•♬•♫•
Когда одно сердце встречает другое, особенное, оно отдаёт ему всё своё внимание, всю заботу, энергию, импульсы и любовь. Особенные люди поглощают все мысли, забирают себе, кажется, все проблемы и непременно украшают жизнь. Но потом они уходят и уносят это всё прекрасное и жизненно важное с собой. Всякий раз сердцу приходится терять часть себя. Хёнджин ушёл в ту ночь и так и не вернулся, а Сынмин потерялся в ожидании. Дни пролетали как никогда быстро, и всё это время парень блуждал в том, что сам же натворил: винил себя, ненавидел брата, скучал по Хвану. Утро сменяло ночь и всё было по новой, но иногда с небольшим разнообразием: Ким винил Сухо, ненавидел себя, но всё так же тосковал по старшему. Нужно было написать Хёнджину, извиниться, превратиться в законченного эгоиста и позвонить с просьбой вернуться — выпросить ещё хотя бы несколько дней счастья для себя, но телефона нет. Зато Хёнджин в сердце, кажется, обосновался навечно по необъяснимым законам чёртовой Вселенной. Сынмин не выходил из дома, почти не спал и не ел, и не потому что кормить некому или ходить некуда. Нет. Он сознательно закрылся от мира, чтобы отвлекать себя музыкой и репетициями назло пожирающим мыслям. На нормальный сон и еду времени просто-напросто не оставалось. Завтра конкурс. Этот день начался стабильно с истерики. Искусав подушку вдоль и поперёк и вдоволь настрадавшись, Сынмин заварил мятный чай, взял в руки гитару, не думая водил пальцами по струнам, не считая часов и минут, и выходило всё на автомате изумительно. Текст песни, наполненный самыми прекрасными метафорами про любовь и симпатию он не повторял. Зачем делать себе больно? Как бы он ни старался отвлекаться, вина продолжала его избивать… Иногда хватает мгновения, чтобы забыть свою ошибку, а иногда не хватает жизни, чтобы убедить себя в своей невиновности. Парень скучает. Сердце скучает вместе с ним. Ближе к вечеру, застряв в очередных самокопаниях, Ким решил, что немного свежего воздуха ему всё же не помешает. Наконец-то он решился на что-то полезное, а не разрушающее. Он поймал тот короткий миг, когда никакого Сухо в голове, никакой едкой ненависти к себе, никакого Хёнджина в сердце — странное затишье перед бурей, но поистине необходимое. Его вроде бы отпустило, но тревога тенью преследовала, не отступая ни на шаг. Оборачиваться нельзя. Сынмин слишком скучает, и вместе с этим противным прилипчивым чувством едва ли не за руку он направляется на крышу к звёздам — к таким же одиноким и мёртвым изнутри. Дверь удалось открыть не сразу. Сынмин толкал, но что-то там, с той стороны, препятствовало. Пакеты. Много пакетов. По некоторым было понятно, что это доставка из ресторанов. Так много? Хёнджин всё это время «кормил» его? Заботился? Неужели он правда такой потрясающий? Правда любит? Глаза намокли от новых чувств благодарности и от старых скучаний. Хочется к Хвану. Хочется обнимать и дышать вместе с ним одним воздухом. Хочется губ его касаться и слушать недовольные ворчания, которые быстро сменялись на тихий смех. Хочется хотя бы извиниться за то, что сказал не подумав. Сынмина грызла совесть, пожирала каждый день и каждый грёбанный час. От него за эти дни почти ничего не осталось: он даже перестал обливать себя слезами, потому что и те кончились. Силы его на исходе. Сынмин просто хочет объясниться. Это простое, но одновременно и труднодостижимое желание держало Кима крепко, не отпускало и не давало при этом опустить руки. Сдаваться нельзя. Нужно дожить до того дня, когда он придёт в контору в назначенный день, отдаст долг и попросит прощения за всё. Глаза в глаза. А после обязательно рассыпется в благодарности опять же за всё хорошее, что ему дал Хёнджин. А дал он ему незаслуженно много… Он дал ему возможность жить, а ещё показал, что такое любовь. Первый день в компании одиночества Сынмин думал, что зря Хван сказал ему о своей любви. Ляпнул не подумав? Утешить таким способом решил? Не верилось. Разве можно любить и осознанно отдаляться? Как он может говорить о том, что любит, и не может при этом дать надежду на «завтра»? Да как он вообще смог полюбить его? За что? Почему? А вот сегодня младший думает иначе: Хёнджин просто другой — не такой, как он. Они противоположности. Следовательно, и вести себя, и думать они обязаны по-разному. Сынмин тоже любит. Больно любит. Он сам себе не может объяснить, «за что?» и «почему?». Он лишь чувствует, что с Хёнджином рядом хорошо, а без него банально плохо и всё не то. Сердцу слишком плохо без другого сердца. Тряхнув головой, парень хватается за бумажные пакеты, очевидно долго простоявшие на холоде, и несёт их к мусорному баку. Он отвлекается на эти монотонные действия, забывается, да так, что чуть случайно не избавляется от белого пакета из плотного картона явно не наполненного чем-то вкусным. Телефон. Все планы заполнить лёгкие кислородом под блеском звёзд оказались рядом с выброшенной едой. Задохнуться хотелось. Хёнджина нет рядом, но его забота всё ещё здесь, в сердце, и она не душит. Больше нет… Жарко. Час Сынмин потратил на то, чтобы отогреть телефон, и грел он его в объятиях. Лежал на своей половине матраса, подогнув колени к животу, и прижимал двумя руками белую коробочку к груди, представляя, что старший с ним, рядом, никуда не исчезал, и всё это тепло внутри от него и из-за него. Хёнджин согревал его даже на расстоянии. Это правда любовь. Больная любовь. Ближе к ночи удалось включить смартфон без каких-либо проблем. Предусмотрительно, Хёнджин позаботился и о сим-карте, и об аксессуарах. Хотелось бы расплакаться, и желательно на тёплой груди старшего, но и одеяло, пропитанное мятой, прекрасно подошло. Хёнджин везде, даже если физически он далеко. Самообман. Парень лежал с новым гаджетом в руках и пялился на пустой список контактов. Именно так и выглядит новая жизнь. У Сынмина не осталось никого. И он готов был из-за этого выдавить из себя постыдные слёзы, ведь в своём одиночестве он виноват сам, но Хёнджин снова спас от ливня на лице неожиданным сообщением. Хван опять не дал утопить себя в горьких чувствах.«Увидимся завтра, Ким Сынмин. У тебя всё получится».
•♬•♫•
Суета вокруг ошеломляла. Студенты один за одним скрывались за массивной дверью, ведущей на большую сцену, и выходили с улыбками на губах и потом на лбу. Все светились в ожидании своей минуты славы, либо нетерпеливо поглядывали на настенные часы у окна с той же блаженной улыбкой и отсчитывали часы и минуты до оглашения результатов. Парни со скрипками тихо скрипели где-то в углу; девушки в одинаковых комбинезонах небольшой группкой распевались в другом углу — противоположном; в центре холла, куда поставили длинные диваны-конструкторы, сидели самые спокойные, которые уже распелись и размяли пальцы. Среди них Сынмин увидел Сана. Тот весь блестел внешне, а на лице его была странная серость. Хотелось по привычке подойти, обменяться утешительными фразочками, пожелать удачи, как перед экзаменами, но нельзя. Сан — дурная привычка, от которой Сынмин вовремя избавился, и тянуться обратно было бы неправильно, и даже опасно. А вот время могло себе позволить тянуться тугой резиной. Прошёл час бесполезных наблюдений за другими участниками, которые уже выглядели победителями. Каждый верил в себя. Все, но не Сынмин. Он верит лишь в то, что не справится, а ещё он надеется поскорее увидеть Хёнджина… Больше ему ничего не надо. Ким прямо сейчас перебирает в голове не слова песни, а те, которые должен услышать один Хван Хёнджин и никто больше. Никто ему не нужен, кроме старшего. Сынмин репетирует извинения, а ещё он выбирает, какими фразами и предложениями намекнуть мужчине о том, что ему не хочется расставаться. Больше никогда и ни за что. Возможно, услышав песню, написаную о нём и для него, у Хёнджина что-то щёлкнет, и никакие объяснения и мольбы не потребуются, но веры в это слишком мало. Сынмин чувствует себя идиотом, влюблённым и больным тупой романтикой идиотом, у которого нет шансов на счастье. «Я и правда неудачник». Девушки в белых футболках, следящие за списком выступающих, стайкой подбегают к парню, подпирающему выбеленную стену с такой же ослепительно белой гитарой в руках, как раз в тот момент, когда мечтания о Хёнджине достигают своего пика. Сынмина отвлекают и просят подготовиться — он идёт следующий. А ещё ему зачем-то желают удачи, но разве она нужна таким, как он? «Мне нужен Хёнджин». Нервозность отпустила давно, потому что ни о какой победе Сынмин и не думал. Все мысли лишь о старшем, который будет в зале. О нём он как раз и переживал. «Он обещал. Он мне нужен». Парень даже не боится быть публично высмеянным именитым жюри. Плевать. Главное ещё раз взглянуть в глаза своей смерти и извиниться всеми остатками живой души. Сынмин будет петь для него. Каждая строчка песни будет о них. Шагает к сцене Ким уверено, но оказавшись под лучами прожекторов, он слишком несуразно кланяется в зал, морщится от белого света и с шумом падает на стул, тут же устраивая на бёдрах гитару. Микрофон приятно жужжит; краны с камерами облепляют со всех сторон; каждый, кто сидел в зале, смотрел лишь на него с особым вниманием. Напряжённая тишина нервировала. Сынмин ведёт пальцами по струнам и скользит глазами по первому ряду. Знакомого лица нет, если не брать в расчёт трёх судей, которых он видел в развлекательных шоу и в рекламных роликах. Обидно. Губы чувствуют холодок от микрофона, в нос забивается стойкий аромат металла и токсичного поролона, а пальцы по привычке бегут снизу вверх по тонким струнам. Хёнджина здесь нет. Сердце подсказывает, что он его не услышит. Больше ждать смысла нет. Это начало конца. Под третий удар сердца Сынмин замирает на мгновение, закрывает глаза и начинает петь и показывать миру неповторимую мелодию — подарок его любимого человека… Человека, который должен был стать его погибелью, а стал кем-то большим, чем жизнь. Он пел про блеск звёзд в глазах, пел про агонию в сердцах, в которой выживаешь, а не погибаешь. Он «рассказывал» о светлом, стирая всё тёмное, и чёрные полосы в том числе. Одну лишь тьму Ким Сынмин хочет помнить вечно — его глаза. К своему же удивлению, как только он закончил, в него не полетели яйца и тухлые овощи, как ожидалось. Никто даже не додумался освистать его. Зал встал и судьи поднялись со своих удобных мест, чтобы уверенно поаплодировать парню, который заставил их плакать. Откровенное недоумение выбило Сынмина из реальности. Сжав гриф гитары, он хмурился и голову ломал над тем, что видит. Он же пел про счастье и любовь, так почему они все рыдают? Воспользовавшись моментом, когда софиты по новой пробежали по зрителям, парень вновь бегло осмотрел лицо, пожалуй, каждого из присутствующих. Его нет. Он не пришёл. Обманул? Всё было зря? Ноги вросли в сцену, а уши заложило от громких хлопков. Он стоял так добрых минуты две и смотрел в зал пустым взглядом. Искал. Не сразу Ким додумался свалить побыстрее, поблагодарив перед этим за внимание и за шанс выступить. Сынмин до последнего выискивал Хёнджина остатками подыхающей надежды. «Он обманул. Он не хочет меня видеть». Оказавшись за кулисами и спрятавшись за полотном тёмной ткани, парень смог ещё раз вдохнуть суровую реальность происходящего и назло себе разрыдаться. Сынмин плакал не сколько от своих пустых эмоций от исполнения, сколько от горькой обиды: он выдержал всё, вышел на сцену, спел, отлично отыграл, но всё, блять, было зря. Его главный слушатель его не услышал. Хотя… «Если бы я увидел его, я и рта не смог бы открыть», — это признание врезалось в сознание прекрасным оправданием. «Хорошо, что его не было… Очень, блять, хорошо». Сынмин сидел так на пыльном полу среди проводов и непонятных коробок достаточно долго, прижав к груди гитару. Она тоже каким-то немыслимым образом отдавала мятой и лесом. Все мысли Сынмина пропитались этим чёртовым растением и этим противным хвойным запахом. Отвратительно. Мучительно. Жалко… Жалко было ощущать себя разбитым, когда его только-только склеили, и причём хорошо и надёжно склеили — с любовью и вниманием к мелочам. Он вроде всё ещё тот же Ким Сынмин, но всё равно другой. Хёнджин его изменил, и как же хотелось наброситься на мужчину с обвинениями, граничащими с благодарностью за все эти перемены. Сынмину не больно любить. Ему слишком больно осознавать, что только это неосязаемое чувство у него и осталось. Ему не страшно любить. Парню до жути страшно понимать, что дальше — хуже. Он не выдержит. Зрители снова кому-то аплодируют, кричат комплименты, и парня эти звуки приводят в чувства. А ещё стоящий у сцены в ожидании своей очереди Чхве Сан немного сил для поднятия себя с пола придаёт. Блондин в его сторону не смотрел — он глаз не сводил с невысокой девушки, которая очевидно будет ему аккомпанировать. Они уже победители. Тошно. Сынмину тут больше делать нечего, и поэтому он срывается, закидывая на ходу гитару на плечо. Он не видит людей, не замечает красок вокруг, не слышит шума и гама конкурсантов: всё смазано, всё серо и пугающе тихо. Зато сердце отбивает в груди так, что в ушах настоящий гром гремит. Не страшно, а банально плохо. Сынмин надеялся на встречу, он ждал и верил, что ему дадут шанс извиниться, но, видимо, приносить свои извинения нужно будет в кабинете Хёнджина, куда он сегодня-завтра должен будет явиться с деньгами, которых нет. Пора со всем этим кончать. Ким несётся к двери, за которой узкий коридор тянется к выходу — к свободе, но в очередной раз его планы рушатся. Хёнджин их портит. Он здесь. Он всё же пришёл. «Он улыбается?».•♬•♫•
В кофейне на втором было тихо. Все сейчас суетятся там, возле главной сцены, а в этом уголке учебного заведения слишком тихо. Хван, который провёл все эти дни со своей грустной тенью, так много хотел сказать, но стоило увидеть младшего, как всё важное и нужное стало таким лишним и бесполезным. Они молчат, но держатся за руки, не страшась наткнуться на осуждающие взгляды двух вялых работников точки. По лицу Сынмина тоже угадывалось желание поговорить и многое высказать, только и он не знал, с чего начать. Оба общались в эту тихую минуту без слов своими тёплыми сердцами. — Скоро объявят победителей, — сдался Сынмин спустя полчаса странных взглядов и улыбок. — Я буду рядом. Хван поглаживает руки младшего, а тот чувствует, как гладят его сердце и ласкают душу. Сынмин счастлив без причины и следствия. — Я вообще-то не об этом… Почему тебя не было в зале? Опоздал? — Подумал, что ты и так будешь волноваться, поэтому ждал тебя в холле. Удивительно, но младший даже протестовать против этого заявления не хотел. Хёнджин слишком хорошо его выучил. — И тебе не интересно было послушать? А вот лёгкая нервная дрожь не удивляла ни одного, ни второго. Если честно, то и Хван незаметно дрожал, потому что скучал, и именно эти скучания сейчас сотрясают его душу. — Безумно интересно, и я бы хотел, чтобы ты сыграл мне вечером после праздничного ужина. — Какого ужина? Вполне себе естественно, что находясь в растерянности и лёгкой эйфории, Сынмин пропускал некоторые слова. Мужчину это умиляло, как и прежде. Его недоразумение всё такое же недоразумение. — В твоей квартире тебя ждёт ужин победителя, Ким Сынмин, — видно было, как младшему хотелось возразить, и ведь по делу. — Что бы ты ни сказал, для меня ты — победитель. «Как минимум ты победил свои страхи и желание сдаться», — эту мысль старший не озвучивал, а передал лёгким поцелуем в сжатый кулак младшего. Кажется, Сынмин понял, улыбнулся скромно и заметно порозовел, но длилось это смущение не так долго, как должно было. — Я хотел извиниться, — Сынмин начал тихо, подстать расслабляющей тишине вокруг. — То, что я тогда наговорил… — Не надо. Хвану правда не нужны извинения, потому что в чём-то Сынмин был прав, и очень глупо было бы на месте старшего обижаться на правду. — Но я ведь… Я не хотел, Хёнджин, правда не хотел, чтобы всё вышло так, и я хочу объяснить, — надежда скинуть наконец-таки с души этот камень заискрилась в глазах Кима. — Можно? Кто Хёнджин такой, чтобы запрещать что-то этому светлому человеку, вернувшему улыбку в его жизнь. — Можно. Пока Сынмин детально рассказывал про свой план, импровизируя с причинами своего странного поведения, мужчина не переставал улыбаться как дурак. «Как же я скучал по тебе, недоразумение». А когда младший резко замолчал, видимо, высказав всё, Хёнджин улыбаться перестал, потому что подумал вдруг, что и дальше придётся скучать и по этим ореховым глазам, и по сладкому голосу, болтающему всякие глупости, и по улыбке, способной затмить, пожалуй, все печали этого мира. Старший теперь чувствовал себя настоящим идиотом — самым обычным влюблённым идиотом, который сам намеренно шагнул в опасный капкан под красивым названием «любовь». — Что скажешь? Сынмин хоть и высказался, но напряжение его никуда не ушло, да и нервозность всё ещё с ним. Хмурое лицо старшего ни о чём хорошем не намекало, но тот брови сводил и губы поджимал лишь от того, что прослушал больше половины — заслушался музыкой голоса Кима. Это всё одно сплошное недоразумение… — Это я должен просить у тебя прощения, Ким Сынмин. — Ну да, ага, — парня начинает потряхивать от беззвучного смеха. — Ты ничего плохого мне не сделал. Ты был прав. Всегда прав. Никто Хёнджина за язык не тянул, поэтому он не стал спорить, и уж тем более отвечать, что не сделал, но сделает. Обязательно сделает больно и себе, и Сынмину, хотя… Младший ведь как-то прожил эти дни без него. Справился. — И я бы ещё хотел поблагодарить тебя за всё, чему ты меня научил, — снова Сынмин звучит тихо, и даже немного хрипло. Красиво. — Я правда полюбил жизнь с тобой. Как бы Хёнджин ни обожал голос Сынмина, слушать его он больше не хочет. Каждое слово младшего — реальный порез на сердце, который точно не затянется со временем. — Не надо, — мужчина продолжает греть в своих ладонях руки парня, прогоняет дрожь в пальцах уверенными поглаживаниями и снова примеряет расслабленную улыбку. — Не надо меня благодарить. Просто не забывай, ладно? Живи дальше и помни всё. А ещё лучше научи кого-нибудь другого любить жизнь. Живи и помогай, Ким Сынмин. На эти просьбы ответить было нечего. Пришлось покорно согласиться, кивнуть и склонить голову, чтобы спрятать тень разочарования. — Нам не пора? Время и правда торопило. До оглашения результатов всего пара минут. Младший первым поднимается нехотя и с таким же нежеланием забирает свои руки из невозможно тёплых рук старшего. Больше они не холодные. Лёд растаял? — Ты правда будешь рядом? — забирая гитару, стоящую возле пустого стула, Ким чуть наклоняется, чтобы не просто прошептать свой вопрос на ухо, но ещё и вдохнуть Хёнджина — задохнуться этой нереальной реальностью, где вроде бы всё хорошо и никто не думает о кошмарах. — Я ведь ещё ни разу тебя не обманул, — мужчина тоже дышит Сынмином и этому полюбившемуся сладкому аромату улыбается, обнажая ряд верхних зубов. Этот ответ был своего рода оправданием — таким необходимым сейчас и уверенным оправданием, но увы совсем не на заданный вопрос. — Спасибо. — Не за что, — Хёнджин смахивает со лба Сынмина неаккуратные пряди в сторону и, поднимаясь, мягко целует в лоб. — Ты уже победитель, Ким Сынмин, и даже не думай сомневаться.•♬•♫•
Сынмин не выиграл. Он не попал в тройку лидеров, которым сейчас рукоплескал весь зал и, возможно, зрители у экранов, наблюдающие за восхождением будущих звёзд на мировую сцену. Парня определили уверенным четвёртым местом и вручили букет белых лилий, украсив поздравление какой-то скомканной фразочкой про приз зрительских симпатий за разбитые вдребезги сердца. Несмотря на проигрыш, Сынмин стоял рядом с тройкой лучших и улыбался так же широко, как и они, хотя, возможно, даже ярче и шире. Сан и его спутница, занявшие первое место, скромно кланялись и благодарили судей. Виолончелист, которому присудили второе место тоже склонил голову и плакал вполне себе естественно и немного уродливо. А две девушки-первокурсницы уверенно позировали перед проезжающими то тут, то там камерами и благодарили за третье место. Все были рады, а Сынмин, который не должен был вообще стоять на сцене рядом с этими талантами, был до смерти счастлив. В мокрых глазах Хвана он тоже увидел проблеск счастья, когда тот открывал перед ним дверь автомобиля, а когда старший сел за руль, то по щеке почти незаметно и стремительно быстро скатилась прозрачная слеза. Иногда слёзы бывают сладкими, и совсем не от боли. Слов не было. Были эмоции. Пусть Ким и не забрал призовое место, но без внимания он не остался, как и без денег. Сразу после церемонии награждения к нему пулей подлетел лысоватый, но на вид приятный мужик в строгом костюме, который сунул визитку в свободную от букета руку и всё тараторил и тараторил хвалённые речи про его песню. Ким глупо улыбался, кивал бездумно, а когда услышал, что эту песню у него хотят купить, то улыбка с лица сползла. На её место пришёл настоящий шок. Долго Сынмин не думал и не раздумывал: дал своё согласие и снова был шокирован, ведь ему тут же дали какие-то бумаги на подпись и перед лицом помахали чеком. Сумма, которую ему предложили, уже тяжелила карман. Сынмин не задумываясь продал песню — обменял её на свою свободу. Жизнь налаживается. Уже дома за обещанным праздничным ужином младший тоже продолжал мысленно плыть в том же направлении: у него всё хорошо, а дальше будет только лучше. В его будущем не будет долгов, стрессов, неуверенности и старшему брату с его головняками там не место. Там, где-то далеко и в то же время совсем близко маяком надежды светил Хван Хёнджин, который прямо сейчас разливал вино в непонятно откуда взявшиеся бокалы. День только-только подходил к своему логическому завершению и намекал на скорый закат в апельсиновых и клубничных оттенках. Сынмин засматривается на эти яркие пятна на небе и тоже видит в этом своё яркое и безоблачное будущее. Всё будет хорошо. — Не голодный? Хван уже наполнил бокал, устроился напротив и тоже взгляд к небесам обратил. Красиво. Но ореховые глаза всего в полуметре намного красивей и ярче любых чудес природы. — Задумался. Новую жизнь Ким Сынмин решил начать с правды. Себя он тоже больше обманывать не хочет, а уж обманываться тем более. — И о чём? — О том, что я свободен, — нежная улыбка гнёт губы парня, и чтобы как-то её скрыть, Ким хватается за ножку бокала и едва ли не залпом выпивает всё содержимое. Хвану в радость не только слышать о свободе, но и видеть её. Младший действительно ничего и никому теперь не должен, лишь позаботиться о себе, но детали Хёнджин эгоистично решает оставить на потом. Сейчас хочется просто улыбаться и прощаться. — И какая на вкус свобода? — мужчина делает первый глоток, и впервые за долгое время он ощущает настоящий терпкий вкус вина. Всё до этого момента было почти бесцветным и совсем безвкусным. Собственная жизнь была пресной до появления в ней Сынмина. Напряжение подкралось к парню незаметно и прямо-таки схватило за плечи. Ему не страшно, но в то же время он зачем-то цепенеет от заданного вопроса. Свобода для него — это мята, чай и холодные объятия старшего. Он ведь не может ошибиться? — На вкус, как счастье, — Ким отбивается банальным размытым ответом и теперь уже точно допивает остатки. — Значит, ты счастлив? Хёнджин вновь наполняет бокалы обоим, чуть не опрокидывая высокие свечи, о присутствии которых он уже несколько раз успел пожалеть. Еда так и стоит нетронутой. Дорогая говядина, увы, не главное блюдо сегодня. Этим вечером хотелось просто «напиться» разговорами по душам. Сынмин выжидает какое-то время, прежде чем ответить. Наблюдает за своим личным счастьем. — Пока я был один, я очень много думал, — Солнце стремится скрыться за высотками на горизонте, а Сынмину не терпится поскорее сказать главное, пока и Хёнджин не растворился галлюцинацией. Хочется успеть. Нужно. — Я хочу быть счастливым, и я прошу тебя дать мне побыть счастливым здесь и сейчас. Я тоже люблю тебя… Наверное… — парень замолкает, когда Хёнджин тихо давится вином и во всю таращится на него с испугом. — А ещё я понял, что ты был прав насчёт жизни. Она странная и непредсказуемая, но я её принимаю… Ну, я постараюсь принять, и я принимаю твои страхи, — больше старший не издавал звуков, но Сынмин всё равно ненадолго замолк, уставившись на бордовые капли вина в уголках губ. — Давай будем счастливы? Пусть у нас будет неделя, год или пять лет… Не важно… Может, мы расстанемся послезавтра, но дай мне любить тебя, чтобы потом я вспоминал это время и не жалел о том, что не попробовал. Всего один бокал сейчас буйствовал в крови младшего, зато сколько смелости это небольшое количество алкоголя ему «подарило». Смелости или отчаяния? Хёнджин смотрит на Сынмина с явной жалостью в глазах, и ведь иначе никак. Парень буквально выпрашивает у него любовь, и Хван хочет того же, но дать необходимое не может. Всегда есть одно решающее «но». — Прежде чем ответишь, скажи ещё раз, что любишь меня. Скажи, что ты чувствуешь то же самое, — ладонь Кима медленно ползёт к собственному сердцу, давит на него, и это тоже выглядит жалко. Сынмин знает это. — Скажи, что ты тоже готов жить «сегодня» без этого «завтра». Этому Хван его научил. Только почему собственная философия теперь так пугает? От чего у него, такого собранного и серьёзного мужчины, по-мальчишески дрожат колени и сердце заодно? Ему что, снова пятнадцать? Чертовщина какая-то. Это всё недоразумение какое-то. Это любовь. Младший покорно ждёт хоть какого-нибудь ответа, а Хёнджин продолжает мучить загадочным молчанием. Видно, что он думает, а не просто так время растрачивает, а ещё видно, что Хван боится, но непонятно чего именно. Любить? Быть любимым? Его пугает ответственность? Сам Сынмин его пугает? Второй бокал Ким выпивает так же быстро, как и первый, и вместе с напитком он проглатывает собственные страхи. Он правда хочет каждый новый день проживать как одну маленькую жизнь. И в этой жизни, сегодняшней, ему хочется Хёнджина и ласки. Ему хочется любить. Пусть в этот раз Сынмин выпил меньше, чем в их первую встречу, но и этих пятнадцати глотков хватило, чтобы осмелеть настолько, чтобы перебраться со стула на колени к старшему без каких-либо вопросов и предупреждений. Хотелось. Тянуло и притягивало. Хёнджин был такой же мятный и холодный, а ещё он так же знакомо хмурил брови, но всё же не протестовал и позволил прижаться к себе. Сердцем к сердцу. — Можно? — едва слышно прямо в губы шепчет Сынмин, задевая чужую кожу. Холодно и слишком горячо одновременно. А ещё до умопомрачения нежно. — Здесь и сейчас, Хённи, давай просто будем жить сейчас? — Ты тоже был прав, — Хёнджин не торопится с поцелуем и тоже бархатно шепчет в губы младшему не очень-то приятные слова. — Я правда уйду. Я не смогу остаться с тобой. Сынмин не спрашивает о причинах. Он всё списывает на грёбанные страхи, которые есть у каждой живой души, и поэтому решается помочь Хёнджину их победить — единолично и эгоистично. Глупо. Он не придумывал заранее грандиозные планы, как привязать старшего к себе или какими именно словами убедить его остаться рядом. Нет. Сынмин прямо сейчас импровизирует, слушаясь сердце, и оно подсказывает ни о чём не жалеть и любить. Просто любить во всех проявлениях этого слова, и тогда не придётся никого заставлять быть рядом. — Если цена моего настоящего счастья — возможная боль, то я согласен, — Ким медленно мажет своими губами по щеке Хвана. — Ты можешь причинять боль, я могу… Все могут, Хёнджин-и… «Всем бывает страшно и больно, и все однажды расстаются и прощаются». — Не пожалеешь? — Хёнджина кроет от нежной ласки и от предвкушения чего-то большего и запретного. Слово «нельзя» всё ещё давит изнутри. — Не знаю, — Сынмин уже завлекает мочку уха старшего в свою игру, и прячет пальцы в его светлых локонах. — Не хочу жалеть. На какое-то время оба забывают о дыхании. Сынмин играет языком по коже, спускаясь от уха по шее точно к ключицам, а Хёнджин просто каменеет от напряжения, которое мешает двигаться. Низ живота стягивает слишком быстро. Все пружины внутри сжимаются под давлением разума. Нельзя. — Сынмин… — получается выдохнуть и слишком не так. Всё слишком не так. Младший каким-то чудом слышит в этом выдохе «разрешение» и позволяет себе аккуратно одними губами влажно ущипнуть ледяную кожу. — Ким Сынмин… Ты… Возбуждаешь… — Спасибо, что заметил, — младший отрывается от шеи и тут же касается желанных губ с ярким вкусом красного сухого. Очень сладко. Явно не на такой десерт после ужина рассчитывал Хёнджин, но и врать, что ему подобное поведение не по вкусу, он не будет. Его пальцы тоже зарываются в ореховые пряди, сжимают на затылке и несильно оттягивают. А губы тем временем уверенно доминируют над губами младшего. Хёнджин напирает, прижимает своё недоразумение к сердцу и целует долго, мокро и жадно. Ему мало. Он будет скучать. От туманных представлений из будущего хочется тихо заплакать, но получается взять контроль над собой, а точнее Сынмин своими нежными стонами отвлекает от всего, и от неминуемого горя в том числе. Этот парень — настоящий магнит, от которого оторваться не невозможно, но слишком тяжело. Эта тяжесть ощущается реальной щемящей болью в районе сердца. Хёнджин уже скучает по Сынмину, хотя тот ещё рядом — в его руках. Солнце скрылось, а два взволнованных сердца продолжали мучить друг друга поцелуями и неосторожными касаниями. Руки старшего уже пробрались под одежду и пальцами выцарапывают что-то невообразимое. Сынмин же не знает, куда деть ни себя, ни свои руки, ни своё бешеное желание скинуть всю лишнюю ткань. Он сдавленно мычит, пока холодные пальцы Хёнджина бегают вдоль позвоночника и оставляют после себя слабые царапины. Он хочет завыть, когда чувствует, как нестерпимо горячие губы Хёнджина отпечатывают на его оголённом плече алые следы. Сынмин выгибается, когда слышит, как сладко мычит сам Хван. — Мы можем остановиться, — вопреки всем звукам и движениями в сторону секса, Хёнджин решается предложить глупость. Это уже не остановить. Ким ничего не отвечает. Он наивно полагает, что это очередная забота от мужчины, которая является помехой на пути к желаемому. Или это всё тот же непонятный страх. Нельзя останавливаться. Младший вновь тянется к распухшим губам, мнёт их, облизывает и аккуратно покусывает, таким образом выражая свой протест. Им нужно это. Им нужно наконец соединиться, слиться, чтобы потом, например завтра, послезавтра и через пять лет, они всё ещё были вместе. Хочется единения. «Ты не уйдёшь от меня. Не посмеешь». Вместе с этой идеей-фикс Сынмин торопливо стягивает футболку, бросает не глядя куда-то вправо и тянется к свитеру старшего, чтобы и его освободить. Хёнджин подарил ему свободу. Сынмин правда свободен не только от долга, но и от предрассудков, страхов, холода, одиночества и бесконечной боли. Нужно отплатить той же монетой. Свобода за свободу. Любовь за любовь. Тепло за тепло. Мужчина не думает мешать. Он даже помогает скинуть с себя верх и сам же расправляется с ремнём, ни на секунду не отрываясь от чужих губ. Он никогда не целовался так долго и так страстно. Он не устал на удивление, хотя отдохнуть и сделать маленькую паузу было бы очень к стати. Нельзя. Теперь Хёнджин запрещает себе отстраняться и ближе, насколько это возможно, прижимает Сынмина к себе, обвивает его тело и упивается новыми стонами с нотками радости и ликования. Младший действительно счастлив, и эти поцелуи доказывают это. Только Хёнджин нихуя не рад. Все предыдущие поцелуи были с иным вкусом: приторным и сводящим зубы. Эти же горчат неизбежным расставанием. Будет больно. — Хочешь здесь? — Ким смотрит прямо в глаза. Его лицо так близко, что снова каждое слово ощущается на коже теплом. — На столе? — Ты правда не пожалеешь? — своим вопросом отбивается Хван, глотая воздух. Сынмин медленно качает головой. Не пожалеет. Он уверен, что жалеть не придётся, ведь Хёнджин не уйдёт. Не посмеет. Не сможет. Он опускает голову и лбом прижимается к груди старшего, от которой веет адским жаром. Ему нужно было услышать, что и сердце Хёнджина не жалеет в эту минуту. «Я твой, а ты — мой». Ещё Сынмин не просто слышит биение сердца, но и ощущает, как уже горячие ладони ласково ползут от поясницы к ягодицам, сжимают и выбивают этим полустон-полуулыбку. Хван, конечно, осторожничает, обходится с чужим телом нежно, но стоящий колом член — довольно веская причина сжать парня чуть сильнее. Уже больно. Какое-то время мужчина наблюдает за действиями Кима, точнее любуется его ореховыми волосами — Сынмин так и не поднял головы и следил за своими пальцами, которые во всю были заняты ширинкой. Инициатива парня и пугала, и расслабляла одновременно. Сынмин всё делал аккуртно: то, как он запустил руку под плотную ткань джинсов и то как он медленно принялся оглаживать ствол через мягкую ткань нижнего белья завораживало. Хёнджин и сам голову опустил, чтобы видеть, какими манипуляциями его превращают в податливую массу. До боли приятно. В комнате, которая совмещала в себе коридор, кухню и какую-никакую гостиную, заметно стало темнее, но не мрачнее. Тёплый жёлтый свет от забытых на столе свечей красиво подсвечивал гладкую кожу младшего, и особенно выделял те мышцы, что у него были. Сынмин спортом никогда не горел и загораться не думал. В детстве хватало физической активности и труда, чтобы банально не растолстеть, но ни о каком крепком и накаченном теле можно даже не думать. Он обычный. А вот Хёнджин имел красивое и достаточно рельефное тело. Чёткие мышцы и линии хотелось рассматривать и чем дольше, тем лучше, но у Сынмина тоже кровь приливает к паху и жжёт едва ли не до судорог в ногах. Потом посмотрит и обсмотрит каждый сантиметр тела… Всё потом… А сейчас, когда его снова сжимают уже за бёдра, хочется стонать и как можно громче. Одежда мешает прочувствовать всё на сто процентов, поэтому, долго не думая, Сынмин встаёт, наспех выпутывается из штанов, отшвыривая их к футболке, роняет на пол боксеры и предстаёт перед Хёнджином абсолютно голым и свободным. Ким ждёт, что и старший повторит за ним, но тот не двигается: сидит себе важно и рассматривает. На удивление никакого смущения младший не испытывал — просто не получалось, ведь видел восторг и желание в тёмных зрачках Хвана, и это подкрепляло его уверенность, что он всё делает правильно. Хёнджин — его. Сынмин его не отпустит. — Ты такой красивый, — Хван слишком мягко и возбуждающе шепчет. Голос этот отзывается внутри парня огнём. Нестерпимо жарко. Температура тела повышается ещё на градус, когда Хёнджин протягивает руки вперёд, хватается за талию и притягивает Сынмина обратно к себе, при этом разводя ноги. Младший оказывается буквально между ног старшего. Кожа начинает полыхать. Хёнджин тянется губами к животу, целует медленно и шумно вдыхает аромат орехов и возбуждения. Он на пределе. Головка члена пульсирует слишком часто и слишком, блять, болезненно. Это похоже на ад. Хван едва не скулит от тех ощущений, что он получает от младшего, пока ладони удобно лежат на пояснице, а губы тем временем спускаются ниже. Ещё ниже… Сынмин дрожит, сохраняет равновесие, лишь вцепившись в накаченные плечи мужчины, а тот внимания не обращает на эти сладкие страдания и продолжает поцелуями подбираться к члену. Никто не знает, что будет дальше. Сынмину хочется поскорее закончить эти ласки, похожие на пытки, и уже оказаться под Хёнджином. Он шепчет об этом, чередуя просьбы с приятным мычанием, а старшему, очевидно, нужно ещё больше подобных вздохов и царапин на плечах — он игнорирует. Когда его мягкие губы проходятся от основания члена к головке, младший, не контролируя себя, сгибается и роняет голову на плечо. Хёнджин улыбается и прекращать не хочет. Победа за ним? Или это поражение? — Тебе не нравится? — мужчина носом утыкается в мягкие волосы. Чувствуется и дрожь, и опаляющее кожу горячее дыхание Кима, и дикое биение его маленького сердца. Хёнджин всё чувствует. — Боишься? Младший не боялся. Только не этого. Он слишком хотел, вот его собственное желание и ломало, сгибая пополам. — Не боюсь. — Тогда расслабься, ладно? — Хван оглаживает шею, запускает пальцы в волосы и поворачивает голову Сынмина, чтобы поцеловать осторожно, с обещанием быть таким же нежным, как этот поцелуй. — Я не сделаю тебе больно, Ким Сынмин. Младший тает от этих слов, обмякает и боится теперь, что ноги в конце концов точно перестанут его держать. Плюсом добавляются мурашки, украсившие всё тело, но это скорее от резкого внешнего холода — никто не подумал включить обогреватель. Сынмин скучает по теплу, льнёт к Хёнджину в объятия, чтобы согреться и согреть, как в их первый вечер за этим столом. Хван и это желание сумел прочувствовать и понять. Он продолжает целовать младшего, но теперь уже в щёки, шею и выделяющиеся косточки на плечах. Он не торопится — хочет взять от этой ночи всё. Мучительно и приятно. Сынмин выпрямляется и Хёнджин снова награждает живот цепочкой мягких поцелуев, языком ведёт мокрую дорожку к паху и без предупреждения обхватывает губами потемневшую от невозможного перевозбуждения головку. Сладко. Невероятно, но факт — Сынмин весь словно из сахара, в котором встречаются мелкие осколки стекла. Вкусно, но больно. Сладкое ведь как наркотик, и Хёнджин подсел. Дальше будет плохо, однозначно ему будет хуёво. Печальные и горькие мысли не мешают, лишь больше распаляют, и от этого темп, с которым Хван обсасывал член, ускоряется. Сынмина кроет от неожиданного поворота в их истории. Ему тоже хочется попробовать Хёнджина, ему тоже нужно слышать стоны наслаждения старшего. Ким тоже хочет что-то дать ему — человеку, которого выбрало сердце, но пока его член во власти чужого рта, Сынмин может лишь дышать через раз и шипеть о том, как ему нравится. Он стонет о том, что любит… Хван чувствует, что младший невольно начинает сам подаваться вперёд бёдрами и сильнее стягивать его волосы по бокам. Он скоро кончит. С прилично-неприличным звуком Хёнджин отлипает от головки, облизывает и без того мокрые губы и снова улыбается, оглаживая талию и бёдра младшего. — Моя очередь? Хочется рассмеяться от этого глупого вопроса, но ещё больше хочется остановить время, прижать Сынмина к себе и больше никогда и ни за что не отпускать. Мысль настолько трогательная, что Хёнджин теперь старается улыбаться ещё шире, не позволяя слезам выступить на глаза. Расставаться не хочется. Вместо ответов и последующих вопросов со шлейфом растерянности, Хван поднимается, напирает на парня с новой порцией диких поцелуев и прибивает его к столу. Край, свободный от еды и свечей теперь занят младшим. Их губы склеиваются намертво, и кажется, что так и должно быть всегда. Пальцы одного сжимают плечи другого, и это тоже кажется правильным и нужным. Хван хочет сполна прочувствовать, как его движения отзываются внутри Сынмина. Каждый новый пылкий поцелуй с секундными перерывами заводит ещё больше. Теперь руки младшего стягивают оставшуюся одежду вниз. Легко и просто. Им больше ничего не мешает. Ким горит, покрывается заметной испариной, и Хёнджин это кожей ощущает, когда скрестив ноги, Сынмин «обнимает» его за талию. Он готов. Хёнджин тоже готов и он тоже, как и младший, абсолютно голый и свободный. Никаких больше запретов в голове. Только не сейчас. Хвану нужно попробовать всё и запомнить всё, чтобы эта наркотическая эйфория не проходила ещё долгое время и не превращалась в жуткую ломку. — Нам нужна смазка и… — В комнате, — Сынмин перебивает, отвечает быстро и тихо и снова припадает к полюбившимся губам. Вкусно до умопомрачения. Вместо предложений и вежливых просьб перейти в спальню Хван своевольно подхватывает парня и несёт в сторону комнаты. Сынмину нравится, как легко и правильно с ним обращаются. А ещё он громче завыть хочет от череды новых поцелуев, от которых губы во всю горят адским пламенем. — В тумбочке, — не открывая глаз, командует Ким, уже ощущая под собой мягкий матрас и прохладную подушку. Хёнджин быстро, насколько это возможно, достаёт необходимое и роняет где-то рядом, обратно прилипая к распухшим губам Сынмина. Тот извивается под ним, прогибается, подставляя шею для очередных поцелуев и не переставая крутит пальцами светлые пряди. Каждый мятный поцелуй горит на коже, и от этой жгучей боли Сынмин в один прекрасный момент забывает, как дышать. Он не мазохист и боли в какой-то степени боится, но ту, что дарит ему Хёнджин под покровом ночи, он готов терпеть хоть всю жизнь. Хочется… — Хённи? — младший томно вздыхает, когда Хёнджин снова спускается вниз, и хватается за сильные плечи, резко приподнимаясь. — Я хочу. Как бы Хван ни желал рулить и единолично доставлять удовольствие, глупо было отказываться от предложения Сынмина. Если хочет, то… Они меняются местами, и теперь Хёнджин мнёт подушку и давится глухими стонами, пока младший дразнит лёгкими поцелуями по внутренней стороне бедра и приближается к члену, который всё это время ласкали тёплые ладони. Сынмин не теряется, когда вбирает в себя сразу всю длину, лишь морщится и отгоняет рвотные позывы, а после медленно ведёт губами к головке и так же нарочно медленно и слюняво возвращается назад, по новой упираясь носом в напряжённые мышцы. Торопиться не хочется, но и сдерживать себя Хёнджин не в состоянии. Слишком долго он был один — непростительно долго, и за время своего одиночества он даже сам к себе руками не притрагивался. Ему было противно. А сейчас ему страшно даже себе признаться, как его распирает от того, сколько забытой желанной нежности дарит ему младший. Счастье тоже вернулось в его жизнь. В полутьме перед глазами встают искры, похожие на звёзды. Хван кладёт свою ладонь на голову младшего и чуть надавливает, задавая темп. Приятная судорога, разливающаяся от паха к ногам, превращается в жгучее желание кончить и как можно скорее. Он не может больше ждать, поэтому, мысленно извинившись и сжав зубы, Хёнджин напрягается и наконец изливается парню в рот. Сынмин от этого не противится, а наоборот, хватает старшего чуть выше колена и ждёт какое-то время, пока головка перестанет пульсировать и член успокоится; он выжидает пока Хёнджин восстановит дыхание, чтобы проглотить всё, чем полон рот, и ещё раз пройти языком по нежной коже. Сладко. До этой ночи Сынмин уверен был, что жизнь со всеми своими чёрными и белыми полосами всё же бесцветная, а у счастья нет вкуса. Всё не так. Сейчас перед его глазами пляшут настоящие цветные звездопады, а во рту приятно вяжет от вкуса Хёнджина. Он оказался самым приятным на вкус счастьем, смыслом жить и причиной дышать. Хван Хёнджин стал самой яркой звездой в мире, лишённым цвета и света. Он, и только он провёл Сынмина реальной путеводной звездой сквозь весь мрак, в котором младший блуждал и погибал. Сынмин благодарит старшего сейчас за всё это лёгкими поцелуями в мышцы пресса и пытается без слёз и истерик от переизбытка чувств донести до Хёнджина то, что вибрирует в голове. Любовь. Поцелуями и поглаживаниями Ким поднимается выше, ложится сверху и перед тем, как поцеловать и обжечься губами вновь, он рассматривает своё счастье и свою причину жить. Красиво. До жжения и раздражения в глазах Хван красивый и неповторимый. Счастливый. Сынмин чувствует, как их сердца, прижатые точно друг к другу, бьются одинаково быстро и невозможно сильно. Можно противиться выдуманным чувствам и бегать от них, но настоящие сами догонят и сбежать не дадут. Они примагнитят. Пока руки Хёнджина ласкали спину и тянулись ниже, Сынмин продолжал шептать в приоткрытые губы о своих чувствах. — Очень люблю, — Хван завлекает в новый поцелуй и заставляет замолчать, но младший протестует. — Я люблю тебя, слышишь? Люблю тебя, твой характер… Глаза твои злые люблю и эти губы… Когда-то один спонтанный поцелуй под струями холодной воды смог изменить вкус, и вот они последствия в виде ускоренного пульса и перманентной сладости на языке. — Я люблю твоё доброе сердце, твою душу, — младший сам себя затыкает новым долгим и чересчур неаккуратным поцелуем. Сынмин не просто играет с губами Хвана, но и кусает и тянет, словно изголодавшийся. — Я не боюсь тебя любить, Хёнджин. «Это единственное, чего я правда не боюсь». Младший не ждёт, что Хван в ответ тоже расщедрится в признаниях. Хёнджин никогда много не болтал, поэтому и сейчас ждать от него потока слов бессмысленно. Сынмин и это безмолвие любил всем сердцем. — Я твой, а ты — мой, — продолжает шептать младший, пока Хёнджин осторожно покусывает его плечо, отвлекая от неизбежной боли. Он уже выдавил несколько капель прохладной смазки, не задумываясь, откуда она вообще у Сынмина и пользовался ли он ей когда-то. Сейчас в голове нет места этим размышлениям. Ким повторяет «люблю», когда пальцы медленно проникают внутрь. Хван решил начать сразу с двух, и от стона, который согрел воздух, Хван сам тихо застонал. Его вновь вставший член сейчас упирается младшему в живот, и сам Хёнджин чувствует давление от «желания» парня. Он растягивает его медленно, искусывая шею, ключицы и обсасывая кости на плечах. Он тоже любит и старается объяснить всё без слов, потому что не знает, как правильно выразить всё то, что Сынмин в нём открыл и изменил. Хёнджин не знал другой любви, кроме родительской. Он не влюблялся никогда, не думал о ком-то днями и ночами, у него не было желания заботиться, оберегать и защищать… До того поцелуя с привкусом горя Хван Хёнджин не верил, что может любить. Сынмин поменял его. С ним он стал нормальным — таким, как все. Оказалось, он не каменный и он может чувствовать что-то, кроме ненависти, злости и желания придушить кого-то голыми руками. Третий палец заходит легче. Младший больше не сжимается. Доверяет. Хёнджин чуть сгибает средний и указательный внутри, прокручивает вправо-влево и разводит их, не отрываясь от приторной кожи. До боли вкусно. Сынмин хоть и привык к нему и к новым ощущениям, но стонать не перестаёт. Хёнджин стонет вместе с ним, но мысленно. Так же мысленно он льёт бесполезные слёзы, от которых легче не становится. Это их первая близость и последняя. Это подарок перед смертью. Это последний прекрасный вид перед неизбежным прыжком вниз. Это мнимая радость перед страшной болью. Это любовь. Больная любовь. — Хённи, — младший устал, но не от нежных укусов и мокрых поцелуев. Он устал хотеть. Он устал мучиться в ожидании. Он требует. — Пожалуйста… Хван послушно останавливается. Мгновение, и теперь он нависает над Сынмином, вжимая его в мягкий матрас. — Уверен? Ким снова стонет, но уже обречённо и с ноткой раздражения, а после тянет старшего за его шелковистые пряди к себе ближе и, глядя глаза в глаза, отвечает: — Как никогда прежде. Я не пожалею, правда. Этих слов, похожих на клятву, достаточно. Хван верит, кивает и сам себе клянётся, что всю оставшуюся жизнь он будет жалеть о том, что ушёл. Лёгкий поцелуй прямо в лоб — как печать, которая закрепляет все предстоящие страдания. Сейчас Хёнджин тоже мучается от нового приступа нежности Сынмина. Парень умело оставляет на его шее отметины, ласково царапает спину, бока и заводит его по новой, но тут совсем не о сексе. Сынмин побуждает его любить. Он возбуждает в нём это чувство. Именно младший не даёт этому огоньку внутри погаснуть и той единственной звезде в душе упасть в небытие. — Я не жалею, что полюбил тебя, — слышится грудной голос Хвана. Сынмин замирает, чтобы послушать, но больше из прекрасных искусанных губ ничего не вылетает. Это всё. Хёнджин устраивается рядом, одной рукой тянется вниз, а второй прижимает голову парня к себе поближе. Он целует жадно и требовательно, пока длинными пальцами ласкает чувствительные места. Стоны Кима в очередной раз теряются и растворяются за чужими губами. Хван ловит каждый быстрый вздох и каждый дрожащий выдох. Он запоминает. «Я так жалею, что и ты полюбил меня». Мужчина чувствует не только стук в груди и белый шум в голове, но и щемящую боль в сердце. А ещё ощутимы оказались уколы совести прямо в виски. Кажется, он стал слишком много чувствовать, и совсем не вовремя. Нельзя. Хёнджин просит Сынмина повернуться спиной, и когда тот послушно выполняет просьбу, сразу впивается в его шею, при этом зарываясь носом в волосы, аромат которых ему определённо точно будет сниться. В той же тёплой тишине от двух горячих тел, мечтающих о большем, Хван быстро и не глядя капает смазку на член, а остатки на пальцах растирает между ног младшего, вновь проникая внутрь. Всё аккуратно, заботливо, нежно и правильно. Для уверенности Хёнджин ещё глубже скользит пальцами и опять же сразу двумя; бережно водит ими и ненамеренно задевает простату. Этот сладкий писк, который издал Сынмин, Хван тоже будет слышать на повторе в кошмарных снах или своих мокрых фантазиях. — Это… — Ким уже сам льнёт бёдрами к Хвану и буквально насаживается на чуть согнутые пальцы, пока его шею нежно «обнимает» вторая рука. — Повтори… «Недоразумение». Спрятав ухмылку, которую и так никто бы не увидел, Хёнджин вновь проворачивает пальцы, ещё раз сгибает средний и находит тот еле заметный бугорок внутри, от которого Сынмина снова кроет. Тот уже не просто пищит или скулит — он пошло стонет, цепляется своими подрагивающими пальцами за руку старшего и стягивает с себя этот безобидный «ошейник». Их ладони надёжно склеиваются и синхронно сжимаются. Сынмин почти плачет, когда Хван делает что-то невообразимо приятное в третий раз. — Бо-о-оже… Воздуха опять мало, зато тянущей приятной судороги много. Не только у младшего всё внутри сужается и сжимается, но и с Хваном происходят болевые метаморфозы. Получать что-то приятно. Факт. Ещё приятнее что-то приятное отдавать безвозмездно. Это необъяснимый кайф, и старшего накрывает пьянящая разум эйфория новых звуков и мелкого тремора и бьёт прямо в голову. — Хён… Сынмин опять требует, закинув руку назад и крепко вцепившись в бедро Хёнджина. Сил держаться больше нет. Хочется любви. Можно. После второго или третьего долгого стона с неизбежной хрипотцой, Хван вынимает пальцы, и уставшей рукой хватается за свой член, который всё это время был обделён вниманием. Приятная вибрация разливается по всему телу мгновенно. Пот собирается каплями на висках, и не только у Хёнджина. Сынмин тоже мокрый. Весь мокрый и липкий. Его. — Не бойся, — шепчет на ухо мужчина, прежде чем войти. — Расслабься, — ещё одна нежная просьба нарушает тишину. Давно пора. Неожиданно для себя, Ким хватает губами воздух и напрягает, пожалуй, все мышцы, что у него были и о существовании которых он даже не догадывался. Он привык к пальцам Хвана, но его член… Почему-то на вид тот не казался каким-то огромным или нечеловечески толстым. Нет. Сынмин видел нечто желанное, красивое и обычное, но сейчас, когда Хван вошёл, кажется, до предела, парня распирает от размеров. Он полон удовольствия. Сынмин слишком много чувствует и ни черта не понимает. Боли не было — был испуг. — Прошу, расслабься, — после очередного напоминания Хёнджин мягко проводит губами от уха к виску. Успокаивает и старается успокоиться сам. — Дыши, Ким Сынмин. Приходится поддаться и околдоваться этим волшебным голосом. Ким выдыхает, а Хван толкается ещё вперёд, но всё с той же аккуратностью. Вот это и есть предел. Так и не отрываясь от сладкой ореховой кожи Сынмина, старший принимается медленно двигать бёдрами вперёд. Он и сам чувствует, как наполняет младшего, своё недоразумение, своё любимое и единственное недоразумение. Его любви нет конца и края. Руки старшего крепко держат, обвивают торс и оглаживают грудные мышцы, и Сынмин размякает от этого, как и от каждого последующего плавного толчка. Хёнджин правда осторожен. От такого невозможно не таять. Голова кругом. Под «шёпот» простыни, которая мокрыми волнами собралась под ними, Хван так же мягко и ювелирно покусывает острые плечи, облизывает шею и без конца напоминает Сынмину дышать, хотя тот очень хочет задохнуться. Хвана много. Любви много. Чувств много. Времени мало. За окном уже ночь, но на неё никто не обращает внимание. Ким закатывает глаза, временами поворачивает голову, чтобы выпросить поцелуй в краешек губы или в щёку, и опять отворачивается, растирая тёплые слёзы, набежавшие на глаза от счастья. Не проходит и десяти минут, как Хёнджин начинает ускоряться. Можно подумать, что вся нежность кончилась, но нет. Старший и сейчас обходителен и внимателен. Он больше не держит Сынмина за шею и не оглаживает его соски. Теперь его правая заботливо держит голову младшего, а левая обхватывает член. Когда Хван проходит большим пальцем по головке точно возле уретры, Сынмин дёргается. А когда старший намеренно задевает уздечку, Ким всхлипывает. До этой секунды он даже не думал о себе, а просто лежал и получал удовольствие, нагло вбирая в себя ласку Хвана, а теперь… Теперь хотелось самому двигать бёдрами, а не просто повторять. — Дыши. Кивнув для уверенности несколько раз, Сынмин оборачивается, ловит губы Хёнджина и впивается в них с новым диким голодом. Хочется ещё. Всегда будет мало. Пока Хван отвлекается и чуть сбавляет темп, младший сам двигает тазом, расслабляется и позволяет своему телу извиваться так, как чувствуется. Ладонь тоже сама легла на руку старшего, и теперь они вместе медленно водили по стволу, размазывая капли естественной смазки. Всё это время Сынмин стонал. Это заражало. Хёнджин моментально «заболел» и от скорого недуга расслабился окончательно. Он позволил себе быть собой. Бархатное мычание, которым Хван нагло перебивал другие влажные стоны, Сынмин встречает пьяной от чувств улыбкой. — Я люблю, когда ты улыбаешься, — вместе с этим замечанием Хван позволяет себе резко поддаться вперёд. — Я люблю, когда ты счастлив, — ещё один уверенный и немного резкий толчок рисует новую размазанную улыбку на лице Кима. — Я люблю твоё сердце… Они лежат, точно повторяя изгибы друг друга, и оба любят. Оба верят в любовь. Оба сердцами сполна ощущают правдивость каждого слова и действия. Хёнджин ускоряется. Дыхание его тоже становится частым, и даже сладким. — Люблю тебя, недоразумение, — мычит в шею старший. Вырывается, само собой из недр души вырывается это сердечное признание. — И я, — Сынмин скулит новыми звуками, выгибая шею, — люблю… Его член просит разрядки и он почти готов излиться семенем на смятую простынь не сколько от частоты и плавности движений Хвана и своих собственных, сколько от бури внутри. Он переполнен эмоциями. Он заполнен Хёнджином под завязку. Сынмин реалист, который доволен тем, что есть сейчас, и тем, что чувствует в эту минуту, но всё же он мечтает повторить подобное завтра, послезавтра, через неделю и… Хван резко хватается за выступающую тазовую кость парня, как за единственную опору, прижимает его ещё ближе, почти до боли в мышцах, и тремя грубыми и быстрыми толчками заканчивает. Всё. Финал, несмотря на резкость, вышел тоже нежным, прямо как в оскароносных романтических фильмах, где главные герои после подобных сцен под светом Луны обязательно лежат обнявшись, забывая о времени и дыхании, и клянутся друг другу в вечной любви. От таких фантазий следом кончает и Сынмин, точнее Хван помогает ему, нежно оглаживая и слегка сжимая горячую головку. Всё очень правильно и нежно. Ощущения непередаваемые. Вот Сынмин и теряется в том, что чувствует разом. Внутри тепло. Там знойное лето и блаженное расслабление. Когда Хван вынимает член, младший каждой клеткой тела и каждым нервным окончанием ощущает, как густая сперма вытекает следом и тонким ручьём скользит по горячей коже. Его руки подрагивают, как и член с набухшими венами, который медленно начинает падать. Мокро. Они оба мокрые и всё вокруг влажное, даже воздух. Поцелуи, которыми Хёнджин одаривает Сынмина, тоже влажные и слюнявые. Правильные. Их много. Они необходимы. Ким переворачивается на спину, хватается за шею Хёнджина и руками чувствует биение его сердца. Оно тоже сейчас кайфует, и поэтому бьётся так опасно быстро. Пульс запредельный. Хван же ничего подобного не замечает. Ему интересен один Ким Сынмин и больше ничего. Он даже глаза не закрывает, чтобы видеть, как реагирует парень на каждый его выдох; как младший кусает собственные губы после череды поцелуев и как дрожат его ресницы, когда пальцами он наводит порядки на голове Сынмина, смахивая липкие пряди со лба. Приятно за этим наблюдать. Больно это видеть. Ближе к рассвету они всё такие же голые и спрятанные под мятным одеялом лежат, тесно прижавшись друг к другу. Сынмин привычно устроил голову на груди старшего, а тот знакомо играется с его прядями цвета грецкого ореха. Ноги их тоже переплетены, как и пальцы левой и правой руки. — Хённи, — младший не шевелится, когда зовёт Хвана — своего человека. — А скажи, что тебе ещё во мне нравится? — Всё. Простой и описывающий всё ответ должен был удовлетворить Сынмина. «Всё» — это чистая правда, но младший под негой блаженства хочет больше волшебных слов и, наверное, комплиментов. — А поподробнее? Он выпрашивает это. — Мне нравится в тебе всё, Ким Сынмин. Абсолютно всё, — Хёнджин тенью улыбается и закрывает глаза, словно ему тоже сейчас до странного хорошо и спокойно, но это не нирвана, не райское наслаждение. Хван сейчас одной ногой на пороге личного ада. Ему плохо. — Моё сердце поёт рядом с тобой, и это всё из-за тебя. — Так не бывает, — Сынмин тоже веки прикрывает и морщит нос от смущения. «Недоразумение». — Я тоже думал, что так не бывает, но это правда. Тихо. За окном небесное покрывало светлеет на глазах. Уже, кажется, видны алые намёки на скорый восход. Две души в одном уголке комнаты на мягком матрасе продолжают гореть, как и Солнце: Сынмин от этой ночи, а Хёнджин — от стыда. — Знаешь, мне жаль… — неожиданно нарушает мир и покой старший своим непривычно грубым голосом. — Жаль? — Сынмин даже глаза от испуга открывает, но не шевелится. Мгновенный шок парализовал. — Жаль, что твой брат с тобой так поступил, и мне жаль, что тебе… — Зачем ты думаешь об этом? — тут младший уже не выдерживает. Приподнимается и смотрит прямо в глаза своему сердцу. — Я это всё отпустил, и ты не думай загоняться. Так правильно. Так разумно. Так и должно было быть. После побега мужчины Сынмин и об этом думал. Благодаря Сухо он встретил Хёнджина, точнее из-за косяка старшего брата их сердца столкнулись. Жизнь и смерть встретились, чтобы полюбить друг друга. Всё так и должно было быть и никак иначе. — Ты не заслуживаешь того, чтобы тебя бросали, — едва слышно шепчет Хёнджин, осматривая каждую линию на лице Кима. Запоминает. — Если когда-нибудь такое повторится, не позволяй себя ранить. — Хён… — Кто бы это ни был, — ладонь старшего замирает на щеке Сынмина, а большой палец прилипает к сухим и зацелованным губам. — Никому не позволяй ломать себя, Ким Сынмин. — Но… Парень предпринимает ещё одну попытку вставить своё слово, но снова его затыкают подушечкой пальца. Приходится поддаться и замолчать, и в этой утренней тишине прильнуть к ладони Хёнджина. Нежно. Тепло. Мятно. Но надолго нервов Сынмина не хватило. — Всё хорошо, пока ты рядом со мной. Этой фразой Ким и себе надежду подарил, и Хвана постарался утешить. Не нужно ему жалости, сочувствия и всего такого прочего. Ему нужна любовь, внимание и забота. Хёнджину это тоже нужно. Это чувствуется. Этого единогласно требуют их сердца. Когда за окном небо озолотилось лучами, Сынмин смог уснуть. А вот Хёнджин нет. И любить младшего так, как тот заслуживает, он не сможет. Он простился. Пора уходить.•♬•♫•
Непонятное волнение подняло Кима. Он распахивает глаза, зачем-то хватаясь за горло, и не увидев рядом Хёнджина, рука сама своевольно переползает ближе к сердцу. Странно. На улице ярко светит Солнце, но в комнате до жути холодно и мрачно. В глухой тишине Сынмин даже улавливает ворчание птиц, которые по своим причинам не улетают в тёплые края, предпочитая сидеть на козырьке его крыши. Подушка оказывается холодной, как и место, на котором старший засыпал. Страшно? Парень глотает воздух, смотря в окно на это небесное светило, и пытается понять: сон ли это? Кошмар? Хёнджин ушёл? А был ли он? Звуки за дверью развеивают все переживания, заполнившие голову, словно мусор. Ким подрывается, на ходу завязывая простынь на бёдрах, и немного кривится от странных колющих ощущений между ног. Если болит, то всё происходящее точно сном или выдумкой не было, и, значит, Хёнджин… Открывая дверь с подобием ломанной улыбки только пробудившегося, Ким очень надеялся увидеть Хвана у плиты. Он бы не удивился, а порадовался, ведь есть хочется. В тёплые объятия старшего тоже хочется, но вот тут приходится сломать все свои «хочу» и обломиться самому, потому что Хёнджин… — Хён… Ты чего? Сынмин одной рукой цепляется за ручку двери, а второй сжимает полы простыни до белых пятен на костяшках. От того, что он наблюдает прямо сейчас, и левая, и правая начинают дрожать. — Ты куда? Хван стоит всего в нескольких метрах от него, а кажется, что между ними километровая пропасть. Хёнджин в знакомой уже одежде: чёрные брюки, лонгслив и пальто цвета смерти. Волосы те же, глаза, губы… Это он, его любимый Хван Хёнджин, но в то же время перед Кимом стоит совершенно другой человек. Чужой. Холодный. Не его. — Ты решил съездить за новой одеждой? — парень опускает взгляд на чемодан у ног старшего. Он не шутит. Действительно надеется, что так и есть, либо Хван решил отвезти всё в химчистку. — Хочешь, я поеду с тобой? Только мне нужно одеться и душ принять, наверное… — Сынмин, — мужчина подаёт голос и он тоже кажется младшему другим — непривычным и посторонним. Ледяным. — Я ухожу. — Я с тобой, только дай одеться. — Нет. С этого дня наши пути расходятся. Я говорил тебе, что не останусь. Больше Ким не сжимает ни ручку, ни чёртову простынь, которая прямо сейчас путается между ног, мешая быстро передвигаться. Зато сердце парня сжалось в комок от этих слов. — Ч-что? Сынмин подходит ближе, а Хван прячет взгляд. Тот, любимый Хёнджин, всегда смотрел прямо в глаза, в душу пробирался, а этот… С этим Сынмин не знаком. — Какие пути? Куда они расходятся? — парень закусывает губу, не обращая внимания на то, как жалко сейчас трясётся его подбородок и как позорно мокнут глаза. — Ты шутишь? — Ты теперь свободен, — непонятно кому и зачем отвечает Хёнджин, придвигая чемодан ближе. Слышно, как поскрипывает пластик под напряжённым хватом, и слышно, как разбивается вдребезги сердце Сынмина. Больно. — Что за херню ты несёшь? Сынмин не верит, мотает головой. У него ещё не остыли воспоминания от прошлой ночи; он ведь ещё не показал всю свою любовь; он ведь ещё не получил то, что требовало сердце. — Твой договор займа сегодня подошёл к концу. Ты больше не должен денег, как и не должен терпеть моё присутствие. «Да что с ним? Может, я правда сплю?». — Хённи, я тебя сейчас ударю, — младший сжимает кулаки. С правого глаза срывается горячая слеза. — Какого?.. О чём ты говоришь? Мы ведь… Ты… Всё кончилось, но я… Блять… Хёнджин! Старший никак не реагирует на подступающую истерику. Незнакомец игнорирует. — Посмотри на меня! — Сынмин переходит на крик. — Какое закончилось? Ты же любишь… И я тебя люблю и я… Я… Я свободен, и мы можем начать… Ты же… Больше Ким ясно выражаться был не в состоянии. Видимо, только сейчас его разум проснулся и до него наконец дошло, что и правда Хван ни разу его не обманул, и он ничего ему не обещал. Он говорил, что уйдёт. Хёнджин всегда держит своё слово. — Почему? — младший воет, переминаясь с ноги на ногу. Его тело облепили мерзкие мурашки. Ему холодно. Хочется тепла. — Просто почему? — С самого начала всё так и должно было быть, — мужчина через силу сглатывает и закрывает глаза. — Я твой кредитор, а ты всего лишь должник. Мы не должны были… — Да плевать мне, слышишь? Плевать! — щёки парня насквозь мокрые. Внутри тоже плещутся слёзы и омывают солью израненное сердце. Слишком больно. — Сейчас ведь… — Всё кончено, — отрезает Хван, сводя брови. Знакомый жест, тупая привычка, но Сынмин всё равно не видит ничего общего у этого Хвана с его любимым Хёнджином. «Мудак!». — А ночью? Что было ночью? Ты ведь… Сынмин почти падает на колени, прямо как в их первую встречу, но очень-очень вовремя удерживает равновесие. Последние силы на это тратит. — Почему? Почему ты уходишь? — стирая с лица слёзы, Ким без конца повторят одно и то же. У всего есть причины, и у такой резкой неприятной перемены в жизни тоже должна быть своя. Не любил? Обманывал? Зачем? Почему сейчас Хван стоит и молчит, так и не открывая глаз? Какого хуя происходит? Почему так хочется оказаться на полу у его ног? Откуда столько желания унижаться? Это и есть любовь? Она бывает и такой? Зачем сердце всё ещё бьётся? Почему не остановится? Зачем Сынмин продолжает повторять это гадкое «почему?», когда на него даже не смотрят, словно он пустое место? Он никто для Хвана, а тот, кажется, всё, и даже больше, чем жизнь. Умереть хочется. — Т-ты… Хотел вот так? — из-за бешеного водопада слёз Сынмин уже не видит ничего чётко. Всё размыто. Он рукой машет на чемодан и жмурится, умоляя себя перестать рыдать. Не получается. Душа плачет, и ей парень не указ. — Не прощаясь? — Я хотел избежать этого всего. «Какая же ты сволочь!». — Этого?! — Я знал, что ты сорвёшься и будешь плакать. А ещё Хван с самого начала знал, что не будет у них будущего, но допустил ещё одну ошибку и сблизился. Теперь хотелось плакать самому. — Ты… Не делай вид, что ты знаешь меня! Ничто не вечно, и сердце Сынмина является доказательством этого утверждения. Те мелкие осколки крошатся в пыль. Их любовь была пылью? — Ты говорил, что любишь… — младший продолжает добиваться непонятно чего своими репликами. — Ты… Говорил… — Забудь. По полу тихо шуршат колёса чемодана. Хван отдаляется. — Да почему? — парень делает шаг навстречу, а Хёнджин в этот момент делает два, но к двери. — Я не обманывал, когда говорил, что люблю, но я и не врал тебе, когда сказал, что уйду. — Соври сейчас! Скажи, что… Обмани и останься! Хван качает головой. Не может. Не хочет? — Почему?! — Сынмин воет, страшно воет очередное блядское «почему?» и царапает кожу на ладонях. Плечи его мелко трясутся, словно он смеётся, но ему не смешно. Невидимые трещины в груди продолжают разрастаться. — Ты обещал быть… Быть рядом и… — Срок этого обещания тоже подошёл к концу, — почти сквозь зубы проталкивает оправдание Хёнджин и сам же морщится от своего ответа. Чудовище. Все монстры должны быть одни. — Ну почему?! Почему?! Ким продолжает завывать и требовать ответа, стоя столбом посреди комнаты. Хван бросает на эту статую из боли и страданий последний взгляд — прощальный — и выходит. Такое прощание непростительно, но по-другому Хёнджин не мог. Себя простить он тоже не сможет. Никогда.•♬•♫•
Влюбляться; ловить мгновения первых бабочек в животе вместе; смеяться в чужих-родных объятиях; предугадывать мысли; считать звёзды под удары любимого сердца; засыпать, переплетая пальцы — всё это ужасно легко, как оказалось. Ненавидеть; насильно стирать из памяти первый поцелуй, изменивший судьбу; удалять каждую нелепую шутку, от которой другое сердце улыбалось; сдирать совместные закаты и рассветы вместе с кожей на запястьях; смывать слезами цвет любимых глаз и с усилием задыхаться от аромата мяты — вот, что до ужаса сложно. Просто невозможно сложно. Хван ушёл вместе с Солнцем. Небо быстро мрачнеет, как и настроение младшего. Сынмин так и остался сидеть на полу в одной простыне, которая вся пропитана Хёнджином. Она испачкана их любовью. «Ненавижу», — так и крутится в мыслях, а сердце всё смягчает. По полной и на все сто ощутить эту необходимую ненависть не получается. «Ублюдок», — без единого звука шепчет парень, слизывая бесконечные слёзы с губ, и поверить не может, что любит этого самого ублюдка даже после того, как тот воспользовался им и бросил. Хван его излечил, чтобы сломать самому? «Эгоист конченый», — впивается в сознание и Сынмин с этой фразой укладывается на пол, прижимаясь щекой к ледяному полу. Ручейки слёз быстро образуют маленькие солёные лужи. Этого недостаточно, чтобы утонуть, но вполне хватает, чтобы вновь почувствовать себя жалким неудачником. «Ненавижу». Несмотря на всю пустоту и потерянность, Ким находит в себе крохи сил не отключиться. Вопрос «почему?» всё ещё остаётся открытым. Почему его растоптали? Почему с ним так подло поступили? Почему Хёнджин так искренне говорил о любви? Почему передумал? Почему обманул? Почему оставался рядом? Почему? Ну почему, блять, всё так? Это каждое проклятое «почему» поднимает парня на ноги. Уже вечер — день подходит к своему концу, и Сынмин тоже хочет закончить с воплями в голове. Ему нужны ответы. Вспомнив про то, с чего вообще всё началось, он решает, что кинуть в лицо банковский чек — весьма неплохая причина заявиться в их контору и потребовать ответ на застрявший в голове вопрос. «Ненавижу». От предвкушения далеко не доброго разговора всё внутри кипит, бурлит и плавится. Ярость подгоняет парня поскорее принять душ, натянуть на себя тёплые вещи, закутаться в пуховик и прыгнуть в такси. «Я так тебя ненавижу, мудак!». Ком в горле — это тоже ненависть. Бешеный пульс — следствие. Лопнувшие капилляры в уголках глаз и плотно сжатые потрескавшиеся губы — побочные эффекты. Ненависть зажгла Сынмина, и он горит, чтобы в итоге сгореть. Добравшись до нужного здания и верного этажа, парень едва не выбегает из лифта в пустой холл и наугад шагает к первой попавшейся в поле зрения двери. Закрыто. Он за два длинных шага доходит до второй, чуть левее, и со всей ненавистью дёргает на себя. Открыто. В кабинете с ровными белыми стенами, украшенными рядом разномастных плакатов в гравюре, на чёрном кожаном диванчике у стены сидел тот, кого Сынмин тоже ненавидел и ненавидит по сей день — монстр с вихрем блестящих кудрей, которые спадают на очки в толстой графитовой оправе. Он смертельно боялся этого человека какое-то время назад, но теперь осталась лишь ненависть. Весь мир Ким Сынмин хочет люто ненавидеть, и себя он тоже занёс в этот список. — Добрый вечер, — проглатывая все всплывшие в сознании ругательства и оскорбления, Ким быстро кланяется и заходит в кабинет, оставляя дверь открытой. Внутри землятресение. Ненависть ненавистью, но поджилки от вида этого накачанного и даже перекачанного мужика трясутся, как и месяц назад. — Ты как тут?.. — Где Хван? — Сынмин косится в сторону окна. Там стол, заставленный фоторамками, и офисное кресло, на котором висит кожаная куртка. Мимо. — Где его кабинет? — Присядь. — Где? Сынмин на взводе, и Чанбин это не просто по нервному голосу понял, но и своими глазами увидел, хотя смотреть на незваного гостя вообще-то не хотелось. Выбора не было. Мужчина знал, что этот сопляк явится. Хван, мать его, Хёнджин предупредил. — Не мозоль глаза и сядь, — Чанбин снимает очки, тут же бросая их на стеклянный журнальный стол, и вяло трёт переносицу. — Его тут нет. — Нет? Ким делает короткий шаг назад. Не сбежать хочет, а пройтись по оставшимся дверям и проверить. Доверие ко всему человечеству, увы, закончилось. «Ублюдок». Хотелось правды и объяснений. Это желание и раздражало, и разрушало то светлое, чем Ким мог похвастаться. — Упади на диван, — мужчина тоже раздражается, встаёт с насиженного места и отходит как раз к пустому столу из тёмного дерева. Сынмин зачем-то слушается, устраивается скромно на краю и внимательно наблюдает за действиями брюнета. — Он сказал, что ты сюда заявишься, но я ждал тебя завтра. Со криво улыбается (если оскал можно назвать улыбкой) и опускает глаза на свои руки, которые сжимают какую-то папку. Откуда она и что за бумаги, Сынмин не спрашивает. Чанбин тоже с ответами не торопится. Он медленно обходит стол, сдвигает пару рамок в сторону и устраивается на углу, приподнимая одну ногу. За окном почти ночь, и на фоне этой темноты мужчина одетый во всё чёрное почти теряется. Только тусклый свет от парочки напольных ламп и спасает. Молчание затягивается, и в этой тишине до ушей парня долетают нотки джаза. Глаза сами находят небольшую колонку у стеллажа в полуметре от входной двери. Музыка — вечное напоминание о Хёнджине. Как же тошнит от всего… — Что значит он сказал? Где он? — Его больше нет. Сынмин быстро хмурится и тут же от удивления поднимает брови. — В смысле его больше нет? — Здесь его больше нет, — видно, что Чанбину этот разговор не в радость, а в тягость. У него сейчас свои переживания на этот счёт, и до чужих ни времени, ни желания. — Он здесь больше не работает. — Но… А… — Искать его бесполезно. Можешь не бегать. С этими словами мужчина бросает на стол ту самую папку, что сминал пару секунд назад. Та с громким шлепком приземляется рядом с очками. Звук был похож на выстрел. Сынмин вздрогнул. — Это что? — Это то, что он не хотел, чтобы ты видел, — Чанбин равнодушно смотрит на листы, которые уже в руках парня, и смакует во рту какую-то гадость, которую Хван тоже осудил бы, а может быть, даже врезал. Только из уважения к старому другу мужчина и держит язык за зубами. — Если не поймёшь, так и быть — я объясню. Сынмин уже не разбирает слов, как и не понимает, зачем этот придурошный швырнул ему его же договор займа. Точнее, это был тот новый договор о продлении первого. Глаза бегают по тексту, вчитываются в мелкие буквы на втором листе, которые проигнорировали когда-то, но никаких подводных камней не находят. Это намёк? «Деньги». — Точно, — Ким подскакивает и из заднего кармана вытягивает сложенный вдвое белый чек. Бросать на стол, уподобляясь хозяину кабинета, Сынмин не решился, поэтому наклонился и аккуратно припечатал помятую бумагу к стеклянной поверхности. — Вот. Тут больше миллиона, но я отдам вам всё. Я… Я ведь всего на день опоздал? Вектор разговора ушёл куда-то не туда. Чанбин фыркает и отворачивается. Его тяжёлый и слишком долгий выдох давит на младшего, да так, что колени сгибаются сами и он падает обратно на диван. Ненависть затихла. Проснулся страх. — Вы же не убьёте меня за день просрочки? — Я бы тебя просто так убил. Не продолжая, Со спрыгивает со стола и идёт прямо к парню. Напряжение чувствуется в каждом движении. Сынмин же под властью ненавистного страха вперемешку со страшной ненавистью замирает; он не двигается, когда мужчина усаживается рядом и даже бровью не ведёт, когда ему почти в лицо тыкают этим дурацким договором. — Читай внимательно. Приходится всё внимание на помощь призвать. Парень с самого начала пробегается глазами по строчкам и… И открывает рот. «Какого чёрта?». — Дошло? — Чанбин с психом отбрасывает лист в сторону. — Он не имел права вписывать своё имя в поручители. Он не должен был тебя жалеть и тем более жить с тобой. Нам запрещено даже общаться с должниками вне работы, а он… Мужчина опять шумно вдыхает свою личную злость. Ноздри его раздуваются, как и желание стену пробить, и отнюдь не своей головой. — Почему? — Почему он это сделал? Ты меня спрашиваешь? — кулаки белеют от той силы, с которой их сжимают. — Он даже у меня никогда не оставался на ночь. Если мы напивались, он всегда уезжал домой, а к тебе вот сам переехал. Так что это я у тебя спрашиваю: почему? — Я… — Почему он плюнул на всё из-за такого, как ты? Что в тебе особенного? — Чанбин опять вскакивает с места и топает к столу, оставляя за спиной Сынмина и его растерянность. — Я не знаю, что между вами было и знать не хочу, и как ты его приворожил — мне тоже похуй, — мужчина громко хлопает дверцей и теперь в его руках красуется белый почтовый конверт стандартного размера. — Он сказал, что ты обязательно придёшь сюда, и просил передать тебе это. Хван правда знал Сынмина достаточно хорошо. Он всё знал. Он выиграл, а младший проиграл. Любовь — это ведь игра? Чанбин молча бросает на многострадальный журнальный столик конверт и отходит, но не к своему рабочему столу, а к панорамному окну, которое открывает потрясающий вид на ближайшие небоскрёбы и большую часть города. — Читать здесь не обязательно, — спустя минуту бурчит мужчина, краем глаза замечая, что парень так и сидит, боясь пошевелиться и открыть конверт. — И чек свой забери. На странное мычание Сынмина Чанбин с ноткой раздражения закатывает глаза. — Вчера утром он принёс деньги. Долг закрыт. — Что? — Полагаю, ты не знал. — Утром? «Но концерт же… Деньги же…». — Утром, утром, — мужчина поворачивается к источнику своего недовольства, складывает руки на груди и кивает на дверь. — Если вопросов больше нет, проваливай, пока ноги целы. «Отстань», «уйди», «проваливай». Эти и прочие похожие слова иглами впиваются в то место, где раньше билось сердце. Сынмин отталкивал Хвана без причин и теперь пустые просьбы превратились в страшную реальность. Хёнджин правда ушёл. — Когда он вернётся? Где… Где он вообще? Парень сглатывает, часто-часто моргает и прячет конверт в карман своего серого тёплого облака. — Он с моей ма… Кхм… То есть с нашей начальницей где-то на пути в Сингапур, — мужчина, ожидая дальнейших предсказуемых вопросов, сразу отбивается очевидными ответами. — Мы открываем новый офис и он будет там всем заправлять. Как ты понимаешь, это не быстро. Найти помещение, сотрудников и всё прочее занимает достаточно времени. — Сколько? — В лучшем случае года два, — Со жмёт плечами. — Но зная Хвана, он останется там навсегда. Нет. Нет. Нет. Сынмин в такое верить отказывается. — Он не вернётся? — ненависть исчезает бесследно и на её место приходит горькая обида, которая застревает в горле. До тошноты эта горечь царапает изнутри, пытаясь продрать себе путь наружу. — А он обещал тебе вернуться? Нет! Нет! Нет! — И ещё, — Чанбин вновь отворачивается к окну и напрягается — видимо, от того, что собирается сказать. — Страдать ты, конечно, можешь, но береги себя. Помни и цени, что благодаря ему ты всё ещё дышишь, — мужчина не оборачивается, когда за спиной раздаются суетливые звуки и намёки на скорые рыдания. Стекло ловит последние слова в виде запотевшего пятнышка, которые не успел поймать Сынмин. — Не вздумай умирать, щенок. Нет… Нет… Нет… Всё не должно было быть так. «Как же я тебя ненавижу, Хван Хёнджин… Ненавижу и всё ещё люблю».•♬•♫•
Медленно и без особого желания Сынмин петлял по тёмным улочкам в сторону дома. Иногда он выходил на оживлённые, но как только на пути встречались пьяные и счастливые люди, он возвращался в тень. Всё кончено. Хёнджин уехал. Его больше нет. Мужчина не просто бросил его, а улетел в другую страну, если верить тому, что наговорил ему второй коллектор. Ким не верил до последнего, даже пару раз набрал номер Хёнджина, чтобы удостовериться, что его опять обманули. Абонент недоступен. Не успел. Опоздал. Всё оказалось правдой. Хван действительно не врал, и Сынмин сам дурак, раз решил, что случившейся близостью он сотрёт данное когда-то обещание. Старший, возможно, не лгал, просто многое недоговаривал. Отдаляясь от жёлтого уцелевшего фонаря и ступая на кривую дорогу в тёмный переулок родного района, Сынмин проматывает одни и те же мысли, как на старой плёночной кассете: Хван всё-таки лжец; он врал и умалчивал о своём больном; улыбался радостям младшего, но забывал поделиться своими проблемами и неприятностями; он смеялся, прикрывая глаза, но лишь для того, чтобы не заплакать. Он нагло лгал всегда. Ноги неестественно гнутся. Сынмин трезв фактически, но по всем ощущениям и внешнему виду — он в хлам. В его крови сейчас не алкоголь, а другая отрава — злость. Больно. Парень шагает вперёд шатаясь и старается не думать ни о чём. Не выходит. В голове Хёнджин. Вместо сердца теперь дыра, которую моментально заполнили скучания. «Неужели он останется там навсегда?». Чёртов Хван Хёнджин… Почему не сказал? Почему не объяснил? Почему не позвал с собой? Почему любовь никак не отпустит? Почему она душит? Оставшуюся дорогу до дома Сынмин забивал голову подобными «почему». Он лишь спрашивал — на ответы было глубоко плевать. Это помогало не свернуть куда-то не туда, например, на кривую дорогу к мосту, откуда удобно прыгать… Почему люди влюбляются? Почему расстаются? Почему любовь бывает так жестока? Почему не может быть всё легко и просто? Почему? Почему? Почему, блять? К моменту, когда Сынмин добрался до обшарпанной двери подъезда, он уже не задавал вопросы в никуда. Парень теперь мечтал стать глухим, чтобы не слышать звонкого смеха, которым звенит где-то за спиной соседская девушка, чьи щёки пару секунд назад зацеловали. Сынмин хочет стать слепым, чтобы, поднимаясь по лестнице к своему дому, не видеть на стенах нацарапанные признания в чувствах. Он просто желает стать немым и никогда больше не произносить этого гадкого слова. «Люблю». Никто не знает, что такое любовь, и никто не может доступно объяснить реальные признаки влюблённости. Открывая дверь в квартиру и путаясь в ключах, парень думает уже о том, что, возможно, он и не любил вовсе. Просто перепутал. Он не любит. И его не любят. Может, то тепло внутри, которое вызывал Хван, было обычной благодарностью и не более? Может, страх? А что, если это нехватка брата такую злую шутку с ним сыграла? Это физиология или психология, или другая заумная херня, до которой Сынмину дела нет. Хёнджин, возможно, тоже перепутал жалость с любовью или ненависть ко всему называл этим «популярным» словом. Ошиблись? Оба? «Ты не был ошибкой», — вспомнилась строчка из записки, которую после первого же прочтения Сынмин запомнил «от» и «до». На камне, в который превратилась его душа, он нацарапал каждое прощальное слово любимого человека. Хёнджина нет. Любви нет. Желания жить нет. Упав лицом в подушку, парень какое-то время тяжело дышит, устав слишком много думать обо всём сразу. Он старался задохнуться. Хотел. — Я ненавижу тебя, — без слёз и совсем не громко стонет Сынмин, втыкая в уши старые наушники. Ему так хотелось бы сейчас услышать правду. Он всё отдал бы, чтобы узнать все ответы на свои многочисленные «почему», но вместо полюбившегося некогда подкаста парень включает Чайковского, а именно «Времена года». Палец замирает именно на октябре — паршивый и унылый месяц. В ушах он тоже слышит трагичность и бесконечную печаль. Сынмин ненавидит осень. Теперь он ненавидит всё. — Ненавижу, — закрывает глаза парень, тут же отворачиваясь лицом к стене. Он подгибает ноги к груди, обнимает колени и пытается не думать о том, что теперь придётся приучать себя к вечному холоду, ведь на другой половине матраса никогда больше не будет лежать его тепло. — Мне больно… Мне опять больно… Возможно, Ким Сынмин тоже врал, и он путает желание ненавидеть с желанием любить и быть нужным. Он слишком любит. Больно любит. И этот ураган внутри, который Сынмин и принимает за ненависть, тоже делает ему непоправимо больно. — Ненавижу тебя, жизнь… Рука тянется в карман куртки, снять которую Сынмин не решился, и достаёт немного помятый в уголках белый конверт. Ночные слёзы ещё не высохли и возможно размыли пару слов или строк. — Я буду ненавидеть тебя, — шепчет парень, пряча под подушкой последние слова Хвана. — Я буду ненавидеть жизнь, — неожиданно всхлипнув, Ким сжимает кулаки и бьёт-бьёт-бьёт по матрасу. Каждый удар повторяет болезненный стук сердца, которое скучает по другому сердцу. — Я ненавижу тебя! Отогнав куда подальше шок от недавней информации, Сынмин по новой заводится. Больше никто не остановит его истерику. Никто больше не отвернёт его от смерти. Никто не спасёт. Нет. Нет. Нет. Лицо искажается, губы дрожат от той правды, что нашёптывает Сынмину подсознание. «Неудачник… Никому не нужен… Никогда не будешь счастлив… Ты не достоин любви». — Я буду жить и каждый день ненавидеть тебя! — ревёт в подушку парень, ощущая, как горит не только его лицо, но и горло. Слёзы стали лавой. Больно. Настрадавшееся сердце очень не вовремя решило забиться в сумасшедшем ритме и напомнить, что любовь сильнее ненависти. Любовь есть. Она в каждом с рождении. Хёнджин показал это, доказал и открыл дорогу к этому чувству. Больно. Больно. Больно. Сынмин ошибается. Он не сможет ненавидеть… «Я буду каждый день тихо любить тебя, придурок».•♬•♫•
Ты ведь знаешь, что после ночи всегда настанет день. Плохое всегда проходит. Твоё счастье впереди. Ты обязательно найдёшь своё личное Солнце. Твоя жизнь загорится вновь.
Ты ещё полюбишь, Ким Сынмин, а пока люби звёзды в ночи. Не смотри на мрачные тени. Двигайся вперёд. Дыши.
Ради себя.
Люби жизнь так же, как я люблю тебя.
Не сдавайся.
P.S. Если тебе будет легче, то отдай всю ненависть мне. Себя не вини и не разрушай. Ты не был ошибкой. Это я ошибся ради тебя.
Прости.
•♬•♫•
С трудом продрав глаза, Сынмин стирает с ресниц солёную пыль от высохших за ночь слёз. Он так и уснул в верхней одежде на своей половинке матраса. Привычка. Ему не жарко, но и не смертельно холодно. Один наушник выпал, а во втором каким-то чудом проигрывается «Правда». Музыки больше нет. Радости нет. Смысла просыпаться тоже не было. Дёрнув за провода, чтобы очередную чушь про любовь-морковь не слушать, парень кидает их куда-то в сторону, но звука, как они упали, не слышно. Мечты начинают сбываться? «Неужели завтра я проснусь слепым?». Прочистив горло, парень, шурша одеялом и синтепоном, приподнимается на локтях и моментально просыпается. Хёнджин? Сердце тоже очнулось и забилось о рёбра навстречу своему магниту. «Хёнджин!». А может, сердце сдалось, и теперь издевается над ним мозг, раз показывает то, что видеть глаза никак не могут. «Хёнджин!». — Ты? Собственный голос слышится чересчур сиплым. Сынмин слишком много кричал. Глаза начинает жечь. Он слишком много пролил слёз. Пальцы сжимаются с хрустом. Парень слишком старательно выбивал из себя злость. — Ты… Хёнджин сидит как ни в чём не бывало на краю матраса в своём мрачном пальто и ярко улыбается, прокручивая провода между пальцами. Всегда на его губах будет расцветать улыбка рядом с любимым недоразумением, и даже когда оно хмурится и сердито раздувает щёки, Хван не может удержаться от соблазна растянуть пухлые губы. Любит. — Доброе утро? — Ты что здесь делаешь? Пульс, бьющий везде и всюду, подтверждал, что это никакой не сон, не вшивая галлюцинация, а реальный Хван Хёнджин. Только какого чёрта он тут забыл? Уходя старший просил Сынмина всё забыть, а сейчас сидит, улыбается и… И что? — Бин тебе рассказал? — Что ты придурок? — младший фыркает и усаживается, но приличное расстояние всё ещё выдерживает. Обида внутри заставляет. — Да, он показал мне. — Не сомневался. — Но я… Я всё равно не понимаю, — Сынмин опускает голову и смотрит на свои ладони, которые тоже в ночной истерике пострадали. — Что ты здесь делаешь? — Мне уйти? «Вот же придурок невыносимый!». — Нет, нет… Просто… Почему ты здесь? — Потому что не сел в самолёт, — Хван тоже опускает голову, но тут скорее обречённо и немного жалко. Жаль, что вообще приходится ворошить прошлый день, но так нужно. Нужно объясниться. Мужчина сам и без подсказок вываливает на Сынмина всё. Буквально всё. Хван рассказывает с самого начала, возвращается на десять лет назад и начинает свою утреннюю исповедь с того, как оказался во власти одной неприятной дьяволицы. Не проходит и часа, как Хёнджин заканчивает тем, что оказался снова у ног женщины, которой был когда-то должен. Он старается себе в первую очередь разъяснить мотивы и причины, и во вторую — разжевать Сынмину, который за всё время рассказа так и не шелохнулся, словно замер и время замерло вместе с ним. Главное, что младший не забывал дышать. — Я действительно не должен был тебе помогать, но и не помочь не мог, — Хёнджин проглатывает горькую слюну, которая собралась во рту от осознания, что он со своей «помощью» мог стать причиной смерти младшего. — Мне пришлось дать ей слово, что если она тебя не тронет… Если ты останешься жив, то я выполню всё, что она прикажет. «Он всегда держит своё слово». Смотреть в глаза стыдно. Хван свои прячет за веками и боится, что если откроет, посмотрит на Сынмина, то больше не увидит того, что светилось там не так давно. Хёнджин до острой боли в сердце боится, что потерял свой «дом». — А как ты тогда оказался здесь? Почему не улетел, раз пообещал? Не смог. Сломался. — Я учил тебя выбирать жизнь, Ким Сынмин, и я тоже захотел жить, а не выживать. Там бы я погиб. «Без тебя жизни нет». Честный ответ Сынмин принимает странно. Он задумывается, заламывает пальцы и пытается проникнуться причинами всех неправильно или правильно сделанных выборов, чтобы понять и простить. Он всё понимает. — А тут… Здесь тебя не убьют из-за того, что ты… — Что? Нет, — старший тихо ухмыляется очередному недоразумению, вырвавшемуся изо рта Сынмина. Младший переживал за него, а не за себя. — Она меня поняла. — Серьёзно? Так просто взяла и поняла? «А что, собственно, она поняла?». Сынмин не успевает задать этот вопрос, потому что загружает себя тревогой. Никогда злодеи из фильмов и сказок «не понимают» и «не отступают» просто так, что уж о реальной жизни говорить… Хёнджин опять врёт? — Когда я сел в машину к ней, признаюсь, я ещё был в трансе, в который вогнал сам себя. Мне больно было видеть то, что я с тобой сделал, и я отрекался от этого как мог, но в аэропорту… В аэропорту Хёнджин неожиданно упал на колени посреди огромного просторного зала, недалеко от ряда мини-кофеен и мест для ожидания. Выход на посадку виделся ему выходом на тот свет. Он не сам рухнул на пол — это его вина согнула, переживания навалились тяжким грузом и любовь добила. Все известные и потаённые чувства разом свалились на его плечи. Такое выдержать тяжело. От слёз, которые вызвала ненависть к себе, тоже трудно было избавиться. Не кричать и не бить себя по лицу не выходило. Сломанное тоже можно доломать окончательно. Истерика младшего догнала его в самый, пожалуй, подходящий момент. Очень вовремя. Госпожа Со не стала злорадствовать, но и помогать с утешениями тоже. Она лишь кинула его порванный на четыре части билет и растворилась в очереди к трапу. Она поняла. Она отпустила. Хван не хочет делиться гадкими подробностями, поэтому выражается абстрактно, чтобы ещё больше не печалить Сынмина. Чтобы ниже не падать в его глазах. — Чудовища ведь тоже когда-то были людьми, и иногда нечто человечное пробуждается и в них. Сынмин и на это кивает, шмыгнув носом. Странно, но внутри уже не пусто, а так, как должно быть — тепло и правильно. Хорошо. — Получается, ты правда должен был уехать из-за меня? — Хёнджин коротко кивает, опуская плечи. — И ты больше не уедешь? Не оставишь меня? Будешь рядом? — на это Хван тоже кивает, а Сынмин уже по-ребячески на коленях подползает ближе — его чужое сердце притягивает. — И ты не врал, когда говорил, что любишь? Правда-правда любишь меня? Честно? — ещё один молчаливый кивок и нежная дрожащая улыбка отпечатывается на пухлых губах. — Правда-правда люблю. Парню этого достаточно. Он рядом, обнимает свой подарок судьбы, свою смерть и свою жизнь, и выдыхает с немыслимым облегчением, прижимаясь к чужой половинке своего сердца. Всё будет хорошо. Пришла очередь Хёнджина задавать важные вопросы. Он бережно берёт лицо младшего в свои уже тёплые ладони и спрашивает, глядя прямо в блестящие глаза: — Ты сможешь меня простить? — Ким кивает и улыбается, мило раздувая сжатые щёки. — Ты тоже всё ещё любишь? Не остыло? — парень бодро трясёт головой. Нет, нет и тысячу раз нет. Никакого больше льда. — Будем жить, Ким Сынмин? Вместо ответа парень набрасывается с поцелуями на губы Хвана, которые по-прежнему тёплые и мягкие. Сладкие. Жизнь его теперь сладкая. — Ты меня сейчас задушишь, недоразумение, — хрипло смеётся мужчина, не стараясь даже выпутаться из смертельно-сильного захвата Сынмина. — Ненавижу тебя, — смеётся тот точно в губы и быстро чмокает старшего в кончик носа. — Знаю. — Ты придурок, — продолжает усмехаться младший, не отрывая глаз от прекрасного лица. Хёнджин и это знает, поэтому не протестует, а просто-напросто ухмыляется. — Никогда так больше не делай. Не умалчивай, не бросай, не прощайся… Иначе я тебя убью. — Боюсь, боюсь. Хван шире улыбается. Правильно улыбается. Теперь в его жизни точно не будет хмурости, ведь в счастливой жизни нет места грубым морщинам от недовольств и негодований. Он счастлив. Он дома. — Ты невыносимый! — хохочет Ким, откидывая голову назад. Он тоже счастлив. Он жив. Хёнджин заваливает своё недоразумение и подминает под себя, забирая поцелуями этот мелодичный смех, который похож на музыку. Любая музыка лечит и исцеляет. — Надо купить тебе подушку, — бурчит Сынмин, когда старший наконец ставит на паузу свои поцелуи и ложится рядом. Тепло. — Я куплю нам дом. — Дом? — парень больше не смеётся, а ошарашено косит глаза на мужчину. «Да что ты за человек?». Дом. Одного этого слова хватило, чтобы в голову тут же ворвались мечтания о собственном заднем дворике, где Сынмин будет выращивать мяту для чая, а Хёнджин будет сидеть с гитарой в руках и знакомо ворчать, перебирая струны; в их доме всегда будет музыка — всегда разная и всегда о любви; у них будет так много подушек, что можно будет упасть в любом уголке дома и мягко уснуть; стены обязательно будут светлые, солнечные, как и их будущая жизнь без теней и мрака… — Хочешь? — Ч-что? Младший не стирает с лица своё блаженство и, вернувшись в своё волшебное настоящее, улыбается ещё шире. Солнце вернулось, как Хван и обещал, и Сынмин засиял. — Я спросил, хочешь ли ты жить со мной? — Да, — не думая ни секунды, почти выкрикивает парень, тут же хлопая себя по губам. Счастлив, да так сильно, что хочется о своём счастье кричать. Оно не любит тишину, нет. Оно требует звуков: например, громкого стука сердца, звуков нежных поцелуев и приторных стонов. Сынмин любит. Просто любит. Больше не больно. — Давай будем жить! Я хочу жить, Хённи! Я так хочу жить… «С тобой, для тебя и всем сердцем». — Я рад, — Хван светло улыбается и смотрит на знакомую гитару, которую младший почётно оставил на стуле. — Сыграешь мне ту песню? «Я жить без неё не могу». — А сердце твоё будет петь со мной? — Ким тоже светится и срывается за инструментом, чтобы через пару секунд упасть обратно. — Моё сердце отказывается биться без тебя, недоразумение. «Без тебя жизнь будет хуже смерти».