The night will hold us close and the stars will guide us home I've been waiting for this moment, we're finally alone I turn to ask the question, so anxious, my thoughts Your lips were soft like winter, in your passion, I was lost
Столько лет дружбы с Уэнсдей и страданий от неразделенной любви. Столько попыток наладить взаимопонимание в отношениях, когда она наконец-то разглядела в нем больше, чем друга и смирилась с чувствами. Столько трепетных моментов привыкания и притирания друг к другу – как физически, так и морально. Попытки совместного проживания, в конце концов! Чтобы в какой-то момент все рухнуло, почти на пустом месте, из-за ерунды. Бытовая, мелкая ссора в один миг стала фатальной, обернувшись громким расставанием. Немыслимо. При друзьях Ксавье храбрился. И словно герой дешевого романа грустно вздыхал, неизменно повторяя одну и ту же фразу: «Я уже не помню причину нашей размолвки…». Заезжено и дико клишировано, с ноткой ощутимой фальши, которую все окружающие чувствовали за версту. Но, благо, с советами лезть не спешили. Уже за это парень был им благодарен. В глубине души Торп знал, что мог бы все исправить – проявить свое безграничное умение прощать, когда дело касается Уэнсдей и первым пойти на уступки. Мог бы. Но не стал. Просто потому, что причиной расставания, инициатором ссоры была она. Как и всегда – по большей части. А еще потому, что Ксавье просто устал – задолбался сглаживать углы, извиняться, проявлять понимание, прогибаться под гнетом ее неугомонного желания доминировать. Устал постоянно беспокоиться об их отношениях. Просто выдохся. И вместе с тем, его терзала дикая, необузданная злость – он агрессивно шел на поводу у этого чувства, упрямо запрещая себе предпринимать попытки помириться. Если она действительно что-то чувствует к нему – пусть сама ищет способы сделать первый шаг. Пусть на этот раз она уступает – это единственное в чем Торп был уверен и с этой непоколебимой решимостью собирался на прием старших Аддамсов. Прекрасно понимая, что впервые за последние пару недель увидит там ее. И наивно верил – он достаточно силен, чтоб не сдаться и идти до конца в этом упрямом сражении со своими внутренними демонами. Но как всегда ошибся. Потому что это Уэнсдей Аддамс – его глупое сердце всегда готово было простить ей все, а темная сторона его сущности давно признавала в ней свою полноправную правительницу.🖤
Мрачная атмосфера семейного поместья Аддамсов навивала ностальгию. Ксавье множество раз был тут на различных праздничных ужинах – принятый ее родителями так, словно уже был родным. Он и сам относился к Аддамсам, как к близким людям – семье, которую всегда хотел иметь. Отчасти поэтому, из безграничного уважения к Гомесу и Мортише, он и принял приглашение на этот официальный, чисто деловой прием. К несказанному облегчению Торпа, теплое отношение старших представителей мрачного семейства не изменилось – не смотря на его размолвку с Уэнсдей, ее родители по-прежнему были рады его присутствию в своем доме. Гомес с искренней улыбкой пожал ему руку, сразу беря с художника обещание распить вместе по стаканчику, когда официальная часть приема плавно сойдет на нет. А Мортиша после мягких объятий с какой-то особенной нежностью интересовалась, все ли у него в порядке. Никакой неловкости, лишних расспросов и навязанных советов от умудрённого опытом старшего поколения. Однако в глубине глаз обоих Аддамсов Ксавье видел затаенную, неприкрытую грусть, которая, скорее всего, была отражением его собственной… Убранство и изысканность зала поражали. Невооруженным глазом было заметно, что Мортиша постаралась на славу, вложив в приготовления этого мероприятия частичку своей души. Сотни свечей мягким светом окутывали помещение, создавая игривые блики на хрустальной посуде. Оркестр, расположившийся почти в самом центре, тихо и ненавязчиво играл мотивы испанской музыки. Ларч разносил напитки, довольно ловко лавируя между гостей, как для своего роста и габаритов. Тут собрались многочисленные знакомые семьи – партнеры по бизнесу, бывшие политики, карьеру которых Аддамсы в свое время загубили , предприниматели, которым Гомес помог встать на ноги, да и просто близкие друзья семьи. Некоторых Ксавье знал, о ком-то был наслышан, а кого-то видел впервые в жизни. В целом вечер шел неплохо. Ровно до тех пор, пока зеленые глаза не зацепились за знакомый образ в толпе. Уэнсдей всегда была ослепительно хороша на подобных мероприятиях. Но ни один ее выход в свет был не чета сегодняшнему. И стоило Торпу как следует ее рассмотреть, как он понял, что близок к погибели. Всему виной её чертов притягательно-хрупкий силуэт, облаченный в легкое шелковое платье, которое скрывало важное и подчеркивало все нужное. Её чертовы глаза, подобные обсидиану, в которых тонешь независимо от испытываемых эмоций. Её чертовы губы, по какой-то причине накрашенные сегодня помадой на полтона ярче, которые хочется то ли зацеловать, то ли искусать до крови… И она распустила волосы. Черт. Перед его глазами тут же как слайд шоу пронеслись картинки их совместного прошлого: все те дни, когда он видел ее косы вне косичек, игриво пропускал черные пряди сквозь пальцы и заботливо заплетал, когда она позволяла. Это всегда было чем-то запредельно интимным. Только между ними двумя. И вот – она тут. Под прицелом далеко не одного десятка глаз. В образе, который Торп считал личным – прежде предназначенным только для него одного... От бессильной ярости хотелось закричать. Сердце внутри болело так, что заглушить эту муку можно было, наверное, лишь сдирая с себя кожу живьем. Впрочем – Уэнс бы как раз заинтересовалась подобным зрелищем. Хмыкнув своим безрадостным мыслям Ксавье отвернулся и отправился на поиски Ларча. Ему срочно нужно было выпить.🖤
Уэнсдей ощущала себя выбитой из колеи. Размеренная жизнь, постепенно становившаяся для готки понятной, в очередной раз дала трещину и пошла не по намеченному плану. С того самого момента, как на утро после ссоры Ксавье собрал свои вещи и молча съехал. Квартира после его ухода пропиталась насквозь ощутимой, гнетущей тишиной. Тишиной, от которой буквально за версту веяло зябким холодом. И этот холод был тем, чего Аддамс, всегда стойкая к аномальным температурам, не хотела испытывать. Она бы ни за что не призналась вслух, но в то утро вслед за Ксавье из ее жизни ушло все то, что дарило покой и уют. Без него стены их общей обители душили, а вдохновение умирало еще в зародыше. Конечно их ссоры с Торпом всегда были громкими и невероятно эмоциональными. Это было целое шоу для любопытных соседей – с наличием отборной ругани на разных языках и экспрессивным битьем посуды. Но какой бы масштабной не была размолвка, парень неизменно находил пути к примирению и компромиссу. Всегда. До этого момента, ведь последний скандал видимо стал исключением. И Уэнсдей было по-настоящему тошно, когда она вдруг осознала – на этот раз Ксавье не придет мириться. Аддамс довольно часто мысленно задавалась вопросом: когда же иссякнет лимит его всепрощения по отношению к ней? Шутки ради готка систематично шла на поводу у своего исследовательского интереса – с методичным упрямством, раз за разом ощупывала границы дозволенного. Как ребенок, который познает мир – проверяя на прочность нервы взрослых людей из своего окружения. И в этот раз, неосторожно заигравшись, она видимо перешла черту – наконец-то исчерпав все резервы его безграничного терпения. Вот только к последствиям писательница оказалась не готова. Рациональная часть внутри нее билась лихорадочным желанием все исправить, убеждая: нужно первой пойти на контакт, уступить, признать вину. Ведь она и вправду сожалела. Однако проблема заключалась в том, что разговоры о чувствах – это вообще не ее, от слова совсем. Внутри по-прежнему словно стоял какой-то блок, когда дело доходило до откровенного и неизведанного ранее. Язык прилипал к небу, даруя отвратительно-странное ощущение беспомощности. Так, словно ей все еще 16 и взросление никак не коснулось этой части ее сознания. Все упиралось во внутреннюю борьбу, в которой здравый смысл проигрывал, уступая лидерство эгоизму и страхам. Ведь прятаться за перепиской и простым «извини» в СМС больше нельзя. И пойдя на поводу у эмоций, ее гениальный мозг не придумал ничего лучше, чем вырядиться так, чтоб Ксавье снесло от нее голову. Уэнсдей так стремилась спровоцировать его, ошеломить и обезоружить, что напрочь наплевала на большую часть своих собственных правил внешнего вида на публике. И когда многочисленные взгляды незнакомцев стали впиваться в ее облик, словно коршуны, заставляя неловко поежиться, до Аддамс вдруг дошло – ее поведение смахивало на дешевый спектакль. Однако отступать было уже поздно. Цель осталась неизменной – привлечь внимание художника и добиться желаемой реакции. Вот только, когда холодный взгляд зеленых глаз прошелся по ней, вызывая ощутимую дрожь от столь знакомого напряжения, ничего не произошло. К огромному удивлению и разочарованию Уэнсдей, Торп просто безразлично отвернулся, а спустя минуту и вовсе ушел. Это смутило и по-настоящему испугало. Что делать дальше – она не представляла.🖤
С каждой проведенной минутой вечер становился все более гнетущей пыткой для Ксавье, ибо не помогал даже алкоголь. Везде мерещилась она. Ее мрачный образ, ее привлекательный стан, ее манящий запах. Его буквально ломало от желания наплевать на все и сдаться – стремительно преодолеть расстояние между ними, схватить ее и хорошенько встряхнуть. Ситуация была откровенно невыносимой и казалось, что хуже стать уже просто не могло. Пока слегка затуманенный алкоголем и душевной болью взгляд не напоролся на одного из гостей, которого он заочно знал, но надеялся никогда в этой жизни не увидеть лично. Это был Джулиан. Чертов Джулиан Роббинс – тот самый парень, которому Уэнсдей Аддамс подарила свой первый раз через год после выпуска из Невермора, и о котором она рассказала художнику в самом начале отношений – аккурат перед тем, как они стали близки. Тот, кого Ксавье все это время люто ненавидел за то, что ему вновь пришлось быть для нее вторым, и тот, кого на этом приеме не должно было быть, судя по синхронному удивлению на лицах старших Аддамсов. Торп хмыкнул, придирчиво и оценивающе осматривая бывшего Уэнс. Выглядел парень, однако недурно – немного смазливо, но статно. Коротко стриженные русые волосы торчали на голове артистичным беспорядком, создавая некую игривость и контраст на фоне строгого, стильного смокинга. А небесно-голубые глаза лучились весельем, когда окружающие его гости (больше похожие на свиту подхалимов) смеялись очередному комментарию Джулиана. Ксавье испытывал странные эмоции, наблюдая за этим парнем. С одной стороны – этот тип был для Аддамс в прошлом и думать о нем не стоило, а с другой – ревность все равно клокотала в груди, когда предательская фантазия подкидывала картинки с участием Уэнсдей в объятиях этого сноба… Титаническим усилием воли художник заставил себя отвести взгляд, сжав кулаки. А сознание само по себе заволокло в воспоминания об их с Аддамс первой совместной ночи. Она тогда порывалась порвать с ним по СМС, в очередной раз испугавшись своих чувств, а Ксавье предложил обсудить ее страхи и установить границы дозволенного в их отношениях, не ожидая, однако, что Уэнс позовет его к себе домой – предпочтя говорить, а не вести переписку…🖤
«Если есть что-то от чего тебе не комфортно – просто скажи»«Тебе прямо сейчас огласить весь список?»
«А там целый список?» «Хотя не скажу, что я удивлен»«Ты можешь приехать ко мне?»
После ее сообщения с просьбой приехать, Ксавье примчался довольно быстро. Она даже не успела накрутить себя снова. Он привез с собой ее любимое терпкое сухое вино и почти с порога молча двинулся на кухню. С бокалами вина они уселись прямо на мягкий черный ковер в ее гостиной и Торп ненавязчиво, деликатно начал разговор о ее сомнениях, страхах, дискомфорте. Поначалу было неловко, но Уэнсдей постепенно расслаблялась: вино, слабое освещение комнаты и немного хриплый, притягательно завораживающий голос парня действовали на нее довольно умиротворяюще. Готка не замечала, как за обсуждениями стремительно неслось время – ведя отсчет на часы, а не минуты. Но они ожидаемо дошли до самой щекотливой темы. Секс. Ксавье предсказуемо решил, что она неопытна в этом вопросе. И был поражен, даже шокирован, когда это оказалось отнюдь не так. Какое-то время Торп обескураженно открывал и закрывал рот, силясь что-то сказать, пока наконец не выжал из себя неловкое: — Будет очень бестактно с моей стороны задать вопрос…? — Ты хочешь знать, кто он? — Уэнсдей спокойно перебила его, ведь догадаться, о чем он хотел спросить не составило труда. — Да. — Он сын одного из партнеров отца. Активно участвует в ритуальном бизнесе. — Аддамс улыбнулась уголком губ, когда напоролась на вопросительный взгляд Торпа. И пояснила: — Он гробовщик. Копает могилы, зарывает людей. Ксавье кивнул, в миг осознавая причину привлекательности этого некого парня в глазах своей девушки. Аддамс всегда тянуло на психов – это не было для него секретом. — И полагаю вы познакомились на каких-то похоронах? Уэнсдей удивленно моргнула, что позволило художнику понять – он оказался прав. Воцарившаяся тишина поощрила писательницу продолжить рассказ. Она нахмурилась, мысленно возвращаясь в свои воспоминания. — Я бы не назвала наши встречи свиданиями, но он не вызывал у меня отвращения, оказавшись приятным собеседником. — Готка чувствовала напряжение сидящего рядом Ксавье. Он внимал каждому ее слову и был натянут, как струна. — А однажды вечером он предложил пойти развлечься, копая могилы недавно умерших клиентов… Уголки губ Уэнсдей вновь приподнялись вверх, когда она заметила – лицо Торпа не выражает ни удивления, ни отвращения. Парень казался просто заинтересованным ее словами, не более. Это подкупало. — Но нас поймали и ночь мы провели за решеткой. Удивительно, но Джулиан смог договориться с тюремщиком и нас посадили в одну камеру. Тогда я и решила – попробовать большее. Это казалось идеальным местом для первого раза… Скулы Ксавье напряглись, когда прозвучало имя парня из ее прошлого. Уэнсдей буквально чувствовала его ревность, но он молчал. Не порываясь перебивать или комментировать – позволял ей выговориться. — Он стал для меня экспериментом. А я была вроде как трофеем в списке его побед. Диковинкой. — Уэнсдей, к своему стыду, почувствовала волнение и отчего-то даже страх. Ведь возможно Торп разочаруется в ней после того, что она собиралась сказать. Но заставила себя продолжить, старательно подбирая слова: — Когда мы… когда это… когда все закончилось… Аддамс сделала вдох, злясь на себя за волнение. От Ксавье не укрылась ее нервозность. Она выглядела сейчас точно так же, как много лет назад, в Неверморе, когда он поймал ее у двери своей мастерской и она вынуждена была позвать его на бал. Это была та тема, которая доставляла наибольший дискомфорт Уэнсдей. Но она знала, что Ксавье прав – в отношениях важна честность. Усилием воли писательница собралась с духом и хладнокровно выпалила: — Я решила, что все считают секс чем-то слишком переоцененным. До сих пор не понимаю, почему все так носятся вокруг всех этих плотских утех? Воспоминания той ночи как-то сами собой всплыли в памяти. Единственное, что тогда действительно ей понравилось – это ноющая боль внизу живота, перекликающаяся с каким-то иным – более приятным ощущением от движений внутри ее тела. Но чем-то особенным (как выражались Энид, Йоко и Бьянка) сие действо Аддамс бы не назвала. И скорее всего – причина была в ней. Наверное, пришло время признать – она, Уэнсдей Аддамс, не может быть идеальной во всем. Ксавье не стал перебивать ее, задавая какие-то вопросы – боялся, что она закроется и не договорит до конца. Он достаточно хорошо знал – Уэнс расскажет то, что сама посчитает нужным. Словно подтверждая его мысли, девушка сделала очередной глоток с бокала и, проглатывая внезапный ком в горле, продолжила совсем тихо: — А он… он… сказал, что я… слишком деревянная и бесчувственная, чтоб заниматься… этим снова. И, наверное, он прав. Это был первый случай, когда Уэнсдей избегала прямого зрительного контакта. И Ксавье это взбесило – какой-то парень позволил ей усомниться в себе и своей совершенности во всем? Уму не постижимо! Кулаки непроизвольно сжались. Благо свой бокал он заранее предусмотрительно отставил в сторону. Не хватало еще битого стекла на эмоциях. — Он идиот! Аддамс, не ожидавшая такой реакции, резко подняла на Торпа глаза. И пару раз моргнула, выдавая свое замешательство – Ксавье действительно не выглядел разочарованным. Он скорее был очень сердит. И не на нее – что тоже было для нее чем-то новым. На какое-то время в комнате воцарилась гнетущая тишина. А затем парень глубоко вздохнул, стараясь унять эмоции. — Ты не бесчувственная, Уэнсдей. Хотя иногда очень умело притворяешься таковой. Она выглядит растерянной и унылой, но старается не подавать виду. Однако Ксавье достаточно хорошо знает ее. И от ее переживаний у него что-то щемит в сердце. Художник подается вперед и забирает из ее онемевших пальцев бокал, отставляя его в сторону. А затем приближается к ней максимально близко. Уэнсдей чувствует, как ускоряется ее пульс, когда он опаляет своим дыханием ее губы, но не целует. Ксавье мягко касается свей ладонью ее плеча, и проводит пальцами вниз, по руке, чувствуя, как ее кожа покрывается мурашками, а дыхание Уэнсдей сбивается от этого действия. Это волнительно. Для них обоих. — Тебе нравятся мои прикосновения, Уэнс? — Шепчет он вкрадчиво и немного хрипло. А затем преодолевает миллиметровое расстояние и целует ее, пылко, но коротко, словно дразня. Усмехается тому, как она неосознанно тянется за ним, когда он отстраняется: — Нравятся мои поцелуи? Аддамс прикрывает глаза и закусывает губу, сдерживая стон. Все происходящее дурманит рассудок, выворачивает все ее чувства наизнанку, а с ее телом творится и вовсе нечто невообразимое – то, чего она никогда прежде не испытывала. Ксавье не нужно слышать ее ответ – он точно понимает, что делает с ней. От ее близости он сам уже с трудом контролирует себя, но сдерживается – ведь его муза заслуживает трепетного и заботливого отношения к себе. — Знаю – ты терпеть такое не можешь. Но… доверься мне. Обещаю, ты не пожалеешь об этом, Уэнс. Что ж, может он и не стал тем, кто впервые поцелует ее. И он не будет у нее первым. Но он точно тот мужчина, с кем она получит заслуженное удовольствие – потому что Ксавье приложит все усилия и не остановится до тех пор, пока мир в ее глазах не начнет рассыпаться на атомы…🖤
Воспоминания – столь трепетно дорогие сердцу отзывались сейчас тоской в душе и камнем на сердце. Тело потряхивало от легкой истомы – запредельно хотелось ощутить на своем теле прикосновения таких родных, заботливых, сильных рук. Уэнсдей моргнула, уже который раз на вечер силясь угомонить внутри ураган из чувств и оставаться хладнокровной. Вот только это было слишком сложно, учитывая все сложившиеся обстоятельства. В груди тихим, но уверенным огнем разгоралась ярость. На родителей, которые проморгали появление неожиданного гостя, в лице ее бывшего (очередной ошибки юности). На Ксавье, который видимо стойко решил ее игнорировать. И в конце концов, на саму себя – боящуюся сказать банальное «прости меня» дорогому ее сердцу человеку. Немигающий взгляд Аддамс проследил за шествующим по залу Ларчем и подносом в его руках. Что ж, наверное, стоит начать с алкоголя. Проблем это не решит – однако поможет на время унять торнадо, бушующее внутри нее.🖤
Истерзанный воспоминаниями и ищущий уединения, Ксавье поднялся на второй этаж. Он знал этот особняк, как свои пять пальцев и давно ориентировался тут, словно у себя дома. Мрачная атмосфера успокаивала, обволакивала своеобразной заботой и уютом. Однако длилось умиротворение недолго. По воле случая, Торп оказался не единственным желающим сбежать от шумной толпы внизу. Из приоткрытой двери, ведущей в гостевую ванную комнату, лился яркий свет одинокого торшера, отбрасывая на кафель тени двух мужчин, замерших около умывальников из черного камня. Уловив краем глаза отражение в зеркале, Ксавье с досадой понял, что вновь напоролся на пресловутого Джулиана, который видимо был в компании одного из своих друзей. Они поправляли галстуки и посмеивались, оживленно что-то обсуждая. Торп поморщился, осознавая щекотливость ситуации – он был уже достаточно близко, чтоб невольно стать свидетелем разговора. Подслушивать не хотелось, а потому художник постарался тихо и незаметно прошмыгнуть мимо ванной комнаты. И ему бы это удалось, если бы слух не уловил знакомую фамилию. Ксавье оторопело замер. Мужчины говорили об Уэнс. — Эта Аддамс ничего. Я бы подкатил к ней. — Ехидный голосок одного из представителей свиты Джулиана вызывал стойкое желание съездить по наглой роже. Кулаки художника сжались, а воздух словно отказывался покидать легкие – дыхание на миг сперло. — Не советую, — в голосе Роббинса слышалась насмешка: — Она конечно красивая. Но на этом все. Ни пылкости, ни эмоций – бревно бревном, поверь. Игра не стоит свеч. Что было дальше Торп помнил смутно. Ему просто сорвало башню – от ярости помутнел рассудок, а глаза затянуло красной пеленой. Ноги словно сами понесли его прямиком к двум нерадивым идиотам, посмевшим так похабно обсуждать королеву его личного ада… Уэнсдей как раз поднималась на второй этаж, избегая всей этой ряженой толпы, когда услышала звуки какой-то потасовки. Брови ее невольно взметнулись вверх, выражая немое удивление, а тело словно оживилось от предвкушения интересного зрелища. Подобные деловые приемы, увы, не часто заканчивались кровавым побоищем, а потому Аддамс ценила любую подвернувшуюся возможность. И когда ее чуть не сбил с ног помятый, испуганный парень (в котором она безошибочно узнала приятеля Джулиана) спешивший вернуться на мероприятие – готка только убедилась в том, что намечается что-то интересное. Однако, ее удивление достигло своего апогея, стоило внимательным обсидиановым глазам напороться на участников происходящего. Картина была занимательной и пугающей одновременно. Взъерошенный Ксавье, со стальной решимостью в глазах, припечатал к стене едва стоящего на ногах Джулиана и что-то угрожающе тихо прорычал ему прямо в лицо, а затем отпустил, безразлично наблюдая, как тот едва не осел на пол, словно безжизненная кукла. С трудом удерживаясь на ногах Роббинс медленно добрел до выхода из ванной. Столкнувшись в проходе с Уэнсдей, мужчина вздрогнул всем телом и отвел от нее взгляд. Писательница безразлично отошла в сторону, пропуская своего нерадивого бывшего в коридор. Но ее цепкий, почти что детективный взгляд подметил и подбитый глаз (наверняка останется яркий фингал), и разбитую губу из которой сочилась кровь, и в целом потрепанный вид. Жалкое зрелище. Аддамс сделала пару шагов вперед, проходя в ярко освещенную ванную. В небольшом помещении следы потасовки заметно бросались в глаза – флаконы многочисленных тюбиков с кремами и мылом валялись на полу, а на мраморной плитке яркими пятнами расцветали капли крови. Хаос в чистом виде. Писательница решительно подняла глаза на застывшего напротив нее Ксавье и обомлела. В зеленых глазах буквально пылал дикий огонь злости и ревности. Руки все ещё были сжаты в кулаки, а все его тело было напряжено, словно ещё секунда-другая и он сорвётся вновь. Хотя и так было ясно – поскуливающий в коридоре Джулиан ему больше не соперник. Кровь, стекающая по лицу из рассеченной брови, только предавала внешнему виду художника привлекательности в глазах Уэнсдей. Ей было сейчас даже плевать, что Торп устроил тут демонстративное побоище, словно они по-прежнему подростки и все ещё находятся в Неверморе. Стоило их взглядам встретиться, как пульс Уэнсдей подскочил, а ноги едва не подкосились – настолько сильно он волновал и заводил ее таким. «Я люблю тебя, Ксавье» – впервые проносится мысль в ее голове, отчасти пугая своей откровенностью. — Выглядишь, как идиот, Торп. — Вместо этого почему-то произносит ее рот. Его взгляд потемнел, в нем отражался тот характерный, опасный блеск, который она заметила еще в школе – в тот вечер, когда пришла в мастерскую, чтоб обвинить в нападении на Вещь. Он крутил нож в пальцах, а в глазах горел огонь, не предвещавший ничего хорошего. На всю жизнь ей запомнился тот его образ и чувства, которые он вызывал. И сейчас все повторялось. Вот только на этот раз влечение к нему было значительно более сильным, чем тогда. — С чего ты взяла, что меня волнует твое ценное мнение? — Неприкрытый холодный сарказм, которым был пропитан его голос, резанул пространство. Не то, чтобы Ксавье ждал от нее адекватной реакции, но эта её пренебрежительная фразочка с очередным оскорблением добила и без того шаткое самообладание. Уэнсдей в очередной раз за вечер растерялась, не зная, что ответить. Внутри творилась какая-то необъятная неурядица чувств, эмоций и мыслей. Она не понимала, как подступиться к нему – к этому Ксавье, который потерял терпение, обозлился на нее, и не стал проявлять понимание, как делал всегда. Это обескураживало. Тишина, повисшая в воздухе после его вопроса, оглушала. Ксавье не сводил своего жгучего взгляда с нее – такой потерянно-растерянной. Впервые в жизни его не беспокоил ее дискомфорт. Наоборот – хотелось добить ее, причинить ответную боль, увидеть хоть малейшее доказательство тому, что ей не плевать. Но Аддамс, словно фарфоровая кукла, держалась отстраненно и отчасти безразлично. Лишь глаза выдавали в ней жизнь – там плескались, тонули, горели чувства, которые она так стойко в себе подавляла. И внезапно, Торп осознал, что ноги сами понесли его к ней. Уэнсдей, не ожидавшая резкого напора, невольно отступила назад, больно ударившись об косяк все еще открытой двери. Это отрезвило ее, но ненадолго. Ксавье одним резким движением захлопнул дверь, а затем припечатал Аддамс спиной к деревянной поверхности, упираясь руками, по бокам от её лица. Писательница оказалась в ловушке. Время словно замерло на мгновение для них двоих. Посторонние шумы стихли. Остались только взгляды – глаза в глаза и дыхание – одно на двоих. Напряжение между ними стремительно усиливалось, практически искрило. Да так – что выносить его становилось воистину трудно. И вдруг Ксавье делает то, о чем думал весь вечер. Отрывает руку от стены и проводит большим пальцем по её губам – то ли стремясь стереть помаду, то ли желая подразнить – сам толком не знает. Но прикосновение обжигает – пальцы вдруг ощутимо покалывает от обезоруживающей мягкости ее губ, а та податливость, с которой она позволяет ему эти прикосновения, рождает внутри слабый огонек надежды. Этим простым прикосновением, казалось, он воспламеняет в ней все нервные окончания. И разом вдруг вся решимость быть сильной, независимой и несгибаемой рушится... Дробится на осколки, да так, что Уэнсдей кажется, будто она слышит звон бьющегося стекла... Его запах дурманит рассудок, а предательское тело словно загипнотизированное – желает подчиниться ему, отдаться здесь и сейчас. А в голове внезапно набатом стучит осознание – она знает, как вымолить его прощение. Так же, как это делал он – тысячи раз за их недолгие отношения. Пусть завтра она сочтет это унизительной капитуляцией, недостойным поведением, чрезмерной уступчивостью. Но в данную минуту – это то, чего она желает. И Уэнсдей позволяет себе эту слабость. Словно стекая по стене, внезапно опускается перед ним на колени. Торп шокировано замирает, удивленно пялясь на нее. Впервые за вечер на его лице мелькает что-то, помимо злости и жесткости. Это распаляет девушку действовать дальше, и она хватается руками за ремень на его брюках. — Уэнс, что ты…? Хриплый голос обрывается, не заканчивая вопрос, когда её руки стягивают с него брюки, вместе с боксерами, приспуская их до колен. Стоит её горячему дыханию опалить низ его живота, как глаза Торпа вмиг буквально лезут из орбит от осознания, что она задумала. Уэнсдей не дает ему времени на размышления. Она обхватывает привставший член ладонью, делая несколько уверенных движений рукой, чувствуя ожидаемую твердость, а затем решительно подается вперед, обхватывая губами головку. Её неумелые неловкие движения только подстегивают. Ксавье едва сдерживается, чтоб не зарычать. Ему до одури хорошо и плевать, что это не нормально – трахаться с бывшей девушкой (и по совместительству любовью всей его жизни) на приеме ее родителей, в туалете для гостей – куда может зайти любой. Сейчас это не важно. Важны лишь её губы и то, что она делает ими у него между ног. Торп отрывает одну руку от стены и опускает вниз, зарываясь в её волосы – ненавязчиво направляя и мягко задавая темп. — Жестче, малышка… И немного быстрее… Да, вот так… Его хриплый голос, вперемешку со стонами отдавался тугим спазмом внизу живота – Уэнсдей и подумать не могла, насколько возбуждающим и упоительным будет это действо для нее…🖤
Аддамс смутно помнит, как они покинули особняк ее родителей и добрались на такси до отеля, в котором остановился Торп. Ее абсолютно не волновала ни холодная осенняя мряка на улице, ни обстановка гостиничного номера, ни треск швов платья, которое художник рвал прямо на ней, освобождая желанное тело от лишней одежды. Все отошло на второй план. Все, кроме него – его властных прикосновений, пылких поцелуев, его горячего тела… В нем хотелось утонуть – раствориться без остатка. А его неподдельная грубость будоражила в ней новые чувства, порождая какую-то хрупкую безоружность. Впервые в жизни ей не хотелось доминировать – она была готова уступить, подчиниться и не испытывала по этому поводу никакой вины. Конечно Ксавье и раньше проявлял жестокость в постели, ибо Уэнсдей это нравилось, но тем ни менее всегда осторожничал – боялся перегнуть. Но то, что происходило сейчас не шло ни в какое сравнение с их предыдущим опытом. Он был властный, грубый и местами агрессивно-жесткий. И Аддамс искренне наслаждалась каждой секундой… Одной рукой он прижимал её за шею к себе, другой – ласкал клитор, неистово вбиваясь в нее сзади, чувствуя, как она прогибается в спине, подмахивая ягодицами на встречу каждому резкому толчку. Их дыхание в унисон было рваным и сбитым, словно воздух вот-вот должен был догореть в легких… Её стоны давно перешли в ультразвуковые крики – казалось, еще миг и потрескаются зеркала в комнате. Он бы посочувствовал постояльцам в соседних номерах, да только сейчас ему на них было абсолютно наплевать… С каждым новым жестким толчком Уэнсдей словно воском растекалась в его руках, самозабвенно отдаваясь ему во власть – будто признавала поражение. И когда по ее телу прошла ощутимая дрожь оргазма, а кожа покрылась мурашками – в голове Ксавье набатом билась лишь одна мысль: она такая живая, такая чувственная только в его руках, только для него одного. И он не хочет это терять.🖤
Утро приносит приятную истому в теле, осознание содеянного и… холодную, пустую постель. Аддамс резко садиться в кровати, лихорадочно осматривая номер и прижимает простынь к обнаженной коже груди. Вокруг на полу раскиданы ее вещи (или то, что от них осталось – судя по разорванному платью). Одежды Ксавье среди них нет. И от этого все внутри холодеет от страха. Неужели, он просто ушел? Бросил ее тут одну, после горячей ночи, без разговоров? Уэнсдей чувствует, что к горлу вдруг подкатывает ком – обида душит ее изнутри. От разочарования хочется кричать. И вся боль вот-вот выльется в жгучую ярость, от которой явно пострадают подвернувшиеся под руку люди. Но ураган вмиг стихает, когда до ее слуха доносится шум воды из ванной. Облегчение слишком ощутимо, настолько – что аж стыдно становится за себя. Но стыд быстро отступает, ведь на смену ему приходит ужасающая мысль – ей придется с ним поговорить. Липкое волнение запустило дрожь по телу. И это было более приятным, чем те эмоции, которые она испытывала, когда думала, что Торп бросил ее тут одну. Однако, развить свои мысли, сконцентрироваться на них и проанализировать всю ситуацию в целом писательница не успела. Шум в ванной прекратился и спустя пару минут в комнату вошел Ксавье. Мокрые после душа волосы волнами обрамляли лицо, а футболка прилипала к телу в тех местах, где кожа еще была влажной – Аддамс всегда неизменно поражалась этой его привычке: абы как вытираться и надевать одежду на влажное тело. На нем были вчерашние брюки, из-за чего в голове писательницы невольно сами собой всплыли воспоминания ее капитуляции. Но сожаления не было – лишь знакомая волна возбуждения и желание повторить. Художник на миг замер, напоровшись на ее немигающий взгляд. Но затем, как ни в чем не бывало, прошествовал к дорожной сумке, лежащей на пуфике около кровати. Сердце отбивало чечетку, разгоняя кровь и отдаваясь шумом в ушах. Вид хрупкой, обнаженной Уэнсдей, прикрытой лишь белоснежной простыней напрочь выносил ему мозги. Она выглядела, как невинный ангел – все еще сонная, с растрепанной копной иссиня-черных волос. Торп едва удержался от желания приложиться головой об стену, напоминая – не стоило расслабляться, забывая о наличии в ее груди черного сердца и дьявольски-скверного характера. Хотя, тот факт, что на утро после бурного ночного рандеву она не сбежала приятно удивлял, вселяя в душу маленькую крупицу надежды. Тишина нервировала, неистово давила на сознание. И Аддамс не выдержала этой пытки. Прикусила губу, сильнее сжала в кулачках простынь, зажмурилась и совсем тихо прошептала: — Ксавье… Прости меня. Она резко распахнула глаза, как раз в тот момент, когда Торп шокировано замер, а затем медленно повернулся в ее сторону. Девушка вся словно сжалась под его пристальным взглядом, но глаза не отвела. Молчание затянулось и обескуражено моргнув, писательница предприняла еще одну попытку: — Я… я не хотела, что б мы… Что б ты… — Дыхание сбивалось, а руки, сжимающие простыню, начинали подрагивать. Злясь на себя, Уэнсдей глубоко вдохнула и на выдохе выпалила: — Я не хотела, чтоб ты уходил. Плечи художника вмиг расслабились, будто с них свалился огромный груз. Все отрицательные чувства внутри мгновенно улетучились, словно ураган, который сошел на нет так же внезапно, как и начался. Малахитовые глаза наполнились теплом, а губы растянулись в улыбке. Она выглядела такой невинно-милой, что невольно захотелось ее поддразнить. — Я так и понял. Мне очень понравились твои вчерашние аргументы в пользу наших отношений. Ксавье был уверен – если бы на ее мертвецки бледной коже могли проступать пятна, то фарфоровое личико уже покрылось бы румянцем стыда. Она неловко отвела глаза, а затем нахмурилась, не в состоянии подобрать слова для ответа. Парень вздохнул и аккуратно присел на край кровати, рядом с Уэнсдей. По какой-то причине тьма внутри него отступила. Грудь больше не сжимали тиски – осталась лишь безграничная нежность и внезапно вернувшееся спокойствие. Больше не было яростного упрямого желания воевать и что-то доказывать самому себе. — С тобой чертовски сложно, Аддамс. Но… — Но? — Уэнсдей ухватилась за это «но», с неведомой доселе надеждой. И это не укрылось от внимания Ксавье. — Но я видимо мазохист, — как-то обреченно-радостно прошептал Торп, протягивая руку и мягко, почти что трепетно, касаясь ее скулы. Прикосновение, в купе с его словами подействовали на Уэнсдей, как разряд тока. Кожа покрылась приятными мурашками, а в груди разлилась радость, на пару с облегчением. Уголки ее губ сами приподнялись в мягкой полуулыбке, а затем она нежно проворковала: — Меня очень привлекает твоя нездоровая любовь к боли и тяга к мазохизму. Глядя в обсидиановые глаза, лучившиеся счастьем, он вдруг понял, что вся борьба заведомо была бесполезной. Никакая злость, ярость и обида не могли потушить его неистовых чувств к ней. Тех чувств, которые толкали его за грань нормальности. Чувств, из-за которых он бы простил ей, наверное, абсолютно все. Не мог не простить. — Я тоже тебя люблю, чокнутая моя. Потому что – это Уэнсдей. И ей дозволено все, даже недозволенное.