"Tattle"

"Я начал тогда делать то, что неизбежно случается с повзрослевшими детьми по отношению к старшим: я начал судить его" Джеймс Болдуин, "Комната Джованни"

      Самая большая потеря, которую переживает каждый родитель – это неумолимое взросление собственного ребенка, становящегося кем-то совсем незнакомым и пугающе чужим. У человека, который, казалось бы, только вчера едва доставал макушкой до ладони, уже есть собственные тайны, пороки и желания. Они никак не связаны с тем, что тщательно пыталась привить семья. Каждое слово звучит незнакомо, оно пропитано юностью и безумием.              Безумец, в чьей голове родились клубисто-молочные мутные мысли – тот самый ребенок, который преступил черту. Черту закона, черту невозврата, черту детства.              Хельга сидела за столом, выпрямив спину. Руки были плотно прижаты к телу, плечи расправлены. Кружка кофе по правую руку ароматно дымилась. Глазунья с несколькими кусочками скорлупы и неровно нарезанный помидор на тарелке так и остались нетронутыми. Тупой зазубренный нож не мог сносно порезать яичницу, с напряжением же, что повисло в воздухе, могла бы справиться лишь циркулярная пила из гаража Боба.              Семейство Патаки в полном составе молча завтракало. Прошлым вечером состоялся невероятный скандал, участники предпочитали держаться холодно и отчужденно. Даже неувядающая улыбка Ольги как-то резко померкла: старшая из сестер с чрезмерной аккуратностью мазала тост Хильды маслом. Девочка же поглядывала на домочадцев и пыталась понять, что же происходит.              Мириам, в кои-то веки трезвая, флегматично мешала кофе десертной ложкой. И хотя он давно уже остыл и стал приторно-сладким, эти круговые движения не прекращались. Во вчерашней ссоре она не поддержала ни мужа, ни младшую дочь, оставаясь в своем обыкновенном замешательстве. Она чувствовала себя человеком, который заснул посреди фильма в кинотеатре и по пробуждении пытался понять, что же случилось в то время, что он спал. Но выходило у Мириам это просто чудовищно.              Ее муж, сидевший во главе стола, с остервенением жевал бекон. Большой Боб временами прерывался на то, чтобы бросить парочку разъяренных взглядов на Хельгу, прихлебывая американо из огромной керамической кружки с надписью «Лучший папа на свете». Обладатель столь почетного титула все еще злился на дочь, которая прошлым вечером пришла в рубище, отдаленно похожем на розовое выпускное платье, в черном мужском пальто и с абсолютно непроницаемым лицом. От нее пахло дымом, лаком для волос и чем-то еще, неуловимым, но безусловным. Решимостью?              — Ты и дальше будешь буравить меня взглядом, Боб? – спросила Хельга с абсолютным спокойствием в голосе. Со стороны казалось, что они поменялись местами – отец обижался на дочь, словно дитя, пока она беспристрастно сидела за столом, внешне невозмутимая. Чертова Домино, только без короткой стрижки и сигареты в зубах, чтоб ее.              — Кто бы мог подумать, что из моей дочери вырастет такая поганка. Я не могу поверить в то, что ты натворила, Ольга.              — Хельга. Меня зовут Хельга. Так трудно запомнить за тридцать лет, что Ольга – это старшая дочь? Которую ты сильнее любишь, и которая никогда не причиняла семье неудобств. Не я. Я – это та, за которой ты пару раз приходил в участок и платил залог. Хельга Джеральдин Патаки, черная овца нашей замечательной семьи.              Ольга, услышав это, удивленно ойкнула и уронила нож. Он бряцнул о тарелку и закружился на светлой, но пыльной скатерти. Хильда зачарованно смотрела, как кончик ножа пачкал сливочным маслом ткань. Она была единственной из сидевших за столом, кто не упрекал Хельгу и не был так или иначе к ней враждебно настроен. Слишком маленькая, чтобы лезть во взрослые дела, но уже достаточно большая, чтобы понять, как семья порицает за что-то ее тетку.              — Зачем ты так, Хельга? Мы гордимся твоими успехами и… — Ольга не успела договорить, потому что сестра ее прервала.              — Милая, наши родители гордятся лишь тобой. А за меня им время от времени бывает стыдно. Когда мать просыхает, а отец отвлекается от работы и супер-кубка.              — Да как ты смеешь! — взревел Боб, едва не опрокинув стол. Он был готов разорвать младшую дочь на части, но помощь пришла, откуда ее уже давным-давно никто не ждал.              Мириам уверенно положила руку на плечо супруга, заставив его сесть. От неожиданности Боб послушно осел на стул и примолк, с нескрываемым удивлением наблюдая за происходящим. Впервые за последние годы Мириам приняла участие в воспитании младшей дочери, это было сродни наложения запрета на казино в Неваде. Нечто невероятное.       Королева Биперов прокашлялась, не для того, чтобы привлечь внимание – оно все и так было приковано к ней – а лишь потому, что неделю назад после просмотра «Секса в большом городе» с десятком подружек-маргарит она уснула с окном, открытым в февральскую ночь. Мириам посмотрела на домочадцев, слегка прищурив серые глаза. Боб ничего не понимал, а потому не спешил действовать, Ольга поджала губы, едва не плача, ее муж тихо жевал свой завтрак, время от времени поднося вилку с новым кусочком глазуньи к испачканному кетчупом рту, Хильда втихую стащила упаковку шоколадного пудинга, который мама запрещала ей есть. И только Хельга, подняв подбородок, без волнения и страха, смотрела Мириам в глаза.              — Милая, вчерашний… кхм, инцидент, всех нас очень расстроил. Мы любим тебя, но не понимаем, как помочь.       Младшая из дочерей Патаки тихо рассмеялась. Не было в ее смехе ничего доброго и веселого, он был похож на хруст сухих кленовых листьев, которые кто-то топчет ногами.              — А не поздновато вы спохватились о помощи? Вам с Бобом она нужна больше, чем мне. У меня есть на примете один психиатр, вы как раз по ее части, могу оставить вам телефончик, — не выдержав терпеливого и редкого внимания собственной матери, Хельга неожиданно для себя вспыхнула румянцем и закричала что есть мочи — Где ты была, когда мне действительно нужна была помощь? И где был твой муж, фанат мыльных опер и темного пива? Где была расчудесная Ольга, когда у нас дома завелись тараканы, а в чемодане для путешествий сохла блевотина? Вы даже не помнили о моем существовании неделю назад, занятые тем, что доживаете свои убогие жизни. А сегодня вы собрались за столом, чтобы вынести мне вердикт, придумать наказание получше… — вздохнув с едва скрываемой дрожью, Хельга провела ладонью по мертвенно-бледному лицу, покрывшемуся испариной.              Она выглядела такой затравленной и больной, что тени, пролегшие под глазами, больше походили на результат чьей-то старой как мир шутки – намазанного чернилами бинокля. Когда-то давно, в мультфильмах на видеокассетах, этот трюк пользовался большой популярностью и вызывал улыбку. Только теперь никто не смеялся, — Пожалуйста, не надо притворяться, будто вам есть до меня дело.              Мириам смотрела на дочь с улыбкой. Лукавой улыбкой Будды, улыбкой покоя и абсолютного неведения. Казалось, она вот-вот сползет с лица Мириам в тарелку с мюсли и смешается с подкрасившимся молоком. Она не обиделась ни на единое слово Хельги, она пропустила их мимо ушей, наивно полагая, что ее вечная пассивная тактика спасет положение. Но, к сожалению, если притворяешься мертвым, то в это может поверить лишь очень глупый медведь. Остальные проблемы подобным способом не решаются.              — В школе меня с дерьмом сожрут…              — Хельга, я бы попросила! Тут же дети…— продолжила Ольга шепотом, зажав уши Хильды ладонями. Та, как ни в чем ни бывало, облизала ложку, запачканную шоколадным пудингом.              — Видит Бог, ей не впервой такое слышать, — Хельга гримасничала, от чего племянница заговорщически улыбнулась, — В общем, осталось всего полгода. Я хочу оформить свободное посещение школы и самостоятельно подготовиться к экзаменам.              В старшей из сестер мгновенно проснулись остатки педагогического образования, которое было благополучно забыто после вступления в брак и рождения дочери. Ольга воодушевилась, предвкушая невиданное веселье:              — Замечательно, сестричка. Я смогу подготовить тебя к экзаменам лучше всех, и ты поступишь в Стэнфорд без проблем.              — Придержи коней, Стейси Малибу. Я не собираюсь поступать в Стэнфорд. И заниматься с тобой. У меня для вас предложение на миллион баксов: я съеду и сдам экзамены сама. От этого все равно ничего не поменяется.              Боб, окончательно отошедший от шока после краткого, но провального выступления Мириам, наконец-то подал голос.       — Только через мой труп! Ты несовершеннолетняя. Я не собираюсь оплачивать твои полгода околачивания баклуш черт знает где. Ты не получишь от меня ни пенни.              — Уж спонсирования я ожидала от тебя меньше всего, Боб. Мне нужна лишь твоя подпись в документах. Потом разойдемся, как в море корабли. Это сделка, от которой тебе грешно отказаться. Мой выпускной обошелся бы тебе в несколько сотен, про поступление и учебу в колледже я даже не заикаюсь. К тому же, загладить мое вчерашнее выступление ничем, кроме пожертвования кругленькой суммы в школьную казну, нельзя.              Большой Боб в задумчивости почесал подбородок, обдумывая слова дочери. Для него самого идея казалась дикостью, но в словах девчонки был здравый смысл. К тому же, глава семейства Патаки уже не мог вспомнить, когда в последний раз разговаривал с Хельгой о чем-то, не связанным с деньгами на карманные расходы. Она не просила у него советов, не приглашала на свои бои, не жаловалась на школьные проблемы и не всегда приходила домой раньше, чем Боб засыпал.              Мириам с восковым лицом продолжала смотреть на младшую дочь. Где-то в глубине души на секунду слабым проблеском тонущего маяка в тумане и бесконечно-высоких волнах мелькнула мысль «Когда же мы успели потерять ее?». Но ответ пришел сразу.              Хельга никогда и не была по-настоящему близка к семье, чтобы от нее отдалиться. Все попытки восьмилетнего ребенка доказать, что она ничем не хуже других детей, а может и лучше, разбивались о безразличие. Почему-то все были уверены, что Хельга пойдет по стопам старшей сестры. Но они заранее были разными, как день и ночь. И если с послушной Ольгой, родившейся по плану, ровно через год после свадьбы, все было играючи просто, то с нежданным подарком Судьбы в лице Хельги, никто даже не удосужился попытаться сблизиться. Боб временами поощрял ее жажду к победе и агрессию, подстегивая еще больше. Он хотел сына, он хотел наследника.       Но спустя столько лет за столом перед семьей сидела невероятно одинокая молодая девушка, не знающая о своих достоинствах, но уверенная в своих недостатках, как в аксиомах. Очень худая Хельга, с чертами лица как у Боба, с выжженными светлой краской волосами, с костяшками пальцев, заклеенными разноцветными пластырями Хильды, в черных мешковатых вещах, точно в каторжной робе. Ей было семнадцать лет, но никто из домочадцев, кроме пятилетнего ребенка, ничего толком о ней не знал.              Как она учится? Сколько у нее друзей? По каким дням недели она ходит на тренировки? Когда она проколола уши? Почему у нее замок на двери комнаты? Кем она хочет стать? Кого она впервые полюбила?              А любила ли она кого-то?              Неизвестно. Кажется, это уже тайна на веки. Никто никогда не узнает этого, даже если захочет.              Захочет ли?              — Мы подпишем все, что необходимо, — тихо сказала Мириам к всеобщему удивлению, — Если ты уверена, что поступаешь правильно, мы не будем мешать.              Хельга не верила своим ушам. Ее плечи поникли, перестав быть такими острыми.              Ольга и Боб переглянулись, пытаясь отойти от шока.              — Мамочка, что ты говоришь? Хельгу нельзя отпускать! Этот мир опасен для юной леди, без нашей защиты она попадет в плохую компанию и закончит свои дни в тюрьме или больнице.              — О, сестренка, я ценю твою веру в мой потенциал – язвительно ответила Хельга, окончательно придя в себя. Она подпирала лицо длинной узкой ладонью и ехидно ухмылялась, очень знакомо, очень похоже на кого-то, чье имя вертелось на языке, но никак не вспоминалось.              — Ольга права, девчонку нельзя оставлять без присмотра. Она постоянно ошивается с какими-то паршивцами. Готов поспорить, они ей наркотики продают.              — Честно говоря, толкает дурь только один мой знакомый, остальные лишь время от времени ее употребляют, — было непонятно, шутка это или правда, но Хильда на этих словах воодушевилась, спросив:       — Ты о пирате с цветами?              — Что? — старшая из дочерей Патаки покосилась на девочку, не понимая, о чем речь. Пока никто не видел, Хельга подмигнула Хильде, от чего та заулыбалась еще сильней. Остальные же не были посвящены в эту тайну.       Муж Ольги, не вмешивавшийся до той самой поры в разговор, наконец-то подал голос.       — В ее возрасте я тоже ушел из дома и начал зарабатывать себе на жизнь сам. И ничего, не жалуюсь. Это будет ей хорошим опытом. Она поймет, почем фунт лиха.              — Что ты несешь, милый? Тут что, все сговорились? Папочка, умоляю, не соглашайся на это безумие. Хельга еще слишком маленькая, чтобы жить отдельно, — взмолилась Ольга. Театральные крокодильи слезы градом побежали по щекам, но на лбу не проступило ни единой морщинки. Даже рыдания не делали Ольгу уродливой. Наверное, даже в родильной палате она выглядела как киноактриса, с безупречной стрижкой и аккуратно подкрашенными губками.       — Я уйду по-хорошему или по-плохому. В первом случае ты хотя бы будешь знать где я, — безапелляционно заявила Хельга, вставая из-за стола.              Тяжело вздохнув и взъерошив волосы, подернутые сединой и подстриженные на манер бизнесменов из восьмидесятых, Боб сказал своей младшей дочери, пожалуй, единственное и самое важное напутствие, смирившись с тем, что теперь уже ничто не в силах удержать ее:              — Ты — Патаки. В этом доме для тебя всегда найдется место.              Получив в ответ слабый кивок, мистер Патаки с усталостью посмотрел в свою тарелку с остывшим беконом и пригоревшими кусочками глазуньи. Он не знал, правильно ли делал, соглашаясь с большинством, но понимал, что желание его дочери уехать не было блажью или сиюминутным порывом.              Она давно ждала момента, чтобы сказать это. Хельга, возможно, собиралась с духом неделями, прежде чем озвучить свое решение. И ей не хватало лишь самой малости, чтобы поставить семью перед ультиматумом.       Этой малостью стал чертов конкурс красоты.              Боб знал, что там случилось что-то действительно важное, но не посчитал нужным на нем присутствовать. Как и на ее первом соревновании. И на последних трех днях рождения. И даже на выписке из больницы, после того, как Хельга лежала там после одного не слишком удачного поединка.              А теперь мистер Патаки был вынужден признать поражение: обе его дочери уже выросли настолько, что покинули отчий дом. И если одна это сделала потому, что из одной семьи перешла во вторую, свою собственную, то вторая со скандалом и легким сердцем уходила с седьмого круга собственного ада.