"Tattle"

"Умный пьет до тех пор, пока ему не станет хорошо, а дурак — до тех пор, пока ему не станет плохо." Константин Мелихан

      Несправедливость мироздания заключается в том, что любой день начинается с утра. Как ни пытайся, невозможно обойти эту формальность: кто-то обязательно напомнит о том, что чаша страданий еще полна, а солнце за окном немилостиво высоко. И какой-то саркастичный ублюдок придумал еще добавлять, что оно доброе. Утро.       Несправедливость мироздания заключается в том, что нанесение тяжких телесных повреждений в раннюю пору уголовно наказуемо. А ведь аффект налицо.              Проснувшись, Сид увидел перед собой сидящего в кресле Стинки, увлеченно щелкающего длинными пальцами по клавиатуре. Они были похожи на пальцы героев мультфильмов Тима Бёртона — такие же узловатые и неестественной формы фаланги, испещренные царапинами и складочками. Да и в самом внешнем виде Петерсона еще с детских лет присутствовала какая-то неземная сумасшедшинка, хотя человеком он был простым и на редкость приземленным.       Услышав непонятной природы мычание, сменившееся проклятьями, Стинки взглянул на друга и улыбнулся так, что его большие уши едва заметно дернулись.              — Очнулся, спящий красавчик?              Лицо Гифальди исчезло где-то между одеялом и подушкой. Оттуда же раздалось страдальческое, похожее на медвежий рёв «нет». Кое-кто явно не был в силах встать с кровати и хотя бы доплестись до ванной.              — Челюсть болит? — деликатно поинтересовался Петерсон, снимая очки для работы с ноутбуком с большого, занимающего пол-лица носа. Сам Стинки отшучивался, что он француз, хотя его корни протянулись аж до первых поселенцев.              Прислушавшись к ощущениям, Гифальди понял, что не только похмелье было причиной его препоганого самочувствия. Челюсть действительно ныла, а на скуле, вероятнее всего, проступил темный красочный синяк. События прошлого вечера Гифальди помнил лишь до того момента, как пришел в клуб Лоренцо, чтобы отдать ему деньги. Дальше — непроглядная неизвестность.              — Кто меня вчера так? — собрав волю в кулак, Сид поднялся на локтях, щурясь от тусклого света в комнате. За окном хорошенько намело, деревья в белых пудренных шапках не выглядели больше такими голыми, а чьи-то следы на тротуаре тянулись бесконечным пунктиром сразу во все стороны.              Голос Гифальди охрип до сипоты. Голова неприятно гудела, но он не мог разобрать, чего больше — хмельной или простудной боли. Кажется, не стоило оставлять Патаки пальто и самому идти пешком по улице в феврале во время снегопада. Прошлым вечером Сид вообще натворил столько всего, о чем сожалел поутру, что перечислять все было бы слишком долго. К тому же, какая-то часть исчезла из памяти как на заказ.              Никак иначе, это работа людей в черном. Вспышка – и мистер Гифальди просыпается в доме старого друга, в его кровати, с жуткой головной болью и чудом уцелевшей, но ноющей челюстью.              — Что вчера было? — взгляд Сида переместился на стул. Там относительно аккуратно сложенным лежал его серый костюм, шапка и пиджак. Самое забавное, что на вороте рубашки был небольшой след от алой помады, тавро незнакомой женщины.              Рассмеявшись, Петерсон взъерошил волосы и закинул ногу на ногу. Щиколотка правой ноги касалась коленной чашечки левой, казалось, что Стинки сделал баскетбольное кольцо из своих тощих длинных ног.       — Знаешь, мы с тобой давно вместе, но после вчерашнего ты просто обязан на мне жениться, — на этих словах оба друга рассмеялись, понимая, насколько абсурдно происходящее.              — Детка, только не говори мне, что мы теперь за голубей, я не хочу быть в одном лагере с педиком-Брейни, — шутки шутками, только Гифальди было не до веселья. Он по-прежнему не понимал, что за чертовщина случилась несколько часов назад и почему он ничего о ней не помнит.               — Нет, сладкий, наша любовь так и осталась чисто платонической. Хотя, я вчера познал твой внутренний мир, пока ты полоскал мою ванную. Кое-кто вчера фонтанировал остротами и кофейно-алкогольной жижей.              — Меня даже на остроты хватило? Не все так плохо, я великолепен. И все-таки, что же за хуйню я вчера делал?              — Лично я стал частью этой истории, когда мне написали с твоего номера и вежливо попросили забрать тебя из «Florencio». Понятия не имею, кто это был, но ты сидел в какой-то подсобке с раскроенной губой и приложенной банкой джин-тоника. Мы с тобой нежно пообнимались во время попыток встать, ты что-то буробил о «ебанутых суках», а потом, по пути домой, мы дружно упали в сугроб. Самое удивительное, что на этот сугроб никто предварительно не помочился…              — Я даже мертвецки пьяный выбрал правильную кучу снега, — гордо кивнул Сид, начиная понимать, откуда хрипотца в голосе.              — Когда мы пришли домой, ты сказал, что тебе пиздец и бодренько ускакал в ванную. Около получаса я сидел на унитазе и время от времени включал шланг душа по необходимости, чтобы смывать все, что из тебя вырвалось. Потом был сеанс отвратительного мужского стриптиза, о котором, я, пожалуй, не хочу вспоминать потому, что половину шмотья пришлось стаскивать с тебя самому. И ты мне не говорил, что поправил свой японский рукав.              — Да, он немного выцвел, я ходил к Куку, там теперь есть белые контуры. Умоляю, скажи, что я не спал с тобой в одной кровати, — проныл Сид, почесав щетинистую щеку, но когда его пальцы случайно скользнули по месту удара, он зажмурился от мимолетного болезненного ощущения.              — От тебя пасло блевотиной, я решил, что тебе стоит побыть одному. Да, кстати, на кухне уже готовый кофе и пара тостов с сыром.              — Стинки, похоже, я реально на тебе женюсь. Отрасти сиськи и начинай подыскивать церковь для венчания.       — Не за что, — Петерсон захлопнул ноутбук и, с ленцой потянувшись, встал из кресла, — Можешь взять мой спортивный костюм, ты слишком жирный, чтобы влезть в другие мои шмотки.              — О, иди нахуй! — Сид уже окончательно встал с кровати, немного пошатываясь. Белая вспышка на секунду его ослепила, но дезориентация в пространстве ушла так же быстро, как и появилась.              Когда Петерсон ушел, Гифальди сделал пару шагов к стулу с костюмам и порылся по карманам. Там он обнаружил пятьсот баксов, спрятанных в подкладку, зажигалку, несколько пакетиков кокаина и визитку. На визитке значилось: «Кловер Холт, газета «Ястреб», журналист», а на другой стороне осталась темно-бордовая капля, судя по запаху – сухого вина.              Слишком мало деталей.              Сидни был готов поклясться Богом, что не давал интервью. И после пяти минут активных попыток вспомнить события прошедшей ночи, Гифальди со стоном обхватил голову руками.              Хельга, деньги, дурь, бугай, банка с джином, девушка, ром, подсобка…              Когда Гифальди разминулся с венгерской валькирией, он должен был встретиться с Лоренцо и отдать недельный навар. Это была значительная сумма, откровенно говоря, одна из самых успешных недель. И владелец клуба не на шутку разозлился, когда узнал, что определенный процент денег уходит в карман к Сиду, в то время, как официальная его доля была давным-давно обговорена.              — Мне не нравится твоя излишняя предприимчивость, приятель, — методично объяснял Лоренцо, пока его бугай с особым профессионализмом заехал Сиду в челюсть, а затем без лишних пауз — в ухо с другой руки, — Понимаю, деловая жилка не дает покоя. Я сам такой же, мне нетрудно тебя понять.              Громила уже во всю пинал согнувшегося в три погибели Гифальди ногами, с каждым ударом слабые всхлипы-вздохи становились все тише.              — Но зачем же ты подставляешь своих друзей? Это не по совести. Мне придется быть жестким, а я этого ой как не люблю… — продолжал свой монолог Лоренцо, пересчитав недельную прибыль, — Учитывая, что ты работаешь на меня давно и мы старые приятели, я сделаю на это скидку. Теперь ты должен нам восемь сотен зеленых, хотя по справедливости я обязан затребовать тысячу. Приходи на следующей неделе и принеси деньги. Мне плевать, где и как ты их достанешь, хоть на панель пойдешь. Если тебя с деньгами тут через семь дней не окажется, то по-дружески разобраться не получится. И да, я знаю, сколько грамм у тебя еще не продано, даже не пытайся расплатиться со мной с их сбыта. За их продажу тебе должны отдать около трех сотен с мелочью. Так вот, в этом случае вся мелочь — моя. Джо, ну, сколько можно, меня раздражает чавканье его крови, я не могу сосредоточиться!              Здоровяк послушно отступил и теперь сверлил кашляющего Сида взглядом. Громила был похож на ручного питбуля — стоит протянуть ему палец, и он оттяпает полруки. Даже мимолетный взгляд может вывести такого типа из себя, чистый уголовник, пугающий своими размерами и жесткими чертами тупого лица.              Гифальди вытер тыльной стороной руки окровавленные губы и медленно встал. Бугай решил немного попугать парня и резко качнулся в его сторону, от чего Сид мгновенно сжался и зажмурился, готовясь к удару. Но Джо лишь оскалился, услышав смех своего босса.              — У, мы, кажется, немного переборщили. Ладно, чтобы не портить друг другу вечер, давай сейчас каждый займется своим делом. И будь я тобой, Сидни, я бы сегодня уже начал вспоминать, кому давал в долг в последнее время.       Гифальди поспешил убраться из кабинета Лоренцо так быстро, как только ему позволяло его тогдашнее состояние. Придерживаясь одной рукой за стенку, Сид медленными шажками направлялся к диванчикам, но осел грузным мешком на полпути.              Откуда появилась та девушка, Сидни не знал. Но она подоспела как раз вовремя. Словно посланница Судьбы, она подошла именно тогда, когда Гифальди уже слабо соображал, что происходит вокруг, а музыка с танцпола стала отдаваться в ушах неразборчивым гулом.              — Эй, парень, тебе плохо? — голос незнакомки доносился откуда-то издалека и словно со дна колодца, — Стой-стой, не теряй сознание!              От нее приятно пахло какими-то сладкими духами. Даже чересчур сладкими, на вкус Сида. Но она была очень даже славной пташкой. Черты ее лица Гифальди помнил очень смутно, но фигурка, обтянутая искусственной белой кожей была на редкость хороша. По крайней мере, так ему показалось, пока девчонка тащила его черт знает куда.       Относительно прийти в себя Сиду удалось лишь в какой-то подсобке, где было не так шумно, но намного светлее, чем в зале. Зеленое сияние флуоресцентных ламп сделало все вокруг каким-то заплесневевшим, точно грязное дно давно немытого аквариума. В нем светло-русые волосы девушки были похожи на водоросли, которые венчали ее голову. Вкупе с кожаным платьем и накрашенными красным губами вид ее был на редкость эффектным. Ровно настолько, что про себя он назвал ее «космической русалкой».              — Кто тебя так приложил, парень? — незнакомка достала из сумочки пачку бумажных носовых платков и протянула их Сиду, но тот не смог взять их с первого раза, рука то и дело проходила рядом, но даже не задевала упаковку. Тогда русалка сама взяла в руки одну салфетку и аккуратно приложила к кровоточащей ранке на губе.              — Ай, — недовольно скривился Гифальди, но прижимая неловким движением кисти руку девушки еще сильнее.              — Будь большим мальчиком и не жалуйся, — улыбнулась она и едва ощутимо коснулась припухшего места, куда приложился кулак здоровяка Джо, — Тут сильно болит?              — Блядь, да, — вздохнул Сид, сморщившись, — Спасибо, что помогла, но все-таки не стоит трогать свежие ушибы.              — Я просто хотела проверить, что челюсть не сломана. Но раз у тебя есть силы возмущаться, то ты будешь жить, ковбой, — подумав немного, космическая русалка встала и направилась в сторону двери. — Я возьму льда в баре, жди меня здесь.              — Даже если бы я захотел уйти, то не смог бы. Ради всего святого, принеси чего-нибудь выпить. Желательно, крепкого. Как тот мудак, что меня уделал.              Она ушла, оставив свой смех. Он гулким эхом прошелся по стенам и забрался куда-то под скальп, оставаясь там с мучительным зудом. В те минуты, что Сид ждал незнакомку в неизвестной подсобке клуба, его мысли с оглушительной скоростью вертелись в голове, но были какими-то обрывочными и неполными. Гифальди подташнивало как в третьем классе на русских горках, но он не мог никуда сойти, чтобы тошнота прекратилась, потому что это в его собственной голове крутились чертовы карусели.              Лицо Патаки мелькало то тут, то там — грустное, злое, обеспокоенное, страдальческое. Тысяча ее голосов что-то ему говорила, но никто из них не говорил одно и то же. Сид вспоминал, как несколько часов назад увидел ее, растерявшуюся, на сцене. Он смотрел на ее лицо и видел, насколько напугана была Хельга. Еще немного, и на ее глазах проступили бы слезы. Нужно было спасти ее, спасти любым способом, избавить от этих страданий, пусть и методом причинения страданий иного рода.              Сидни скинул с плеч свое черное пальто, еще немного мокрое после снегопада, скомкал его и со всей силы бросил в сторону сцены, попав им прямо в голову.              Может быть, Патаки поняла, что это была попытка поддержать ее, а может — она разозлилась такому неслыханному хамству, но она мгновенно собралась. И ее лицо стало таким, каким Гифальди нравилось его видеть. Решительным. Острым. Злым.              Он ушел сразу, как увидел эту перемену. Подумал, что ему будет лучше не знать, чем закончится выступление Хельги. По-ребячески струсил, осознав, что одного взгляда на уверенную Патаки будет достаточно, чтобы пропасть окончательно. Чтобы задохнуться от неотвратимого желания ей обладать. Чтобы, ненавидя всем сердцем, полюбить так крепко, как это вообще возможно.              Сид чувствовал себя мальчишкой. Ходя кругами у выхода из школы, он буравил взглядом асфальт под ногами. Гифальди сам не знал, почему не мог уйти, как и того, почему он по-прежнему чего-то ждал.       А потом он увидел ее, бегущую на всех парах, запахивающуюся в его пальто на ходу, слишком сильно накрашенную и уложенную, оглядывающуюся по сторонам и какую-то невероятно… счастливую?              И все. И тысяча неприятностей лавиной накрыла Гифальди. Он как мог пытался отстраниться, когда Хельга почти раскрылась перед ним, чтобы им потом обоим было проще смириться с расставанием. Чтобы не было нового сумасшествия, как любовь к Шотману.              Под окнами Хельгиного дома Сиду хватило сил солгать:              — Я с тобой не прощаюсь.              Но оба знали, что это ложь. И их самый последний поцелуй был действительно сладким лишь потому, что оба понимали – дальше не будет ничего. Даже если они встретились бы в будущем, их решение быть порознь являлось небезосновательно твердым. Сидни знал, что стоило ему лишь заикнуться, и Хельга пошла бы вчера за ним куда угодно. Но даже Хельга, у которой был один-единственный опыт влюбленности, знала, что потом будет слишком больно резать по живому, и лучше разойтись так, оставшись старыми школьными приятелями, Гифальди и Патаки.       Миру достаточно одной любовной истории с печальным финалом, фигурантом которой являлся человек с именем Сид. Пусть вся слава героя-любовника достанется Вишесу.              Русалка принесла банку джина и полный стакан рома. Гифальди не мог разобрать, что это была за марка, он выпил все залпом, без разбору, злой и разбитый. Побыв наедине с воспоминаниями, Сиду очень захотелось забыть даже собственное имя, чтобы ничто больше его не беспокоило и не тревожило.              А девушка, следившая за ним с ехидной ухмылкой, спросила:              — У тебя есть кто-нибудь, кто может тебя забрать? Друзья, родня, девушка? Хоть кто-нибудь?              Порывшись в карманах, Сид отдал ей свой телефон и бросил короткое «Петерсон». Банка при открытии зашипела и запенилась, горечь и холод полились по пищеводу вниз, оставляя неприятное тяжелое чувство в желудке. Реальность все меньше была в фокусе.              — Ты милый мальчик, — космическая русалка умело щелкала по клавишам пальчиками, набирая сообщение, — Тебя знатно отметелили, а ты еще и напиться решил.              — Я играю по-крупному, дорогуша. Берегись, а то окажется, что в таком виде я сумел тебя очаровать, — Сид чувствовал себя с каждой минутой все хуже, но чисто из вредности и упрямства продолжал играть полюбившуюся роль.              Она рассмеялась, щурясь до морщинок у глаз. Кожа ее платья как-то особенно пошло скрипнула.              — Невероятный нахал!              Гифальди сделал еще несколько больших глотков и сморщился:              — Благодарю, ты тоже ничего.              Она встала и подошла к Сидни вплотную. Это воспоминание было самым ярким о ней, таинственной незнакомке, не умеющей оставаться в стороне, когда кто-то ползет по стене.              Серые глаза, пухлые красные губы, черные стрелки, белое кожаное платье-футляр, смугловатая кожа. Великолепная русалка с россыпью кудрей, похожих в сиянии ламп на морские водоросли.              — Жаль, что у тебя болит челюсть, милый мальчик. Ты будешь плакать, если я поцелую тебя в губы.       Мучительно медленно и невероятно нежно она прикусила кожу на шее Гифальди, оставляя алую метку где-то около ворота рубашки.              Руки космической русалки по-хозяйски скользнули в карман его пиджака, вернув на место телефон.              А затем, точно видение, она исчезла так же неожиданно, как и появилась.              Того, как к нему подоспел Стинки, Сид так и не сумел вспомнить, как не пытался. Остатки рассудка унесла с собою космическая русалка.              Кловер Холт. Незнакомка, посланная самой Судьбою как добрый знак. Сексуальное воплощение удачи, повернувшееся лицом к Гифальди, погрязшему по самые уши в неприятностях. И оставившее в кармане визитку. Что было крайне предусмотрительно.