Heart to Heart

Он мечтал танцевать в Большом театре. Почти все в балете мечтают о таком ведь это подобно олимпийскому золоту для фигуристов. Вильгельм не боялся конкуренции. Если бы было иначе, то он бы не выжил и не был бы одним из лучших. Но бояться надо было не её. Его жизнь сломалась тогда, когда в ней появился Берхард. Берхард Шпрее был лучшим из лучших. Так думали все, говорили все. Но его карьера закончилась также быстро как и началась. Травма ноги заставила забыть о балете на всю жизнь, несколько лет лечения у разных врачей, операции и вот тебе карьера преподавателя. Твангсте с ним виделся лишь несколько раз до того дня, а потом его перевели к нему, желая видеть как он, Вильгельм, сияет на сцене театра. И Шпрее мог ему в этом помочь. Он учил, что-то дорабатывал и вот, Твангсте Вильгельм стал лучшим среди всех. Но потом он стал замечать, что Шпрее позволяет себе больше. Больше прикасаться, больше трогать, больше говорить комплиментов. Сначала это смущало, но потом юный, ему было всего двадцать два, Вильгельм пал перед обоянием Берхарда. Началась пора влюблённости и, казалось, Твангсте расцвел ещё больше. Сиял как самая яркая звезда. — Может.. Съедемся? — это, тогда казалось, хорошее предложение продвинуло их отношения на новый уровень. Но счастье рано или поздно заканчивается. Когда пришло письмо из Москвы, где Твангсте приглашали в Большой театр на кастинг, Шпрее сразу стал холоден. И юный Вильгельм не знал, что делать. И тогда Шпрее, в одну из очередных ссор, решил все сам. Он сжёг письмо с приглашением, а затем долго и мучительно издевался на юношей. Он душил, приговаривая, что это Твангсте во всем виноват, а потом бил куда дотянется. Не выдержав эмоций, Вильгельм потерял сознание, а когда пришёл в себя, то был уже в больнице. Медсестра сказала, что соседи на крики вызвали полицию, Берхарда забрали, а его отправили в больницу. Но больше пугало не это. Ноги. Он не чувствовал своих ног. — Извините, а мои ноги.. — врач сочувствено на него посмотрел. — Они сломаны, мы провели операцию,но гарантий по тому, сможете ли вы ходить, дать не можем,— и тогда в нем что-то сломалось. Мечта разбилась вдребезги, а дышать стало нечем. Его жизнь, то, что он так любил...теперь всё это не имеет смысла. А в чем тогда теперь смысл его существования? Он бесполезный. Ничего кроме балета было ему не нужна, эта была его страсть! Так почему? Почему всё так? А врач все говорил, но Вильгельм не слышал. Или не хотел слышать. — Вильгельм! — после врача в палату ворвались друзья и коллеги, они тоже что-то говорили, но он никого не слушал. В голове было лишь: «В чем смысл?» С того дня он учился всему снова. Ходить с костылями, заниматься чем-то, не думая о балете. Чтение стало его отдушиной, но и оно не могло заменить то, чем он жил все эти годы. А время шло, осенью его отправили на лечение в Москву. Театр взялся покрыть некоторые расходы в больнице Калининграда поэтому свои сбережения он оставил на лечение в Москве. Там им занимались лучшие физиотерапевты, но все они говорили одно и тоже: — Гарантий дать не можем, все зависит от вас, — от него? Да как, черт возьми, может все зависить от него если даже психотерапевты не дают ему ответ на его вопрос? Ради чего? В чем, черт возьми, смысл? Вильгельм устал. Ему уже не до борьбы, не до всех процедур. Поэтому в один день он уговаривает медсестру договориться чтобы он вышел за пределы больницы. И ему, нехотя, разрешают. Он не берет коляску, упрямо передвигаясь на костылях. Из окна его палаты была видна маленькая церквушка. Вильгельм не считал себя ни атеистом, ни сильно верующим. Но там было спокойнее во много раз. Он сел на лавочку рядом с церковью, слушая звон колоколов. Было тихо и спокойно. Даже тяжесть в груди, что сковывала все это время, словно исчезла. — Не зайдете внутрь, юноша? — Твангсте вздрогнул. — Нет, батюшка, боюсь это займёт много времени, а мне разрешили всего на полчаса, — он бы хотел улыбнуться, но мышцы не хотели двигаться. Священника это ничуть не обидело. — К нам не ходит молодёжь, даже удивительно видеть вас тут — Здесь спокойно, лучше чем в больнице. Никто не спрашивает о самочувствии, никто не зовёт на бесполезные процедуры и не говорит, что если я так и буду ничего не делать, то не смогу ходить, — он прикрывает глаза. — Вот как. Тяжёлая ноша выдалась тебе, юноша, не просто тебе будет, но Бог любит всех, он поможет тебе найти ответы на твои вопросы, он не решит все за тебя, он лишь может указать нам пути, варианты развития, а какой мы выберем – лишь наш выбор, — Он кивает. Он сидит здесь ещё некоторое время, разговаривая со батюшкой, прежде чем приходится вернуться. В больнице его сразу забирают на процедуры. — Здравствуйте, я ваш новый физиотерапевт, Волжский Григорий Фёдорович. Вильгельм, верно? — приходится кивнуть. Который это врач по счету? Все прошлые бросали его в самом начале, поняв, что он не собирается идти на контакт. Но Григорий не спрашивает у него почему он не использует коляску, не говорит ему, что все зависит от него. Вместо этого он держит его за руку, помогая дойти и сесть на кушетку, помогает сделать разминку ног и делает массаж, а потом снова помогает встать, крепко держа. — Я обязательно поставлю вас на ноги, Вильгельм, вы обязательно сможете снова танцевать,— они оба понимают, что на сцене танцевать он уже не сможет. Но эти слова вселяют надежду. Он бы хотел стать хотя бы преподавателем. Григорий остаётся. Он не бросает Вильгельма в самом начале, как делали это врачи до. Волжский помогает ему пройти реабилитацию, но больше важно то, что он вселяет в него желание жить. Желание бороться дальше. Он говорит с ним во время сеансов, расслабляя и концентрируя внимание не на боли в ногах, а на чем-то другом, более важном. Они говорят о балете, Вильгельм рассказывает про Калининград и свою жизнь до. Волжский слушает, помогая ему идти хоть и держась одной рукой за брусья, а другой вцепившись в его же руку. Так проходит очередной год. Праздники Вильгельм проводит в одиночестве, но его это беспокоит не сильно, он привык. А потом наступает весна. Март и апрель проходят слишком быстро чтобы их запомнить, но май того года он запомнит навсегда. В мае он наконец-то смог ходить. Сам, ещё неуверенно, но сам. Без костылей, брусьев и чужой руки. — Я могу ходить, Gregory, я могу ходить! — он смотрит на врача со слезами на глазах. Его жизнь вновь обрела смысл. — Я же говорил, что помогу вам, ещё полгода и сможете вновь танцевать, — и Твангсте верит. И полгода усердно трудится. Он делает все рекомендации, что даёт ему Волжский, старается больше ходить чтобы восстановится быстрее. И в ноябре он впервые пробует встать у станка. Он делает на пробу движение, оно выходит неловким, но заставляет улыбнуться и взглянуть на Гришу, а затем снова сделать движение. И ещё, и ещё, и ещё. С каждым разом все выходит чётче,заставляя улыбаться. Он вновь может сиять, вновь чувствовать музыку и танцевать. — Спасибо, — шепчет он тихо, но Григорий его слышит. — Это моя работа, — улыбаются в ответ, — Я не мог допустить чтобы вы перестали сиять. Вы были так прекрасны, когда выступали, что я не мог поступить иначе, — Твангсте замирает. — Вы видели меня на сцене? Когда? — Приезжал по работе в Калининград, а там я был за кулисами театра, помогал одному бывшему пациенту, и случайно увидел как вы репетировали. Даже вне сцены вы были прекрасны, — Вильгельм слегка краснеет, ему давно такого не говорили. — Но теперь я уже не смогу сиять на сцене, возраст не тот, да и за это время меня уже забыли, — он слегка печалиться хоть и знает, что может стать преподавателем. — Но для меня вы все равно ярче все, что на сцене, что за ней. За этот год, наверное, я ещё больше к вам привязался — Не вы один. Вы, Gregory, были первым, кто вселил в меня надежду. После ошибки в прошлом, я не склонен доверять словам и людям, но вам хочется верить всегда, — Волжский на это лишь улыбается. На следующий день Твангсте собирает вещи и уезжает из центра, но перед этим получая сообщение: «Я бы хотел сказать это лично, но боюсь не смогу, но знайте, что за это время, что мы были знакомы я успел в вас влюбиться. Мне нравилось разговаривать с вами ни о чем и обо всем. Надеюсь, вы продолжите сиять за кулисами, Вильгельм». И это сообщение вызывает в нем бурю эмоций, заставляя развернуться и почти бегом вернуться в реабилитационный центр. Он наизусть знает, где кабинет Гриши,а потому даже спрашивать не приходится. Он влетает к нему, надеясь, что тот на месте. — Вы.. С ума меня сведёте, Gregory, — он выдыхает это, смотря ему в глаза. А Гриша снова ему лишь улыбается. — Разве вы ещё не уехали? — Должен был, но кое-кто решил перевернуть в моей жизни весь уклад. Снова. Ты... Вы, знаете, я тоже к вам привязался. И без вас жизнь станет слишком тусклой, — Волжский подходит к нему, целуя в нос. — Я приеду к тебе как только все закончу здесь, моя звезда, — и этим словам Твангсте верит. Потому что верить Грише не страшно.