сидения серебристого седана, повидавшего виды. Впридачу один смачный плевок растёкся по покрасневшей от оплеухи щеке. Эмоции ослепили. Не разбирая, кто сел рядом с ним, Сынмин схватил этого человека за руки и бесконечно долго шептал отпустить его, спрятавшись в темноте закрытых глаз. Он умолял, совершенно не замечая, как градины слёз безвозвратно падали вниз, пока машина на скорости везла его в неизвестном направлении. Он не слышал ответов и лишь продолжал шептать: — Отпустите… Умоляю… Отпустите меня… Прошу… Чувство вины и беспричинного стыда начало подтачивать самооценку, заставляя парня сомневаться в своих силах. Тихий внутренний диалог наполнился упрёками и самокритикой, что лишь усилило внутренний конфликт разума и сердца. — Просто дай деньги, братик, и они отпустят, — прошелестело едва слышно через толщу неконтролируемого страха. — Просто помоги мне и мы будем жить. У нас всё будет хорошо. Буря эмоций не стихает. Шторм внутри оставляет следы в виде новых крупных слёз на сморщенном лице Сынмина. Деньги. Деньги. Деньги. В эту пугающую минуту жертва обстоятельств никак не могла думать о деньгах. Между хриплыми мольбами Сынмин думал лишь о Хёнджине, и сердце его сжималось в гранитный камень. Он был прав. Хван Хёнджин всегда был прав, и не нужно было давать Сухо ещё один шанс. Не нужно было бросаться со стаканом воды в горящий дом. Лучшее, что Сынмин мог прямо сейчас сделать, так это понять эту обидную правду, пусть и поздно. Это всё равно лучше, чем никогда… Это похоже на конец. — Я не дам тебе ничего, Сухо.

•♬•♫•

— Ну что, мы успеем перекусить? — Чанбин слишком дружелюбно машет в спину удаляющемуся Сынмину и нервно дрожит голосом. — Сколько до вылета? — Полтора часа, — заторможенно даёт ответ Хван, перебарывая барабанную дробь в сердце. Оно тоже чуяло неладное, поэтому стоило любимому завернуть в зону контроля и скрыться за мутными стёклами, мышцу пронзила предупредительная боль. — Мы успеем. «Мы всё успеем». Аэропорт Кансай. Осака. Япония. — А тут холоднее, чем у нас, — выбравшись из здания огромного аэропорта, Чанбин накидывает на голову капюшон чёрного худи и разбрасывает недовольные взгляды по сторонам. — А ещё тут все такие высокие, блять! — Завидуешь? Злостно зоркнув на друга снизу вверх, Чанбин оскалился: — Зато у меня кое-что другое больше, — и масляная улыбка в совокупности с воспоминаниями об «этом большом» поднимает настроение выше самооценки. — Кстати об этом, — застёгивая на ходу все пуговицы до единой на серой джинсовой рубашке, Хёнджин выискивает глазами свободное такси. — Тебе пора бы съехать. — Да знаю я, — фыркает брюнет. — Просто работа… Знаешь же, что мать не даёт мне рекомендательного письма, а без него меня выставляют. Я упрашиваю, упрашиваю, а она ни в какую. Отношения Чанбина и его матери никогда не занимали Хвана. Пока он работал на Госпожу Со вместе с её сыном, ему было достаточно знать, что они ладят, и значит, в случае чего Бин может прикрыть его без последствий. Этот случай наступил и Чанбин не прикрыл. После его ухода со всеми вытекающими подробностями, бывшая начальница набросилась на сына, но он не Хёнджин, чтобы стойко терпеть её проблемы с самоконтролем. Чанбина хватило на две ссоры, а потом он со скандалом не только уволился, но и свалил с вещами из родительского гнезда. Нельзя сказать, что мужчина завидовал другу и его свободе, но иногда всё же ловил в себе это неправильное чувство. Он считал, что Хвану повезло, ведь у него нет сварливых чокнутых старших, указывающих, как ему жить. Постучав одним днём в дверь Хёнджина, Чанбин, конечно же, про свою тупую зависть не стал заводить разговор, а лишь извинился за все свои косяки, и за выходки матери заодно. Выпив чай вместе с другом и его проблемным парнем, он напросился пожить какое-то время в самой дальней комнате этого огромного дома. Хёнджин не посмел отказать и оставить товарища в беде, и от этой всепростительности Со Чанбин тоже поддался странной зависти. Прошёл год, а он всё ещё живёт в доме Хёнджина, перебиваясь сомнительными подработками, и горько завидует теперь его терпению. Себя, а точнее, такого «гостя», как он сам, Чанбин бы выставил вон после первой же недели. Наверное, поэтому ворчания Сынмина и все его претензии он понимает, не принимает близко к сердцу и не думает сердиться всерьёз. — Открой свою контору и будь себе начальником, — продолжает Хёнджин уже в удобном салоне авто. — Было бы всё так просто. — Я дам тебе деньги для старта. Вернёшь потом с процентами. — Откуда у продавца музыкальных инструментов такие деньжища? Чанбин вовсе не со зла воспринимал предложения друга в штыки. Привычка быть колючим, в том числе и от напутствий матушки. — Я не продаю, а владею магазинами, — не заостряя внимания на язвительном тоне, Хёнджин продолжает подкупать своей лёгкостью. — Так что, согласен? Могу прямо сейчас перевести тебе полмиллиона. — Да что ты за человек? — не то хмыкает, не то хрюкает мужчина, краснея щеками и сердцем. — С ума сошёл так разбрасываться деньгами? — Я не дарю, а даю в долг под три процента. Предложение было настолько заманчивым, что всю ровную дорогу до отеля Со Чанбин думал лишь о том, как назовёт свою кредитную контору и какой цвет подберёт для вывески. А ещё он завистливо думал, как Сынмину повезло с Хёнджином. Нет. Не так. Как ему самому несказанно фортануло однажды стать другом такому, как Хван Хёнджин. — Ладно, возможно, я соглашусь, — хлопнув дверью, Чанбин обошёл автомобиль и встал подле друга, снова взирая на него с высоты своего не выдающегося роста. — Но давай поговорим об этом по прилёте домой. Сейчас я хочу поесть, помыться и… — Нужно найти Сынмина, — топчет все планы Хван. — Что, прям вот так сразу? А как же тонкацу и мои любимые такояки? — Значит, разделимся, — Хван передаёт Чанбину кожаную сумку и кивает на дверь отеля. — Отдыхай, ешь, а я пойду его искать. — А как ты?.. — мужчина недоумевает, пробегая по серому уставшему лицу друга в десятый раз своими такими же донельзя уставшими глазами. — Как собрался искать его в этом огромном муравейнике? — Найти его брата не составит проблем, если он правда болен и обследуется, — вслух думал Хёнджин, уже выискивая номера всевозможных медицинских центров в Осаке. — Найду гада, найду и Сынмина. — А если он не болен? Что, если всё так, как мы думали? — Справлюсь как-нибудь. Однажды я его уже нашёл, — прижимая ладонь к груди, губы блондина выгибаются в неповторимой улыбке. — Сердце меня притянет к нему как к магниту. И в этот ностальгический момент телефон в руке мужчины вибрирует. «Я заселился. Хочу отдохнуть». Тут же следом Сынмин отправил свой вид из окна на красивый квартал с пышными вечнозелёными кустами и пустыми дорогами. «Не теряй меня и скучай не так сильно, как я».

•♬•♫•

Пусть Хёнджин был теперь в курсе свежих трагичных новостей, связанных с Сухо, но к сторонникам подобной благотворительности никак себя приписать не мог. Ему не лень было помогать приютам для животных и неоднократно сдавать кровь в медицинских центрах, но Ким Сухо — это не доброкачественная причина быть героем, а самая натуральная злокачественная язва, болючая опухоль, которой давно пора отделиться от его ранимого недоразумения. Сам Ким Сынмин никак от проблемы не избавится. Факт. Именно поэтому Хёнджин последовал за ним тайком, чтобы не дать «заражению» распространиться, либо чтобы собственными глазами увидеть наглую подыхающую гниду и как-то сгладить боль любимого человека поддержкой. Здравый смысл привёл мужчину в единственный онкологический центр. Там на ломаном английском ему чётко и доходчиво дали понять, что никакого пациента по фамилии Ким у них не числится. Обзвонив ещё несколько больниц и притворившись родным братом некоего Сухо, Хван так ничего и не выведал. Подозрения в том, что старший водит за нос младшего, лишь окрепло, а страх за очередные колкие разочарования Сынмина не только в родном брате, а во всём человечестве, возрос в стократ. «Он хотел ему помочь, но о какой помощи речь?» — ломая голову, пытал себя Хёнджин, сменяя одну улицу на другую. Ким Сынмин упоминал о третьей стадии, и тогда, в тот грустный вечер, не хотелось разбрасываться приговорами, что даже на первой стадии рак — это рак, пусть и не такой запущенный. Теперь зная, что никакого заболевания у Сухо и в помине нет, точнее никакого больного онкологией Сухо нет, руки чесались позвонить любимому и вылить ему правду в уши. Нельзя. Сынмин явно не обрадуется его вмешательству и уж точно по голове не погладит за своевольное решение последовать за ним в другую страну. Карты раскрывать рано. Не сейчас. Вероломно оглашать свою правду тоже. Остаётся только… Ждать? Да. Ждать и надеяться на счастливый финал несчастливой братской истории. — Бинни? — на очередном пешеходном переходе Хёнджин вспоминает про своё вспомогательное утешение и невидимый поводок от справедливого кровопролития. — Где тут твои любимые такояки? Отправь мне адрес, скоро буду. И Хёнджин действительно человек-слова. Пятнадцати минут не прошло, как мужчина брякнул дверным колокольчиком, оповещая всех в ресторане, что явился голодный и недовольный. Чанбин — душа любопытная, но не настолько, чтобы сразу набрасываться с расспросами на друга. Сначала еда — потом всё остальное. За трапезой мужчины неплохо провели время вплоть до вечера, и лишь выбравшись на свежий воздух с полными животами, Чанбина потянуло не в сон, а в сторону интересных историй. И Хёнджин рассказал. Сначала напомнил Чанбину о подноготной Сухо, а после пересказал каждый свой диалог с медработниками. — Вот он уёбок, конечно, — сплюнул Со. — Бесспорно. — Мразь, — продолжал сокрушаться Бин. — Гнильё поганое! — И это тоже, — расслабленно улыбался Хван, холодно сдерживая внутри себя полыхающую панику. Ким Сухо тот ещё подонок, и это запоздалое открытие может пагубно сказаться на Сынмине. Правда бывает воскрешает, а бывает и губит. Ни первый, ни второй исход Хёнджин даже в мыслях не хотел воплощать. — На твоём месте, Хёндж, я бы не играл в шпиона и давно бы всё пересказал пиявке. Уж лучше услышать правду от тебя, чем одному и от кого попало, не так ли? — нахмурился Чанбин, очевидно собирая в уме прочие мудрые советы. Не собрал и подходящих слов так и не нашёл. — Что делать будем? Но этот вопрос остался без ответа. Хван отвлёкся на собственный телефон, в котором светились все его сообщения, отправленные во время обеда. Они до сих пор остались непрочитанными. Звонок за звонком без ответов разожгли страх, но лицо Хёнджина сохраняло стойкую холодность — леденящий душу ужас. — Не отвечает, да? — Нет, — сквозь зубы прошипел Хёнджин. — Может, спит? Время-то позднее. В темноте не сразу бросилось в глаза, как забегал взгляд Хвана и как миллионы мурашек облепили кожу. Что-то не так. Что-то явно случилось… — Сейчас только восемь вечера. — Правда? А я так устал, как будто на часах два ночи, — прыснул Чанбин, и смешок его развеялся по ветру, как и искусственное лёгкое настроение. Согласившись с другом, Хван Хёнджин не мог дальше позволять Сынмину играть в самостоятельную взрослую жизнь. Не хотел. Хватит с него. Достаточно с них препятствий. Довольно наступать на одни и те же грабли. К тому же, как бы Хёнджин ни противился, он действительно мучительно скучает по своему недоразумению на уровне животных инстинктов. — Его надо найти, — так же тихо и холодно отчеканил каждое слово блондин, прежде чем кинуться к дороге. — Что? Куда ты? Чанбин рефлекторно тенью скользнул за ним без задней мысли, а где-то совсем рядом слух прорезал визг тормозов и скрип шин о гладкий асфальт… — Блять! Вспышка света полоснула по глазам… Очередное недоразумение? Или это настоящий свет в конце туннеля?

•♬•♫•

Бремя разочарования пригибало Сынмина к земле или ему так казалось? Может, на самом деле это те уроды продолжали измываться над ним? Он вжимался в кирпичную стену и держал язык за зубами, пока его брат впустую выпытывал пинкод от карты. Его ударили снова. Кто? Неужели боль в груди из-за Сухо? Нет. Это тот лысый вбил кулак меж рёбер, а Сухо продолжал упрашивать сказать чёртовы шесть цифр. Нет. «Ни за что». — Говорить! — грохотали рядом требования другого мучителя, и после ноги у Сынмина загудели от пинков. — Малыш, скажи… Просто скажи мне пинкод и они отстанут, — слишком ласково и нежно упрашивал старший. — Что это? Твой день рождения? Мой? — Сказать быстро! — ещё один удар по коленям и силы держать себя покинули парня. Сынмин медленно сполз к земле, не ориентируясь в пространстве. От череды ударов по голове в глазах всё поплыло и погасло. — Мин, пожалуйста, — пискнул брат, очевидно получивший от двух громил свою порцию боли. Сухо тоже свалился наземь рядом и мокрыми руками схватил Сынмина за ворот рубашки. Запах соли и железа защекотал обоняние. Он притянул Сынмина к себе не с целью обнять или утешить после незаслуженных травм, как в детстве, а чтобы слюняво прошипеть прямо в лицо: — Ёбанный ты эгоист, говори… Скажи мне блядские цифры, Сынмин, иначе я сам задушу тебя. — Души, — на предпоследнем издыхании отвечает младший брат, кривясь от запаха гнилого смрада, который источал его старший брат. Его нежный прежде голос сломался, огрубел. — Давай. Сцена братоубийства не состоялась, и дело не в том, что у Сухо рука не поднималась и смелости недоставало. Жестокости и решимости перед желанной добычей было хоть отбавляй у двух тварей, стоящих неизменно рядом. Один потянул Сухо в сторону, а второй со скучающим видом поднял Сынмина за шиворот как избитого грязного щенка и снова придавил к стене бетонной ладонью. Лопатками парень почувствовал колючий холод и каждую шероховатость от кирпичей, а в голове тем временем гудел непрекращающийся ультразвук. Тело будто больше не принадлежало ему. Глаза открывались и закатывались безвольно. Разум отказывался выполнять свою функцию. Сердце сдавалось… — Сухо, ты… Посмотри, что ты наделал, — успел проскулить Сынмин перед новым, ужасно сильным ударом в живот. А дальше он просто наблюдал… Он видел, как и брат получил пару ударов по спине и головой влетел в брюзжащий рядом банкомат. Японцы кричали на своём родном, а Ким Сухо всхлипывал на другом языке — боли и отчаяния. Сынмин наблюдал, перепутав ресницы… Мутные образы двух фигур снова вплотную подобрались к нему. Кривые пальцы хватают за волосы и трясут голову. Тело волокут, и на этот раз к свету. Сухо трясущимися пальцами нажимает на писклявые кнопки аппарата, а потом смотрит, как его брата тыкают лицом туда же, словно глупую нашкодившую скотину. Больше Сынмин не видит, ничего не видит и мокро кашляет, выдыхая из себя последний воздух. — Сынмин, введи… Просто введи цифры… Младший брат слышит, как кровяная пена шипит на губах, и сполна ощущает, как запястья немеют. Руки продолжают зеленеть и леденеть от той силы, с которой их выворачивают, впечатывая мокрое лицо в проклятый банкомат. — Деньги! — горланит его мучитель и сплёвывает на бедного парня свою желчь. — Давай! И больше ни звука, ни образа… Лишь хриплые вздохи в борьбе за кислород… «Когда же наступит конец этому?».

•♬•♫•

Когда живой цветок вянет, остаётся лишь мёртвая пыль. Когда гаснет пламя, остаётся один пепел. Когда прекращается дождь, кругом остаётся грязь. Когда заканчивается музыкальное выступление, остаётся лишь эхо аплодисментов в воздухе… Когда Хёнджин увидел точку на карте, которая маяком горела ярким красным, показывая, где Сынмин, он без раздумий рванул в нужном направлении. Идти всего-ничего. Бежать — жалкие пятьсот метров. Когда Со Чанбин шагнул на проезжую часть вслед за другом, он первым увидел приближающийся свет фар. Если бы не его рефлексы, вряд ли бы Хёнджин всё ещё стоял на ногах. — Ты подохнуть хочешь? — оттягивая остолбеневшего друга назад в безопасность, Чанбин не скупился на бранные слова. — Конченый придурок! Это что за попытка суицида, дерьма кусок? — схватившись за голову, мужчина проводил колючим взглядом отъезжающую машину, едва не забравшую жизнь его единственного друга — если ли не брата, — и снова повернулся к Хвану. — Ты хоть знаешь, как испугал? Я… Да я чуть в штаны не наделал! — Чанбин хлопнул ладонью по лицу Хёнджина, чтобы в чувства его привести, а второй раз ударил в качестве маленькой мести за несостоявшийся инфаркт. — Баклан ты, Хёндж, ясно? Пока Чанбин ходил вокруг да около, повторяя «твою мать» и «ты поехавший», Хёнджин медленно оттаивал после мгновенного шока. Когда уходит испуг, приходит озарение. Он ведь действительно чуть не оставил свой кровавый след здесь, на дороге между неплохим рестораном и детским садом. — Я тебя сам прибить готов, ты только скажи! — не переставал Чанбин. — Господи, блять, как же ты меня… Ну куда тебя понесло? — Сынмин, — пробивая оцепенение, попытался оправдаться Хван. — Что Сынмин? Я ему расскажу, не волнуйся. И он тоже тебя прикончит. Поверь мне. — Там Сынмин, — мужчина тянет телефон, крепко-накрепко вросший в руку. — Приложение для отслеживания местонахождения. Я вспомнил слишком поздно, что когда-то установил его и… Вот… — Он рядом? — Со всматривался в мигающую точку и провалил свой анализ. — Мы здесь, а он за два квартала? — Да. Выхватив из рук гаджет, Чанбин с видом настоящего философа своего времени свёл брови и поджал губы. — Что он делает в банке? — приблизив карту и ткнув пухлым пальцем по графичному зданию, он нахмурился пуще прежнего. — Что он делает в банке, который закрылся два часа назад? Когда вопросы кончились, ответы так и не нашлись. Сердце Хёнджина продолжало бешено колотиться, толкая его в сторону указанного на карте места. Ещё немного, и оно точно вырвется из груди, чтобы ползти навстречу другому сердцу — любимому и необходимому… — Вот я и хотел узнать, что он там делает, — окончательно придя в себя, Хван выхватил телефон. Тоска всё ещё на том же месте. — Ты со мной или как? — Ты ещё спрашиваешь? — деловито улыбнулся брюнет, замаскировав за этим жестом не самые радужные догадки. — Только не через дорогу.

•♬•♫•

Полностью ватное тело Сынмина болтало из стороны в сторону от манёвров, что задавали чужие ноги. Это первое, что бросилось в глаза Хёнджину. Два странноватых на вид мужика пинали его Сынмина, пока рядом ползала опухшая знакомая рожа с фотографии, когда-то стоявшей на тумбе в квартирке на крыше… В тех квадратах Хван Хёнджин познакомился с Сынмином по-человечески, а уже после — через ошибки и радости — полюбил его. Он так много вложил в него сил, времени, ласки, любви и заботы, что физически стало больно самому, стоило только увидеть, как его старания топчут. — Эй! — грудь сдавило, а в горле заскрипело. Как бы Хёнджин ни силился, больше он ничего не мог сказать. Его слишком поразил мерзкий пейзаж у стен национального банка. — Это что за?.. Подоспевший Чанбин запыхтел рядом. У него, в отличие от Хвана, тормозов не было. Была цель и были силы. Именно поэтому он, не бросая слов на ветер, пулей метнулся к бандитам, что посмели поднять ноги и руки на Сынмина. Когда-то он и сам был готов шею свернуть этому человеку, но то была работа, да и исполнять её на все сто мужчина вряд ли бы решился. Чанбин был хорош в угрозах, но никак не в убийствах. И встав столбом в метре от места преступления, он вдруг горько пожалел, что слава вышибалы обошла его стороной. — Свали, — буркнул самый высокий, а лысый рядом зарядил ещё один пинок прямо по лопаткам лежачего. — Это вы свалили, и побыстрее, — рыкнул Со и впился широко открытыми от ужаса глазами в Кима, который вроде дышал, а вроде и захлебнуться кровью насмерть старался. — Сюда едет полиция, и если свобода дорога, то ноги в руки и на хуй пошли! Переглянувшись, японцы лишь хмыкнули на эту угрозу. Очевидно, что до Чанбина не доходило, кто перед ним и почему они его не понимают. Зато Хван каким-то чудом догадался. Пока один продолжал бесполезно сотрясать воздух, припугивая копами, второй оказался рядом с Сухо. Не притупляя кипящий внутри гнев, Хёнджин один пинком уложил избитого и грязного на спину, а после наступил на грудь, угрожая в последствии надавить ботинком на горло. — Твоих рук дело? — Сухо пискнул, и Хёнджин принял это за положительный ответ. — Они понимают по-корейски? — вялое мычание мужчина расшифровал как «нет». — Выродок! Меньше слов, больше дела. Отступив от плана размазать брата Сынмина по асфальту, Хван неожиданно даже для самого себя кинулся на типа, который стоял к нему ближе. Смекнув, что надо делать, Чанбин поддержал авантюру и бросился на второго, который и в росте, и в габаритах его опережал. Он колотил по твёрдой груди кулаками, пытался пробить защиту, вспомнил свои детские тренировки карате и с разворота мазанул ногой по голени верзилы. Равновесие было нарушено, но не сломлено. Качнувшись, абориген затрещал на незнакомом языке и отвесил нападавшему парочку нехилых ударов по лицу. Сообразив, что до чужого лица не дотянуться, Чанбин выбрал тактику нижнего боя, и согнувшись протаранил соперника, уткнувшись макушкой в живот. План был гениальным, и через пару шагов оба повалились на землю, а тем временем за их спинами шла другая борьба… Хёнджина природа не обделила ни ростом, ни физической силой. Также он прекрасно понимал, что даже ребёнок может ему навредить. Недооценивая себя и намеренно переоценивая лысое ничтожество, что плевалось напропалую, Хван оттащил его подальше от Сынмина и, схватив камень размером с пачку сигарет, принялся вбивать в чужую голову хорошие манеры и выбивать желание творить зло. Огненные языки ярости опаляли сердце. Каждый удар был будто самому себе. Было несправедливо больно, но в первую очередь за Сынмина. Чужое предательство трансформировало разум. Хёнджин бежал с мыслью защитить, но теперь установка изменилась — ему хотелось мстить. Он жаждал отомстить всему миру за то, как он обходился с его сердцем. Это «сердце», которое Хван привык называть «недоразумением», сейчас плакало кровавыми слезами и еле дышало… Пока Чанбин, оседлав островок из мышц, яростно раз за разом уродовал уже изуродованное кем-то «до» лицо, а Хван Хёнджин пачкался чужой густой кровью, Сухо на коленях полз всё дальше и дальше. Действительно червяк… Никто сразу не заметил, как это насекомое скрылось в тени кустов и путаясь в ногах рвануло прямо по дороге в сторону центра. Никто не слышал приближающийся лающий вой полицейских машин. Чанбин, замешкавшись лишь на секунду, получил ответный удар в нос и повалился набок, зажимая уже мокрые ноздри, а Хёнджин, продолжающий наносить удары по обмякшему телу, забылся в своём гневе и пропустил подлый удар ножом в бок. Или это был осколок стекла? А может, пуля? Один Ким Сынмин прислушивался к звукам извне и мог бы ответить: а был ли выстрел? Он не видел, кто с кем боролся и кто от чьей руки пострадал. Его сердце болело ярче, чем всё остальное, и этой болью он был ослеплён. Уловив сирены, парень попробовал открыть глаза, но что-то давило на веки. Пахло кровью. Он — весь липкий и мокрый — догадывался, что именно от него так несёт скорой смертью. «Почему?.. Почему сердце не останавливается?». Ещё одна попытка подчинить себе веки. Ким Сынмин видит лишь яркий алый, а не проблеск белого света злополучного фонаря в конце вымышленного туннеля. Кажется, небеса окрасились красным. Видится, что воздух залит кровью… — Хён… Топот ног, крики, щёлканье затворов и знакомая басовитая брань смешались в одну блёклую какофонию звуков. Среди неизвестной суеты, оглушающих выстрелов и мужских криков, Сынмин всё же смог краем уха ухватиться за что-то до боли знакомое и родное, избавляющее от спазмов… За нечто холодное и мятное, что вовсю согревало и защищало… — Хён… — Сынмина рвало тёмными сгустками крови, но он так хотел произнести имя того, кто даже в мыслях унял его настоящую боль, что продолжал пытаться разлепить губы, что касались колючего асфальта. — Хён… Хённи… — Я здесь, — трезво и холодно обозначился Хван. Он рядом. Всегда рядом. — Я с тобой, недоразумение, — он не стал тянуть руку любимого человека к своим губам, чтобы не причинять боли, а сам лёг рядом. Его испачканные в крови и злости губы сами магнитами притянулись к холодным пальчикам младшего. — Даже не думай умирать, — совсем тихо, почти прозрачно попросил мужчина, продолжая покрывать кожу Кима нежными прикосновениями колючих губ. — Ты ведь ещё не все песни мне спел и не все блины приготовил. Ты обещал мне сходить в ботанический сад, помнишь? А я обещал тебе не раскидывать носки. И ты должен в этом убедиться. Пока на фоне сотрудники полиции брякали наручниками, скручивая и двух бандитов, и Чанбина заодно, Хёнджин остановил время для себя и своего недоразумения. — Хён… — Сынмин снова закашлял и попытался вобрать в себя побольше кислорода. — Не умирай, пожалуйста. Расстраивай меня по-другому, но только не так, — как в бреду шептал Хван и не моргая стеклянными глазами смотрел, как дрожат посиневшие веки Сынмина и как его рот безмолвно повторял его имя. — Не смей умирать. Дыши, — тёплая слеза накатила и проложила дорожку из уголка глаза через нос и прямо наземь. — Живи ради меня, Ким Сынмин, я ведь… Я ведь ещё не показал тебе все звёзды… В тусклых косых глазах младшего Хёнджин видел путаницу. Ким Сынмин не различал действительность от фантазии, и именно потому, что не замечал присутствия родного сердца, парень продолжал в муках звать его через хрипы и боли, сердце самого Хвана разболелось. Он не хотел думать о плохом, и только поэтому самые важные и такие редкие в их жизни слова он оставил до лучших времён… «Я ведь ещё не подарил тебе всю свою любовь, моё недоразумение, поэтому выживи».

•♬•♫•

— Хёнджин! — входная дверь с грохотом распахивается, выпуская тепло дома вместе с недовольствами Сынмина. — Что это опять? Уборка снега с дорожки от дома к воротам, которой Хёнджин решил себя занять под вечер, так и не успела начаться. Оказавшись на улице во власти мороза и колючего воздуха, мужчина с лопатой в руках озадаченно уставился на небо, которые было изрисовано миллионами звёзд. Ночной вид увёл его в забвение, а вот голос Сынмина вернул в реальность. Всегда возвращал, и так правильно. — Что? — Хёнджин оборачивается и уголки его губ быстро взлетают вверх. — Это носки. — Спасибо, я знаю, — в объёмных тапках на босые ноги Ким топает по мягкому, только-только насыпанному снегу, кутая себя в махровую кофту цвета кофе с молоком, и сердито выдувает облачки пара. Пара секунд хруста, и парень оказывается подле Хёнджина, который вряд ли страдает от холода в своей тёплой рубашке и мягких домашних штанах. — Почему они снова под кроватью? Рука взмывает, и белый клубочек, зажатый в ладони, оказывается перед улыбающимся лицом. — Понятия не имею, — ярче смеётся мужчина. — Мы же договаривались — все носки сразу отправляются в корзину… — А ещё мы договаривались, — Хван бросает лопату в сторону, чтобы освободить руки для объятий. Он не даёт Сынмину продолжить возмущаться и затыкает его, резко прижав к груди, чтобы шёпотом согреть шею, — что ты перестанешь ворчать по пустякам. — Это не пустяк! — фыркает парень, ответно окольцовывая тело Хёнджина. Между телами проходят чувственные заряды тока. Их сердца — два естественных магнита, разделяемые лишь мышцами, кожей и одеждами, синхронно бьются без колебаний… А ведь когда-то, всего полгода назад одно сердце было на грани того, чтобы пробить последний удар и остановиться. Второе сердце горело, метаясь в грудной клетке как обезумевшее животное от страха остаться вновь одному. Сынмин выкарабкался. Хёнджин вновь помог. — Всё, что не угрожает жизни — это пустяки, Ким Сынмин, — вместе с этой мыслью Хван оставил на виске любимого поцелуй. Глаза сами собой вернулись к звёздам. Их так много и все они такие разные, но привлекала мужчину одна — самая яркая, путеводная. Ким Сынмин не выделялся внешними данными и не был одарён запоминающейся харизмой. Он был обычным, но для Хёнджина Сынмин был тем Сириусом, что сиял ярче всех небесных тел. Эту далёкую точку можно увидеть с любого уголка планеты, и Сынмина Хван Хёнджин чувствует, «видит», даже будучи далеко… Но никакого «далеко» больше нет… Задумывавшись о таком далёком и крайне романтичном, Хёнджин не заметил, как сильнее сжал и вдавил в себя младшего. — Пусти, — проворчал Ким, с трудом выдыхая. — Не пущу, — развеялось в воздухе вместе с паром. — Больше не пущу. Пока ты будешь раздражать меня, кормить отвратительной едой и ворочаться во сне, я не отпущу тебя, Ким Сынмин. Пока не упадёт самая яркая звезда — не отпущу… — Очень воодушевляюще, но я сейчас… Хённи, ты меня сейчас задушишь! Опомнившись, Хван ослабляет свои объятия, но далеко от себя Сынмина не отпускает. Кто-то скажет, что это неправильно, а Хёнджин, не единожды видевший смерть рядом с этим парнем, сказал бы, что нет ничего неправильного в том, чтобы любить и оберегать. На цепь и в клетку Сынмина он вряд ли додумается посадить, но привязать к себе любовью или примагнитить заботой — это пожалуйста. На это он способен и именно этого добивается, счастливыми и немного безумными глазами разглядывая сердитое недоразумение совсем-совсем рядом. — Я тебя люблю, — очень пьяно признаётся мужчина, обрамляя неизменно хмурое личико своими холодными руками. Они по-прежнему мягкие и мятные, как и тот чай, что Сынмин оставил настаиваться на подоконнике их большой гостиной. — И я тебя не отпущу… — А как же «если любишь человека, то отпустишь»? — парень оттаивает и задорно щурится. Его немного влажные ладони укрывают руки старшего, потому что наверняка оледенели. — Не слышал о таком? Не было цели разжечь новую ссору. Ким Сынмин не ради скандала это спросил. Ему до тревожных вибраций в сердце было важно услышать, что Хёнджин не оступится, не прогнётся, не откажется от него. Ему совершенно не обязательно слышать каждый день «я люблю тебя», но вот «я не отпущу тебя» — необходимо, как больному лекарства. Сынмин знает, что Хёнджин не отпустит, но продолжает с нетерпением ждать день за днём новых напоминаний. Но так уж бывает, что для одного важно и ценно, для другого — повод улыбнуться. Хотя… Может, и тому второму это жизненно важно, только смелости признать это недостаточно. — Это другое, — в лоб шепчет Хёнджин, оставляя после сказанного лёгкие поцелуи, похожие на касания снежинок. — Одного я тебя больше никуда и никогда не пущу. — Боже, как страшно, — посмеивается Ким и сам тянется, подставляет лицо, чтобы забрать ещё больше нежности. Желательно всю, но и шести поцелуев подряд достаточно. — Но всё равно я имел в виду совсем не это. Мысли о семье и «нормальности» уже не так волновали душу, но всё равно продолжали медленно травить разум. Время идёт и Сынмин взрослеет. Что он оставит после себя? Песни? Музыку, которую уничтожит следующее поколение? А Хёнджин? У него должны быть такие красивые дети… — Если решишь однажды, что я тебе больше не нужен, то мы расстанемся, — спокойно объясняется Хёнджин. Внутри тихо, спокойно и понятно, что такого никогда не произойдет. Не в этой жизни. — Мы можем жить отдельно, можем никогда больше не встретиться, но это не значит, что я тебя отпущу, — и без того красивую речь Хван решил дополнительно украсить тёплыми поцелуями в невозможно горячие губы. — Моё сердце никогда не отпустит тебя, недоразумение. Как и магниты, сердца людей обладают своими полярностями — уникальными качествами, характерами, мечтами и чувствами, которые при малейшем приближении начинают обостряться и реагировать на соприкосновение по-своему. Сынмин от близости покрылся мягкими мурашками, и каждый поцелуй Хёнджина всё увеличивал и увеличивал количество вставших волосков. Впрочем… Не только волосков… Созданная невидимая связь, подобная магнитной, тянула и притягивала Хёнджина ещё ближе, плотнее, глубже, чтобы каждой клеткой тела ощущать физику, химию и любовь. Они такие разные — их души — но в то же время такие одинаковые, что иногда не только их половинки одного магнита бились в унисон, но и мысли находились на одной конкретной волне. Хван Хёнджин тоже хочет семью и «нормальность». Для него это Ким Сынмин — его невезучее, совсем не нормальное и проблемное недоразумение, а для Сынмина? Что для него семья? Кто для него Хёнджин? — Никуда я от тебя не денусь, — с прозрачной грустью парень отводит голову назад, чтобы видеть какой эффект на возлюбленного произведут его слова. — Я думал, что мы — не навсегда… Я не хотел всё это вспоминать, но до того случая в Осаке я правда сомневался, но не в тебе, а в себе. И когда я был в коме, а ты в моей голове… Мы с тобой так много говорили там, в подсознании… — И о чём же мы говорили? С неба снежинка за снежинкой начал сыпаться снег, но два разгорячённых от магии притяжения человека не обращали на него никакого внимания. Сынмин смотрел только на Хёнджина, а тот — на свою собственную звезду — на любимого человека с покрасневшим носом. — Я не помню конкретных слов, но запомнил, как ты обнимал моё сердце своими словами, и мне хотелось проснуться, чтобы обнять тебя по-настоящему, — Ким шмыгает носом. Глаза мокнут. Счастье в сердцевине зрачков искрит ярче Сириуса. — Я проснулся, чтобы сказать, что это я больше никуда от тебя не уйду, Хённи. Никогда… И это «никогда» превратилось в уверенное «всегда». Ким Сынмин всегда будет недоволен разбросанными вещами, а Хван Хёнджин всегда будет возвращаться из центра домой с букетом свежей мяты для чая. Тексты лиричных песен всегда будут способом выразить любовь и чувства для Сынмина, а поддержка Хёнджина всегда будет мелодией, аккомпанементом или той недостающей нотой. Младший всегда будет вредничать, а старший навсегда забудет про вспышки гнева из-за этих мелочей. Недоразумение на веки вечные так и останется маленьким любимым недоразумением, и Хван Хёнджин никогда не заберёт это глупое прозвище назад. Никогда… Как и все остальные свои слова… — Скажи это ещё раз? — Что? — Ну это. — Не выпрашивай, — хмыкает Хёнджин, но всё же послушно исполняет маленький каприз. — Я не отпущу тебя, — вновь обнимая Сынмина и к сердцу прижимая, сияет Хёнджин. Он готов повторять эти слова и действия каждый день, каждый час и каждую минуту. Он так сильно любит, что ему страшно хоть на мгновение выпустить Сынмина из рук. — Не отпущу. — И я тебя, — Сынмин рисует на голой шее узоры губами и больше не думает возмущаться, что ему трудно дышать. Пусть последствия после той трагедии всё ещё отдавали болью в спине и иногда в голове, но он не будет жаловаться. Только не сейчас. — Не отпущу тебя никогда. Они всегда будут рядом, всегда вместе и навсегда… И словно звёзды в небе их любовь будет вечна. Вечна и всегда…