Heart to Heart

Взгляды полные ненависти. Он помнил их. Взгляды, что словно пожирали тебя. Они не вызвали ничего: ни ненависти, ни отвращения. Он был одержим идей. А люди подчинялись. Все восхваляли, хотели возродить Германию. — А вы? — А я... В те годы я потерял всё. Жизнь становилась лучше. Так казалось людям. На деле власть стала кучкой безумцев. Аненербе, их исследования и идеи. Безумство. Но граждане ничего не знали, весьма занятно, не правда ли? В этом немцы и японцы схожи, их объединяла одна идея. Идея быть главным в Европе или Азии, поработить недостойных. Я не понимал их. Всё это казалось невозможным. Порой хотелось уснуть и проснуться в другой реальности. — Вы пытались остановить их? — О, не представляете как много раз. Но больше тридцати точно Отговаривал, умолял Шпрее этого не делать. Но кто я для них? Город, что служит крепостью. Мои же граждане предали меня, поверив Рейху. Все мои попытки были проигнорированы. — Вы не верите Рейху, Твангсте? — сказали мне тогда. Мне не оставалось ничего кроме как соврать: — Верю. Я перестал просить зимой сорок четвёртого. Тогда мне начали приходить письма из Москвы. Уже тогда я понял – оставаться на стороне Рейха я не смогу. Я знал, что в Рейхе меня будут пытать, придадут суду как соучастника. В СССР меня не примут другие, но мне дали обещание о защите. Был ли повод не верить Москве? Возможно, был. Но я понял это лишь когда меня забрали на первый допрос. — И что же вы там рассказали? — Я молчал. Что я им отвечу раз не понимаю ни одного вопроса? Меня считали шпионом. Били,сломали ногу. Но страшнее было увидеть взгляд того, кто пострадал от немцев больше всех. — Вы говорите о Сталинграде? — Верно. Когда он услышал немецкую речь и напал – я думал, что меня убьют. ПТСР часто встречалось среди военных. Это не было чем-то удивительным. Но столкнуться с его проявлением мне бы больше не хотелось. — Но разве не он после присматривал за вами? — Думаете, мы разговаривали? Едва ли. Хотя позже он учил меня русскому. Учить русскому Гриша изначально не планировал. Он, наверняка, вообще не понимал почему его отправили присматривать за каким-то немцем. А я.. Боялся и движение резкое сделать. Даже разбить чашку, казалось, подобно смерти. Но когда такое случилось, то Гриша... Скорее сам слегка испугался, а когда заметил как я судорожно пытаюсь собрать осколки... Думаете, сбылось моё опасение? Совершенно нет. Он помог мне их собрать, а когда я на ломанном русском начал извиняться, то удивился и сказал, что все в порядке. Даже царапины обработал. Тогда я подумал, что, возможно, все не так уж плохо. — Вернёмся к событиям ранее. Почему вы не остались с Рейхом? — А я должен был? Моя судьба решилась в сорок четвёртом. Я выбрал из двух зол меньшее. Повторюсь, у меня не было повод отторгать предложение Москвы. — Вильгельм Твангсте, бывший Кенигсберг, нынешний Калининград,— проговорил голос сзади и только сейчас обращая на себя внимание, —Рейх мёртв. Кому вы служите? — Служу Советскому союзу, — и голос не дрожал как в прошлые разы. Казалось, больше он ничего не выражал. Дверь открылась. На пороге появился он. Берхард Шпрее. — Твангсте, вы не верите Рейху? — его красные глаза словно из кошмара. — Твангсте Вильгельм, кому вы служите? Сон. Это всё мерзкий сон. Мерзкое прошлое. Надо проснуться. Рейх мёртв. СССР мёртв. Москва изменился, Шпрее тоже. Это всё сон. Просто мерзкий сон. — Виль,— он слышит до боли родной голос словно через толщу воды, — Вилли, — Он хочет проснуться, но глаза словно налиты свинцом. — Gregor,— зовёт он во сне. Он чувствует тепло, но сон не хочет его отпускать. Проснуться. Надо проснуться. Это всё плод воображения. Янтарные глаза открываются и перед ними предстаёт потолок родной квартиры. — Виль! — он поворачивается и сталкивается с обеспокоенным взглядом Волжского,— Кошмары? — он кивает, все ещё не понимая сон ли это или реальность. — Какой сегодня год? — он чувствует как дрожат его руки. — Пятое марта две тысячи девятнадцатого, — Твангсте наконец-то выдыхает. Это был всего лишь допрос во сне. Рейх мёртв. СССР больше нет. Гриша рядом, все хорошо. Чувствуя тревогу хозяина, рыжий кот запрыгивает на кровать, начиная мурлыкать. — Я сделаю тебе чай, отдыхай, Вилли, — Волжский целует его в лоб и уходит на кухню. Тремор все ещё беспокоит его, но ему удаётся успокоить его за поглаживаниями кота. Гриша приносит чай, садится рядом и бережно берет в свои руки чужие, поглаживая. В тёплых руках родного человека Твангсте удаётся расслабится. — Хочешь поговорить о сне? — спрашивает, спустя пару минут, Гриша. — Es war schrecklich. Ich träumte vom Reich. Reich, Verhöre, Erinnerungen... Es ist alles in der Vergangenheit. Was auch immer, — шепчет он, прикрывая глаза. Он в безопасности. С Гришей безопасно, а все остальное в прошлом. Шпрее, Рейх, допросы и прочее лишь часть его бесконечного прошлого.