Объект №17

— Передай своему господину, я жду его звонка, — вкладывает в голос всю серьезность. После этой его единственной фразы раздаются короткие гудки. Западный Лондон. Долохов вдыхает влажный воздух, и голова идет кругом. В темное время суток это строение, которое Гермиона гордо называет крупнейшим аэропортом Европы, выглядит завораживающе. Почти Хогвартс, только без души — магии-то тут ни грамма. Огромные прожекторы подсвечивают Хитроу с разных сторон, создавая иллюзию его исключительности, как-будто провозглашая свое законное право просто существовать, быть частью мира. Но сама природа противиться этому, отторгает все чуждое, не желая подчиняться техническому прогрессу. Трава пробивается сквозь бетонные покрытия, запах морской воды чувствуется в каждом вздохе, птицы буйными стаями кружат в небе, одним лишь своим присутствием насмехаясь над маггловскими летательными аппаратами. Густой туман заволакивает стеклянное здание аэропорта, светящееся как рождественская ель. Видимость — не более полутора метров. Бело-серая дымка затягивает в себя и сам Хитроу, и эти средства передвижения на колесах, и треклятых магглов с их жалкими потугами поставить себя выше самого мироздания. Западный Лондон. Англия. Долохов будет скучать. Гермиона касается его руки. Выглядит она взволнованно, неужели что-то пошло не так? — Вот, — показывает она ему паспорта с билетами. — Что нам делать в Германии, Тони? Я там совершенно никого не знаю. Нас не экстрадируют? Я могла бы связаться с Гарри и … — Не думай об этом, детка. — Нежно проводит указательным пальцем по ее виску, заправляя выбившуюся прядь шоколадных волос за ухо. Как только слышится трель телефона, Антонин нажимает на кнопку «ответить». — Друг мой, — доносится из динамика. — Не скажу, что рад. Чем обязан? Антонин внимательно смотрит на встревоженную Гермиону: конечно, она распознала голос говорившего. — Малфой? — одними губами шепчет она. Девочка в ужасе, как он и предполагал. — Мне нужно залечь на дно, — не отводя взгляд от звереющей на глазах Гермионы, отвечает Долохов. — Сегодня прилечу в полночь в аэропорт Берлина. — Как… маггл? — с отвращением выплевывает Люциус, будто сам добирался до места назначения как Мерлин. — Ты что же, завалил дело? Или Амбридж обставила тебя? — Я свободен. Но не один. Мне надо укрыть Гермиону Грейнджер. Девушка впилась осуждающим взглядом так, что вот-вот прожжет в нем дыру, но Антонину на это глубоко наплевать. Он не сгинет в этой драккловой Британии и ей не даст. — Нет, — отвечает Люциус, после небольшой паузы. Кажется, встреча с мисс Грейнджер не вызывает в нем никакого энтузиазма. — Ты с ума сошел, Антонин. Постель-постелью, но она потянет тебя… нас всех на дно! — Послушай, я знаю, что делаю, просто… — Ни в коем случае. Нет! — Я спас твою жизнь! — в гневе кричит Долохов. — И разбил мою вазу! Антонин качает головой из стороны в сторону, глядя на сбитую с толку Гермиону. Он ей потом расскажет, не до того сейчас. — Ладно, — первым сдается Люциус: шутка ли, долг жизни Антонину Долохову. — Встречать будет мой человек, он передаст порт-ключ, который доставит вас в дом. Что-то еще требуется? — Ты знаешь, — раздражается Антонин. Этот лис не изменяет себе, хочет заставить всех вокруг чувствовать себя обязанными. — Документы в магическом мире. — На вас обоих? — Нет, я чист. Только для мисс Грейнджер, — продолжает сверлить девушку взглядом, — на имя Натали Долоховой. — Разумеется. — наглая ухмылка Малфоя чувствуется даже на этом конце провода. Как только разговор заканчивается, Антонин всерьез задумывается не проклясть ли Грейнджер Петрификусом. Хотя стоит отдать ей должное, с таким-то характером Гермиона и так хранила молчание последние четыре минуты, задала лишь один вопрос, не плакала, не кричала, не обвиняла. Либо истинную гриффиндорку разорвет на куски от невысказанности, либо они застрянут здесь на полночи, выясняя и так запутанные отношения. — Натали Долохова? — Дьявол, конечно, она сразу пошла с козырей. Благо, сообразив, что на это у него объяснений не найдется, продолжила: — Тони, это же Малфой! Ты не знаешь, что я пережила там, в его проклятом Мэноре! Что они сделали со мной и сделали бы еще, не появись Добби! Одним рывком Антонин тянет вздрагивающую из-за начинающейся истерики девушку на себя, прижимая к груди как можно крепче. По всем законам чести война — не женское дело. О том, что Гермионе пришлось несладко во времена Второй Магической, говорят ее изуродованная шрамами рука и ночные кошмары. Да и в целом, он наслышан о произошедшем: тот ее побег из Малфой-Мэнора стал позорным клеймом всех приспешников Волдеморта. Лорд гневался так, что Пожирательский состав лишился доброй трети. Успокоившись в его объятиях, Гермиона затихает. Так они и стоят, окутанные туманом, который будто специально прячет беглецов от всего мира, даруя им милость отпустить прошлое и воссоединиться в настоящем. — Я думала, ты убил его, — шепчет она почти неслышно. — А я думал, ты не одобряешь мою работу. — Целует ее в кудрявую макушку и еле заметно растягивает губы в улыбке. Гермиона хихикает, и это греет душу. Плохой знак, очень плохой! Натали Долохова, умиляющие смешки — дело и правда может закончиться каким-нибудь нелепым Патронусом. Оленем, не приведи Салазар. Антонин шумно выдыхает: как держать себя и девчонку в узде, он будет решать позже. — Послушай, — чуть наклоняясь, смотрит прямо в заплаканные глаза, — я тоже видел свою жизнь иначе. Но вот он сухой остаток: я — убийца, ты — моралистка. Но мы почему-то стоим здесь вместе. Думаешь, судьба? Я хочу верить, что да. Доверься мне один единственный раз, и я не подведу. Ты же видишь: в обиду я тебя никому не дам. Ни Амбридж, Ни Малфою, ни самому дьяволу, Гермиона. Я даю тебе свое слово. Она просто качает головой в знак своего согласия, и этот ее жест позволяет Антонину выдохнуть с облегчением: она его поняла. Хотя до полного доверия и принятия им еще, разумеется, далеко. Не спроста же, сидя в самолете, Гермиона задает ему тот самый вопрос, ответ на который никогда не получит. — Тони, но если ты теперь свободный человек, значит, Амбридж думает, что я мертва? — любопытная ведьма, как же ему будет тяжело. Антонин шепчет ей не думать об этом и целует в лоб. *** Перси Уизли прекрасно знает, с какой неприязнью к нему относятся окружающие: это ему откровенно демонстрируют коллеги, начальники и даже родные братья. Он всем им противен, непонятен, вызывает самый разнообразный спектр неприятных эмоций, однако ему на это наплевать с высоты Астрономической башни. В Министерстве на мистера Непонятно-какого-по-счету Уизли смотрят с высока: пусть и чистокровный, тем не менее вообще без каких-либо связей юноша — сомнительный кандидат на более или менее приличный пост. В семье же порицают нерадивого Перси отец и братья. Иногда от них даже разит сочувствием: в кого же такой получился мальчик. Хотя сами далеко не лучшие примеры для подражания. Отец, полоумный идеалист, загнал семью в нищету, хотя по всем принципам и традициям волшебного сообщества обязан был заботиться о них, добиваться процветания Уизли, в конце концов. Чарли — тот бросил всех и скрылся в Румынии, оставив родителям неоплаченные счета за свои курсы драконоведения. Билл стал работать на гоблинов — большего позора представить себе сложно. Рон связался с Избранным, чем поставил под угрозу всю семью во времена Второй магической. Близнецы — просто клоуны, досаждающие всем вокруг своим идиотизмом. Но больше всех отличился, разумеется, Фред. Он погиб. Умер таким молодым и тем самым разбил матери сердце. Перси Уизли всегда было наплевать на неприязнь окружающих. В конечном счете они не имели никакого значения. Важна ему только она одна — мать. Маму Перси любил беззаветно, всем своим гриффиндорским сердцем. Для нее он готов идти на любые подвиги, примириться с нелюбимой, но перспективной работой, молчать о том, что может ее огорчить, и вообще, быть таким, каким должен быть сын этой невероятной волшебницы. Чтобы она гордилась им, Перси сидел за книгами день и ночь, не нарушил ни одного дурацкого правила Хогвартса и стал-таки префектом Гриффиндора. Чтобы она могла позволить себе новые вещи вместо того, что отдавала им тетя Мюриэль, он пошел работать в Министерство. Не ради глупых увлечений маггловскими игрушками, как это делал папа, а ради успешной карьеры и расширения финансовых возможностей. Перси всегда мечтал купить домашнего эльфа, чтобы мама успела наконец насладиться жизнью, а не бесконечно прозябать на кухне — с Джинни всегда было мало толку, а помочь больше и некому. Как-то раз он даже сказал ей об этом, застенчиво краснея. Мама тогда обняла его за плечи, сказала: «спасибо, дорогой». Трудно было всегда — и в Хогвартсе, и при недоумке Фадже, а уж при Амбридж совсем худо. Но он готов землю грызть, чтобы только мать улыбалась. И тут случилось непоправимое. Случился Фред. Из всех братьев Перси ненавидит только его, посмевшего умереть и стереть улыбку с лица мамы навсегда. Вместе с Фредом, Молли Уизли похоронила и себя. У Перси больше ни разу не получилось заставить ее улыбнуться, хоть бы и мимолетно. Она перестала причитать, ругаться, суетиться. Она перестала жить. Время, конечно, лечит. Так рассудил Перси и пошел на поклон к ненавистной Амбридж: если он займет место в Визенгамоте, это даст Молли повод гордиться, воспрять духом — Уизли ведь там отродясь не было! Как еще порадовать самого близкого человека на всей земле, Перси не знал, и, говоря откровенно, не умел. И вот теперь, лежа в собственной луже крови, он захлебывается от беззвучных рыданий. Дело не в боли, которая сковала все его искалеченное тело, не в страхе за себя и свою серую жизнь. Дело в обиде, поглощающей остатки его сознание. Перси Уизли сейчас умрет — с такой кровопотерей не выживают. Сгинет в теле Гермионы Грейнджер, со вкусом противного оборотного на губах. Сгорит в огне, непризнанный, все еще нищий и предавший собственную мать. Он знает, что Молли никогда не оправится от смерти еще одного ребенка. Он будет тем, кто разрушит ее мир окончательно. Вдыхая с хрипом свой последний глоток воздуха, Перси Уизли шепчет одно единственное слово «мам» и, крепко зажмурившись, уже не видит зеленый луч, рассекающий его грудь.