Клетка под номером

      Ненавижу чертовы будильники всей душой.       Бом. Бом-бом-бом.       По полой металлической трубе вибрация добралась до каркаса кровати возле головы, заставив меня вздрогнуть.       300 секунд. Пора вставать.       Нашел ногами тонкие плетёные тапочки и сонно поднялся. Два шага вперед, и рука уперлась в холодный, чуть шершавый кафель: индивидуальная крошечная душевая и туалет были в каждой комнате — невероятная роскошь, если подумать. Нехотя сбросил тапки, стянул спальные шорты и, перешагнув невысокий бортик, ступил в утопленную в пол узкую кабину.       270 секунд.       Прислонившись лбом к холодной плитке, нащупал смеситель и включил воду — в спину ударили едва тёплые струи. Ничего не поделать: мог бы просыпаться до сигнала — успевал бы принять душ, пока горячая вода еще не кончилась, но пока что все подобные попытки были безуспешными. По телу побежали мурашки: вода постепенно становилась все более холодной. На прием душа по правилам отводилось ровно 120 секунд, и я не собирался упускать ни одной. Ополоснулся, умыл лицо, почистил зубы, но из-под душа не вышел — стоял, до самой последней секунды наслаждаясь тем, как прохладная вода приятно тарабанит по мышцам спины, пока водопроводная труба не загудела и напор не иссяк.       150 секунд.       Стянул с крючка слева от кабинки тонкое, немного колючее полотенце, наспех вытерся и начал одеваться. Хорошо, что с вечера подготовил вещи — они висели на спинке стула возле маленького письменного стола. Уже собираясь обуваться, понял, что забыл носки.       30 секунд.       Выругался про себя и протиснулся мимо стола к узкому шкафу в углу комнаты, пробежался пальцами по выдвижным ящикам, отсчитывая четвертый и наугад вытащил пару носков. Что ж, если они разные, об этом все равно никто не узнает.       Время вышло.       Торопливо двинулся обратно к двери, чуть не сбив стул по дороге, кое-как обулся. Накинул на себя рабочий жилет с нашивкой, висящий на вешалке возле двери, щелкнул кнопкой вентиляции, чтоб душевая подсохла, и вышел в коридор. Метнулся вперед и вцепился в холодный металлический поручень у противоположной стены, сразу же затаившись. Успел?       Бом-бом.       Успел.       Повернулся направо и привычно вытянул правую руку вперёд и немного вверх — ладонь приземлилась на угловатое жилистое плечо в таком же, как у меня, жилете, отличающемся лишь нашивкой; аккурат под моими пальцами — точка и еще три выпуклые точки справа снизу, расположенные уголком. «Десять» шрифтом Брайля. Я легонько похлопал по нашивке в знак приветствия и почувствовал, как стоящий впереди несколько раз подкинул мою ладонь плечом в ответ. Десятый за несколько месяцев стал моим самым близким, вернее сказать, единственным другом — большую часть времени после работы мы проводили вместе. Не то чтобы свободных часов было много — но все лучше, чем ничего. Этот паренёк был деятельным и открытым, а еще невероятно сообразительным. Неудивительно, что после распределения мы не попали в один и тот же отдел. Кроме всего прочего, у него имелось еще одно неоспоримое достоинство — его комната была соседней с моей, что в текущих условиях являлось одним из важнейших критериев выбора друзей.       Я почувствовал, как тяжелая ладонь ложится на мое правое плечо, прощупывая нашивку: две горизонтальных точки с большим промежутком — одиннадцать. С обладателем тяжелой руки, Двенадцатым, у нас как-то сразу не сложилось. Помнится, когда меня определили в эту комнату, я приходил к нему, минут двадцать стучал по трубе, но он так и не открыл дверь. Потом я пробовал еще пару раз, но, кажется, этому громиле друзья были без надобности.       Бом.       Труба снова завибрировала, давая сигнал к расчету, а через несколько мгновений рука на моем плече сжалась, сигнализируя, что никто с большим порядковым номером не проспал смену. Я легонько сжал плечо Десятого, передавая информацию дальше. Когда эстафета дошла до конца, труба снова завибрировала, и мы начали движение. Тот, кто шел во главе колонны, легонько постукивал по трубе и задавал остальным ритм, и вскоре мы вывернули в сток — общий коридор, куда выходили другие отсеки, а оттуда направились в блок снабжения.       В животе уже тянуло от голода, и я в который раз порадовался, что завтрак предшествует началу смены. И хотя мысль о клейстере не вызывала особенно теплых чувств — быть сытым все еще было лучше, чем быть голодным. Вязкая жижа, а если точнее — сублимированная питательная смесь или СУПС, появилась еще до эпидемии, но повсеместную популярность приобрела только тогда, когда все взрослое население разом лишилось обоняния, а затем и вкуса. Белки, жиры и углеводы, витамины и минеральные элементы в оптимальных пропорциях, переработанные из обычных продуктов и необходимые человеческому телу, чтобы нормально функционировать.       На первый взгляд — просто мечта, но что-то подсказывало, что всем нам очень повезло, что мы не чувствуем ни вкуса, ни запаха.       Где-то в памяти мелькнули блеклые детские воспоминания о пресном вкусе этой смеси и сразу же пропали, затерялись среди других. Вроде бы это было не так уж давно, но почему-то вспомнить не удавалось.       Рука на поручне наткнулась на ответвление и двинулась по боковой направляющей до подноса со стопкой плотных пластиковых стаканов. Я взял один, а на следующем ответвлении подставил его под небольшой краник диспенсера, чувствуя, как он постепенно тяжелеет. «Позавтракал» за несколько больших глотков: теплая комковатая жидкость покатилась по пищеводу и почти моментально заглушила голод. Следующий диспенсер наполнил стакан тёплой водой и бросил туда две больших шипящих таблетки — я знал это, потому что как-то выпил воду сразу и таблетки оказались у меня во рту. Чуть не задохнулся. В этих таблетках содержались сложно усваиваемые витамины: в текущих условиях любая серьезная болезнь была фатальна, так что человечество спасалось превентивными мерами как могло. Отдал пустой стаканчик в приемник и двинулся дальше — к счастью, в нашем отсеке все ели очень быстро, и никто никого не задерживал.       Очередной коридор разводил рабочих по отделам. Все направляющие здесь были пронумерованы, а на стене возле каждого висела дополнительная табличка с названием. Десятый работал в лаборатории — отдел номер один, первый поворот направо. Когда он покинул колонну, «хвост» подошел ближе, и мы продолжили путь.       Мой отдел, наоборот, находился почти в самом конце: теплица, продовольственный цех, отдел номер шестнадцать. В мои задачи входил уход за растениями, контроль за расходом воды на полив, сбор урожая и его загрузка в фасовщик, для последующего преобразования в клейстер.       Если начистоту — скука смертная.       Кроме, разве что, самого фасовщика — огромного техногенного монстра в соседней с теплицей комнате, гудящего так, словно это не рукотворный аппарат, а самый настоящий хищный зверь с бьющимся сердцем.       Хотелось бы увидеть его хоть раз, зрелище наверняка впечатляющее! Жаль не удалось побывать тут в детстве, до того как пропало зрение.       В цехе работало несколько номеров, но мы почти не пересекались, потому что у каждого была своя зона ответственности и свой сектор теплицы, отмеченный специальными дорожками с тактильным покрытием, а также свой рабочий стол с небольшим личным терминалом — вмонтированным в столешницу планшетом Брайля, на экране которого выпуклыми точками проступали рабочие задачи на каждый день, квартальный план отдела и по запросу — устав станции с бесконечно длинным списком скучных правил, который любому добропорядочному номеру необходимо было знать наизусть.       Я попал именно сюда, потому что несколько лет назад на распределении выяснилось, что у меня повышенная сенсорная чувствительность, хорошая координация и бережные движения; я легко определял качество плодов на ощупь и мог понять, что требуется растению по состоянию его листьев и стеблей. Больше я ничем не блистал, так что мне пришлось пройти целых шесть этапов — назначения вроде моего считались довольно низкоквалифицированными, и сотрудники на них распределялись по остаточному принципу. Иными словами — специальность сложнее я не потянул. Но я не унывал: мне могло повезти и куда меньше, скажем, попади я в отдел обслуживающего персонала. Тогда бы пришлось днями напролет драить раковины.       А вот Десятый не чета мне, обладал феноменальной памятью, впечатляющими способностями к химии, невероятной скрупулезностью и склонностью экспериментировать, так что на его счет уже после первого этапа сомнений не осталось, и он получил назначение в лабораторию.       Забавно: у каждого обитателя станции имелось примерно одинаковое количество времени перед тем, как болезнь начинала забирать чувства одно за другим — около десяти-одиннадцати лет напряженной учебы; но, несмотря на это, каждый распорядился этим временем по-своему. Мы с Десятым были почти ровесниками, может, он был старше на пару лет или около того, но пропасть между нашими способностями и навыками поражала воображение.       Я родился здесь, на станции «Затмение» — одном из нескольких уцелевших оплотов цивилизации, собравших в замкнутых пространствах ставших внезапно беспомощными людей. Вырос и учился здесь, здесь же в одиннадцать лет за неделю потерял все чувства, кроме осязания, и, пройдя распределение, начал работать, как и все остальные. Я никогда не общался с человеком, который помнил бы мир до эпидемии, поэтому не имею даже смутного представления о том, как все было раньше. Может быть, это и к лучшему. Наверное, это уже не важно.       Из прежнего мира до наших дней дошли только книги, причем весьма немногие; из-за этого некоторые блоки информации, такие как культурные явления или даже целые исторические периоды были утрачены. Из скромного репертуара станционной библиотеки я больше всего любил читать истории о животных — в голове роились смутные обрывки детских воспоминаний с описаниями, а иногда и картинками зверей, которые раньше жили с людьми или обитали в дикой природе. Мне почему-то лучше всего запомнились кошки и фениксы. Первые были маленькими пушистыми животными с милыми глазами, а вторые — огненными птицами. Я не очень понимал, почему их перья не сгорают, но чувствовал уважение. Впрочем, среди детей ходили слухи, что часть книг на самом деле про вымышленных никогда не существовавших существ, но для меня никакой разницы не было — любые животные виделись мне чем-то сверхъестественным.       Воспоминания с тех времен казались покрытыми какой-то мутной пеленой, и это было по-настоящему обидно, так как там пестрели цвета, раздавались звуки, там остались все вкусы и запахи. Было бы хорошо иметь возможность вернуться в то время, хотя бы мысленно, может быть, увидеть все это во сне. Хотя бы разок снова почувствовать мир вокруг не только с помощью осязания. Конечно, это оставалось лишь глупыми мечтами, ведь болезнь, поразившая человечество, не поддалась лечению, даже когда у людей еще имелась возможность искать лекарство, сейчас же попытки найти вакцину казались совершенно безнадежной затеей.       Впрочем, не все разделяли мою позицию: Десятый, например, всегда верил, что сможет отыскать способ лечения и охотно делился своими идеями о том, каким мог бы быть мир, как могло быть устроено общество. Его воображение поражало — мне часто казалось, что ему не так уж нужны чувства, ведь то, что он совершенно четко представлял себе, наверняка было лучше любой возможной реальности. Именно поэтому мне так нравилось проводить время вместе — общение с ним развлекало лучше любых книг из местного аналога библиотеки для незрячих.       Буквально накануне он сделал очередное невероятное открытие, которое могло все изменить. Такое происходило с периодичностью в пару недель, и каждый раз это было «то самое», поэтому я уже привык. Десятый оставался амбициозен несмотря на неудачи. Вчера он твердил, что обнаружил что-то, анализируя компоненты витаминов, и пускался в долгие путаные объяснения химического состава, раз за разом выводя по буквам на моей ладони названия элементов и органических реакций — что, конечно, было совершенно бесполезно, я не понимал ни слова и только отвечал дурацкими шутками, коверкая его сложные термины и заставляя его смеяться так, что руки начинали трястись. В какой-то момент он сдался и пообещал, что сможет все объяснить как следует, когда будет точно уверен.       Надо признать, его своеобразная вера была заразительна. После общения с ним я часто ловил себя на мысли: а что, если он прав, и жизнь может быть чем-то большим, чем скучная ежедневная работа, СУПС и вибрация в трубе, заменяющая будильник? Приходилось даже немного приземлять себя — все же не зря нас всех с детства учили, что любой труд на станции важен и каждый номер является неотъемлемой частью системы, которая обеспечивает человечеству выживание.       Очередная смена незаметно подошла к концу без каких-либо происшествий. Жители станции, словно муравьи, потекли по длинным коридорам обратно в комнаты, проходя сквозь блок снабжения ради очередной порции СУПСа. Колонна приблизилась к первому блоку и работники научного отдела встроились в колонну согласно своим порядковым номерам.       Десятый мягко коснулся моей нашивки, проверяя номер, и встал спереди. Положив руку на его плечо, я по привычке ободряюще похлопал в качестве приветствия, но он никак не отреагировал. В целом это не казалось таким уж важным, он мог просто устать за смену или быть не в духе, но что-то меня насторожило. Когда мы по очереди выпили питательную смесь и пошли дальше, я аккуратно перебрал пальцами, ощупывая плечо и нашивку. Десятый номер, вот только… Плечо будто крепче и чуть выше чем обычно. Показалось? Нет, я не мог ошибиться. Мы ходили в колонне ежедневно в течение нескольких месяцев, я привык к его росту до сантиметра и точно знал: человек передо мной — это не Десятый.       Моя рука напряглась. Протокол для категории подобных случаев вполне ясно предписывал подать сигнал нарушения строя по трубе — так поступали, когда кто-то опаздывал или вставал на чужое место. Я терялся в догадках насчет того, что произошло и почему на этом номере рабочая жилетка моего друга, но оставлять так это было нельзя. Едва я решился и занес кисть над трубой, как ладонь незнакомца вдруг обхватила запястье и крепко сжала его. Я замешкался. Из-за этого прикосновения направление мыслей неожиданно сменилось, заставив усомниться. Он просил не выдавать его? Этому номеру могла быть нужна помощь. Могло случиться что-то, чего я пока не понимал. Или Десятый и вовсе сам отправил его сюда.       Происходила какая-то чертовщина, но, несмотря на тревогу, что-то внутри вопреки здравому смыслу подсказывало бездействовать — может, теплая ладонь, осторожно обхватившая запястье, может, его нервно напряженное плечо. Мы прошли коридор и приблизились к комнатам. Времени, чтобы подать сигнал, оставалось все меньше, я колебался, но так и не смог решиться. Колонна остановилась, а я так ничего и не сделал.       Бом-бом.       Сигнал сообщил о том, что на сегодня работа окончена и начинается свободное время. Едва строй был распущен и все начали уходить к себе, как незнакомец с силой потянул меня в сторону и почти волоком затащил в комнату Десятого, преградив выход. От его толчка в спину я шагнул вперед, запнулся о прикроватный коврик, потерял равновесие и плюхнулся на пол, по счастью успев подставить руки. По полу прошла вибрация — за спиной захлопнулась тяжелая входная дверь.       Только в этот момент в мою бестолковую голову запоздало пришла мысль — а вдруг я ошибся, и этому самозванцу не нужна никакая помощь? Что если этот номер как-то навредил Десятому, а теперь собирается навредить и мне? Такие случаи оставались крайне редки, но я вдруг некстати вспомнил историю, которую мы еще детьми шепотом пересказывали друг другу во время скучных уроков — как номер-уборщик отравился химикатами, начал галлюцинировать и задушил своего коллегу половой тряпкой, потому что думал, что перед ним какой-то монстр. Конечно, никто из нас не знал, правда ли это или выдумки, но… Похоже, сбоящее чувство самосохранения только что серьезно увеличило мои шансы стать печально известным героем одной из подобных историй.       Густая чернота и тишина, с которыми я уже свыкся за годы без зрения и слуха, вдруг снова стали враждебными. Они скрывали в себе угрозу, лишая меня возможности защищаться. Даже кричать было бесполезно — ведь никто не мог этого услышать. Никто не мог прийти на помощь.       Внутри заворочался липкий страх.       Сердце билось так сильно, что я чувствовал пульсацию в висках, но кроме этого биения не было ничего. Я смотрел в пустоту слепыми глазами и пытался почувствовать хоть что-то.       Где… Где он? Откуда ждать удара?       Я отполз к стене, пытаясь нащупать рукой хоть что-то, чем можно было бы дать отпор, прижался спиной к холодной плитке. Я знал эту комнату, и это, пожалуй, оставалось моим единственным преимуществом в текущей ситуации. Дрожащие пальцы наткнулись на острый угол книжного томика — выпуклая надпись на обложке гласила: «Химия в действии». Вот сейчас и проверим… в действии. Я схватил книжку и затаился, прислушиваясь к вибрации от медленных приближающихся шагов. Ощущение беспомощности стало как никогда четким — если в быту еще оставалась возможность худо-бедно привыкнуть к полному отсутствию базовых чувств, то в такой ситуации каждая клетка просто вопила об опасности. Тело напряглось в ожидании предстоящей схватки.       Очень долго ничего не происходило. Другой номер был в комнате, я чувствовал это, но он не шевелился. Страх становился все гуще, меня почти трясло. Вдруг твердая рука обхватила щиколотку и силой дернула на себя, сердце ушло в пятки, а я съехал по стене и распластался на полу. Махнул книгой наотмашь, даже не понимая, с какой он стороны — угодил ему куда-то в плечо и заставил пошатнуться. В следующую секунду четким ударом по предплечью незнакомец выбил импровизированное оружие и прижал обе мои руки к полу. Изо всех сил стараясь вывернуться из захвата, я пытался наудачу ударить его коленом, но он очень быстро понял, что к чему, и сел сверху, намертво зафиксировав бедра своим весом. Страх поражал внутренности как яд, парализовал и лишал контроля над телом.       «Ну вот и все» — промелькнуло на краешке сознания.       Нет уж, черта с два я сдамся так легко, обломись!       Я стал сопротивляться вдвое усерднее, стремительно выбиваясь из сил. Мы боролись еще какое-то время, но он больше ничего не делал, казалось, только ждал, пока я затихну. Пытаться скинуть его с себя казалось бесполезной затеей — он был сильнее, так что оставалось только подгадать удобный момент, когда он отвлечется. Я затаился. Спустя несколько мгновений после того как я перестал брыкаться, он осторожно отпустил одну из рук — ей-то я с самого размаху и ударил, даже не успев собрать пальцы в кулак. Получилось что-то среднее между ударом и пощечиной — такая атака скорее нанесла моральный ущерб, а не физический, хоть я и попал аккурат по лицу. От неожиданности он отшатнулся, и я смог рывком сесть, грубо спихнув его в сторону, а потом подскочил и метнулся к выходу, будто за мной черти гнались. Нужно было только добраться до трубы в коридоре и подать сигнал. Он настиг меня у самой двери, схватил за шиворот куртки, круто развернул и прижал лицом к стене, надавив плечом на спину так сильно, что я не мог даже продохнуть. Заломал мне руки — не больно, скорее обидно — и зафиксировал их за спиной, обхватив оба скрещенных запястья ладонью крепче, чем тисками.       Прижимаясь щекой к шершавой настенной панели, я загнанно дышал. Как ему удалось сориентироваться так быстро еще и после удара?       Мои руки были сжаты в кулаки, так что я даже не сразу понял, что он делает, когда почувствовал несколько коротких прикосновений ко внешней стороне ладони. Это напоминало мягкие поглаживания, и поначалу я совершенно опешил из-за такой внезапной перемены типа взаимодействия — затих, боясь даже пошевелиться. Псих какой-то, как пить дать. Вот это повезло, так повезло. Лишь спустя пару мгновений я осознал, что он пишет на коже, пытаясь общаться. Он выводил нарочито медленно, чтобы я мог понять.       «Ты что…»       Я сосредоточился на четких прикосновениях его пальцев.       «…совсем идиот?»       Ха?       Безуспешно попытавшись оттолкнуться от стены и высвободить руки, я сердито выдохнул, а он тем временем продолжил.       «Если боялся меня, почему не позвал на помощь? Зачем остался со мной наедине?»       Даже будь у меня желание ответить, я бы не смог сделать этого в такой позе. Но сам факт того, что нападающий читал нотации о самозащите, вызывал легкую оторопь. Он пытался общаться, и это играло мне на руку, однако дожидаться момента, когда его опять перекроет, очень не хотелось, поэтому соображать приходилось очень быстро.       В голове лихорадочно проносились варианты, как можно освободиться. Ногами едва ли получится что-то сделать, но, может, если он подойдет достаточно близко, получится ударить головой назад…       «Повезло, что Десятый предупредил меня, и я примерно знал, с чем столкнусь.»       Я задержал дыхание. Предупредил?       «Давай без глупостей, окей?»       Он написал это и отпустил запястья, а потом мягко накрыл мою кисть рукой. Я застыл как громом пораженный. Это был наш с Десятым способ передать слово — мы писали на ладонях друг друга, и когда он заканчивал мысль, то накрывал рукой мои пальцы. Буквально это означало: «я хочу знать, что ты думаешь». Тот, кто стоял сейчас за моей спиной, кто бы он ни был, почему-то знал об этом.       Повернув руку и уткнувшись указательным в центр его ладони я написал только:       «Где он?»       Ответ последовал почти мгновенно:       «Я не знаю.»       Тогда я написал:       «Кто ты?»       В этот раз он медлил намного дольше, а потом вывел:       «Присядем?»       Он немного опасливо отстранился, на всякий случай ожидая ответной атаки, но мне теперь требовались ответы, а он оставался единственным, кто мог их дать. Мне все еще было не по себе рядом с ним, страшновато, положа руку на сердце, но выбирать не приходилось. Мы присели на край кровати — кресла и диваны были только в общих помещениях вроде библиотеки, крохотные личные комнаты не располагали такими излишествами. Самозванец слегка коснулся предплечья и взял меня за руку, но я не разжал кулака, так что ему снова пришлось писать на внешней стороне руки. Почему-то раскрытая ладонь у меня ассоциировалась с доверием, а я этого даже близко не испытывал.       «Что ты знаешь о его работе?» — написал он.       Ага, разбежался, умник.       «Я первый задал тебе вопрос», — мгновенно отбил я.       Он помедлил.       «Ладно. Десятый — мой брат.»       Пришлось напрячь память. Я знал это слово только потому, что читал об устройстве общества до эпидемии — тогда люди жили семьями, небольшими группами, связанными кровным родством. Дети с общими биологическими родителями и назывались братьями и сестрами. Но сейчас эти слова не использовались — на станции биологические родители не занимались воспитанием детей, для этого были номера-учителя, которым помогали старшие ребята, поэтому никто не знал своих родителей, а значит, и братьев быть не могло. Более того, Десятый ни разу даже словом не обмолвился о таком примечательном нюансе своей биографии. Может, я неправильно понял?       «Брат… Как друг детства?»       «Нет, у нас общие родители.»       Я молчал очень долго и он продолжил:       «Ты не веришь мне?»       «А ты бы поверил тому, кто напал на тебя?»       Его пальцы легонько затарабанили по ладони — сначала я не понял, что это значит, но, судя по всему, он машинально делал так, когда думал.       «Кто еще на кого напал. Ладно. Ты знаешь его лицо?»       Поняв, о чем он спрашивает, я замер. Даже сам этот вопрос являлся очень личным, такое не принято было спрашивать среди знакомых или коллег. Причина у этого имелась весьма нетривиальная — так как все обитатели станции были незрячими, они не могли видеть лиц, не могли как в детстве узнавать их, лишь взглянув на кого-то, однако те, кто имел по-настоящему близкие отношения, иногда позволяли друг другу «узнать лицо». Это означало разрешить другому человеку исследовать лицо наощупь, позволить прикасаться к себе так много раз, сколько потребуется, чтобы запомнить все черты, пропорции и особенности. Чтобы запомнить твое лицо. Чтобы запомнить тебя. Об этом никогда не спрашивали открыто, потому что сам процесс считался очень интимным. Когда весь мир сосредоточен на подушечках пальцев, когда это единственное, что у тебя есть… прикосновения приобретают очень много дополнительных смыслов.       Я хорошо помнил, как это происходило между нами. То, что началось как шутка, превратилось в долгие часы, когда мы лежали рядом, плечом к плечу, совершенно поглощенные друг другом. Я играл с его ресницами. Он водил кончиками пальцев по моим бровям, а я хмурил их что есть сил, дразнясь, и дул на его ладони, когда он щекотно дотрагивался до губ.       Знал ли я его лицо?       Да, я знал его очень хорошо.       «Я так понимаю, твое молчание стоит расценивать как "да".»       Прежде чем я успел что-либо ответить, он повернулся ко мне, поднял мою руку и прижал ее к своей щеке. Его кожа показалась неожиданно горячей для моих ледяных пальцев. Я вздрогнул. Он хотел, чтобы я узнал его? Вот так с бухты-барахты позволял прикасаться к себе совершенно незнакомому человеку?       «Мне нужно, чтобы ты понял», — вывел он на внешней стороне ладони.       Это ощущалось неправильно, но бороться с любопытством было невозможно. Ладонь медленно раскрылась, пальцы дотронулись до высоких скул. Нерешительно проведя по широким бровям, я убрал со лба прядь волос. Теплое дыхание коснулось ладоней: он дышал неглубоко, будто боялся даже шелохнуться. Проведя указательным пальцем по точеному прямому носу до самого кончика, я поднял вторую руку и неверяще прикоснулся снова.       Как это вообще возможно?       Пальцы нетерпеливо поднялись выше — он прикрыл глаза, и я бережно провел по линии век от внутренних уголков к внешним, острым и чуть приподнятым, а потом осторожно коснулся длинных пушистых ресниц. Внутри все сильнее закручивалось смущение.       Его лицо оказалось почти таким же, как лицо Десятого. Отличия оставались, но речь шла о миллиметрах — чуть более впалые щеки, чуть более выраженные надбровные дуги. Те же немного раскосые миндалевидные глаза, тот же прямой аккуратный нос и высокие скулы. Даже брови той же самой формы.       Хорошо знакомое лицо, и все же я точно знал, что это другой человек. Я касался его так, как привык касаться Десятого, и эти выверенные движения наверняка выдавали меня с головой, но он реагировал совсем иначе. Он реагировал так, словно для него все это в новинку, словно ему непривычны чужие прикосновения в целом. Я боялся даже дышать.       На его левой скуле была ссадина, которая, должно быть, осталась от моего нелепого удара — когда я случайно притронулся к ней, он слегка повел головой в сторону, уходя от прикосновения.       Подушечки скользили по теплой коже, робко ощупывая, заново знакомясь с плавными линиями его черт, спускаясь все ниже от крыльев носа к четкой узкой ложбинке над верхней губой, и вдруг замерли. Что-то дрогнуло внутри, и я не осмелился коснуться губ.       Мои руки медленно опустились.       Что все это означало? Как два человека могли иметь одно и то же лицо, словно двойники, и почему Десятый никогда не говорил об этом?       «Почему вы похожи настолько?»       Я сам не заметил, как машинально раскрыл ладонь, ожидая ответа, и он осторожно обхватил руку, большим пальцем выводя слова на тыльной стороне.       «Так бывает. Я же сказал, что у нас общие родители.»       «Где он?» — я спросил снова.       «Он…» — его пальцы остановились, — «Кое-что произошло.»       От нетерпения крутило живот, но я все равно ждал, пока он подберет правильные слова.       «Я работаю в медицинском отделе, и сегодня во время смены мы поменялись, потому что я хотел кое-что ему показать.»       Медицинский отдел имел порядковый номер два, поэтому располагался совсем рядом с лабораторией, и все же покидать рабочее место во время смены было строго-настрого запрещено.       «Все шло по плану, я занял его место в лаборатории, но когда пришло время возвращаться обратно — он не пришел. Его не оказалось в колонне и после конца смены.»       Брови почти сошлись на переносице.       «Но сигнала не было. Если бы какой-то номер оказался пропущен, об этом бы узнали.»       «Или о его уходе предупредили заранее.»       «Ты думаешь, к этому как-то причастны кураторы?»       Кураторами называли управляющих станцией. Только у них были полномочия снять номер со смены или заменить один номер на другой, но происходило такое чрезвычайно редко. Ходили слухи, что кураторами становились те, кто каким-то чудом сохранил какое-либо из чувств кроме осязания, но правда это или нет конечно же никто не знал.       «Возможно.»       И откуда в таком случае стоило начинать поиски? Можно было, конечно, попробовать выяснить, знают ли что-нибудь его коллеги в медотделе или соседи по комнате, но едва ли это дало бы серьезную зацепку.       «Какой у тебя номер?»       От моего внимания не укрылось, что он мешкает с ответом.       «Это тебе ни о чем не скажет.»       Я сощурился.       «Что-то мне подсказывает, что совсем наоборот. Давай так. Или ты расскажешь мне все, что знаешь, или я выйду из комнаты и подам сигнал тревоги.»       Его руки замерли.       «С чего ты взял, что я дам тебе выйти?»       Если бы я мог слышать, я почти наверняка сейчас услышал бы его самоуверенный смешок.       «Это ясно как день: если бы ты хотел навредить, ты бы уже это сделал. Раз ты продолжаешь говорить со мной, значит, тебе нужна либо моя помощь, либо мое молчание.»       Судя по затянувшейся паузе, он взвешивал серьезность угрозы.       «Ладно.»       Он коротко прикоснулся, поставив кончиками пальцев на ладони две точки по диагонали. Пять? Бровь непроизвольно приподнялась. Однозначные номера принадлежали специалистам. Он был выше обычных рабочих вроде меня или Десятого по иерархии. Скорее всего, он даже жил в другом секторе в комнате получше. Специалистами становились люди с выдающимися способностями в какой-либо сфере, и если Десятый еще был к этому близок, то я точно не был.       Вот как… Стало быть, важная шишка.       Почти бессознательно я немного отстранился. Дело было не в неприязни, просто между специалистами и простыми номерами существовал некий незримый барьер, который многим было не перепрыгнуть за всю жизнь. Надо уточнить — даже при наличии специалистов, обращение «номер» к обитателям станции не являлось неуважительным и не имело никакого отношения к полу. Это было просто общее название, которое как-то прижилось за годы существования станции.       Учитывая статус и специальность Пятого, он вполне мог иметь другой уровень доступа к информации, мог раскопать что-то не предназначенное для чужих глаз, и, выдав эту информацию Десятому, тем самым подверг его опасности. Я ничего не мог поделать, но подсознательно уже винил его во всем, что бы ни произошло.       «Почему Десятый никогда не упоминал о тебе?»       «Вопрос не по адресу. Мне он о тебе рассказывал.»       Так и подмывало спросить, что именно он рассказывал, но я слишком робел.       «Что ты хотел показать ему сегодня?»       «Брат почему-то доверял тебе, поэтому я скажу, но хочу, чтобы ты понимал. Об этом никто не должен узнать. Никто.»       Почему-то доверял?       Вдобавок ко всему остальному этот парень оказался еще и заносчивым. На самом деле я отлично понимал, что информация может представлять опасность, но то, как он формулировал фразы — очень раздражало.       «Окей, как скажешь, это супер-секретная тайна.»       Его пальцы не двигались. В какой-то момент мне показалось, что он сейчас просто отнимет руку и выйдет прочь. Может, он и хотел, только вот вернуться к себе в комнату без жилетки он не мог — нашивка с номером работала как пропуск, а его жилетка пропала вместе с Десятым.       «Не надо язвить, я абсолютно серьезно.»       Тяжело вздохнув, я все же ответил:       «Я никому не скажу.»       «Мы нашли лекарство.»       Несколько долгих мгновений мы сидели без какого-либо движения, потом до меня наконец начал доходить смысл.       «Что?»       Я решил, что неправильно понял, но он еще раз терпеливо вывел на моей ладони те же самые слова.       «Мы нашли лекарство.»       В этот раз реакция была почти мгновенной:       «Не верю.»       «Ожидаемо. Сегодня я должен был показать брату данные эксперимента с синтезом некоторых веществ. Если мои расчеты окажутся верны, то с помощью этого препарата получится постепенно восстановить некоторые чувства. Я не настолько оптимистичен, как Десятый, поэтому склоняюсь к тому, что получится восстановить какую-то часть, но не все. Хотя это лучше чем ничего.»       На объяснение ушло много времени — все же такой вынужденный способ общения был очень медленным и неэффективным, но что еще оставалось. Я вдруг представил, как было бы здорово, если бы он мог просто произнести это, а я мог бы услышать. Быстро и четко, без необходимости вырисовывать каждое слово и повторять по несколько раз.       Фантазии о какой-то чудодейственной панацее были губительно сладкими. Думаю, я бы не ошибся, если бы предположил, что желание найти лекарство является самым заветным для большинства людей вот уже на протяжении нескольких десятилетий, поэтому в то, что он написал, не верилось совершенно.       «Извини, но…»       «Я слышу, как ты дышишь.»       По коже пробежали мурашки. Он касался ладони под ритм моего дыхания, вел вверх на вдохе и вниз на выдохе, а стоило мне только задержать дыхание — как замер и его палец. Сразу стало понятно, почему он так сильно превосходил меня в драке — он все слышал. Я сглотнул. В горле запершило, но я приложил чуть больше усилий и ощутил низкую вибрацию в связках.       — Ты правда…       До моего слуха ничего не доносилось, конечно. Интересно, как мой голос звучал для него? Наверное, очень хрипло и неровно.       Мгновение, не больше, и его ладонь плотно зажала мне рот.       «Тихо», — торопливо прочертили пальцы.       Слабый кивок, и рука исчезла.       «Ты думаешь, нас могут услышать? Но здесь ведь все кроме тебя глухие.»       «Я не знаю этого наверняка.»       Он уже вовсю думал о следующих поводах для тревог, я же все не мог переварить тот простой факт, что он действительно слышит. Не чувствует вибрации и гул, а слышит звуки. Слышит дыхание и голос.       Все внутри трепетало. Мое состояние от этого внезапного откровения стало близким к шоковому.       «Как тебе удалось?..» — только и смог выдавить я.       «Тот эксперимент, о котором я упоминал ранее, я ставил на себе. Мой брат выдвинул очень смелую теорию, но отказывался проверять ее вот так. Поэтому я сделал это без его ведома. Я хотел сначала показать ему расчеты, чтобы убедить его в целесообразности, прежде чем все рассказывать, но для этого требовалось специальное оборудование. Так он и оказался в медотделе.»       «Тебе кажется, его пропажа связана с твоими опытами? Но зачем кому-то препятствовать разработке вакцины?»       «Ты очень многого не знаешь», — ответил он в своей заносчивой манере. Да, он только писал, но я был абсолютно уверен — произнеси он это вслух, на этой фразе его тон стал бы максимально пренебрежительным. Внутри снова заклокотало раздражение.       «Вот именно. Поэтому ты мне все расскажешь.»       Судя по замершим рукам, он немного растерялся из-за такой реакции.       «Думаешь, его просто приняли за тебя? Изначально целью был ты?»       «Скорее всего», — ответил он неохотно, — «Так… ты все еще собираешься поднять тревогу?»       Намеренно выдержав некоторую паузу, я медленно написал на его руке:       «Я не выдам тебя, если ты выполнишь два простых условия. Первое — мы будем искать Десятого вместе. Второе — я тоже стану подопыт…»       «Нет», — он даже не дал мне дописать, выдернув руку, — «Еще слишком рано. У этого могут быть чудовищные побочные эффекты, сам подумай, зачем тебе так рисковать?»       Я усмехнулся. И теперь я не сомневался, что он это услышит.       «Чья бы корова мычала. Ты прекрасно знаешь зачем. Затем же, зачем ты сделал это с собой.»       На это он ничего не ответил, только довольно долго держал мою руку в своей, обдумывая сказанное.       «Знаешь, мне кажется, что ты блефуешь. Не думаю, что ты меня выдашь. Поэтому мой ответ по-прежнему нет.»       «Как скажешь.»       Я поднялся с кровати, в несколько шагов пересек комнату и вышел в коридор. Он шел за мной по пятам — я чувствовал его шаги за спиной.       «Что ты делаешь?» — Пятый снова поймал меня за руку.       «А на что похоже?» — я приложил его ладонь к батарее, а потом трижды ударил по металлическому боку костяшками. Этот сигнал вызывал дежурного.       «С ума сошел?» — он отодвинул меня от трубы, но, конечно, понимал, что уже поздно.       «У тебя примерно тридцать секунд, чтобы передумать.»       Подперев стену плечом, я принялся ждать, считая в уме.       «Если ты выдашь меня, ты потеряешь шанс получить вакцину вообще, разве ты не понимаешь?»       «Зато, возможно, верну Десятого. Кураторы или кому ты там понадобился заберут тебя, а его оставят в покое.»       «Ты серьезно в это веришь?»       «Попытка не хуже любой другой. Пятнадцать секунд.»       Слабая вибрация пола уже ощущалась — дежурный неумолимо приближался со стороны стока. Я стянул жилет и открыл дверь в свою комнату, приложив нашивку к магнитному замку.       «Поверить не могу, что брат доверял тебе.»       Я поджал губы. Вот это было неприятно. Особенно презрительная интонация, которую я дорисовал в голове. Что сказать — люблю издеваться над собой. Брат Десятого оказался не из слабых, так что пришлось разыграть представление до конца.       «Десять секунд.»       Осторожно кинув жилетку на кровать, я бесшумно прикрыл дверь в комнату. Шаги были уже совсем близко. Мандраж становился все сильнее, но я старался успокоить хотя бы дыхание.       «Последний шанс. Твой ответ?»       Он колебался — едва касающиеся моей ладони пальцы слегка подрагивали. Волнение достигло критической отметки: мои лицо и уши горели, и я мысленно благодарил судьбу за то, что никто не может этого увидеть. Этот блеф просто обязан был сработать. Обязан был.       «Нет.», — он поставил на ладони прочерк и отошел на шаг назад.       Моя рука нелепо повисла в воздухе. Внутри все оборвалось.       Серьезно?       То есть… не вышло?       Он пошел на принцип и готов был рискнуть своей безопасностью вместо того, чтобы принять чужие условия?       Дежурный наткнулся на мою лежащую на трубе ладонь и четкими заученными движениями выдал стандартный текст:       «Назовите свой номер и опишите ситуацию.»       Я сердито вздохнул.       «Номер одиннадцать. Я заходил к приятелю, но оставил жилетку в своей комнате и теперь не могу в нее попасть.»       «Одиннадцать?» — он разблокировал дверь. — «Если не ошибаюсь, это уже третий такой случай за последний месяц. Ваш жилет, пожалуйста.»       Я быстро юркнул в комнату и схватил куртку, после чего дежурный отсканировал нашивку и вернул ее мне.       «Еще один подобный случай, и я буду вынужден сделать вам выговор. Хорошего вечера.»       Еще один подобный случай — передразнил я мысленно, — ну да, я забывчивый, и что мне теперь спать в этой жилетке, что ли?       Шаги уже удалялись, а мы с Пятым так и стояли друг напротив друга. Он, конечно, понял, что я не раскрыл его. Не хотелось даже шевелиться, настолько мне было стыдно за свою глупую выходку. Успех бы все списал, мы бы еще посмеялись над этим, а так… Выходило, что я совершенно бессмысленно заставил его неслабо поволноваться.       Так минуло несколько минут, но сил взять его за руку у меня так и не нашлось. А потом он развернулся и скрылся в комнате Десятого, я почувствовал, только как за ним захлопнулась дверь.       Я еще немного постоял и тоже вернулся в свою комнату. Несмотря на то, что этот номер фактически был мне посторонним, я все равно чувствовал вину. В горле стоял ком от неясной иррациональной обиды то ли на него, то ли на себя самого.       Совершенно неясно было, как искать Десятого самостоятельно, ведь формально для всех он находился тут, в соседней комнате. А делать вид, что я ищу Пятого, было проблематично, ведь я даже не знал, в этом ли отсеке его комната, кто его соседи или коллеги, где его рабочее место. У меня не осталось ровным счетом никакой информации и оснований искать его.       Видимо, просто не будет.       Ну ничего.       Сам как-нибудь справлюсь.       Решив, что утро вечера мудренее, я ополоснул лицо холодной водой и лег спать.