Роял-Флэш

      Шаги в недалёкое прошлое — пропасть, окутывающая ощущением удушья от ядовитого плюща. Жжённый воздух лёгкие моросит, а за спиной уже двадцать пятый год жизни. Меж губами фильтр неначатой сигареты зажат, он приехал в родной Сеул только на неделю по приглашению старого школьного друга на его юбилей. В последний раз Рики прогуливался по серым улицам, заполненным пустой массой людей два года назад, — его точно так же позвали на торжество — на встречу бывших одноклассников спустя пять лет. К сожалению, не все сумели приехать, но Рики хватило компании Сонхуна в его загородном коттедже с бутылкой Malbec и раскиданной по столу колодой позолоченных карт.       Первое впечатление о Сонхуне, переведённом из средней школы Кенги, не задалось, Рики он казался ещё тем отморозком, вечно хмурым и пытающимся показать себя. Но, в отличие от Рики, у Сонхуна младшая сестра и брат — причина его попыток обратить на себя внимание. В средней школе Чунан в помине нет слабых звеньев, а быть чуть выше среднего — занимать начальные пятьдесят мест в рейтинге. С первого класса цифра семь олицетворяла Рики — статнее в их группе не было, конечно же, до перевода обворожительного и миловидного Пак Сонхуна.       Даже будучи ребёнком из обеспеченной семьи, отличником и активистом, Рики был запятнан противоречивыми слухами. Его длинные и аристократичные руки в густеющей красной крови, а на лице зияет омерзительный оскал победителя. Рики игрок во всё, где возможны ставки, выходящие за норму. А Сонхун — мечтатель, не видящий ничего, кроме стремления быть лучшим. Им не стоило садиться за один стол и принимать карты из дешёвой колоды.       Проигрыш Сонхуна — правда о нём, Рики выпытал всё до единой ядовитой капли. А Сонхун раскрыл карты после первого глотка красного вина, находясь в непонятном заброшенном коттедже недалеко от семейного поместья Нишимура.       Меж собой они тянут секреты, скрепляющие их дружбу. Рики не даёт честного слова, что общался бы с Сонхуном без личной информации. Души обоих пропитаны гнилью и потоптанной землёй. Рики опустился тогда, когда в глаза отзеркалился измученный Джокер.       Удовольствие — с медовым оскалом пропускать через пальцы позолоченные карты, отдаваться тактикам и кидать на стол комбинации ценою в человеческую жизнь. Только в закрытых казино-клубах с наличием золотого пропуска Рики позволяет себе фишки с ценностью. У него нет проблем с деньгами, чтобы грести их и разбрасываться ими.       Ставки. Слёзы. Проигранное состояние. Кровь на ладонях. А у Рики безликость и наслаждение, в один момент он сумел продать душу Дьяволу для обеспечения своего успокоения. И играть на мораль интереснее, чем на деньги.       А их ставки с Сонхуном всегда высоки.       Коттедж Сонхуна находится в частном районе Ханнам-дон, и Рики сначала хотел остановиться в центре в отеле «Signiel Seoul». Но старый друг позаботился об удобстве и выделил гостевую комнату для Рики. Такси едет на родной адрес, а сигарета меж тонких пальцев тлеет до рыжего фильтра.       Густеющая тьма воспоминаний моросит, Рики тушит окурок о предоставленную пепельницу и выбрасывает. Ещё двадцать минут — и он может прижаться щекой к подушке с прикрытыми глазами. Его полёт от международного аэропорта Лос-Анджелеса до аэропорта Инчхон растянулся на двенадцать часов сорок пять минут. Перед глазами перистые облака, Рики падает лбом на дверцу и выдыхает. Он привык к поездкам на машине от города до города по просьбе матери. Как в детстве его не укачивает, но голова ловит болевые помехи.       — Господин, мы приехали, — у водителя голос хриплый без акцента, Рики морщится, мысленно поправляя его на привычную формальность. — Извините, мистер, — мужчина округляет глаза и резко опускает голову — у него нет возможности кланяться.       — Thanks, next time be more careful, no need for change, — Рики протягивает заготовленные и разменянные с долларов бумажные сорок тысяч вон, а водитель растерянно кивает и прощается на ломанном английском. — Ещё есть время вернуться обратно в ЛА, — бормочет он отчаянно.       Семейный коттедж Паков на фоне остальных домов мрачноватый и простой, Рики привык к его невзрачности в повседневности. Родители их живут в центре, отдалившись от жизни среди частных построек. И дом отдан с девятнадцатилетия Сонхуну и его младшеньким. Рики уверен, что даже сейчас, Сонхун здесь прохлаждается не в одиночестве.       За огромными каменными воротами, окаймлёнными железными прутьями и плющом, как помнит Рики, есть ещё и фонтан, стоящий на идеальном газоне. Навевает ностальгией, но свой проданный несколько лет назад дом он припоминает плохо, с пробелами. Автоматические ворота с паролем и камерой не удивляют, Рики открывает сообщение от Сонхуна с цифрами и поочередно набирает «103456» — в нём нет особого смысла, только ненадёжная безопасность. Ворота с тихим механическим писком раскрываются, и Рики подтягивает к себе чемодан с вещами, ступая через каменную линию.       Тускло, не убрано, фонтан не работает, он покрыт болотными пятнами, но газон вычищен. Время переходит через три часа дня, и Рики знает, что никто не спит, а Сонхун был в сети пару минут назад. Шаги неуверенные, он так глупо шагает в прошлое с чувством предателя своего чутья. Пахнет неприятным осадком, Рики крепко сжимает ручку чемодана и поднимает глаза на дверь — она с грохотом раскрылась. Лёгкая улыбка, обворожившая лицо, поблескивает от гигиенички.       — Оппа! — она выросла, подмечает Рики, замирая на месте. Девушка неуклюже, в домашних тапочках, шортах, открывающих бёдра, и длинной футболке, бежит к нему, а натуральные каштановые волосы липнут к её пухлым губам. — Оппа! Боже, я так скучала! — Чонын не стесняется, запрыгивает на парня, обвивая крепкое тело худыми ногами, а шею — руками.       — Детка, ты такая красивая и я тоже скучал, — Рики не скрывает искренней радости и обнимает девушку в ответ, обхватив за тонкую талию. Чонын всегда была приятной, в прошлый приезд он не увиделся с ней, получается, что последняя их встреча состоялась перед переездом Рики в Штаты.       Она — младшая и единственная сестра Сонхуна, золотая середина их мнимой семьи. Каждый разговор с ней сопровождается смехом и томящей негой, охватывающей дюймы организма. И Рики не удивлён, что девушка первая вырвалась встретить его, не сдержав свои эмоции. Их разница не велика — четыре года, — и преград она не выставляет. Чонын поспешно спрыгивает с Рики, смущённо подправив задравшуюся до топа футболку. Между ними чувства тёплые и родные, и нет удивления на её растерянность. Расстояние и пропасть меж годами — причина отдалённости.       — Ты опять вырос, гад! — забавно возмущается она, схватив за тёплую ладонь. Конечно, ведь она на дюймов десять ниже Рики. — Тебе было восемнадцать, когда ты уже почти на голову был выше меня.       — Не забывай, что ты тогда была в средней школе, чертовка, — подмечает Рики, на что Чонын привычно дуется и закатывает глаза — ни у одной неё схожая привычка. — Where is Park Sunghoon, chilling his ass again? — признаётся, что порой не контролирует речь, а языки путаются меж собой. Родной отныне ощущается чуждым.       Но Рики не приходится волноваться о том, что его не поймут, ведь золотое общество обязуется знать хотя бы на базовом уровне международный язык. В школе, коей он просиживал полные двенадцать лет, — неотъемлемая часть. Чонын усмехается, у неё мягкая улыбка со слабо видимыми ямочками. Она открывает перед Рики дверь, подобающе дворецкому, и смеётся проходя следом.       Внутри пусто — Рики ожидал, ведь дом вряд ли можно назвать жилым, ведь все живут в центре, а сюда приезжают для проведения мероприятий. Из его ладони выскальзывает ручка чемодана, Чонын не перестаёт забавиться и ухаживать за гостем. В её глазах печаль прошедших дней, Рики никогда не сумеет представить, сколько раз она вспоминала о нём.       — Эй! Парни, спускайтесь и выползайте из своих нор, — голосит девушка, а Рики морщится и скидывает туфли рядом с тапочками Чонын, у подставки для обуви.       — Вообще-то, я на кухне, — голос с толикой недовольства Рики узнает из тысячи, Сонхун непривычной пепельной макушкой выглядывает из-за угла; Рики привык к его родным, схожим по цвету с Чонын волосам. — М-да, Нишимура, я бы не узнал тебя в толпе.       — Shut up, — любезно чеканит Рики, не забывая приторно улыбнуться, а от Сонхуна доносится смешок, он подзывает ладонью к себе.       Года растворяются, а общение меж ними крепнет. Невозможно вспомнить и дня без ругательств, грубых шуток и смеха. А по взгляду Чонын ясно: она недовольна, но все равно идет следом, занимая стул у большого окна с выходом на задний двор. Девушка подтягивает к себе кружку с недопитым кофе и достаёт телефон.       — А Джей где? — Сонхун обращается к сестре, хлопнув её по голой коленке. — С Сону всё понятно, а этот где? — у Рики брови к переносице съезжают от незнакомого имени, он с интересом бросает взгляд на Сонхуна, а тот незамедлительно объясняет: — Я тебе про него говорил, Чонсон он, парень этой, — не без издёвки.       — Не говори такие громкие слова! Оппа, стукни его чем-нибудь, он уже с утра всем мозги выносит, хотя мы приехали сюда только вчерашним вечером, — протяжно и безнадёжно стонет Чонын, растекаясь по прохладному мраморному столу. Ему непривычно, Рики наклоняет голову вбок, смакуя информацию на языке.       Усталость тянется тонкими побегами по телу, измученные суставы побаливают. Ему необходимо отоспаться несколько часов, иначе болезненным обморок обеспечен. Рики ничего не говорит, разглядывает кухню и вполуха слушает привычную ссору сиблингов. Сонхун характером неизменчив, Рики иногда глядит на него с сожалением того, что не может проехаться костяшками по бледной щеке. Они лучшие друзья, с проверенной годами связью. Ему Рики доверяет, как никому другому, а от Сонхуна блещет взаимность.       За два прошедших года в коттедже ничего не сменилось, возможно, Рики с первого раза сумеет отыскать ящик с дорогим чайным сервизом госпожи Пак или столовым набором вилок и ложек. Если бы дорога не тянулась десяток часов, Рики бы с удовольствием вмешался в дискуссию и разнял неугомонных брата и сестру, но сейчас он ловит помутнения и отдалённые тяжёлые шаги.       По рассказам Сонхуна, Пак Чонсон — сын друга господина Пака, и Сонхун сблизился с ним скоротечно после небольшого семейного ужина. А про отношения Чонын Рики не знал, его удивление граничит с мгновенной радостью. Джей появляется на пороге кухни, протягивая ладонь для рукопожатия, и проходит дальше, садясь рядом с Чонын. Выглядит он помотано после сна, вероятно в одной кровати с девушкой, и отвращения парень не вызывает, Рики, наоборот, выбирается из дремы.       — Он тоже какое-то время жил в Штатах, — начинает Сонхун, присаживаясь на стул и подтягивая к себе пепельницу. Никто не против, что он неприлично поджигает кончик сигареты и пропихивает меж сухих губ.       — Сан-Хосе, — добавляет Чонсон, отвлекшись на поправление волос Чонын. Девушка смущенно благодарит и обнимает пальцами кружку. — Кстати, но первые месяцы мы жили в ЛА, там охрененный парк Гарри Поттера.       — О, за всё время я был там пару раз, одногруппники утаскивали, я не фанат «Гарри Поттера», но было интересно, — Рики увлечённо делится впечатлениями, а Чонсон удовлетворённо кивает — В Сан-Хосе отличные… — оступается, посмотрев на Сонхуна, поджавшего губы.       — Да! Сонхуну бы понравилось, — неожиданная поддержка Джея сбивает, он незаметно кивает.       Что и ожидалось от Пак Сонхуна, в его окружении нет чистых собой людей. Вечеринка ко дню рождения пройдёт через несколько дней, и Рики уверен, что надышится гнилью. Сидящая в безмолвии Чонын не выдаёт ни слова, ей не место в кучке смердящей тьмы. Её невинность настораживает, а у Рики нарастает вопрос о доверии в ещё непризнанных отношениях. Ведь они явно построены на лжи. За пределы кухни ничего не вылетает, кроме лёгких рассказов о жизни за границей. Вскоре Чонын, заметившая усталость в глазах, хватает Рики под руку и уводит в гостевую комнату на втором этаже.       Как понял Рики, его временная обитель находится в глуши, меж двумя похожими комнатами. Он прощается с Чонын и предоставленным ключом отпирает тонкую дверь, проникая в отгороженное для него пространство. Несёт запахом забытия, пыль бьёт в нос твердыми крупицами, Рики морщится и ставит чемодан у стены, а сам неприлично в уличной одежде валится спиной на заправленную кровать. Его утягивает в тяжёлый сон, накрытый тёмным полотном.       Кроме мрака перед глазами ничего, сгущающий тёмный лес и болящие от длительного перелета конечности. Даже во сне Рики морщится от неудобства. Ему хватило трех часов, чтобы прийти в себя и увидеть светлый натяжной потолок. Во время беспамятного сна он перебрался к середине кровати и накинул на себя одело, хоть в комнате и стоит духота.       Рики вылезает из-под тёплого одеяла и садится на край, оглядевшись. По приходе в комнату он проигнорировал обстановку, его больше цепляет балкон, выходящий на большой задний двор. Стягивая с себя рубашку, Рики высовывается на улицу, схватившись свободной рукой за перила. Нечищеный крупный бассейн, зона для пинг-понга и столы, скиданные друг на друга.       Белая рубашка летит на помятую кровать и следом за ней брюки «Giorgio Armani», купленные недавно в торговом центре «Beverly Center». Рики не следит за состоянием, по приезде домой он всё равно сменит половину гардероба из-за раздражающей привычки. Он невзначай улавливает приглушённую стенами музыку и с удивлением идёт к двери, приоткрывая её. На нём только лёгкие шорты и полотенце, заготовленное для душа.       Недалёкая дверь стремительно открывается следом за ним, Рики удивлённо врезается глазами в угольную макушку и проводит языком по нижней губе, желая начать разговор. Сону он видел мельком два года назад вместе с родителями, но воспоминания шестилетней давности о нем ярче. Мягкие и румяные щёки, бледная, присущая всем Пакам, кожа и блестящие на свету карие глаза. Рики неловко кашляет, привлекая внимание сонного подростка… Его возраста Рики чётко не помнит, семнадцать или восемнадцать.       — Сону? — севшим и низким голосом начинает Рики, а неизменно блестящие глаза мажут по нему и скрываются за тонкой дверью с громким хлопком.       Непонимание на лице отражается в ртутном зеркале, одиночно висящем на голой стене у пустого шкафа. На теле влага после тёплого душа, Рики неспешно старается отойти от произошедшего полчаса назад. Конечно же, Сону изменился не только внешне, подростковый период выстраивает новую личность со стальным характером. Во взгляде отпечаталась только чёрная макушка, пижама в крупную тёмно-синюю клеточку, и глаза, издавна завораживающие живым блеском.       Крепкие бёдра скрывают спортивные шорты, а резинка от них легонько сдавливает пояс. Рики натягивает белую футболку и подхватывает телефон с тумбы, покидая комнату. Время уже переваливает за семь вечера, но навряд ли кто-то в доме помимо него сомкнул глаза. И музыка все так же играет на первом этаже. Рики одолевает твердые ступени и направляется на кухню, натыкаясь на Чонын с бутылкой газировки в руке, а в другой — с телефоном.       — О, выспался? — девушка затормаживает и с любопытством разглядывает Рики, превосходящего её на полторы головы. — Остальные в гостиной, в духовке есть пицца, тебе наложить её? — забота искренняя, но Рики отказывается, качнув головой. Ему необходимо насытить себя сначала кофе, а дальше уже думать о ужине.       В кухне пусто, из открытого окна дует прохладой. Он ожидал, что первые дни пройдут в непривычном дискомфорте. Не родные стены, толпа людей и разговоры ни о чем. Он привык за два года к общению в электронном формате, они с Сонхуном активно списываются, напоминая друг о друге. Жить вдали от родной страны для Рики привычнее, его культура, привычки и люди — за границей. Но двадцатипятилетие Сонхуна он не смел пропустить — близкий человек.       Он обнимает ногу, а вторая болтается в воздухе, мысли отходят на задний план. Гудение чайника — проводник в молчание. Его вытягивает из забытия щелчок пальцами перед глазами. Сонхун в своей манере — бестактен и груб, он хлопает по плечу и садится рядом, двигая сахарницу к Рики.       — Выглядишь ужасно, — не сдерживается Сонхун, комментирует внешний вид парня и переводит взгляд на точку, на кою уставлен Рики. — Мы в первый раз с Джеем встретились в нашем клубе. Он хорошо тасует, а потом я уже узнал, что он сын приятеля моего отца, — Рики отмирает и поворачивается к Сонхуну, а меж пальцев ложка, наполненная дробленным сахаром.       — А Чонын? — негромко; Сонхун улавливает смысл и покачивает головой, он вновь занимает себя сигаретой и замолкает. — Ладно, проехали. Сону повёл себя странно, я столкнулся с ним в коридоре.       В глазах мерцание потухает — Сонхун неприятно кривится, облизывая нижнюю губу после прилипшего к ней фильтра. Время скользит по конечной, а обиды не забываются. Рики не видит смысла извиняться, он терпеливо ждет пояснения на свои слова. Сколько бы Сонхун ни отпирался, Рики всегда будет требовать от него ясности.       — Он всегда был странным, — с нежеланием. — What can you expect from a high schooler acting like a freak?       — Не будь таким. What is he even doing here? Он несовершеннолетний, — открыто давит. Ему не хочется понимать Сонхуна, даже на малость. Его мышление всегда будет чуждо.       — Родители заставили взять с собой, ведь он будет под контролем, — Сонхун не сразу договаривает, он замолкает — на кухню входит Чонын, она достаёт коробку с пиццей из духовки и бедром захлопывает дверцу. Рики смотрит ей вслед и мягко улыбается, но переведя взгляд на Сонхуна, настораживается. — В начале каникул у его класса и параллелей была вечеринка, он в дерьмо обдолбался. Кто-то из отморозков притащил нормально так травки и чего-то ещё. Его полоскало несколько дней, не знаю, как до родителей не дошло, все вещи пропахли марихуаной, — проскальзывает усмешка, Рики обнимает пальцами кружку и смотрит на Сонхуна.       За все время он не чувствовал ни тоски, ни желания короткой встречи. У всего есть свое место: его — в Штатах, у Сонхуна — в Сеуле. Лёгкое время прошло, утащило за собой нить физической нужды. Ему хватало Сонхуна в сообщениях, на фотографиях и в историях в инстаграм. Рики глотает горячий кофе, языком гуляя по припухшим губам. У них навалом воспоминаний за старшую школу, ведь вражда слетела после первой колоды. И травка, и выпивка, и купленный у школьного дилера экстази. Рики не слаб перед зависимостями, у него одна — вечная и мерзко-приторная.       Набегает ночная гладь, они, семнадцатилетние, обкуренные ленивыми самокрутками, занимают кожаный диван в заваленной гостиной, а безликий парень рядом — дилер. Стартовая рука: у одного — пара, у другого — не хватает девятки и семерки для стрита. В чернильных зрачках азарт, они не играют в Техас, классика порождает забаву. В Штатах Рики привык к безлимитным ставкам, он привык к Блэкджеку и Холдему. А в дюймах от Сонхуна — к прародителю.       В казино, просиженных Рики по выходным, ставки высоки, а выигрыши за ним. Гребет вышки, ценою в сотни долларов, но желает аморальностью питаться. Хедз-ап только с близким кругом — с Сонхуном и дружками из Голливуда. Рики нравится драть землю зубами от безысходности, вылизывать собственные губы, впитывая подгнившую кровь. Одночасье вышки обзаводятся дыханием и чувством гордости.       — Тебе было семнадцать, когда я заставил сожрать тебя ЛСД, принесённое Духёном, ты ловил трип до рассвета, — беззлобно напоминает Рики, предавшись веренице воспоминаний. — Are your fights still unresolved? — сбивается, наткнувшись на замершего Сонхуна.       — They would have been resolved if he had been declared missing, — отчаянный и наполненный раздражением рык. Сонхун поднимается из-за стола и коленом задевает край, болезненно шикнув. — Не порть мне будущее праздничное настроение, Рики, — слащаво, до омерзения и сжавшегося в мнимой агонии сердца.       Представление искажается с шагом, уходящим в противно-сладостную муть, сторона Сонхуна пассивна, а намерения обрастают агрессией. Рики закрывает глаза и болезненно усмехается, он смотрит в широкую спину и тянется за ней в гостиную, наполненную процентами невинности и погрешности. Неприязнь с гордыней берёт верх.       На диване, обтянутом молочной обивкой, в углу, Чонын с любованием лежит головой на крепких бёдрах Чонсона и смотрит вдаль, на говорящий телевизор. Мужская рука уверенно покоится на девичьих ногах, но срывается, ныряя за тонким пледом, чтобы накрыть озябшее тело. Слева от них растягивается Сонхун, только что зашедший в гостиную, он занимает всю свободную площадь, и Рики неуверенно переводит взгляд на софу того же молочного цвета. На ней таится Сону, склонивший голову на подлокотник, но он замечает прожигающий взгляд, осматривается и двигается к одной стороне, а другую освобождает для Рики. Благодарный кивок — и Рики садится рядом, оставляя расстояние в несколько дюймов. Взгляд Сону дрожащий, он пытается незаметно оглядеть мужчину, но спотыкается и разводит блестящие уста в смущенной улыбке.       — «Мы», — шепчет Сону, не перебивая телевизионный говор, Рики сбивается и поворачивается к парню. — Фильм «Мы» называется, — глухое пояснение, и Рики кивает.       В пустом коттедже, ещё не готовом к празднованию, нечего делать, а Чонын затворница и единственная девушка в компании, её слово — закон. И против просмотра фильмов никто не идёт, триллер — один из насыщенных жанров, но, как подметил Рики в темноте, рядом сидящий Сону не особо импонирует к резне. Во мраке, без включённого света, Рики не может разглядеть юношу, запомнившегося ему еще младшеклассником несколько лет назад. Тёмные волосы рассыпаны на бледном подлокотнике, а тонкие руки обвивают колени под пледом. У Рики до сих пор осадок непонимания от случившегося побега пару часов назад. Сону рядом с ним ощутимо не чувствует себя уверенным, избегает взглядов, но при вспышках в телевизоре рефлекторно прижимается плечом к нему.       Из его уст вылетает пара фраз, не разборчивых и тихих, как Рики подозревает, — неконтролируемые маты. И под конец двухчасового фильма парень засыпает, вытянув ноги на бедрах Рики, он посапывает и кутается глубже в тонкий бархатный плед.       — По милой мордашке ему только первые места занимать, — с любованием погладывает на Сону Чонын и поднимается с Джея, выпрямляя затекшие конечности. — Только десять, удивительно, что он заснул, обычно это к утру только происходит, — Чонын присаживается на колени перед софой и пальцами касается открытого лба младшего брата. — Сону, вставай, Сону…       — Пусть спит, я могу отнести его в комнату, — Рики аккуратно натягивает плед на босые ноги и цепляется взглядом с Сонхуном, равнодушно листающим ленту фильмов на плазме. — Так, приятель, осторожней, — парень только выдыхает. Крепко уснул, не пробиваемо словами.       — Ему только восемнадцать, Рики, — ядовито выплёвывает Сонхун, наблюдающий за подъемом. Из него кровоточит язва, а Рики с осуждением качает головой. — Спускайся к нам, как только уложишь его в постель.       Вес не ощущаем, одна ладонь под коленями, а вторая покоится на раскрытом плече. Тихие юношеские вздохи кружат у оголенной шеи, глаза фокусируются на бледном лице: густые длинные ресницы и расслабленные влажные губы червовой формы; у Сону блестяще-карие очи, как бусины, вбитые в щёлочки фарфоровых кукол. И воздухом он запасается, побуждая широкую грудину высоко вздыматься. Не видя чёткой картины перед глазами, Рики тяжко подниматься по длинной лестнице на второй этаж, но он старается смотреть под ноги и отсчитывает ступени.       В комнате Сону мрачность в большом зеркале отражается. Потаённый подростковый мир на стенах, потолке и полу. Обои заклеены плакатами с малоизвестными рок-группами, популярными аниме и книжными вырезками. Рики захлопывает за ними дверь ногой и тащит тощее тело к беспорядочной кровати, закиданной старыми плюшевыми игрушками. Мишка без глаза-пуговицы, с нитями заместо бледной лапки. Сону ворочается у него на руках и причмокивает пухлыми губами, а струйка вязкой слюны блестит меж лепестков.       Кровать скрипит под смесью тяжести двух тел: Рики коленом упирается на матрас и кладёт с осторожностью Сону, вытягивая из-под его спины тонкий плед. В комнате невыносимо и душно до легкого слоя влаги на теле — Сону вспотеет под плотным одеялом. Его нежность во сне расцветает, бледное лицо, как фарфор, местами с пыльно-бежевым отливом, ресницы едва по припухшим щекам мажут. Настолько длинные, что не грех желание провести по ним подушечкой пальца, но Рики сдерживается и отстраняется от юноши, оглаживая напоследок его по плечу.       — Спокойной ночи, Рики, — тишина растворяется, причина — сладость пробудившегося на считанные секунды голоса. Рики замирает на месте и не оборачивается, дожидается звука ленивого копошения на кровати.       — Спи сладко, — Рики не слышит самого себя, но покидает комнату поспешно, оставив за собой фантомное присутствие для Сону.       Говор телевизора слышно отдалённо, слова слипаются друг с другом — нечленораздельные звуки, скорее — неприятные писки. Рики спускается осторожно, не смотря под ноги, он игнорирует острые ступенчатые выступы. Ему не по себе находится в доме лжи и недосказанности, но Рики переступает себя и садится на пустую софу, до сего момента занятую им с Сону. Запах от тонкого пледа отслаивается — мёд и свежие вафли.       — Уснул? — Сонхун ставит фильм на паузу и натягивает по бедра принесенное мягкое одеяло из своей комнаты. — Ему нечего делать среди нас. Мал ещё и чересчур глуп.       — You're wrong, — отрезает Рики и натыкается на бездонные глаза Чонын, медленно засыпающей на твердых коленях Джея. — Ей стоит пойти спать, — девушка тихо посапывает и натягивает на себя мягкий плед, а Джей кивает, он соглашается и понимает, что их разговоры — разговоры не для нежных ушей.       Телевизор тухнет, сгущаясь с краев в середину — вспышка ослепляет; Рики укутывается в плед, пропахший Сону, и тело погибает в колких мурашках. В глазах Сонхуна озлобленность, ничуть не изменившаяся за все года. Детская обида стынет и не потухнет отныне никогда. Рики видит в нем ребенка, лишенного родительской заботы, их теплого внимания и взглядов с гордостью в пульсирующих зеркально-черных глазах. Они разные, их статусы в глазах их же родителей так же разнятся. Рики для своих — подарок судьбы, единственное и оберегаемое чадо; к Сонхуну родители относятся, как к нежданному первенцу, на чьих плечах весит непосильный для ребенка груз.       Молчание грызет вплоть до прихода Джея, ушедшего минутами ранее, чтобы уложить девушку в постель. Рики видит в Чонын и Сону идентичность, их понимание друг друга и схожести внутренние и внешние. У них одинаковая нежная и притягательная мимика — Сонхун лишен её. Годы попыток отличаться оказались для него успешными. Поставив их один ряд всех троих — Сонхун сделает шаг назад. Единственное, что неизменно в них, — проницательный и бесчувственный местами взгляд. У Сонхуна он искренний, а у Чонын и Сону — неконтролируемый и защитный.       На стеклянном столике в центре, помимо остывшей пиццы и кружек с чаем, лежит матово-чёрная картонная коробка с разметкой «54 cards». Дорогие с гравировкой бренда. В Калифорнии Рики в месяц заказывал больше десяти колод карт из интернет-магазина, поставляющего атрибутику для азартных игр в казино. Хоть и стоят больше сотни долларов за пачку — мнутся от истерик уходящих в фолд игроков.       Черные карты с золотистыми мастями несуразно тасуются в руках Джея, подхватившего всю пачку. В глазах Рики отражается Джокер, осторожно вырезанный на матовом полотне. Они не проговаривают условия: с Сонхуном Рики всегда играет на желания, на абсурдные и нечеловеческие желания. Но как же давно они сидели за одним столом без улиц и без Техасского холдема.       Классика; удача в ней — редкое везение. Джей шепотом проговаривает о начале первого круга и раскидывает по пять карт задниками кверху. Рики, наблюдавший за его высокопрофессиональной тасовкой, удовлетворенно кивает и изучает попавшиеся карты. На руках пара из двух тузов и дама, привлекающая внимание. Рики сбрасывает семерку и девятку и прикупает новые две карты. Его глаза впиваются в Сонхуна, утонувшего в думах. Он так же скидывает пару и пополняет комбинацию новыми.       На руках две пары из величавых дам и гордых тузов. Сердце замирает и отбивает тревожно, но Рики чувствует свою победу на первом кругу. Ему сложно без ставок, глаза привычно отыскивают банк — его нет, есть только Джей, наблюдающей за детскими забавами.       — Иди в фолд, Сонхун, — кончик острого языка пробегается по нижнему лепестку раскрытых мягких уст. Сонхун принимает дерзость и уверенность Рики за блеф.       — Уверен? — перед ним последовательность, возрастающая от семерки. — Мы сейчас не казино, чтобы ты вел себя так уверенно с явным меньшинством.       — Вскрываемся.       Опыт шепчет не поддаваться слабостям, игнорировать мелочные победы. А Рики равнодушием петлю на шее Сонхуна, гордящимся стритом, затягивает. Победа без ставок — не победа. Былой азарт тухнет, и Рики скидывает карты в колоду, его в сон утягивает, а Сонхун явно давится желчью и желанием показать себя.       — На удачу, — первый проигрыш не потянет за собой последующие. Рики клянется себе держать гордость и независимость. Он ломает Сонхуна, наступая на его слабые стороны.       Безразличие — только начало, а Сонхун уже крошится. Он — пыль от единственного упоминания его положения в глазах близких людей. Ближе Рики у него никого нет. Сонхун смотрит в широкую спину парня недолго и поворачивается к Джею, собирающему зеркальные карты. Мужчина сочувственно усмехается и поднимается с дивана, поправляя шнурки на домашних штанах. Сонхуну кажется, что его слабые стороны знает каждый.       Его силуэт отражается на стенах такой же мрачный, худощавый и высокий. Вслед за шагами — звук скрипа половиц. Дом ни новый, ни старый — ощущение мрачное и моросящее. Сонхун проходит мимо комнаты с разрисованной дверью и затормаживает; на его устах дикий и презренный оскал. Пальцы соприкасаются с гладкой поверхностью: подушечки очерчивают мелкие вмятинки и зазубренности. Дверь скрипит от напора — Сонхун осторожно открывает её и мечется потухшими глазами на тушу, сжавшуюся от холода и дрожащую. Он никогда не станет помогать Сону по своей воле, только родительский приказ — закон.       Стоит не долго — тело пробивает озноб, кажется, комнату Сону ветром забило. Дверь с тем же противным скрипом прижимается к косякам, и Сонхун сквозь темноту бредёт до своей комнаты, не скрытой только для Джея.

***

      За окном темень: моросящий дождь, гроза и редкая молния, пронзающая влажную землю. Рики ожидал дожди, когда собирал небольшой чемодан в поездку. Климат в Корее влажный и неприятный для него; каждый фактор за несколько дней, проведённых не дома, подтвердил его отстранённость от родной страны. Рики смотрит на сгущающие на грязно-голубом небе тучи и поджимает губы, обхватывая крепче перила балкона. Вышел на несколько минут в одной футболке и штанах — никотиновая зависимость заживо сгрызет, ещё нервы принуждают взяться за пачку сигарет и скурить до пепла. Рики осторожно опускает глаза вниз, на не работающий фонтан, и резко выпрямляется — скрип балконной стеклянной двери его пугает.       — Я сделал тебе кофе, а то ты ходил будто бы не в себе, — присутствие Сону не напрягает, Рики опирается бёдрами на перила и протягивает ладонь к чашке, пальцами обнимая фарфоровое нагревшееся тельце.       Кофе горький с жжённым привкусом — Сону, кажется, варил его сам, слишком неумело и с теплом, ощущаемым от неловкой улыбки на его пунцовых устах. Рики не противится, облизывает нижнюю губу с оттенком кофеина и ловит бездонные глаза на себе. Наивен и хрупок его заботливый взгляд. Но Рики больше интересует его одеяние: черные рванные джинсы с широким ремнем, те же тапочки и толстовка, видимо, на обнаженное тело — висит на нем просторно.       — На самом деле, я просто отвык, — Рики протягивает парню чашку с намёком, и Сону неуверенно отпивает, морщась от красочной горечи; его губы мгновенно алеют и взмокают. — Come on, вкусный же, — в ответ отрицание, Сону чмокает полными лепестками уст и проходит в середину обширного и ажурного балкона.       — Ты врёшь! Я впервые варил кофе, даже Чонын удивилась, — объясняет Сону, а его тонкие пальцы обхватывают перила, смахивая капли мутного дождя. — В ЛА лучше, правда? — с некой тоской произносит и подбородком вжимается в ворот толстовки.       — Не сказал бы. Я просто привык, — Рики затыкает себя фильтром сигареты и втягивает в легкие никотиновый дым. Сону отворачивается, притворяется ведь, и Рики знает. — Смешной… Сону, не пытайся строить из себя невинность, по твоим глазам видно, сколько за ними подтверждённого греха, — и теперь Сону не уворачивается, терпит, как дым проходится по его нежным чертам.       Глаза в глаза и губы в губы, Рики клянётся, что слышит, как отбивает чужое крохотное и наивное сердце. Барабанит по грудным оковам и замирает, а зрачки расширяются, хвастаясь чистой глубиной. Рики дышит медленно, смотрит, как Сону поджимает губы, и скупо улыбается.       На Сону обрушается целостный мир, ранит до уязвимых органов. И оторваться он себе не позволяет от зрительно-интимного контакта. Ведь Рики смотрит в душу, в его потаённое и обнажённое место.       — Пока я тут, обещаешь мне делать кофе? — Сону завороженно кивает, не понимая и смысла просьбы. Его мутные глаза на губах, не менее пухлых и плотных, до скрежета под сердцем желанных.       Никогда не будут льстить чужие чувства, для Рики они — удар по самолюбию. Но рядом с Сону, знакомым ему мелочные два дня, умиротворение блещет. Собственное сердце молчит, втихомолку ноет — без единого звука. Рики по собственному желанию не спешит выпрямляться и терять из виду Сону, он позволяет юноше насытиться его присутствием, теплым дыханием и глазами, ценною в млечный путь. Сону ведь и вправду вглядывается, как маленький ребёнок, увидевший чудо. Для Рики он и есть ребенок, наивный и брошенный близкими людьми.       Рискнет, не рискнет — Рики все равно, он глотает горячий воздух, вышедший изо рта Сону мутным паром, подрагивающими от холода устами. Дождь ощутимо усиливается, бьет по коже тяжелыми каплями, и Сону подрагивает, отстраняясь от Рики. Их контакт оборван внешними факторами — внутренние продолжают отмалчиваться.       — Чонын с Джеем приготовили пасту Кампанелле, пойдем обедать, — время подходит к трем, Сону показывает на экране своего смартфона с монотонными и минималистическими обоями.       Затлевшая сигарета приземляется на дно нетронутой пепельницы — балкон в его комнате. Обычно Рики никого не пускает в свою обитель, очерчивая границы, но незваный приход Сону расслабил. Напряжение нервов отступило, они расплавились от теплого присутствия невзрачного юноши. Сону стоит в дверном проёме и смотрит с искристым ожиданием, в его руке чашка с недопитым жжённым кофе — подцепил её с небольшого балконного выступа. Рики делает шаг навстречу, и Сону, растерявшийся из-за резкости, вздрагивает — и кофе пачкает его толстовку, просачиваясь сквозь ткань. Не горячо, но юноша вскрикивает и роняет злосчастную чашку на холодный пол, и Рики не успевает подловить её — хватается за дрожащую тонкую ладонь.       — Снимай толстовку, — Рики пугает резкостью и серьезностью, а его пальцы всё ещё вцеплены в кожу запястья. Ему непонятно, почему Сону бездействует и хлопает длинными ресницами, скрывая сузившиеся зрачки.       Сону неуверенно перехватывает ладони Рики, пытающиеся пусть бегунок вниз, на лице отрешение и желание скрыться из виду, но Сону напросто отмалчивается и терзает свои губы. Ему импонирует тянуть каждые неловкие моменты, лишь бы впитать в себя чарующие эмоции Рики. Под тонкой невзрачной толстовкой нет ничего — обнаженное тело и вздымающаяся грудина, — в ней скопление переживаний.       — Не трогай, — бормочет Сону, и Рики беспроблемно отступает. — У меня ничего нет под ней, — усмешка, от Рики сквозит надменностью, он поднимает чашку и проходит вглубь своей комнаты.       — Всё равно снимай, я дам тебе свою футболку, — он, поставив чашку на стол и игнорируя подтеки кофе, раскрывает шкаф и вытягивает первую попавшуюся длинную футболку.       Отчетливо слышен звук расстёгивания: отсоединение рваных зубцов молнии друг от друга, удар металлической застежки об пол. И Рики назло с любопытством поворачивается к Сону, впиваясь глазами в бледную грудь с нежно-розовыми вставшими от холода сосками, его зрачки увеличиваются и взгляд съезжает ниже на темно-синие ветви татуировки, разошедшийся на две стороны, ближе к выпирающим тазовым косточкам.       Ни слова, в глазах не возбуждение, а заворожение. Рики закидывает футболку к себе на плечо и подходит в плотную к Сону, поднимая его лицо за подбородок. Страх и растерянность в карих очах, Сону сглатывает и вздрагивает от касаний ниже. Его пальцы прямо на талии, ощупывают худобу и фигурность.       — Есть ниже? — кивок и опущенные глаза к напрягшемуся торсу.       От Рики исходит любопытство, его длинные пальцы оттягивают кромку джинсов — живот втягивается и пустота видна даже меж кожей и ремнём чёрных боксеров. Ветви своеобразного тату обрублены на стыке с серединой выбритого паха, Рики удовлетворяет свой интерес и убирает руки, протягивая футболку замершему Сону. Юноша под впечатлением и мнимым испугом, его действия заторможенные; футболка висит на худом теле и скрывает бёдра с несуразными рубленными дырками на ткани джинсов.       — Родители знают? — Сону отмалчивается и смотрит в глаза.       — Им незачем, — просто, но без уверенности; Рики кивает, он ожидал подобного ответа. — Пошли уже!       На первом этаже запах тушенных грибов и громкие разговоры, — кажется, вовсе мелкая ссора. Первым на порог кухни ступает Сону, поправляя края чёрной футболки и оттягивая их, слишком длинная; Рики по сравнению с Сону огромен: его высокий рост, крепкие руки и широкие плечи. Он идёт следом за Сону и встает сзади, укладывая подбородок на плечо. И привлекает внимание зашедшего Сонхуна, одетого в футболку и шорты, а на шее влажное полотенце.       — Сону, позвони родителям и скажи, что всё хорошо, — только и выдаёт Сонхун, но, вздохнув, продолжает: — она мне не верит.       Со скептицизмом и недовольством. Губы плотно прижимаются друг к другу, и в глазах презрение. Рики не пропускает ни единой мелочи в отношениях родных братьев — ему интересно и беспокойно. Сонхун провожает глазами юношу и проходит к столу, отодвигая себе стул.       — Что он делал у тебя в комнате? — рубит, растягивая губы в надменности, Рики осторожно отодвигает ближний стул и садится рядом.       Вопрос Сонхуна обратил большее и нужное внимание: Чонын, обнимающая Джея со спины за плечи, хмурится и выпрямляется. Ей нравится то, как меняется отдалённый ото всех Сону, как крутится возле Рики все полные два дня.       Язык вбивается в щёку, соскальзывая к дёснам. Рики чувствует, как Сонхун напрягается, и хлопает его по бедру. Те слабые стороны, что выискивает Сонхун, — за границей — Рики взял с собой только уверенность и человеческие чувства. И Сонхун, и Рики, и Джей — каждый видит явную и больную одержимость Сону. Он ищет защиту в незнакомом человеке и постепенно привязывается.       — Сонхун, не будь придурком. Он приготовил ему кофе и унёс, — Сонхун словно и не слышит объяснения сестры и продолжает ждать ответа от Рики.       — It's a secret, — с усмешкой, и она не тухнет, даже из-за быстрого прихода Сону. — Чонын, придуркам никогда не перестать быть придурками, — девушка смеётся и ставит тарелку с пастой для Сону. — Как успехи? — Рики подпирает щеку рукой и смотрит на парня, присевшего рядом; их колени намеренно соприкасаются.       У Сону глаза мечутся по кухне: смотрит то на сестру, то на Сонхуна, остро наблюдающего за ними двоими, позволившими себе разговоры с подтекстом довести. Настрой Рики читаемый, он смотрит с наигранным любованием и облизывает пухлые губы от уголка до уголка.       — Ничего нового, — Сону преподносит вилку с накрученной на нее лапшой и пробует; заметив, что сметанный соус капнул на стол, он осторожно вытирает его черной бумажной салфеткой. — «Если Сонхун вновь будет вести себя, как ублюдок, то звони отцу, он заберёт тебя», — Рики беззвучно смеётся, узнавая холодный настрой госпожи Пак.       Их мать всегда вставала на сторону младших, она оберегала Сону, как невиданную драгоценность, а на Сонхуна она смотрела, словно перед ней чужак, не ребёнок, которого она вынашивала в себе девять месяцев. Для Рики госпожа Пак — показатель безответственного родителя. Сону избалован и для него лимита не существует, Сонхун, по его же рассказам, жил с ограничениями, а Чонын — девушка, родившаяся в традиционной семье, почитаемой патриархат. Главное в её жизни — найти обеспеченного мужчину и жить с ним, и как видит Рики, ей хорошо с Джеем, являющимся и приближенным к семье, и любимым ей.       Наблюдение — возможности Рики, ему не скрыты порочные стороны братьев: Сону безустанно и беспросветно пользуется своим положением, а Сонхун погибает от бесчеловечности и встает на ту же тропу, не имеющую счастливого конца. Рики не может держать нейтралитет, он чувствует, как больше приближен к позиции Сону, даже имея преимущества и полную защиту, он не выйдет за рамки аморальности — а Сонхун ходит по линии границ.       Перепалки парней на людях бессмысленные, находясь наедине, он морально добивают друг друга. Сону умело провоцирует брата, давит на больные места и невинно смеется, Сонхуну остается игнорировать или агрессивно отвечать.       — Между прочим, на прошлом дне рождения Сонхуна так всё и было! — вспоминает Чонын, жестикулируя и посмеиваясь. Рики уверен: она выставляет себя дурочкой, чтобы не делить родных и одинаково дорогих для неё братьев. — Сону нельзя пить, он неадекватный просто. В общем, его Сонхун в комнате со своим другом спалил. Обоих чуть не убил, а Сону просто позвонил матери и сказал, что до него домогались.       — Этот гондон меня лапал, Чонын! А Сонхун хотел выставить меня шлюхой. Типа, я в свои семнадцать уже по членам прыгаю, — Джей присвистывает, а Чонын закрывает брату рот, затыкая его возмущённый монолог.       Паста Сонхуна остаётся нетронутой, он вкушает разговор за столом вполуха, зная, что его вновь выставляют козлом отпущения. Издалека слышит смех Чонын и возмущения Сону, вызывающие желание лечь под асфальтированную дорогу. Рядом с Сону он — не человек, каждое действие брата побуждает его на животные поступки. Прямо сейчас в голове сцена бесчувственного распятия. Сонхун поджимает губы и поворачивается к Джею, словившему умерший настрой.       — Кто со мной поедет за аппаратурой сегодня? — Сонхун обращает на себя всеобщее внимание и поднимается из-за стола, Джей следом за ним. — Чонын, ты с нами, как раз отметишься у родителей.       — Без проблем, — девушка собирает со стола пустые тарелки, а нетронутую пасту Сонхуна выбрасывает в урну, обиженно поджимая губы так, чтобы ни одна душа не видела. — Тогда я переодеваюсь, и поехали, нечего медлить, — тарелки остаются грязными на дне раковины — приедет и уберёт.       За столом остаются только Рики, допивающий кофе, и Сону, изучающий прелести соцсетей. Но Рики рядом, кажется ему интереснее — убирает телефон в сторону и подкладывает ладонь под щеку. На улице всё так же холодно и дождливо, звук непогоды проникает в дом через приоткрытые окна — в самом коттедже душно. Сону поправляет футболку, одолженную у Рики, и невольно вдыхает аромат, сохранившийся на ткани.       — А ты почему с ними не едешь? — Сону решается встать и неуклюже ударяется бедром о угол стола, из уст вырывается болезненный полукрик. — Блядство… — он падает обратно на стул, сдавливая опухший участок бедра двумя ладонями. — Мир перестанет существовать, если я хоть раз не налажаю перед тобой. Кажется, синяк будет.       — Будь собой, я больше отдаю предпочтения тем людям, что не пытаются меняться перед другими, — спокойно проговаривает Рики, допивая остатки кофе; кружку он ставит в раковину, к остальной грязной посуде. — Мне в жизни попадалось так много людей, что хотели привлечь мое внимание просто тем, что вели себя, как клоуны. Попробуй хоть раз понаблюдать за этим цирком. Если человеку ты не интересен, то этот статус будет держаться до самого конца.       Внутри Сону надламывается чувство собственного достоинства, и улыбчивая гримаса сменяется подавленностью. Он от растерянности занимает руки салфеткой, лежавшей недалеко от него на столе. Рики — моральный изверг, человек, умеющий ввести в забытье и самобичевание. Видимо, попытки Сону закончатся тем, что он закроется в себе. Вновь. Его жизнь — тропа, соединенная началом и концом, — из неё не выбраться.       Всё, что было в начале, встретит его и в конце — насильственный жизненный принцип. Сону потирает бедро ребром ладони и хмурится — боль сводит ногу. Рики смотрит на него молчаливо, разглядывая изученные точёные черты лица. Сону мягок на вид, но его натура скользка и нечестна. В глазах стынет нечто — его попытки не разочаровываться.       — Так можно и в себе запутаться, — невзрачно добавляет Рики, окончательно отстраняясь от стола. — Чем займёмся, пока остальных нет? — он хлопает ладонями по своим бедрам, словно отряхивая их от невидимой пыли, и идет к выходу.       — Такой вариант тебе не понравится, — Сону заигрывающе облизывает нижнюю губу и оттягивает ворот футболки, оголяя тонкую жилистую шею. Его язык дерзит: толкается в щеку, и Рики, пойманный на рассматривании, прикладывает палец к своим устам. — Святые духи, прости! — Рики, почувствовав свои преимущества, неразборчиво кивает. — Ты же сказал быть собой. Буквально воспринимаю твои слова.       — Ты не озвучил свой вариант, — у них, кажется, один-один; Рики сворачивает в сторону гостиной, скрываясь за выходом из кухни целиком, а Сону с пуганной дырой внутри идет за ним.       Пару минут назад они остались наедине — около двух часов в компании друг друга. Но если день назад Сону хотел впитать в себя все внимание Рики, сейчас его желание — прийти в себя. В него ещё никто не проникал так глубоко, как гость, виданный им несколько лет назад. Сону был ребёнком — средняя школа, только её начало. А Рики для него — крутой дружок родного брата. Искренняя связь Чонын и Рики не поддавалась пониманию до сего года. У них чуть больше недели, и Сону мечтает почувствовать себя счастливым с тем, с кем его ублюдочный брат связан едва ли не кровью.       Профиль Рики мягкий, несмотря на преподнесенное высокомерие и физическое составляющее. Скулы есть — они режутся, но щёки расслабляют. Сону подсаживается к нему на диван и обнимает себя за ноги заместо того, чтобы накинуть тонкий плед. Его колышет — кондиционер в гостиной заработал.       — В тот день рождения я не просто так нажаловался матери, — Сону обращает на себя внимание парня своим началом, интригующим и не желанным, но Рики, не сбиваясь, слушает продолжение: — Сонхун ударил меня по лицу, когда мы отошли. Он никогда себе прежде не позволял меня бить. Там вообще такая запутанная ситуация, — распутать нить воспоминаний в голове — нелегко; в глазах Рики интерес искрится, он накрывает обоих пледом.       — У нас есть несколько часов, я весь во внимании, — расслабленностью снимает всякое переживание. Сону не верит, что так беспросветно доверяет себя незнакомцу. — Если это так важно, то никто не узнает.       По крупицам в одну кучу, Сону копается в себе, как в свежей грязи, выкапывая сокровище. Хотя таковым воспоминания никогда не будут являться. Легшая на колено ладонь добивает, Сону прижимается к спинке дивана и громко дышит, глотая воздух, как остатки прежнего себя.       Сонхун открылся ему не так давно, когда с глаз спали нежно-розовые очки с оправой из перистых облаков. С детства он видел отстраненность брата от семьи и считал: Сонхун просто взрослеет! Ведь достигнув его возраста, Сону не изменил подростковой стервозности и отпущению. Ужасное поведение, какое присуще ему и сейчас; ссоры и недопонимания с близкими — верх славного подросткового периода! Сону никогда не отрицал свою излишнюю избалованность, ему кричали в лицо, что он таков, отчего и мерзок. Общество, окружающее его, — высшее, но имеющее традиционные меры наказания. Одноклассников родители пороли ремнями, пока с него сдували пылинки и лелеяли. Отец не ударил, увидев позорный пирсинг в носу, он развернулся и ушёл, оставив разговор на плечах матери, а та — молчком. Сейчас на месте прокола заросший шрам двухлетней давности.       Изменения есть, но они не стремительные. Сону не торопится — вся жизнь впереди и он может себе позволить роскошь, в которой купается. Сонхун не был примером, он сломленная в глазах всей родни личность. Сону знает: нежданный ребёнок; первенец, росший в ограничениях.       Удар его год назад был силен морально — физически же Сонхун не мог позволить себе большего. Но щека горит по сей день. И страх появляться на глазах присущ. Но Сону борется с противоречиями и пытается не вспоминать, а Чонын, не умеющую молчать, не винит. Она сделала слишком много для него хорошего.       — Смешно то, что ситуацию замяли и вывели на то, что до меня домогались из-за того, что я перепил. Сонхун получил за позволение мне пить и за своего дружка, а наделе все еще хуже. Типа, Чонын вообще ничего не знает, но болтает, просто в этом вся она. — Сону начинает с малого, надеясь, что интерес Рики пропадет, но он глотает слова и не прерывает зрительного контакта. Единственное отвлекшее Рики — беззлобная шутка о девушке. — Я не помню его друга, честно, но он темненький был и высокий. Весь вечер крутился вокруг меня, а к ночи я уже всё был. После четырнадцати не было ни одной вечеринки, которая для меня бы не заканчивалась сексом, — ему не стыдно, всё равно, что о нём подумают. Но брови Рики взлетают, он словно хочет конкретики в словах Сону.       Впервые Сону познал, что такое «секс», ближе к своим пятнадцати годам на дне рождения одноклассницы. Красивый третьеклассник с татуировкой на всю руку, которую во время учёбы он скрывал. Сону как сейчас помнит, как вылизывал нежную кожу и очерчивал выбитый рисунок. Ему было неописуемо больно, органы разрывало от толстого члена, проникшего в девственный анус, казалось, шла кровь, скрывшаяся в ночи. Его не насиловали, парень делал всё с позволения, а Сону напросто молчал.       Взрослая жизнь началась с алкоголя и секса на одну ночь. Мечта большинства школьников — и половина из которых уже таковы. Окружение Сону — ограниченные люди, а нарушение запретов для них — страсть.       — У тебя такая насыщенная жизнь, — не сдерживается Рики, не скрывая своего удивления, а Сону усмехается. — Хотя, в принципе, в Чунан кто не пьёт, тот колется, — согласный кивок.       — В общем, секс с этим амбалом был для меня шансом, но я не учёл того, что Сонхун контролировал меня. И когда он пытался мне дозвониться, чтобы понять где я, то телефон слишком громко зазвонил. Он меня вывел из комнаты и начал кричать, а во мне спирта больше, чем воды. Помню, он меня называл шлюхой и потаскухой дешёвой. Я разревелся, потому что это был перебор, и он меня ударил по щеке. Ну и потом мне пришлось звонить матери, чтобы меня забрали, и сказать причину. Я ни слова не сказал о том, что Сонхун меня тронул, но он всё равно получил, — Сону, согревшись, скидывает с себя плед и откидывается на спинку дивана.       Ему сложно доверять людям, ещё сложнее тем, кто в его жизни эпизодные персонажи. Раз с Рики нет будущего, то и слова о себе бессмысленные. Сону стремительно сдается, делает поспешные шаги назад. Рики — непоколебимая верхушка. А Сону поплачет и успокоится, всё равно не создан для длительных связей.       — Если тебе будет легче, то могу тоже рассказать что-нибудь, — у Сону загораются глаза, в них блещет интерес, он кивает и садится удобнее, вытянув ноги на свободную сторону дивана. — В то время, когда я заканчивал старшую школу, к нам пришла молодая учительница. Это небольшой секрет Сонхуна, если что, — Рики не видит смысла рассказывать о себе. — Девушку звали Ли Ёнсо, она только закончила обучение в университете и устроилась к нам. У нас разница с ней была, как с тобой сейчас, вроде бы. Его понесло от нее. Хотя я думал, что он умрет девственником, это его судьба, — Сону прерывает рассказ своим смехом, схватившись за плечо Рики, и пытается перевести дыхание.       — Только не говори, что её уволили из-за Сонхуна… — от осознания зрачки сужаются. — Серьёзно? А что у них было в итоге? — Сону прежде никогда не слышал о личной жизни своего брата, для него она скрыта.       — Ну… они встречались несколько месяцев, и Сонхун добрее был, — небольшая вставка развеивает наплывшее напряжение. — Кто-то из первоклассников спалил их в кабинете и нажаловался директрисе. Скандала большого не было, Ёнсо просто забрала документы, — Сону выдыхает, словно не дышал все то время, что Рики вещал ему.       Перед глазами плывет его собственная школьная жизнь, наполненная безобразием. Кажется, ему предстоит узнать многое о Сонхуне. И то, что он входил в десятку лучших учеников Чунан, ломает впечатление. Для Сону он больше незнакомец, чем родной человек. Он с детства живет в неведении о нём. Братья совершенное разные — полные противоположности. Сону не учится на стабильное отлично, не ведет себя примерно — ему всё равно. А Сонхуну в своё время не было, он рос и пытался расти в глазах родителей.       — Ситуацию хорошо замяли, потому что Чонын даже вряд ли знала, — Сону размышляет, играясь пальцем со своей нижней губой, а Рики не отрываясь наблюдает за ним. — Получается, родители так же не в курсе? Я удивлён, — в его глазах зрачки увеличены, сливаются с тёмной радужкой.       Рики пожимает плечами так, будто бы не знает мелочей, хотя в нём их целые залежи. Кажется, он единственный, кто наслышан о Сонхуне, больше тех людей, что растили его. Сону всего лишь пару лет назад перестал задаваться вопросом: «Почему Сонхун так далек ото всех?» В одночасье ему стало больше, чем всё равно, — Сону забился в углу безразличия.       Телевизионные разговоры рассаживают их по разные части дивана: Рики смотрит фильм без интереса, игнорируя смысл длинных диалогов, а Сону обнимает подушку, прикрывая глаза, но спустя время — минут десять, — подползает к Рики и кладет голову на его крепкие бёдра. И длинные пальцы впиваются в темные патлы, массируя у корней — всё равно, что уложенные волосы после будут, как старая солома. Сону с самого утра старался их уложить, встал на несколько часов раньше — по звуку будильника в девять.       И ведь засыпает на коленях и под лаской, фантазируя для сладкого сна, как Рики всю жизнь рядом будет. Сону не знает его, но страстно желает насытиться каждой мелочью. Ему не так часто интересны люди, окружающие его. Друзья — мимо, родственники — пропасть, одна Чонын по ощущениям, всегда росла рядом. Сону помнит детство с ней, ее поддержку и разговоры по ночам, когда Сону, находясь в тяжелом состоянии, пытался не заплакать. Несмотря на материальное и физическое состояние, внутри он гниет из-за своих поступков, из-за своих нелепых чувств ко всем окружающим.       Ему многого не стоит очароваться человеком, а после секса забыть — слияние чувств завершается вместе с оргазмом. Изредка Сону ощущает себя нимфоманом, но так таковой сатириаз ему не присущ. Желание секса струится в нем тогда, когда вместе с ним по организму гуляет алкоголь.       Включенный фильм «Ма» Сону смотрел больше, чем пару раз: впервые с друзьями в загородном доме одного из них с банками пива в руках, второй раз случился на недо свидании с бывшим одноклассником, а третий — шло по телевизору, и отец с Чонын присоединились к нему. Ему нетрудно предвидеть дальнейшие действия на экране, оттого и позволяет себе дремать и наслаждаться поглаживаниями Рики. Сону приоткрывает глаза, вновь любуясь мягкими чертами лица, а Рики позволяет ему и смиренно дышит, прикусывая щеку изнутри.       — Ты такой красивый… — начинает Сону, а его бледные руки трясутся. Он беспрепятственно проводит пальцами по мягкому подбородку и тянет за него, чтобы Рики обратил на него, нуждающегося в послаблении, внимание. — Я для тебя не больше, чем ребёнок, верно? — а Рики не знает, он смотрит в тёмные глаза и молчит, смакуя на языке разнообразие слов — и всех не подходящих для ответа.       — Не нужно, Сону… я не воспринимаю тебя как ребёнка, потому что это всё равно не так, — Рики накрывает его ладонь своей и поглаживает выпирающие бледные костяшки. — Просто не нужно, я не тот человек, что сделает тебя счастливым. Ты достоин лучшего, — он, не останавливая самого себя, преподносит ладонь к своим губам и целует каждый палец, оставляя по три невидимых следа на костяшках.       Слёз нет, в глазах пустыня — Сону закрывает их, чтобы не видеть лица Рики. Ему тяжело смотреть на то, что не может быть его. Сону желает быть моментным и равнодушным человеком, а не тем, чьё сердце принимает в себя чувства, как оголодавшее.       Пусть болезнь равнодушия поглотит его — жить будет легче.       Сону резко поднимается и впивается локтями в диван для опоры, освобождая свои руки из пленяющего заточения. А Рики смотрит ему в глаза, как пару часов назад. Безбожно красивый и запретный для касаний и порочной любви — он соврал Сону, когда сказал, что не видит в нём ребёнка. Ласковые черты лица и впалые щеки — явно от быстрого похудения. Тело Сону больше костлявое — твёрдое и фигуристое. Рики осторожно кладет ладони ему на живот и проникает под футболку, не видимо касаясь пальцами очертания тату, уходящего под штаны.       — Я хочу, чтобы трогал меня именно ты, Рики… — Сону говорит уверенно, сжимая кожаную обивку дивана. На него накатывает истерика, сжирающая улыбку на лице. — Никто другой, кроме тебя. Мне все противны… — он обезумивши томно дышит от пальцев, касающийся его кожи, но Рики прекращает, просто замирает.       — Мы знаем новых друг друга несколько дней… Сону, в последний раз я видел тебя ребёнком, учащимся в средней школе. Тем более я всё равно уеду и, наверное, опять не на один год, — Рики слишком поздно осознаёт, что своими подтаявшими словами даёт ему надежду, его глазам, губам и телу.       Дыхание Сону до того горячее, что пропитывает теплом бледную и неровную кожу Рики, не прерывающего зрительный контакт — он нуждается в нём, как в воздухе, воде и пище. Но оступается первым — нельзя и кончиком пальцев касаться грани, очерченной для них. В глазах Сону зыбкий ссохшийся песок, ведь океан надежд опустел. Он в последний раз ведет по скуле частью ладони, именуемой Холмом Венеры. Большой палец нижней пухлой губы касается, и Сону отмирает, переводя взгляд на смежный с лестницей коридор — откуда доносятся тяжелые шаги и удары коробок об пол. Приехал Сонхун, а с ним и Чонын, и Джей, взявшие себе по ноше. Сонхун заходит вовремя — когда Сону болезненно морщится, ударившись спиной об очертания каркасных балок дивана.       На Чонын, вошедшей следом с коробкой в руках, плюшевая панама с медвежьими ушами. Девушка кидает лёгкую по ощущениям коробку на пол и облокачивается на комод со статуэтками, сложив руки на груди. К ней подходит Джей и пальцами дотрагивается до одного из ушек панамы и, словив возмущение Чонын, целует в румяную щёку.       — По ощущениям мы целый дом вывезли, — Чонын начинает разговор с жалоб, приковывая к себе внимание остальных; Сонхун недолго смотрит на нее и хмыкает, поднимаясь на лестнице. — Как вам без нас? — Сону знает, что сестра вновь закрывает глаза на очевидное, включая режим недалёкой девицы — ей, может быть, и интересно, но лезть в чужие дела не желает.       В отличие от Сонхуна, Чонын Сону знает чуть хуже, чем себя — у нее есть принципы, которые девушка насильно вбивает в себя, — особенность их семьи. Разочарование на лице Сону отражается во взгляде — в нем крах и зыбкий пепел. Не вовремя дом забился людьми, являющимися ему родными, — видеть он их не желает.       Ладонь Рики на бедре не останавливает его, Сону поднимается с дивана и поправляет задравшуюся футболку, кинув на парня беглый и притупленный взгляд — дает понять, что останавливать его не нужно. Сону меняет свои планы на сегодняшний вечер, быстро и безвозвратно. Его плечом задевает Чонын и извиняется, ничего не услышав в ответ — она привыкла к импульсивному и истерическому поведению своего брата, — не смеет обижаться. Продавив до скрипа лестничную ступень, Сону верит в меньшее, в то, что Сонхун обойдет его мимо, если они столкнутся на втором этаже.       Истерика в горле, она сжигает мягкие стенки и выталкивает наружу желчный ком. Сону сглатывает горькие слюни и, очнувшись на середине лестницы, встречается взглядом с Сонхуном, видимо, ждущим его у перилл. Брату присуща предсказуемость или хоть читать его Сону научен.       Ступени по ощущению — ледяные выступы, с них легче соскользнуть, чем примерзнуть намертво. Сону морщится от того, как хлопковая ткань носков соприкасается с гладкой поверхность. Он отсчитывает ступени до конца, сжимает ладони в кулаки и ногтями впивается в мягкую кожу. Сонхун перехватывает его за запястье у перилл, преграждая собой дверь, и смотрит в глаза по-отечески с небывалой грубостью, скрывающей отвращение.       — Отпусти… — Сону не смотрит в глаза, боится подавиться и не совладать со своими горящими эмоциями. — Я просто пойду в комнату, Сонхун, и не буду появляться на глазах, хорошо? Всё-таки желание именинника — закон, — под нос бормочет парень, но рука его, заточенная в хватке Сонхуна, расслабляется.       — Не психуй, я даже ничего тебе не сказал, — и отпускает, но пройти в комнату не дает. — Что у вас происходит? Тебя на взрослых мужиков тянет? На таких, как он? — Сонхун спокоен, пока Сону молчит и глотает застоявшиеся во рту слюни.       — А какой он? — мир Сону не сказочный, но Сону видит его обезумевшим мечтателем без планов на жизнь, без устоявшейся личности. — Понимающий? Умеющий слушать и не озлобленный на весь мир? — Сонхун знает: брат перечисляет те черты, которыми его, Сонхуна, не наделили. — Слушай, если ты хочешь ещё что-то сказать, то говори быстрее.       — Я отправлю тебя домой, блять, понял меня? И мне всё равно, что эти мрази скажут. Не порть мне праздник тем, что тебе опять понадобился член, — Сонхун вздрагивает, волна омерзения проходится по его телу вместе с мурашками. — Тебе было мало прошлого раза? Могу повторить, — Сону зажмуривает глаза и дышит через нос, оскорбления никогда не оставляют его равнодушным. — Грёбаный гомик, вали в свою комнату, — хлопок дверью, и тишина заполоняет просторный коридор.       Послушавшись мать и вновь за свои почти двадцать пять лет выполнив её просьбу, больше являющуюся приказом, Сонхун ненавидит себя. Ему никогда не быть любимым, его роль — отброс семьи и старший сын. Нежеланный старший сын с вечным непониманием своего положения. Ведь Сонхун не виноват, что родители не знали о существовании презервативов, когда занимались, по их словам, первым сексом.       Мать велит опекать Сону, её золотое чадо, хотя в день рождения Сонхуна Сону не главный герой, его роль — второстепенный персонаж или карты, не представляющие из себя ни единой даже слабой комбинации. Сонхун видит младшего брата никем на своём празднике.       Или…       И вправду, он — никто. Сонхун не жалеет о сказанных собою словах. Из-за Сону он ненавидит жизнь, ненавидит родных и ненавидит друзей. Нет у него природного обаяния, чтобы люди нитями вились вокруг него, как вьются вокруг Сону. В детстве Сонхун топил себя в слезах, начал играть в покер — поменял приоритеты, его слёзы слишком дороги, чтобы лить их на людей, не стоящих ни цента в центре банка для ставок.       Всё равно на кровную связь и ломленную подростковую личность, Сонхун каждый день рождения загадывает единственное желание — сломать окончательно. Ведь за грехи родителей могут расплатиться и дети — разница величиной не различается.

***

      Ровно пятнадцать часов назад Сонхуну исполнилось двадцать пять лет. Он получил свой подарок от Рики, как только встал — именные часы бренда «Rolex» стоимостью в десяток тысяч американских долларов и новые позолоченные игральные карты от компании «Bicycle». Рики не бывает скуп на подарки, с детства пользовался родительскими деньгами, сейчас — своей долей. Его выигрыши в казино порой составляют больше пятидесяти тысяч — на роскошную и не нуждающуюся жизнь в Лос-Анджелесе хватает.       Украшением дома занимались нанятая группа декораторов, Сонхун лишь ходил и отслеживал каждый шаг, пока Рики в гостиной ближе общался с Джеем. Прошедшие дни не особо удачные для знакомства: Чонсон всё время проводил с Чонын, а Рики осваивался рядом с Сону. С прошлого дня подросток не показывается на глаза, просит старшую сестру приносит еду в комнату, а девушка не смеет ему отказывать.       Но Чонын сейчас не до возни с Сону: приехала, как оказывается, младшая сестра Джея — Шанель, она специально выбила пару дней из своего занятого расписания, чтобы показаться на дне рождения старого знакомого. Рики увидел её впервые пару часов назад; девушка лишь мельком похожа на старшего брата, наверное, из-за неестественной внешности: видны её накаченные красноватые губы, грязно-рыжий цвет волос и голубые глаза — у Джея же всё родное, разве что оттенок волос искусственно тёмный.       В дверном проёме на выходе стоит Сонхун, одетый в ветровку и теплые домашние штаны, Рики успел сделать пару его нелепых фотографий и скинуть в их личный чат. Но его серьезный настрой не сбить шутками, брови так и спущены к переносице, а зрачки меньше точки. Ему не нравится то, как выполняют работу: мужчины в серой форме неаккуратно развешивают гирлянду и царапают обои — о их цене Сонхун тактично умалчивает и старается беречь свои нервы. Рики смотрит на него недолго и возвращается к разговору с Джеем, сложив ладони на своих бедрах.       — Она закончила Нью-Йоркскую академию киноискусства с отличием и сейчас крутится в сфере кино, — Джей пьёт чёрный кофе, приготовленный Чонын, и рассказывает о достижениях своей младшей сестры. И Рики и вправду удивлён её умениям. — У неё нет крупных ролей из-за небольшого опыта, но, по её словам, после Нового года нас ждёт какой-то триллер с ней в главных ролях, — Рики кивает, заинтересованный рассказом. Ему нравится то, как семья Джея относится к желаниям их детей.       Быть единственным ребёнком в семье — роскошь, Рики никогда и не хотел себе младших или старших сиблингов, хотя знает, что родители бы не обделяли их. До старшей школы Рики был мечтателем — и юрист, и врач, и журналист; по окончанию учебы желание по сей день остается единым — выжить. Окончил бакалавр менеджмента и заочно получает магистратуру. Изредка помогает отцу в его втором офисе в ЛА. Не зря четыре года учился перебирать бумаги и считать проценты.       — У вас выдающаяся семья, — Рики без завести улыбается и поднимается с дивана, отодвинув от себя нагревшийся плед.       — Кто бы говорил, мистер Нишимура, — его усмешка забавляет Рики. Верно, каждый из них достиг вершин, а каких — не волнует никого. Есть люди, что и гроша не стоят, но у них и нет начальных взносов на будущее.       На первом этаже шумно, а на втором занято девушками и Сону, Рики приходится прервать их разговор с Джеем — на мочевой давит выпитым кофе. Он хватает свой телефон и идёт к лестнице — на втором этаже три ванные комнаты, а на первом только кладовая. И как обычно отключен свет, Рики нащупывает выключатель и морщится, недалеко расположена дверь уборной, и он дергает за неё.       Ему не стыдно, к горлу не подступает ком, и язык не заплетается. Глаза в глаза — перед ним Чонын, отдавшаяся блаженству с новой для него девушкой. Шанель поправляет грязно-рыжие локоны и поворачивается на свет, её улыбка — не напуганный оскал. Ухоженные ладони сжимают бледные оголенные бедра. Чонын, как помнит Рики, с утра ходит в коротких свободных шортах.       Девушкам всё равно — лица страницы запылившейся книги. Чонын улыбается застенчиво, поправляя прядь темных волос, и кладёт ладонь на плечо Шанель, сжимая, а на Рики смотрит с испугом. Рики не знает, всё равно ли ему. В душе нейтралитет, а возможно всё намного проще: Джею всё равно на похождения девушки, ведь Рики даже не понимает, какого рода у них отношения. Чонын напоминает Рики человека с расходящимися интересами — полигамная, а Джею хорошо с одним партнёром.       Не его дела — лезть в отношения знакомых. Рики смотрит на девушек с минуту и разворачивается на пятках, покидая ванную комнату. Его сердце оживает: бьётся сильнее, ещё лёгкие сдавливает. Ближайшая комната не его, а Сону, и в неё он вламывается без стука, крепко сжав дверную ручку.       В комнате парня тихо играет музыка, вырывающаяся из динамиков мощных наушников. Рики пихает Сону коленкой в локоть и обращает на себя внимание. В юношеских глазах непонимание стынет, Сону приподнимается и скидывает с себя наушники. Сердце разрушается по нитям сосудов. Рики не впервые в его комнате, но видел Сону парня в последний раз вчерашнем утром. Чувства двоякие от краткого проведенного вместе времени. Рики без слов спрашивает разрешение сесть на кровать, и юноша торопливо кивает, подтягиваясь к изголовью и обнимая себя за ноги.       — Что у Джея и Чонын? — Рики начинает издалека, прикусывая нижнюю пухлую губу. Ему кажется: Сону знает больше положенного, они с Чонын всегда были близки. — То есть… ну… Pull yourself together, Чонын с Шанель там… — в глаза смотрит, ища в них хотя бы малость понимания.       — А… — Сону замирает, сдавливая пальцами свои бедра, на которых цветут красные следы — послевкусие мазохизма. — Они друг другу нравятся? — слюна вязкая горло пачкает. — Но Чонын встречается с Джеем. Он позволяет ей изменять со своей сестрой. Я не знаю, как тебе объяснить. Но как-то всё так, — Рики протягивает ладонь к лицу Сону и ведёт согнутым указательным пальцем по бледной щеке, созывая мутную и сахарную красноту.       — Что он тебе сказал? — прошлая тема теряет актуальность; Рики проявляет интерес к прошедшему — настоящее его теперь не волнует. — Ты вообще не выходишь. Я хочу видеть тебя, — у Сону желудок скручивает о желчи, приобретшей оттенок большей горечи. Только Рики способен будить в нём и чувства, и желания — весь организм начинает работу вспять.       Коленка дрожит, накрытая тонким пледом, Сону накрывает ладонь Рики своей, касаясь подушечками пальцев темнеющих костяшек. Теплом отдаёт — обжигает кожу и сжирает до тла. Сону поспешно романтизирует каждый шаг, действие и слово, а сам Рики для него — идеальный человек. Тошнота в клубок собирается и вяжет на языке — невыносимо.       — Мы даже не пересеклись, — наглая ложь по сердцу стучит; Сону задерживает дыхание, рядом с Рики он всегда чувствует себя под морской гладью. — Я хочу домой… — искренности в его словах больше, чем лжи; чувства выбираются наружу и карябают остатки самообладания. — Мне здесь некомфортно.       — Я тебя понимаю, Сону, — ладонь холодеет от запястья, Рики целует тонкие пальцы и смотрит в глаза, не скрывая настоящей нежности. — Я всё ещё здесь из-за тебя и Чонын. Хоть Сонхун и близкий мне человек, но не тот, с кем я могу чувствовать себя в безопасности и комфорте. Давай будем держаться друг за друга в этот день? — все еще ребенок, организм по-детски цветёт и пахнет наивностью.              Ведь им не известно, что будет через несколько часов: два или четыре спустя. Рики не предсказывает будущее, он живёт настоящим и планы строит на настоящее. Сону — мечтатель и ребенок, Рики не осуждает — он сам был таковым. Каждый взрослеет в своем темпе: Рики ощутил прелести жизни раньше, чем следовало из-за своей присущей настырности и азартности. А у Сону в душе молоком и заботой нагажено. Внимание вокруг него столбится — Рики осознает из-за того, что сам сомкнулся в обороте.       — Можно попробовать, — и всё же Сону ни слова не говорит об оскорблениях Сонхуна. — Пойдем на террасу? Я хочу чего-нибудь сладкого и чай. О! Я могу сделать тебе кофе, хочешь? — Рики, обвороженный активностью парня, кивает и поднимается с края кровати, вынуждая ее скрипнуть.       — Я жду тебя на террасе с кофе, — Сону энергично кивает, стаскивая с себя плед, и смотрит, как покидает его комнату Рики.       В беспокойстве его сердце и дыхание, лёгкие предательски свистят и сжимаются. На улице свойственная для их города прохлада и влажность: поверх шорт Сону надевает чёрные джинсы с цепочкой и футболку прячет под толстовкой с застёжкой, на ногах чёрные тапки, а наушники летят на твёрдую поверхность стола. Сбивчивое настроение сумел стабилизировать только Рики — Сону лишь под его властью остаточные дни. А после отлета он — никто. И смысла в жизни не будет, и организм продолжит дохнуть. Они не увидятся в ближайшее время — через несколько лет, — возможно.       В коридоре пахнет смесью духов: Чонын — полевые цветы, а Джей — власть и горечь корицы. Но рядом с девушкой не он, а Шанель, махающая кистью руки в приветствии. Сону не сторонится её со дня знакомства, она — его женская версия. В ней грехов стынет, как в райском котле. Интересная личность и настоящий человек. На пути столько нелюдей без изъянов и дефектов — таков и Рики для Сону, в его идеализированном мире.       — Ты куда такой энергичный собрался? — Шанель играет рыжими бровями и подмигивает.       — Кофе… делать кофе пошёл и на террасу, — едва тайну раскрывает свою, смотря в голубые женские омуты. — Всё равно времени дохрена и мешаться Сонхуну под ногами — самоубийство. — девушки переглядываются меж собой и смеются, отпуская его.       О изменах Чонын Сону узнал не так давно, его реакция — ему всё равно. Главное, чтобы старшая сестра была счастлива и её интересы — её личное. Чонын делится с Сону своими переживаниями, рассказывает о постоянных ветреных влюбленностях и желаниях.       Она человек со своими тайнами.       Сону поспешно расстаётся с девушками и летит по лестнице вниз, сворачивая в кухню. В доме не тихо: нанятые рабочие несколько человек ходят из угла в угол, украшая холл; Джей сидит возле окна и здоровается с Сону кивком. И Сону легче — Сонхуна первые минут нет, но он врывается на кухню и хватает со стола кружку с недопитым кофе. Его взгляд на Сону мало заинтересованный, осуждение блещет.       — Я их сейчас убью каждого, блядство, — у него в руке нож, которым он разрезает яблоко пополам для перекуса; Сону сглатывает и увеличивает мощность на плитке, чтобы турка нагрелась быстрее. — Они разодрали обои у входной двери, — Сонхун откладывает нож и поворачивается в сторону Сону. — Мощность сбавь, плитку убьёшь и кофе не ототрёшь, — Сону кивает, глядя на свою трясущуюся руку, обхватившую железную ручку турки.       В голосе Сонхун смягчённое раздражение, Сону уверен: он даже рабочих поощряет больше, чем родного брата. Несправедливость в горле кислотой скапливается. Зависть душит — ему от Сонхуна никогда не дождаться ни похвалы, ни слов поддержки, ни братской заботы. Как только кофе заполняет пространство чашки, Сону накидывает на поднос сладости из шкафчика и ставит посуду, теряясь из виду Сонхуна.       Терраса в их доме на первом этаже, выходящая видом на задний двор. На давно не чищенный бассейн и площадку для игр. В их распоряжении вся территория, но Сону желает провести время на застекленной террасе с кружкой чая и пачкой мятно-шоколадных конфет.       Четыре стула и круглый небольшой стеклянный столик с вазой искусственных белых цветов — Сону не знает их названия. Они просто красивые, как и сидящий у открытого окна Рики. Ему к лицу светлые оттенки, облегающие тело, — футболка и толстовка поверх. На улице низкая температура для ношения легких вещей.       — Ты не замерз? Я как только вышел — околел, — признаётся Сону, ставя поднос с чаем и кофе на столик. Рики поднимает на него глаза и аккуратно, но не глядя берёт чашку за ручку. — Только не… да ты прикалываешься? — парень стягивает с себя толстовку и протягивает её Сону. — У тебя, вон, соски от холода встали. Я сейчас привыкну.       — Может, не от холода, — цокает Рики, накидывая обратно толстовку. — Если не станет теплее, скажешь мне. Ещё простудишь себе что-нибудь и сексом не сможешь заниматься, — у них игра: Сону начинает, а Рики подхватывает и ведёт, пока не доходит до границ дозволенного.       — Один-один, — Сону неудобно ёрзает на круглой подушке деревянного стула и выдыхает, накрывая свои бёдра руками. — Геморрой излечим, — тёмные зрачки Рики сужаются, а смех вылетает поспешно и громко, Сону впервые видит его таким: расслабленным и несерьёзным.       — Чего хохочем? — единственное, что жаждет Сону, — избавиться от Шанель, вошедшей на террасу невовремя. В руке её бокал с топленным янтарем — алкогольные напитки касаются девушки раньше остальных.       Терраса засыпает от лишнего присутствия: Сону притягивает к себе колени и смотрит на задний двор, на бассейн, в котором он не плавал уже несколько лет. Рики смакует на языке попавший в рот сладко-горький осадок кофе и молчаливо рассматривает яркую на тусклом фоне Шанель. Девушке, пропитанной хорошим алкоголем, всё равно на то, что она прервала беседу и идиллию, она валится на софу и закидывает ноги на подлокотник, поправляя кожаные шорты, задирающиеся до бледных ягодиц, не скрытых нижним бельём.       Её здесь не знает никто, даже старший брат, росший рядом больше двадцати лет. Шанель — красный огонёк в тёмной лощине, она неизведана и своей любовницей. Чонын хоть и любопытно, но правда для неё малодоступна. Она, наверное, своей девичьей наивностью и чувственностью идеализирует образ Шанель — делать больше нечего. А Рики по одному взгляду читает азартность и грешность в ней: черным-черно внутри и вьётся колючий плющ.       Бокал в её руке полупустой, пальцы крепко сжимают стеклянную ножку, Шанель не приходится напрягаться, чтобы допить остатки и приподняться с приторной улыбкой. Она натыкается на опустевшего Сону и щурится, разглядывая бледное живое лицо.       — Дуешься на то, что свиданку прервала? — змея; Сону поджимает губы и качает головой, создавая видимость своей нелепой серьезности. Шанель пробирается под кожу и раздражает её изнутри своим ядом. Знает она, когда лучше всего влезть в разговор. — О, Ники… бля, Рики же? — парень кивает и невольно сбрасывает с Сону тяжесть своего и необходимого ему внимания, перекладывая на Шанель. — Как тебе жить в центре Голливуда? В центре мира кино? — девушка касается ногами прохладного пола и вяло, уже опьяненно укладывается грудью на свои колени.       — На удивление я видел только Уилла Смита, — Шанель издаёт нечленораздельный звук и улыбается, оголяя белоснежные зубы — качественные виниры. — Там скучно, в центре ЛА веселее, — Рики проводит языком по верхним зубам и ставит чашку на стол.       — Мне пообещали снять коттедж там, если фильм со мной не окажется дном. Я думаю, мы с тобой ещё пересечёмся после отъезда. Обменяемся номерами? — она выпрямляет мизинец и большой палец, показывая жест джамбо, а Рики кивает.       На операционном столе — Сону ощущает себя жертвой хирурга. От него отслаиваются кусочки самоконтроля. Шанель безвредна для Рики, но не для него, она — настоящая хищница. Сону боится её взглядов, слов и эмоций — непредсказуемая и броская. Шанель питается реакциями Сону и забавляется, вызывающе поправляя лямку черного выглядывающего из-под топа лифчика. У неё крупная грудь, а Рики не говорил о своих интересах.       И о его банальностях не слышал — обо всем в общем! Сону бесщадно кусает пухлые губы, рвет их и зализывает открытые ранки. Его худые пальцы впиваются в бедра и стягивают грубую ткань — Шанель провоцирует умело, но скромно. Они идентичны друг другу — и Сону испытывает отвращение вкупе с восхищением. Софа скрипит: Шанель встает на фигуристые ноги и оттягивает шорты, стряхивая с них мелкие пылинки; она берёт бокал и крепко сжимает его хрупкую ножку.       — Расслабься, — с надменностью; Сону в её глазах разглядывает искры запретного страстия. — Члены — не моё, даже с такими симпатичными мордашками, — она мягко хлопает Сону по плечу и подмигивает Рики. — Долго не сидите, там уже народ потихоньку собирается.       Напряжение не уходит вслед за Шанель, оно обвивает шею Сону и несчастно сдавливает, он — неудачник. У Рики глаза не блестят интересом, они потухли и забились фальшивым непониманием. До него, как и до остальных доходит нездоровая зацикленность Сону на себе.       Мерзко, но нравиться начинает излишнее внимание. Рики — несменный центр, вокруг него все: друзья, родители и влюбленные, но в итоге он сам по себе, со своими раскрытыми изъянами. Сону поднимается со стула и задевает его бедром, громко роняя, но не поднимает и спешит к выходу из террасы, а Рики — бежит за ним. Тёплые пальцы кожу запястья травмируют, и Сону тормозит, напрягая челюсти.       — Перестань, мы… — его оправдания излишни, но Сону от них внутри легче бороться с собой.       — Ты не должен, Рики. Запомни: тебе всё равно, — Сону осторожно накрывает его губы двумя пальцами и усмехается, власть ненадолго в его распоряжении. — А Шанель действительно лесбиянка, — он подмигивает и отстраняется, первым покидая прохладную террасу.       В холле несколько не знакомых Рики человек: девушка, с которой переговаривает Шанель, и компания парней рядом с Сонхуном, переодетым в праздничные роскошные вещи — классические брюки с тесьмой, усыпанной неоновыми крупинками блесток, редко посажанными уже у колен; чёрная рубашка с пришитым серебристым поясом на талии, который не скрепить концами, — он болтается вдоль боков. У Сонхуна в руках бокал с красным вином, он не пьёт — занимает пальцы делом. И при виде Рики, подзывает его с полуулыбкой на губах.       В чужих компаниях Рики привык утопать: ему с ними делить стол, общего знакомого и праздновать свою очередную победу с вскрытыми картами, вбирающими в себя старшие комбинации. Он останавливается и кивком здоровается с присутствующими людьми — одни парни на вид чуть старше или младше Рики.       — Познакомьтесь, это Рики — мой близкий друг; Духён, думаю, его ты помнишь? — обесцвеченные до бела волосы, мертвецки бледная кожа и расширенные мутные зрачки — их бывший одноклассник-наркоман. Рики усмехается и протягивает Ли Духёну руку для приветствия.       — Не слез-таки ещё? — мужчина с неподдельным равнодушием смотрит Рики в глаза — в них он никогда ничего не увидит, — они разного сорта. — Рад познакомиться, — он пожимает руки остальным парням и выслушивает их имена, которые с точностью опытного игрока запомнит. — Я отлучусь на несколько минут, чтобы выглядеть подобающе вечеру, и вернусь, — каждое его действие наполнено располагающим к себе сарказмом, побуждающим Сонхуна прикусить язык и сжать челюсти.       Они не пересекаются с Сону: Рики в комнате находится честные несколько минут, натягивает брюки, черную полупрозрачную водолазку с высоким воротником и бежевый укороченный пиджак в клетку, а Сону тратит полчаса своей жизни на комфортные сборы. И Рики видит его в тёмном холле, подсвеченном зеркальным шаром и фиолетовыми гирляндами. В чёрном кроп-топе, открывающем бледную кожу плоского бесформенного живота, — острые завитые углы тату выглядывают из-под брюк, не укреплённых ремнём.       Ни слова из их уст — Сону занят разговорами со знакомыми ему людьми, а Рики отходит к столику с напитками. На языке вязка — неизменный вкус его любимого вина. Сонхун незаметно подходит сзади, накрывая расслабленное плечо ладонью — в нем несколько бокалов Malbec и около трёх десятков поздравлений и пожеланий счастливой жизни.       В глазах безжизненный огонёк потухает — настроение Сонхуна в красках не описано, а Рики не набирается сочувствием; ему, честно, всё равно. Сонхун — тот человек, что своей озлобленностью на мир каждодневно раздражен. Жалость была несколько лет назад, когда Рики ощущался, как несозревший плод.       — Пойдём покурим? — Сонхуну душно в собственном доме, его тянет на свежий и промерзший воздух; он не ждет внятного ответа от Рики и беспечно хватает за локоть, толкая к выходу на задний двор.       Быть везде, но не внутри притона для непрошенных гостей. Сонхун знал: органы будут простужены и прокурены, а знакомые гости — незнакомы вовсе. Ближе Рики у него и вправду не появилось никого за несколько лет. В памяти того его секреты, исповедь и жизнь. Обоих обвивает холодом, Рики достаёт сигарету из пачки, предложенной Сонхуном, и садится на чистое крыльцо, позволяя парню пристроиться рядом.       — Это самый невыносимый день за последние пять лет, честно, — начинает Сонхун, втягивая в легкие никотиновую пыль. Его штормит и от выпитого, и от мельком съеденного. — Это была плохая идея — собирать столько народу, — Рики молчаливо и согласно кивает, облизывая фильтр сигареты сухими губами. — Хочется вернуться в свои семнадцать-восемнадцать лет, тогда я меньше задумывался о реальности, да и проблем ощущалось минимум.       — Ты же сам нажил их себе, — прямолинейность Рики забавляет Сонхуна: он тихо усмехается и падает головой на твердое плечо, ища в нем опору. Но Рики не тот человек, что сумеет помочь, он только выслушает. — You're horrible, — Сонхун мало обиженно бьет его по плечу и выдыхает, вглядываясь в густеющую даль.       — Но ты всё равно всё ещё общаешься со мной, чел, — Рики выдыхает, тая луну за сигаретным дымом, а Сонхун в воздухе ведёт рукой, сгоняя пахучий сгусток жжённого кислорода. — И не потому, что тебе не с кем, ты просто банально привык и боишься чего-то нового, я прав?       Оба знают: всецело прав и обосновать может, но Рики в подтверждениях не нуждается — щипать на душе начнет. Их связь с Сонхуном — ничтожное и циничное положение. У обоих людская черта — эгоизм, который обязан привести к чистой и безгреховной жизни. Рики тушит окурок об кафельную ступень и прячет остаток сигареты в желтой траве — Сонхуну все равно.       Между ними всегда напряженное молчание, с юношеских лет бессловие — страх потонуть. Рики непроизвольно заполняет пустоту любым монологом: вспоминает прошлое и шутки — всё, лишь бы не давиться безмолвием.       — Что Духён здесь делает? — Сонхун строит из себя ничего не понимающего придурка. — Он выглядит, как живой труп. Почему его ещё не отправляют в лечебницу?       — Его отец умер в прошлом году от лейкемии, а матери всё равно: сынок-то вырос. Да и после смерти отца он начал злоупотреблять героином, думаю, ещё годика два поживёт да сдохнет, — ему легко даётся говорить о плохом спокойно и умеренно, ведь в его жизни счастья не существует.       Лодка, на которой он плавает по морю отчаяния двадцать пять лет, дряхлая и местами побитая, а он — самое целое, что осталось на ней. Физически Сонхун здоров и существование свое ощущает, а морально истощен лет так с шестнадцати. Сосуд переживания надломлен и трещит по рваным избитым узорам. На плече Рики твёрдо, но уютно — сколько бы между ними ни тянулось недопониманий, — они остаются близкими друзьями.       Рики расслабляет разъехавшиеся в улыбку губы и проводит по темным волосам Сонхуна той рукой, которая не занята дотлевающей новой сигаретой. Предчувствие у него нехорошее и пыльное. С самого приезда покоя не дает и ведет по шее остриём, отравленным предположениями. В голове мозаика раскиданная, которую Рики не спешит собирать.       — У Ёнсо в прошлом году умер трёхлетний сын, — Сонхун говорит о том, о чём молчал, считая собственной проблемой. Рики слышал о их связи мельком: о том, что Сонхун таскается к девушке по первому зову. Она продолжает жить в Сеуле, но не имеет возможности устроится на работу, связанную с детьми и образованием. — Насмерть машина сбила.       — Сонхун… — Рики поднимается резко, ударяясь плечом о косяк. В глазах подловленная идентичная мысль: Сонхун кивает и смыкает бледные губы. — А почему…? Твою мать, ты конченый урод… Охуеть.       А у Сонхуна слов нет — никому не говорил, — только его тайна. Трёхлетняя, как и умерший ребёнок, являющийся результатом его влюблённости. Его день рождения — день раскрытия тайн и попыток отмыться от грехов. Никогда не сумеет — не заслуживает, будет гнить вместе с родителями под толщей земли после смерти.       — Ладно, пойдём в дом, холодно всё-таки, — Сонхун отряхивает брюки, пачкая ладони в голографических крошечных блестках, и хватается за деревянную колонну, чтобы не съехать по лестнице на бетонную тропинку.       А Рики стоит на месте, вглядываясь в Сонхуна. Он — чужой ему человек. Рики не узнает своего школьного друга, возле которого наворачивал круги, ловя обиженные на жизнь слёзы. Три года хранилась тайна — её имя не должно было быть таковым. Рики в очередной раз убеждается в ублюдочности Сонхуна. Жизнь надломила его, а он по собственной инициативе треснул по швам.       Отвращение в воздухе витает. Сонхун собирается в дом зайти, но Рики перехватывает его за руку так, словно хочет разломить прочные кости пополам. Озверевши в глаза пялит и губы сжимает в тончайшую полоску — насколько позволяет их пухлота. Его не слушаются дрожащие руки: замах — и громкий удар в челюсть, а Сонхун не сопротивляется, накрывая ошпаренную щеку ладонью.       — Твой трёхлетний ребёнок умер, блять! Сонхун, ты хотя бы сам себя слышишь? Почему ты такой же конченый, как и твои родаки? Почему ты берёшь с них пример? — справедливость в нём блещет: убить Сонхуна желает за погрешность, которая никогда не будет прощена. Мысли стенки мозга царапают до кровоподтеков. — Я тебя сейчас зашибу… — Рики замахивается, сил не жалеет на наступающий удар, но Сонхун находит в себе гордость, чтобы перехватить запястье и сжать. — Придурок, блять. Сонхун.       Слёзы, как редкий металл, на глазах блестят. Рики даже не перепил, чтобы реагировать так эмоционально. Он не видел ребёнка, лежащего сейчас в гробу. Ему приходилось жить в незнании. И глотать слова Сонхуна о том, что он продолжает носиться к Ёнсо. Рики вообразить себе не может состояние девушки, потерявшей сначала работу, а затем и ребенка — и всё из-за одного человека. У Сонхуна предназначение портить жизни тем людям, с которыми его будущее не удалось.       Их разница в росте — пара дюймов, но Рики сейчас ощущается выше в несколько раз и сил у него больше. Сонхун ослабевает и не чувствует своё состояние жильца, ему даже легче, если Рики изобьет его до полусмерти — заслужено будет! Но Рики не Сонхун, марать руки не в его интересах.       Выдох замерзает на вылете изо рта, холод внутрь организма пробирается и разъедает воспаленные сигаретами и алкоголем органы. Лучше бы Рики не оборачивался, не вглядывался в стеклянную дверь и не видел то, как Сону дергает за теплую ручку, отворяя дверь. Время застывает и кислород накаляется, ещё чуть-чуть — и Рики либо выплюнет лёгкие, либо сломает нос Сонхуну, — одно из двух. Выбор стоит за его рациональностью.       — Вас все потеряли… — Рики выбирает удар в переносицу и слышит хруст хряща, Сонхун морщится и вжимается в деревянную периллу поясницей. У Сону раскрыт рот — не успел договорить желанное; на лице испуг застывает, искажая нежные черты. — Рики? — не громко, но до ужаса отчаянно.       — Сону, зайди, блять, в дом и не высовывайся! Слышишь? Чтобы я тебя не видел! — Рики кричит на эмоциях, возвращая взгляд на равнодушного Сонхуна, вытирающего рукавом рубашки кровь, капающую с разбитого носа. Вряд ли сломал — удар слабоват был.       Не уходит, а убегает, хлопая стеклянной дверью, — по ощущениям, она вдребезги разбивается. Не остается и фантомного присутствия, Сону словно стирает себя с земли, прячась во мраке забитого людьми дома. Рики сожалеет, каяться поздно — его злость перешла порог и ушла с последствиями. Сердце поднывает и скрипит, в нем до ужаса множество трещин. Сонхун на него смотрит без сочувствия, облизывая облитые кровью лопнувшие губы. Они болят, но выносимо.       Вкус дыхания не сладок, Рики замирает и языком прижимается к небу, пока во рту накапливается невкусная слюна. Кажется, Сонхун не держит обиды, ему все равно, в глазах острое безразличие стынет.       — Это слишком, — у Сонхуна рукав в застывающей крови и под носом засохшая алая дорожка. — На деле он очень раним, — усмешка не к добру.       Сонхун — человек, который способен воспользоваться ситуацией.       Без раздумий и тянущихся в бесконечность минут Рики берется за ручку двери и неосторожно со спешкой раскрывает её. Для Сону же легче будет разочароваться, а Рики не должен позволять привязаться ему в край. Рики пробирается сквозь толпу пьяных гостей, стоящих в куче на кухне, и бредет к лестнице, схватившись за периллы. Сону может быть и на первом этаже среди знакомых. Рики хочется верить, что парень не принял близко к сердцу отчаянные и испуганные крики.       Из-за фиолетового свечения не разобрать лиц, а из-за музыки — голосов. Рыжие волосы в толпе — точно Шанель! Сону ведь искал их с Сонхуном, как потерянных остальными. Рики кажется: Сону он не найдет вплоть до ночи, ведь самолично попросил не высовываться.       Стена ближе кровати — Рики готов вырубиться на ней, облокотившись и вжавшись. Рядом выявляется силуэт, болезненный и бледный, — сквозь кожу неоновый свет проходит. Стакан с виски — спасение, но передает его Духён с бездонными черными глазами. Рики не доверяет ему, только все равно вгрызается распухшими губами в стеклянный ободок, втягивая яд и мельком обливаясь им.       — You bitch put something on me, right? — шипит Рики, облизывая кончиком языка губы, пропитавшиеся спиртом. Догадка, а не факт — Рики знает: распробовать среди острого яркого вкуса виски невозможно.       Меж пальцев пакетик зажат — метамфетамин. Рики опускает глаза на полупустой стакан и мутно видит, как крупицы белого парашка не до конца растворены на дне. Духён высовывает язык, проводя кончиком языка по белоснежным зубам. Ему хорошо, а Рики тошно и душно. Клубные наркотики сжирают его заживо. С подросткового возраста поперла излишняя восприимчивость и чувствительность. Прошло минут пять, а кожу хочется соскрести ножом и вымочить в кипятке. Духён трётся рядом, разглядывая незнакомых ему гостей — пустые лица с выколотыми глазами и зашитыми ртами. Не видит он никого уже несколько лет.       — Why do you need it? — Духён пожимает плечами и забирает у Рики из рук стакан, допивая остатки, которые прилипли на стеклянное дно. — Конченый наркоман.       — Я не виноват, что у тебя у одного жизнь — сказка, и ты ни к чему не прибегнул, — просто говорит парень и расслабленно улыбается. Его тощие пальцы касаются скулы Рики и бесщадно режут кожу ногтями. — Наркоманом просто так не становятся, Рики.       — Почему вы так романтизируете мою жизнь? — Рики путается в словах и медленно говорит на родном корейском. — Откуда эта зависть, чёрт возьми? Я не виноват в том, что моя жизнь сложилась так.       — Да, ты не виноват в том, что родился под счастливой звездой. В том, что свалил в штаты с двумя родителями; в том, что ты единственный ребенок в семье и в том, что твоя жизнь — сказка-а-а! — Духён всегда отличался излишним спокойствием, даже в критических ситуациях. Ни одна мускула на его лице не дернулась и не сжалась челюсть. Наркотиками он выжег свою эмоциональность.       Как же Рики обидно за себя: люди считают его победителем, идеальным человеком без проблем — у него же нескончаемо много денег, — как и у всех присутствующих здесь. Звезда вечера не Сонхун, а именно он, приезжий и ничего не ожидающий давний друг.       Когда Рики гложет стресс, он снимает наличные с банкомата и едет в казино, занимая место в вип комнате, в которой его насиженный и теплый стул. Баланс пополняется до краев и из кармана сыпятся банкноты. Но сейчас он заперт в доме, наполненном людьми, не знающими, что такое качество.       От Духёна разит духами, спиртом и кислотой, спровоцированной излишней дозой мета. Он сидит на героине и мешает его с другими наркотиками — Рики не понимает, как его организм все выдерживает и не дает сбои. Парень растворяется в толпе, и Рики видит его уже на лестнице, поднимающегося на второй этаж.       Его манят во тьму. Воняет золотым выигрышем и проигрышем. Рики уверен: каждая комбинация в его руках. Он не должен опуститься перед Сонхуном настолько низко. Жизнь одна, а побед — на каждый день по несколько. Рики клянется, что поставит Сонхуна на колени.       Они играли на днях — баловались скорее, но Рики ощутил, как Сонхун вобрал в себя уверенность победителя. Ей не бывать в присутствии Рики, порвёт на мелкие кусочки. Он, подходя к двери, ведущей в малую гостиную, не знает, кто его ожидает. Но предчувствие: все оживленные и жаждущие азарта лица.       Хлопок — и в глаза бросается огонек в середине комнаты. Декоративные свечи, сливающиеся воедино, воткнуты в серебристый подсвечник. А у Рики голова кругом от растворяющегося внутри метамфетамина. Побочка пройдет не скоро — в течение нескольких часов, — может быть.       — Я надеюсь, здесь нет ни Сону, ни Чонын? — Рики закрывает за собой дверь и поворачивается к сидящим размытым лицам. Встречается с глазами вечно ясно-голубыми и замирает.       Пальцы с силой сжимают дверную ручку, но ладонь на плече останавливает надвигающийся побег. Его поворачивает к себе Шанель, впихивая стеклянный бокал с виски и заставляя выпить. Рики имени своего не помнит, а что делает, так подавно и не разбирает. Спиртовый запах пробивает забитый нос и расширяет до предела огромные лаковые зрачки с отблеском в середине.       — Они на первом этаже, развлекают гостей, — щебечет Шанель, ведя носом от шеи до уха, раздражая побледневшую кожу. Рики дрожит в ее тонких руках и сбито дышит, идя с ней нога в ногу. — Сюда им вход запрещён, — девушка толкает Рики на ажурное кресло и садится на его подлокотник. — Как ты себя чувствуешь?       — Просто прекрасно! — кроме сарказма из уст ничего не льётся. Рики растерянно оглядывает образовавшийся круг и вжимается затылком в мягкую спинку кресла. — Я так полагаю, кто здесь, тот и играет? — на лице Сонхуна расцветает усмешка — Рики чувствует свою нелепость и кашляет.       Кровь на вещах коричневым отдаёт — подсохла и спеклась. А рубашку Сонхун не решился сменить. В его организме ни капли веществ — по глазам видно. Его безумство и азарт считывается и без химического вмешательства.       — Я, ты, Шанель. Духён, как обычно, для красоты, а Джей тасует, ведь так? — Сонхун жертвой Чонсона выбирает и смотрит в глаза, въедаясь в их чернильные зрачки. — На что играем? — у Сонхуна в руках карты, которые утром подарил ему Рики, позолоченные и без изъяна, они сулят о сольной победе.       Меж пальцев Джокер — карт всего пятьдесят четыре, а комбинаций — десять. Сонхун сидит рядом с дилером в позиции баттон, Шанель — катофф. С начала префлопа игроки кивают друг другу, безмолвно согласовываясь меж собой — классический покер: без улиц, денег и общих карт.       — Действие от старшего к самому младшему, — страсть пробуждается постепенно: Рики нужно ощутить старт в своих руках и изучить масти. За первой победой последует и вторая — он не позволит себе проиграть, если только баттон не будет мухлевать. Среди них нет судей и смотрителей, а дилер — собака ведущего лица.       В крепких и венистых руках Джея профессиональные карты малы: он тасует их, проталкивая по очереди меж собой, ни масти, ни достоинства не видно, только позолоченный задник с брендом. Первая, вторая, третья, четвертая — и пятая, Рики оттягивает прочный уголок карты и смотрит на Шанель, изучающую достоинства, они встречаются взглядами — в них равнодушие.       Негоже плескаться в эмоциях. Выдох вылетает из уст, касаясь глянцевой поверхности карт, Рики стирает неощутимую влагу и впивается в достоинства. У него дро — до стрита не хватает двух карт: семерки и вольта. Помимо него карты сбрасывает и Сонхун, стаскивая с колоды всего одну. Рики прикусывает губу и накрывает ладонью стопку — ему остается молиться на джокера или туза, чтобы добить стрит: не хватает самой младшей и старшей карты.       Воздух накаляется, и в ушах механический шум — каждый шаг ощущается приближенно. Духён встаёт со своего места и тихо добирается до Джея, присаживаясь рядом, — там наблюдать в разы веселее.       — Я думаю, у каждого есть то, что он готов рассказать прямо сейчас перед гостями? — яд; Сонхун заправляет выбившуюся прядь волос за ухо и скользит пальцем по краям карт, сглаживая их. — Вскрываемся?       Блеф. Рики уверен, что Сонхун умело блефует, но читать его просто. Первый круг — и никто не против быстрого старта. У Шанель улыбка красивая, спокойная и бледно-красная, словно подстывшая на морозе. Девушка смеется: для нее происходящее — абсурдность.       — Пара, блять! I don't wanna play with you anymore! — карты разлетаются по столу: червовая семерка падает к ногам, вторая — у бокала с вином. — Assholes!       — Я оказался прав, — Рики накрывает своим набором карт разнообразие Сонхуна — и сет разбит. — Стрит, — величия нет, есть безразличие и уныние.       Бархатная софа скрипит: Духён встаёт на тихий зов Шанель и вытягивает из кармана брюк зип-пакет небольшого размера, забитый измельченным в полупрозрачные кристаллы метамфетамин. Она ведь актриса, лицо киноиндустрии, и наркотики для неё — табу. Рики не видит в Шанель безгреховность, но отчаянно верит.       Первый круг никогда не подразумевает под собой легкость выполнения заданий — как начнешь, так безжалостно и поплывешь, — Рики тяжело мыслить, когда в организме щепотка безобразной дури. Он не знает, сколько её в Шанель, в Джее и тем более в Духёне, растворяющимся из-за своей прозрачности в воздухе. Рики смотрит на него, как на очертания фантома.       На дне бокала Шанель растворяется мет, пуская мелкие пузыри кверху, девушка легонько взбалтывает янтарь и глоток за глотком следует, прожигающий слизистую в горле. Слезы в уголках глаз ссыхаются, и Шанель размякает на месте, вжавшись в мягкую спинку.       — Валяй, Рики, я жду, — она рассекает рукой воздух и возвращает ее на свою дрожащую коленку. — Не жалей ни меня, никого другого. Это ведь тупая игра, — Шанель наглоталась азарта и давится им.       У Рики в глазах должно быть бешенство, бесчувственность, но в душе у него хаос, моральный беспредел. Шанель не в себе — сделает всё: от вылизывания языком полов, до убийства безвинного гостя. Осознание вокруг шеи вьётся: она не нравится Рики и не подходит Чонын, не видавшей прелести серьёзной жизни. Но он не вправе решать за неё и разбивать жизни обеих девушек, ещё и Джея, изучившего изъяны сиблингов Пак.       Сидящий и тихо выпивающий Сонхун рассматривает свои ухоженные ногти, скрывая нервозность и раздраженность. Медлительность выводит его, пальцы в горло желают впиться и принудить ускориться. Он не принял… никогда не примет. Сонхун ненавидит состояние уязвимости — никто не должен пользоваться им.       — Чонын… ты же знаешь, что она слишком наивная для тебя, верно? — в комнате не слышно даже работы кондиционера. Шанель поправляет влажные волосы, оголяя вспотевшую шею, и смеется, громко, закусывая измазанные красной помадой губы.       — По черному, Рики? — Духён не может молчать, его шатает, штормит и раздражает медлительность, которая играет только в голове. — Блять, типа, она сейчас должна бросить мелкую? — хохочет, но Шанель бьет его по бедру и проводит пальцем по синим губам, надавливая до холодного выдоха.       — Ну так и? Продолжай, Рики, я тебя внимательно слушаю, — напрягается Чонсон, только от него исходит искреннее волнение. Но как дилер он обязан держать безразличие гордо и непоколебимо. — Бросить? Или взять прямо там? Чего твоя душа желает? — на её плече рука Джея, напрягшаяся и венозная, сжимающая до скрипа ткани топа.       Скрипит не только ткань, но и эмаль на зубах. Рики терзает нижнюю губу и смотрит Шанель в глаза, в голубые, налитые страстью и спиртом. Ее зрачки едва закрывают радужку — мета в организме целые граммы. Слов мало, чтобы выразить всю неприязнь не только ко всем, но и к себе. Рики хочет содрать с себя шкуру, промыть её в белизне и надеть обратно.       Сегодняшний день для него не закончится никогда.       Не для него одного.       В нем есть аморальность, тупая и холодная, как слепое оружие. Рики не хочет вскрывать свое нутро и оголяться вовсе. Шанель давит на него взглядом, вынуждает прокричать свои желания.       — Брось, просто брось её, — шепчет Рики и встает с кресла, обтряхивая брюки. И единственное, что тревожит его, — взгляд Джея, пропитанный благодарностью и мнимым страхом.       Идут не толпой: уверенная и расслабленная Шанель шоркает подошвой по полу, за ней и Духён, а Джей и Сонхун в самом конце. Они остаются стоять в начале лестницы, едва разглядывая то, как целенаправленно в толпу бредёт девушка, глазами отыскивая высокий хвост Чонын. Рики видит его отчётливо возле столика с палитрой алкоголя: Чонын плечом жмется к плечу Сону и разбавляет настроение парня своими разговорами.       На душе нагажено. Весь хлам скатился к груди и карябает оковы из крепких костей. Рики кладет руку туда, где сердце лижет границы, и выдыхает. Не одна Чонын сегодня распрощается с частицами невинности в своей короткой, избалованной жизни. Шанель преодолевает длинную лестницу, держась влажной ладонью за перила, и подходит к сиблингам. Издалека, в свете неона, на её лице — серьёзные намерения и актерская профессиональная игра.       Хватка за плечо — и резкий поворот, а Сону отскакивает в сторону, поднимая глаза вверх туда, где над всеми возвышаются нелюди. Он видит Рики и болезненно вгрызается в нижнюю губу, втягивая в себя её мягкость. Рики предполагает: Сону в слепой зоне.       Ни черта не знает о действительности.       На деньги играют с новичками — у них ценного больше не имеется. И азарт приходит с первым выигрышем. С опытом на суммы всё равно: бумага — у бумаги нет цены. В казино скука грызет, Рики нравится собираться компаниями и играть в настоящий покер. Перед ним были и ставки на имущество, людей и собственные жизни — назло проигрывает, — чужого ему не нужно.       Ведь за проигрышем не тянется следующий.       Сону — очередное испытание в его жизни, на нем бесполезно зацикливаться. Рики не нужен больной подростковый разум. Он — игрок. У игроков есть только величие в виде собственной аморальности. Готов опуститься ниже травы и возвыситься до небесного царства — и там, и там, — смерть.       — Эй, Чонын? — театр одного актёра… Шанель априори громкая и эмоциональная: пара секунд — и на её глазах блестят слёзы наигранной горечи. — Нормально, блять, тебе?       — Шанель… ты чего? Я же говорила: тебе не стоит так много пить, — Чонын растерянно оглядывается и цепляется за Сону, дающего заднюю. — Давай пойдём спать? — ей кажется, что Шанель пьяна, но она ещё и напичкана метом.       — Спать? — смеётся, привлекая всеобщее внимание. — Спать с тобой? Ты себя, блять, слышишь? — Шанель контролирует себя, но применяет физическую силу, чтобы доказать обратное: толкает в плечо, заставляя Чонын напороться поясницей на угол стола и вскрикнуть от пронзающей кожу и кости боли. — И всем ты так предлагаешь? Помимо меня и Чонсона? Эй, народ! — свист, и приглашенные гости оборачиваются.       — Шанель… хватит, пожалуйста, — Чонын истекает слезами искреннего непонимания и непринятия выдуманной вины. Она любит, лелеет и бережет.       Шанель и Джей — частица её наивной жизни. В Чонын есть грехи, но они не сравняться с теми, что носят родные брат и сестра Пак. Ей хочется реветь от представления, устроенного девушкой. Шанель ведь знает, насколько Чонын боится публичности и пользуется её уязвимостью.       — Чего хватит? — язык по губе скользит. Правильно: в Штатах у Шанель полно таких, как она. Особенных людей не существует. — Давайте, признавайтесь, с кем эта сучка ещё спала? — у Чонын дрожат губы, она впивается пальцами в столешницу и молчит. Её невиновность не признана.       Смех над ней — последнее, что Чонын желала услышать сегодня. На нее смотрят глаза разъяренные, весёлые и в щепки пьяные. Джея она видит на верхушке, стоящего рядом с Сонхуном, и вертит головой, отчаянно, пытаясь доказать, что она — верная сторона. Но Джей показательно скрывается в темноте — Шанель обязана договорить до конца.       — Отойди от неё, Шанель, катись к чертям и не трогай мою сестру! — Сону влезает в ругань и обнимает Чонын за плечи, прижимая к своей груди. Ее слезы для него всегда будут стоить дорого — без точной суммы. — Успокойся, нуна, тише, — он шепчет ей на ухо, пока Шанель наблюдает за ними, имитируя свое неконтролируемое состояние.       Пик — стакан с водой, вылитый на обоих. Шанель на виду у всех разворачивается на пятках и идет к лестнице, выбрасывая опустелую посуду на пол. Разобьётся — их отношениям конец.       Раскалывается на две части: дно закатывается под стол, а основание — летит к лестнице. Рики добился своего и улыбается, его первая победа легкая и последственная. Знает прекрасно, что Сону видел его и разочаровался.       Таких как Сону сотни.       Таких как Сону не существует больше.       — Теперь придётся свалить на лет так двадцать, — забавится Шанель и хватает Рики под локоть, волоча за собой на второй этаж. — А она мне ведь нравилась, — так просто — неискренне.       В комнате оставался один Духён, он выходил на минуты две и вернулся обратно. Даже если Рики не доверяет ему, сейчас уже всё равно. Ему жить не больше двух лет. Сам себе приговор выписал — расхлёбывает и радуется минутам существования. Проживет дольше — чудо. Рики ожидал, идя в комнату, что Джей не останется равнодушным.       — Послезавтра чтоб тебя не было в Сеуле, поняла меня? — рыкает Чонсон на сестру, глотающую через трубочку виски. — Я сделаю всё, чтобы тебя здесь не было ближайшие десять лет.       — Так, так, — Сонхун подаёт голос и заслоняет собой Джею дорогу к Шанель. — Сядь на место. Мы не будем ссориться, нам нужно дойти до конца.       — Переживаешь за свою цыпочку, Чонсон? — Духён, развалившись на софе, разводит руками в воздухе и смотрит развязно, прямо в центр конфликта. — Сегодня она окончательно станет взросло-о-ой. Поймёт, что такое отношения! — Сонхун держит Джея крепко, надавливая на плечи.       — Ну правда, братик, успокойся. Завтра утром на коленях к ней, — её лицо сменяется с веселого на серьёзное. Второй круг начался. Шансы ничтожно малы.       Те же позиции: Сонхун — баттон, Шанель — катофф, Рики сидит меж них и сжимает ладони в кулаки. В нем алкоголя целостный завод. У них олл-ин — неоговорено, но и яснее погоды в городах Калифорнии. Джей теряет лицо, тасуя оставшиеся карты в руках. Концы режут пальцы, оставляя угольные полосы на подушечках.              Стартовая рука — Рики смотрит на карты и делает крупный глоток виски, вытирая губы рукавом пиджака — уже всё равно. Сонхун скидывает одну карту и заменяет её, подняв темные брови.       Не верить. В покере запрещено верить и поддаваться эмоциям. Рики, рискуя статусом первенца, оставляет мелочную пару. Метод блефа не его фишка, но сегодня любые средства хороши. Шанель меняет две карты и закидывает ногу на ногу.       С каждым разом ожидания занижаются и эффект задержки дыхания перед вскрытием исчезает. Глоток — и карты лежат достоинством кверху. За первым выигрышем следует первый проигрыш.       — Понятно, — Рики не истерит, как Шанель, он заглатывает привкус пары из двух восьмерок.       Они с Шанель меняются местами, а Сонхун врастает меж ними, бездействуя. Его время не пришло, Рики уверен: он отыграется, если не на всех, то на нём — однозначно. Слишком много мути в глазах и желчи на побелевшем языке. Взгляд орлиный и острый — рассматривает движение пальцев и мимику на лице каждого, кроме Духёна. Он — предмет интерьера или завядший цветок, оставшийся после переезда матери Сонхуна.       — Я тебя люблю, Рики, боже! — девушка соскакивает с нагретого места и мелкими шагами идет к накрытой тьмой тумбе, запертой на резной ключ. — Я как раз не знала, куда деть эту штучку, купленную по-пьяни в Дентоне, — в руках Шанель больше нет ключа, заместо него — баночка из темного стекла с оторванной этикеткой.       — Вы стоите друг друга, — Духён усмехается в кулак и вырывает из рук Шанель флакон, прокручивая его и вчитываясь в расплывчатые очертания названия. — Вау. Двухчасовое действие. Мне кажется, член лопнет от такого напряжения, — издалека смотрит и Чонсон, разочарованно качая головой Рики, он подтверждает догадки.       Вечер постепенно переходит в следующий явный день. Флакон с афродизиаком в руках Шанель крупнее, чем у Духёна меж пальцев. Бокал, поданный Сонхуном, очерняется несколькими крупными каплями, отдающими цветением сакуры и персика, — считанные секунды до оглашения аморального задания.       Чонын для Шанель — очередная неудавшаяся любовь, ей было легко расставаться с ней. Ни одного осколка не откололось от крупного сердца, ни одной слезинки не упала с густых ресниц. Она из камня — гранита, её бесчисленные родинки — крупицы слившихся воедино оттенков. Шанель протягивает Рики бокал и разрешает перемешать, вцепившись за худую ножку; пахнет сладко и дорого. Желудок скручивает, в нем все: смешанный алкоголь, метамфетамин и мелкие закуски.       — Сону, — Рики качает головой и ставит бокал на край стола. — Рики, да. Ты прямо сейчас идёт и заставляешь его выпить эту хуйню, — Шанель хватает за мягкий подбородок, карябая его острием ногтей, и остервенело смотрит в пустые глаза. — Меня не волнует то, как ты сделаешь это.       Не месть — похлеще. Шанель играется как в детстве, люди — куклы из ее дорогой коллекции, которым хочется поотрывать головы, а тельце протолкнуть в мясорубку. Пальцы дрожат, а с ними и пузатый бокал, капли касаются каймы, не выплескиваясь за границы. Шанель склоняется к лицу и осторожно целует мягкую щеку, стирая большим пальцем рваную красную бабочку с кожи, она накрывает ладонь Рики своей и кивает.       Ей и вправду всё равно, каким способом Рики заставит Сону заглотнуть всю мешанину целиком. Они цепью, кольцо за кольцом тянутся из комнаты в коридор, а следом — на крутую лестницу, провожая Рики глазами. Второй раз стоять толпой — провал: Шанель стремится к столику с закусками, прихватив Духёна за локоть, а Джей, не желая наслаждаться представлением, отыскивает в толпе танцующих Чонын, и им с Рики оказывается по пути.       Второй круг занял около получаса — может и больше. На Чонын новый топ и стертый макияж, её ангельские черты лица сжигают сердце Джея в пепел, но он, не изменяя себе, сталь с лица не соскребает. Именно Чонсон разделяет сиблингов, притягивая к себе поникшую и сломанную сегодняшним днем девушку. А Сону отшатывается от них, прижимаясь к стенке спиной. В нём выпитого немного: бокала два или три простого шампанского.       Парню спокойно: Чонсон не отвернулся от Чонын, успокаивает её и мельком целует, разукрашивая бледную кожу лица. Сону восемнадцать — ему дозволено завидовать счастью сестры. Мечтать о подобной заботе, о касаниях и теплых словах, и он не виноват, что жизнь всегда поворачивается к нему спиной, прикрытой исписанным гадостями полотном.       Да, неудачник.       Да, мечтатель.       Да, эгоист.       Да, прислушивается к своим чувствам, избалованный ребенок.       Дети тоже любят, но их мироощущение невиннее и искреннее, а привязанность — крепче. Сону всю жизнь в лицо кричат, что он ребенок и его место у мамки под юбкой. Вскоре точно сдастся и на коленях к родителям приползет, ревя о жесткости мира, в котором он прожил несколько подростковых лет.       — Сону? — перед глазами темный высокий силуэт, загораживающий вид на танцующих Чонын и Джея. По голосу — Рики, по пронзительному взгляду — тоже. — Много пил? — Сону качает головой и выпрямляется, желая выбраться из визуальной тюрьмы. — Как тебе вечер?       Не издевается — Рики не знает, как начать разговор и завлечь, ведь витает ощущение, что нити доверия разорваны. Сону видел его стоящим на лестнице и наблюдающим. Не заслуживает Рики доверия, но юношеское сердце ноет и жаждет тепла, который ему даст только он.       — Издеваешься? — ядовито смеётся Сону, он прижимает ладони к широкой груди и давит, стараясь оттолкнуть от себя. — Отойди от меня, Рики, блять. Где твоя настойчивость, когда ты трезв? — Сону и вправду смешно, но с себя и с реакции организма на касания, не несущие в себе того, чего он наяву желает.       Настойчивость прекращается, и Рики, поджав губы, подходит к столику с бокалами — один из них заменен на прогнивший и жалкий. Пока Сону не обращал на него внимания, Рики сделал ход. В руках два бокала с серебристой каймой. Смотря на них, Сону качает головой, безмолвно отказываясь от предложения выпить вместе.       Предчувствие нехорошее и самовнушенный запах гари в носу. Но из крепких и красивых рук Рики хочется взять все: от сладости до заточенного ножа. Сону ведёт, а наивность — признак влюблённости и слепоты.       — А если так? — органы набиты иглами — вздох невозможно сделать. В руках по бокалу: один с обычным шампанским, другой с афродизиаком в увеличенной дозе; Шанель вылила едва весь флакон.       И оттенка не чувствуется: ни лишней горечи, ни сладости. Рики убирает неизуродованный бокал, а из помеченного делает крупный глоток, забивая гортань. Знает, что опускается ещё ниже, но обхватывает Сону за подбородок малость липкими пальцами и уст касается своими, пропитанными спиртом. Участь разделяют на двоих — жаль, неравномерно и глупо. Пальцы в плечи впиваются, Сону широко раскрывает глаза и чувствует, как по стенкам горла мажет полусладкое шампанского. Рики вливает в него всё, что таил в себе, ждёт, когда Сону проглотит, не отстраняясь, и проталкивает язык меж лепестков опухших губ. Он зализывает места, которые покалечил, пока сердце разъедает опасно кислая желчь.       Для себя Рики ничего не оставляет, морщится от пощипывания раздраженных стенок во рту, но Сону не отталкивает. Он нарекает его пострадавшим, взамен отдавая желанное. В юношеских глазах несгораемое пламя, жажда любви, а не страданий. И сколько не вбивай ему в голову о последствиях, забитая бабочками голова не выпустит отравы.       Холл забит людьми, а их организмы — голым спиртом. Небезразлично прилюдное соитие только тем, кто по лестнице взбирается на второй этаж. У Рики есть право отступить, но он, впиваясь в пустые глаза Сонхуна, давит на затылок Сону, прижимая плотнее к себе. По щекам стекают пресные слёзы — они принадлежат Сону, поддавшемуся чувствам и алкоголю в крови. В нём сентиментализм играет, как скачет по строчкам романов. Сону — романтический герой, выступающий против мира сего, во благо себе и близким.       — Не плачь, — Рики позволяет себе не молчать, в который раз оступаясь за сегодня. Сону поднимает на него расколотые, как стекляшки, глаза и качает головой. — Прости… — вновь оскверняет юношеское лицо поцелуем, целясь в раскрасневшиеся губы, но не разводит их и не проникает в тёплую бездну.       — Я не хочу оставаться один… — холодная безнадега; Рики осматривается: никого нет, даже Джей оставил Чонын в одиночестве. — Останься со мной, — заместо ответа — полупустой бокал, всунутый в руки.       — Тебе ведь не впервые оставаться одному, — напоследок шепчет Рики, зная, что Сону услышит его даже на расстоянии в несколько миль.       Бокал в руках опустевает: в горле першит и тело накаляется, как на жженных углях. Глаза за увядающий во мраке силуэт цепляются, провожая до первой преграды. Вновь один и вновь с разбитым в щепки сердцем. Сону игнорирует искренне любящих его людей и на роль убийцы души выбирает тех, кто с отвращением или жалостью смотрят в зареванные глаза. Пальцы трясутся и не выносят тяжести стройного бокала, в нем ни капли шампанского — выпил всё, ведь Рики принудил. На губах сладкий осадок — его первый чувственный поцелуй. Сону проводит пальцами по ссохшимся губам и следом зализывает отпечатки мягких подушечек. Слезы исчезают на щеках, впитываются в ткань рукава толстовки, которую он натянул на себя, испытав на своём теле неприятные взгляды. Ему холодно, ноги дрожат от морозца, ударившего по коже.       Тенью за Рики подтянулся и Чонсон, оставляя Чонын, но он обязательно вернется, может через десяток минут, а может и через пару часов. Сону не знает, куда испарилась золотая середина вечера: ни Шанель, ни Духёна нет — они пропадают с Сонхуном. Его шавки на поводке. Каждый год — как прошлый, только изрисованный последствиями больше.       Рядом с Сонхуном всегда будет опасно, особенно Сону, не входящему в близкий круг. У них одна кровь, одни родители, но чувства друг к другу — враждебные. Первые несколько минут Сону разбирает слова песни, играющей в холле, но подошедшая Чонын со своим бокалом встает напротив и наклоняет голову вбок, Сону вспоминает её маленькой, двенадцатилетней девочкой, умеющей развеселить и привести опечаленных людей в чувства. Улыбка ничуть не изменилась и глаза те же: тёмные и блестящие.       — Мы целовались, — признание Сону удивляет Чонын, заставляя поперхнуться шампанским; в ней его уже несколько бокалов — Шанель поспособствовала.       — Погоди… стой, — девушка ставит бокал на миниатюрный столик и хватает Сону за плечи, вглядываясь в поникшее лицо. — Серьёзно? — кивок. — Так почему ты тогда зарёванный, маленький? Выше нос, ты целовался с парнем, который тебе нравится. Хоть у кого-то себя должно было случиться что-то хорошее.       — Я не знаю… мне так нехорошо… сначала было холодно, теперь жарко, — и руки трясутся. Чонын нахмуривает темные брови и рассматривает лицо, плавящееся из-за температуры тела. Подведенные черным карандашом глаза поплыли, в уголках скопилась тушь и тени. — Наверное, продуло, — он отстраняется от сестры и застёгивает толстовку до конца, скрывая шею.       — Насчёт Рики. Сону, если он правда тебе больше, чем просто нравится, то не упускай своего шанса, пока он в Сеуле, — её поддержка бесценна. Сону доверяет Чонын как себе, делится своими переживаниями и позволяет чувствам брать над ним власть. — Вы почти все дни были вместе, ты думаешь ему просто было скучно? Конечно, ты его не знаешь так, как знаю я, но всё же… Я думаю, неспроста это.       Слезы на её плече горячие, Чонын понимает, насколько тяжело Сону, и позволяет расплавиться прямо на себе. Истерика Шанель сломала девушку, но для своего брата она будет сильна и открыта. Сону — уязвимый и нежный подросток, желающий благополучной жизни. Если будет необходимо отдать всю себя сегодня — Чонын отдаст, она проигнорирует бессилие.       Жар не прекращается, и кожа зудит — содрать её бы лезвием и прополоскать под проточной водой, но Сону терпит, зубами губы воспаленные мучая. Верит в лучшее — в то, что кошмар закончится с восходом солнца.       В Рики считанные крупинки афродизиака, он промыл рот с мятным ополаскивателем, найденным в ванной комнате, в которой пришлось запереться на некоторое время. Ему не хотелось показываться перед остальными, в особенности перед Сонхуном. Он ведь видел, как Рики бесстыдно и жадно целовал его брата. Рики знает, что вскоре попрут и последствия, но ему все равно, если прямо за столом его разъест жар и член встанет колом. Не то возбуждение, что действительно нуждается чувственной разрядке. Он не животное, чтобы срываться с цепи и искать дырку для удовлетворения искусственно вызванных потребностей.       Ему знакомо состояние, в котором пребывает Сону. Рики бросали и не раз — последний вряд ли будет. Добираясь до комнаты, ему хочется развернуться и покинуть дом на совсем. Он поздно осознал, что слёзы Сону дорого стоят. Его самочувствие никогда не ухудшается при виде чужой печали, а Сону — исключение. Легкие кровоточат, в посаженном организме мусор соприкасается с органами. Рики нервно проводит ладонью по лицу и втягивает носом наколённый воздух, голова ватой забивается, как ледяной водой, — неприятно и больно.       Дверной ручки коснулись все, осталась очередь Рики: он смотрит на неё и, поджав губы, дёргает, впуская в комнату прохладу и приторный запах Сону, отпечатавшийся на нем. Его невозможно учуять, даже если принюхаться, но Рики ощущает, как крупицы сладости накрепко прилипли к коже. Пальцы впиваются в запястье болтающейся навесу руки — не так люди ощущают себя после выполненного задания.       — Я думал, ты вырос из этого, но, увы, ты до сих пор за смазливыми мальчиками гоняешься, — Духён говорит много, неприлично много и без дела. Словно своими словами тишину забить пытается. — О, Сонхун, помнишь того парня на класс младше? Блондином вроде был, — именно сегодня всплывают утопленные воспоминания.       — Что-то припоминаю, он переехал в Канаду, — Рики игнорирует иронию, больно бьющую по нему, и проходит на своё место; затылок плотно прижимается к спинке кресла, а ноги — к подушке. — Ты же мог просто заставить его выпить, зачем было язык в его глотку пихать?       — Разве мы играем не на максимум? — щелчок — Шанель ногтем заточенным по краю стола бьёт и поднимает глаза на Рики. — Меньше слов, больше дела.       Раздражает: молчит один Джей, тихо перебирает карты в руках и мельком смотрит в центр стола. Его взгляд погибший; только приехав, Рики ощутил насколько силен Чонсон, но сейчас понимает: он на поводке Сонхуна. Время летит, и лидеры меняются. Несколько лет назад Рики наставлял Сонхуна и делал из него человека, теперь Сонхун из людей делает животных. В высшем обществе не деньги главное, а умение манипулировать и давить на слабые точки.       — Ещё пару кругов, — Джей прокашливается и начинает тасовать; его пальцы двигаются быстро, перекладывая карты и скрывая их достоинства.       Карты разлетаются по столу, одна за другой — и каждый с жадностью притягивает их к себе, отгибая края, чтобы утолить любопытство. В колоде осталось тщетное количество — его боятся сидящие за столом. Рики вошел в кураж после первого круга: проигрывать весело, выигрывать — еще приятнее. У него на руках две семерки, пиковая дама, бубновая девятка и шестерка — собрана одна пара; Рики смотрит в центр, в колоду, которую обворовывают, и прикусывает нижнюю губу. Остаться при стартовой руке или сбросить две карты — оба варианта с последствиями. Он ладонь поднимает, привлекая пустое внимание Духёна, копающегося в своих карманах, забитых несколькими граммами метамфетамина, импортной зажигалкой и пачкой сигарет с мятной кнопкой, — Рики необходима смелость. Его состояние — смутное и не соображающее, — десяток гранул уверенности прибавят и картину происходящего разъяснят.       На дне бокала порошок растворяется; как осадок, крупицы липнут к стеклу. Сонхун наблюдает за процессом: Рики отпивает медленно, жидкость по полости рта гоняет и глотает, морщась — интерес Сонхуна утолён. Без усилий видно то, как Рики мучает жар и возбуждение, въевшееся в кожу. Покалывает участками и дыхание сбивает. Рики спускает ладонь к паху и оттягивает ткань — натирает до боли.       Дурь в организме — уверенность; Рики скидывает две карты и опустошает колоду, до него еще по карте взяли Шанель и Сонхун. На вид волнение спадает с лица, но внутри Рики борется с боязнью прогнуться под Сонхуном. Предчувствие свежестью не пахнет.       Скинув девятку и шестёрку — у него на руках три дамы и две семерки. Язык к небу липнет, не ожидал в руках фулл хаус ощутить сегодня. Одна из старших комбинаций, в казино обычно победная. Рики запивает горячий воздух прохладным спиртом и кивает — следом за ним и остальные.       — Нахер вас, — Шанель кидает на край стола пару и разваливается на кресле, вдохнув сигаретного дыма — Духён закуривает прямо в комнате.       — Фулл Хаус, — спокойно выдаёт Рики, рассматривая проигрыш Сонхуна: старшая карта — десятка.       — Охуеть, это же невозможно буквально, — дым легкие забивает, и Шанель откашливается, толкая коленкой стол. Оставшиеся карты в колоде распадаются: несколько на пол, остальные — на стеклянной поверхности.       — Невозможно то, что Сонхун на дно залёг. Третий круг. Четвёртый финальный? — Сонхун заторможенно кивает, он выглядит так, словно пытается осознать свою ошибку.       Ошибок нет — он просто неудачник. Вселенная ему подаёт знаки, плюется в лицо и заставляет глотать даже мелкие проигрыши. В нём есть сила воли, раз пытается в люди выбраться. Рики не осуждает, с возрастом начал забавиться и подыгрывать. Душа чует — дно будет пробито.       Человек не тот, кто грешит насилием, а тот, кто ошибается.       Внутри розы расцветают и перед глазами светит солнце, загораживающее мрак. Смешанный с афродизиаком наркотик корни вьет по телу: в груди болит и жжётся, в паху зудит и в голове мозги вздуваются. Рики выдыхает через нос и падает на спинку кресла, судорожно и торопливо расстегивая ширинку брюк. Боли и страдания в глазах Сону в разы больше, наверное, липнет к поверхностям и стягивает с себя вещи. Рики не жалко его…       — Ты сейчас же, блять, идешь в самый центр и говоришь о том, какой ты ублюдок, Сонхун! И мне поебать, что Чонын или Сону расскажут все родителям, — Рики выплёвывает слова с ядом, пытаясь смотреть Сонхуну в бездонные и уродские глаза. — Хотя Сону уже знает, что в старшей школе ты ебал Ли Ёнсо и её выпнули нахер из этой дыры.       Да, Рики смог вызвать в нем эмоции: губы задрожали, словно перед ним не лучший друг, а родители, испортившие детство. И больше ничего — Сонхун поднимается с места и мертвыми шагами добирается до двери. Ему гроши стоит рассказать правду, в нем разочарованы без слов.       Дверная ручка влажная и горячая, как сгусток топленого алюминия, Сонхун отдергивает ладонь и вытирает её об штанину. Его волнение ярко выраженное — приятно жалкое. Рики выходит за ним следом, но останавливается в середине залитого сумерками коридора. Мораль померла вместе с достоинствами еще несколько дней назад, как позволил себе ступить на порог нечеловечий. Людей меньше — шум на первом этаже подутих. Рики оступается, спиной врезаясь в человека, пробравшегося в обитель грехов и пагубных игр.       Вскрик женский: Чонын замирает на месте, увидев заплутавшегося в думах Рики. У неё в руках прозрачный стакан с кристаллической чистой и холодной водой. Мозаика складывается — ещё кусочек остался. Девушка на лицо опечалена и уставша, вечер погубил её самочувствие.       — Я… э… Сону стало плохо, он лежит в комнате весь в горячем поту, — ей кажется, что Рики очнется, образумится и последует за ней. — Что можно дать ему от жара, ты не знаешь? — причуда богатых и лелеянных детей, Рики из таких же.       — Воды; не пичкай его таблетками. Пусть стянет тяжёлые вещи и переоденется в пижаму. Стакана не хватит, — намеренное замечание: Рики вынудил Сонхуна выполнять действие не чтобы гости услышали, а чтобы семья осознанием подавилась.       Чонын беспросветно доверяет Рики, с детства в ней заложено: он не враг, а близкий человек. Она хвостиком за ним спускается — питьевая вода только на кухне, графин стоит на столе. Рики остаётся на лестнице, скрываясь за широкими перилами, а Чонын спускается, пробираясь сквозь людей, столпившихся у подножья.       В середине, где лестничная платформа ровно прилегает к ступенькам, стоит Сонхун, держа в руках беспроводной блютузный микрофон. Музыка вырубается — Духён выдергивает провод мощной колонки из розетки, а Джей стоит рядом. Громкости микрофона не хватит, чтобы перекричать толпу: Сонхун стучит пальцами по железной сетке, привлекая внимание к себе.       — Время уже доходит до утра, а я так и не сказал свою речь именинника, — и не кажется, что гости теряют густоту: хлопают и присвистывают, страстно желая речей человека, соизволившего их позвать. — Итак! Я очень благодарен всем, что вы пришли на вечеринку в честь моего дня. Это очень важно для меня. Даже если мы знакомы не так близко, все равно я ценю вас и вашу снисходительность, — Рики опускает глаза вниз, там бездна, пожирающая внимание Чонын, с интересом замершей в тёмной массе людей; у неё в руках графин с холодной водой и стакан, наполненный обрубками льда.       В комнате её ждёт Сону, которому девушка обязательно перескажет слова Сонхуна, они же близки. И Сону обязан знать о том, чего ему не удалось лицезреть. Рики поджимает губы: ему остановить Сонхуна желается, но и подтолкнуть, чтобы медлительность согнать.       — И сегодня я бы хотел выразить не только благодарность, но ещё и рассказать одну вещь, что может вызвать в вас не лучшие эмоции. Я никого не держу, можете не слушать, но я обязан рассказать, — остаются все, а на лице Чонын страх играет, она вздрагивает, но не сдвигается с места, несмотря на то, что на втором этаже ее ждет Сону. — Ещё в школьное время мне нравилась одна девушка — наша новенькая учительница, представляете? У нас с ней была крепкая связь, но эта связь погубила не меня, а её. Её уволили. Но я до сих пор поддерживаю с ней связь и в прошлом году… в прошлом году, — в его словах и крупицы сочувствия нет. — У неё умер трёхлетний сын, мой ребёнок. Думаю, если бы я давал ему отцовскую любовь, внимание и просто был рядом, он был бы жив, — но пальцы дрожат, и микрофон падает на прочную ступень, слетая с неё на другую.       В холле молчание; Рики не отрывает глаз от Чонын, вытирающей рукавом слёзы, — ей неудобно с занятыми руками. Недалеко громкое «пиздец» и звуки сборов, Рики усмехается и прячется в тени. Сочувствие прошло, чувство раздражения расцвело и желание дожить до конца дня исчезло. Слова Сонхуна — не неприятная правда, а садистское раскаяние. С возрастом он стал мазохистом, изгаляющимся над собой методами опытных извращенцев.       — Оргазм словил? — Сонхун вырастает из деревянного пола за спиной и обращает на себя внимание. — Я, в принципе, был готов, — очередное признание за половину суток; Сонхун бьёт личные рекорды, позволяя себе откровенность.       У Сонхуна ладонь холодеет, соприкоснувшись с горячей кожей, он обжигает Рики нервозным состоянием своего тела и разводит бледно-розовые губы в оскале, издали напоминающем животность. Рики не скидывает руку, осторожно поворачивается и смотрит в глаза, заполненные стекловатой.       — Чонын слышала, — Сонхун видел её, ловил на себе сестринские разочарованные взгляды.       — Мне всё равно, — для Рики не новость, он усмехается. — Последний круг ждёт нас, — напоминает Сонхун, толкая в спину, заставляя идти вперед.       Дверь раскрыта, из неё доносятся свежие и возбужденные голоса, пропитанные спиртом и метамфетамином, Шанель с Духёном веселятся, перекидываясь фразами. Рики казалось: они не настолько близки, чтобы понимать друг друга в пьяном угаре. С дверным хлопком комнату накрывает молчание, и впервые за день слышно, как тикают гравированные настенные часы, подаренные родителям Сонхуна на свадьбу; звук омерзительно грубый и растянутый.       Джея скрывает темнота, в которую он окунут половиной своего тела: тёмная радужка глаз и зрачки отзеркаливают свечечный фитиль; чёрная футболка и брюки — прозрачные; на него не обращают внимание, а Рики пытается понять чувства, спрятанные глубоко в его сердце. Сложно, ведь Чонсон малоэмоциональный человек, не любящий расплёскивать себя в социуме.       Для Рики загадка — неучастие Духёна в игре, он как сторонний наблюдатель и комментатор, провоцирующий своими резкими словами. Со школы был таков, отказался от изменений и перешел на тяжелый наркотик, проевший в нём зрелость и рациональность. Жизнь его легка и коротка — завидовать прискорбно. Духён ведь говорил, что у Рики есть всё то, чего нет у большинства присутствующих.       Богатых состояние в могилу сводит. У Духёна нет отца, но есть его деньги, с четырнадцати лет принимает, родитель тогда жив был. Единственное, чего нет у парня, — самоконтроль. С детства не ограничивали и Сонхуна, но внимание деньгами и заменили — Рики не сочувствует ему.       Ни к кому сочувствие не пробуждается. Богатые отпрыски заслуживают воспитание детей из обычных семей, заселяющих больше половины стран.       Рики скачет от места к месту — дискомфорт преследует его. Рядом с софой — кресло, он садится на него, проваливаясь в середину. Его тело привыкло к жару и привыкает к спадающей температуре, вскоре отпустит. В паху зуда не ощущается, член форму потерял — дыхание стабильное восстановилось. Действие оказалось на полчаса с минимальной дозой.       — Я ставлю на Рики, он слишком везучий, — говорит Духён, перебивая тиканье старых часов. — Сонхуни, готовься лизать задницу-у-у, — он запрокидывает голову назад и заливисто-громко смеется, давясь кислой слюной, скатившейся в глотку.       — Я вообще-то тоже играю, — Шанель строит обиженную, хлопая накрашенными ресницами в такт своему дыханию. — Может быть, я сейчас выдам что-нибудь, — она прикусывает ноготок на большом пальце и разводит губы в широкой улыбке, оголяющей ровные зубы.       — Ты максимум опозориться можешь, — поддевает её Духён и в знак примирения протягивает зип-пакет на несколько грамм. — Занюхни, розочка, и успокойся.       И Шанель действует: зачерпывает ногтем мизинца, поднося к чувствительным ноздрям. Она вдыхает крупицы мета и разминает сведенный в перегородке нос двумя пальцами. Её глаза слезятся от разъедающего слизистую порошка — прожигает. Рики отвращает ватное состояние, он морщится, бросая взгляды на Шанель.       На улице четвёртый тёмный чат, в холле люди расходятся и жилые комнаты заняты. Рики мечтает очутится в своей временной постели и заснуть крепким сном до половины дня. Ему видеть никого не хочется, ни единого знакомого лица. Джей тасовать карты начинает, новую открытую колоду, перебирает в руках и перекладывает меж собой.       За первой следует вторая, за третьей — четвёртая, а пятая — верх стартовой руки. Минуты в голове плывут, и масти неразличимы. Рики впервые играет в состоянии полуотключенного мышления. Ему страшно нарваться на агрессора и прогнуться под ним. На Шанель всё равно, на Сонхуна — нет. В ходе игры Рики осознал, что Шанель несильна, и её победы основываются на незнании. Играет сама по себе, наученная только составляющими комбинаций. Ее роль в игре не значимая, Рики не обращает внимания.       Ролей нет ни у кого, кроме Рики.       Рики поправляет ворот укороченного пиджака — снять все никак не может, — и всматривается в свои пять безнадежно пустых карт. Свежеоткрытая колода с большим шансом на удачу в первом круге, но для них он последний и напряженный. Рики не может напрячься, чтобы осознать, как ему необходимо действовать, имея пару девяток на руках. И сон, и наркотик, и алкоголь — заменяют внутреннее составляющее его организма.       Шторы распахиваются, озаряя комнату восходящим днем, до светлицы несколько часов. Несколько свечей тухнут от взмаха прозрачной руки Духёна, устраивающего свой уют; гиперактивность не даёт ему постоянство, его желания и интересы сменяют друг друга за короткий промежуток времени.       Масти пальцы обжигают, Рики чувствует нагнетание и грызет губы, оглядывая свои карты вновь. Он скидывает пару и подтаскивает к себе новые карты, оголяя их достоинство. В глаза бьет — девятка была червовая, как и большинство карт, а новые — бубны и крести. Ему под руку бокал попадает, Рики выпивает его залпом, не морщась от жженного спирта. Лицо печет от обиды — у него на руках почти была собрана средняя выигрышная комбинация. Второму сбросу не осуществиться: правила игры не позволяют.       — Вскрываемся, — звучит в четвёртый раз за несколько часов. Рики вздрагивает, прижимая веер из прочных карт к бедру. Ему не досталось сладкого счастья, к которому он привык за годы, прожитые в Штатах. Вернётся с позором, гниющем в кишках.       — Да я вновь продула, — Шанель бросает карты на стол и встает, роняя потухшую свечу из подсвечника. У неё лёгкая пара из шестерок, и дрожащие пальцы на руках.       — Навряд ли, — хрипит Рики, отрывая карты от бедра, дергающего в такт ускоренному пульсу. — I'm a loser, congrats me, — безликие карты вскрыты; Сонхун присвистывает, он знал, что Рики сбросит единственный шанс на победу во имя риска. — Роял-Флэш… — Сонхун не скрывает для чужих глаз свое превосходство.       Роял-Флэш…       В стакане пусто и горло зудит, нехватка жидкости в организме и иссушение легких, прожженных никотином. Вслух никогда не называют победителя, а старшую комбинацию смакуют на языке. Шансы малы сообразить, а собрать — ничтожны. Рики, не контролируя накатившуюся истерику, встает с кресло и коленями задевает края стола. Ему всё равно — стеклянная поверхность разбивается от удара кулаком. В костяшки пыль въедается, кровь провоцируя.       Рики не до шуток Духёна, сжимающего и массирующего его плечи. Ведь Сонхун не боится агрессии друга — она ему родна. А улыбка, расползающаяся по губам, по которым несколько часов назад текла кровь, выявляются яснее.       — Сука… с…сука! Ёбаный мудила! — Рики никогда не реагировал на свои проигрыши эмоционально, ведь деньги нескончаемы, но, играя на жизнь, гримаса в боли и несправедливости отражается.       Нет, он всё равно никогда не осознает участь проигравшим ему, ведь его не Пак Сонхун. Рики ни животное, ни Сатана, он — человек с ношей справедливости и моральными ценностями.       — Я не виноват в том, что ты просчитался. Это только твоя вина, Нишимура Рики, — Сонхун словно кости, обсасывает полное имя и выплевывает противную кашу из слюней и осколков. — Твоя совесть игрока не позволит тебе отказаться от моего желания.       — Если оно хоть как-то связано с твоим братом, я размажу твое лицо по стене, ты меня, блять, услышал? Сонхун, я ведь тоже не шучу, — а ему всё равно. Безразличие глазную оболочку проедает. Рики боится его таким: изменившимся за несколько лет, погрубевшим и бесчувственным.       — Давай же! Ты хотел его, сука, трахнуть, моего несовершеннолетнего брата! Ну так дерзай! Тебя никто не держит. Это мое ёбаное желание — убей его к чертям, сломай, раздави. Мне неважно, я просто жажду ему той же боли, что пережил я, — его крик и исповедь, наполненная эгоизмом, обидой и злобой, остается в пределах комнаты. А слова оборачиваются материальной невкусной оболочкой.

***

      Духота пот созывает, разъедающий бледно-фарфоровую кожу с бугристым рельефом — мурашки колом стоят. Лихорадит, бросая и в холод, и в жару, а меж ног — липко, влажно и мерзко. Полтора часа прошло, а состояние стабильно отвратительное. Температура вскочила до неприятной и ощутимой. Раздетым по улице не ходил, душ принимал теплым и не глотал мороженое ведрами — Сону не знает, что происходит с его телом. Член жмется к животу, он пробовал мастурбировать, но боль пронзает нервные окончания, а зуд усиливается. Головка яро-красная и воспаленная, словно ошпаренная кипятком.       Его организм неправильно реагирует на провоцирующие химические добавки; над ним же могли пошутить, как шутили друзья. Но на дне рождения взрослые люди, вряд ли желающие испортить вечер остальным гостям. Сону не высказывал подозрения Чонын — ее беспокойство дорого и тяжело. Она недавно ушла спать с боязнью оставлять младшего брата в одиночестве со скачущей лихорадкой. Рядом с кроватью графин и стакан с водой, телефон и градусник, на котором застыл показатель поднявшейся температуры.       Тяжело переворачиваться и на другой бок, Сону упрямо смотрит в стену или на входную дверь, не пропускающую звуки с этажа. Ему неспокойно во мраке, мерещится разное: силуэты треклятые, отражения в зеркале — Сону ощущает себя заточенным в стенах психиатрической больницы. Страшно — больные мысли явью могут оказаться. У него не получится заснуть вплоть до момента рассасывающего страдания тела.       Спало возбуждение — оно существовало в первые минуты действия. Сону в мечтах своих мусолил прискорбные сцены, представляя на месте партнера — Рики. Ему бы хотелось видеть крепкие руки на своих бедрах, губы на шее и лице, но Рики отдален от него. А поцелуй — способ успокоения. Сону почувствовал в соитии уст мольбы о прощении, Рики словно пытался раскаяться — у Сону плывёт мозг.       На языке сухо; Сону скидывает с себя плед и тянется рукой к тумбе, соскребая с неё холодный стакан. У него горло першит от комочков льда, проскальзывающих внутрь. Ему тяжело и голову поднять — шея затекла от бездвижного лежания. Дверная ручка дергается, Сону замирает с кружкой у губ и привыкшими к темноте глазами всматривается в щель, расширяющуюся с шагами незваного гостя.       — Чонын, я же сказал: иди, бога ради, спать, всё уже хорошо, — во благо сестры ему не жалко приврать о своём состоянии. Но если бы входила Чонын, она бы отозвалась о просьбе… — Кто…       — Сону? — блестящие зрачки расширяются, и стакан дном бьется о твердую поверхность тумбы. — Прости, я… — у него голос охрипший и пропитанный алкогольным опьянением.       Сону жалеет о том, что не нашел в себе силы встать и закрыться на замок, он ведь не знает пьяного Рики, его возможности и желания. Романтизация, ранее перекрывающая трезвое зрение, спадает огромной пеленой и стелется под ногами. Шаги Рики медленные, он добирается до расправленной кровати и замирает. Его лица не видно из-за влажной челки, только припухшие губы блестят спиртовым жидким слоем.       — Прости?.. — отзеркаливает Сону, глотая слюну, скопившуюся на белесом языке. — Тебе стоит пойти к себе, я плохо… Блять! — ногти, впившиеся в тонкую кожу его запястий, проникают глубоко, режут и загребают под себя сочащуюся темную кровь. — Отпусти, Рики! Пожалуйста, мне плохо! — силы не позволяют оказать сопротивления, а подсознание шепчет о последствиях ненамеренного бездействия.       Ему в очередной раз за несколько дней приходится жалеть: дома было безопасней. Дома родители, бесконфликтные дни и здоровье. Он — ребёнок, потерянный в обществе взрослых людей, которые способны навредить и касаниями, и ласками на ухо. Слезы обиды, смешанные со страхом, вытекают из опухших глаз, измазывая мертвецки-бледные щеки. Его тела касаются руки человека, находящегося в нетрезвом состоянии. Рики пьян — дыхание и невнятные фразы выдают.       — Сону… прости… п… прости, — бормочет Рики, а онемевший язык жмётся к раскрасневшемуся небу. Крупицы метамфетамина растворяются на дне желудка, в соке из желчи и спирта. Трезвость никогда бы не позволила ему воспользоваться уязвимостью растаявшего человека. — В б…бокале, в него… а… Сонхун… — и замолкает.       Спирт на губах проедает ссохшуюся мутную кожицу, Сону зажмуривает глаза и поджимает уста, не позволяя толкаться в них языком — Рики напористее. Его тело, как огромная туша, сверху размыленного и ослабшего Сону. Кости ломит, а температура естества возрастает от трения с матрасом. Язык у него в горячем и воспаленном рту, чувства от насильственного поцелуя прискорбные и пуганные, Рики обсасывает губы Сону, как кусок неживого мяса. А слёзы, стекающие к подбородку, — проигнорированы; ему нельзя выбираться из забвения. Сопротивления не ощутимы телу, действующему в животном и упрямом порыве. Ладони Сону по груди хлещут, а острые колени впиваются в бедра — наутро синяками кожа усажена обязуется.       Из сказок выбраться проще, если столкнуться с разочарованием в них. Но Сону гибнет на глазах, на языке держа имя брата, сказанное Рики в потоке раскаяния. Обстоятельства не позволяют расслабиться и отдаться — боль и неприязнь вьются, как ядовитый плющ, по венам, нервам и сознанию. Сону не ощущает удовольствия от соприкосновений их горячих тел, от пылких и глубоких поцелуев и возбуждённого трения.       Идеализированные картины осыпаются, как дотлевший пепел, Рики в его глазах растворяется — клеймо насильника в зрачках выжжено. Поступки нелюдские оправданию не подлежат, но Сону, смотря в потолок и считая адские секунды неволи, ищет словечки ласковые, которыми Рики возможно охарактеризовать, — тщетные и убогие попытки. От насильника к жертве передается уродство — пожизненное повреждение. На нем легкая пижама, местами цветастая, — когда-то передающая его настроение. Чонын твердила: «борись», а Рики приказывал бежать.       Несвязные слова, вылетающие изо рта с токсичными слюнями, неприятны. Сону зажмуривает глаза, его вера в сон — поистине детская причуда. Пробудившись, он не увидит роскошных замков, красивого принца и не услышит музыки. Уши забиты криками, стонами и пронзающим писком.       Треск — где-то на спине по швам расходится пижамная рубашка, а нагое тело сжигает прохладный воздух. На губах припухших и уродливых кровавые полосы и вмятины — Рики подчиняется голосу в голове. Но отчаянный крик твердит остановится, забрать наказание и испариться. У юноши ведь жизнь одна, за плечами ничтожные восемнадцать лет. И знает его Рики несколько дней, блестящие глаза изучены, сокровенные места и губы. На пьяном языке не искренность, а безысходность. Он видел боль в глазах, страх и усталость, но в глазах Сону — неверие.       Горячие пальцы на позвонки заостренные давят, вбивая их обратно, под тонкую кожу. От касаний покраснения дорожкой к пояснице сбегают. Пинок в коленную чашечку слабый — Рики поджимает губы. Тело Сону невинностью пахнет — тростниковым сахаром и травами. Аромат отчаянно до страстия сладкий, Рики зубами вгрызается в кожу на шее и дерёт её, а в ответ ему — громкий болезненный крик.       — Рики! Рики! Рики… о… остановись, умоляю, пожалуйста… — Сону истерически плачет, пытаясь свести ослабшие ноги; у него пижама на паху пропитана влагой, изобилием пота и предэякулята. — Мне больно…       Рики стягивает через его голову пижамную рубашку и кидает на пол, мертвецки бледное тело мурашками покрывается — в комнате нестерпимый холод. Вмятины на тощем естестве — пожизненная память о голодной игре. Сону напрягается, прижимая руки к груди, а колени друг к другу. Его не сравнить с Рики — проигрывает во всем: в росте, силах и трезвом уме.       На части тело разорвет — оно отвыкшее и напряженное. Органы скручены, а в кишках еда непереваренная бултыхается, комки в стенки вжимаются. Рики резко раскрывает глаза, а его колено давит меж ног Сону, которые он беспрепятственно развел. Пижамные штаны пропахли прелостью, пот и выделения смешаны меж собой.       Тату завораживает, оно красиво корни к паху пускает, Рики не видел ниже — его желание осуществилось. Аккуратный член с опухшей головкой прижимается к животу, закрывая среднюю линию черного узора. Сону сдается, он не смотрит вниз, закрывает лицо руками и рыдает, задыхаясь от изобилия кислой желчной слюны. Он позволяет себя трогать и получает наслаждение, когда нуждается в касаниях, но его отчаянная нужда — пробуждение от кошмара.       — Не… не закрывай глаза, Сону, — иначе его тело боли не выдержит, ослабнет и падет в мягкие покрывала.       Восторга нет: красота естества Рики уродлива. Сону теряет возможность разглядеть его сквозь пелену. Крепкая грудь с тёмно-кофейными сосками, рельеф, служащий проводником до крупного члена. Сону сгребает простынь в ладони и медленно, не чувствуя низа, ползет к изголовью кровати, истерично качая головой.       — Давай ляжем спать… пожалуйста. Я… я не выдержу, ты меня убьёшь, — шепчет, как утреннюю молитву, тихо и вынужденно, ногтями расковыривая ткань помятой простыни.       Просьбы крошатся, разбиваются об зеркало, в которое Сону впивается глазами. Над ним стоит нечто, темный силуэт без ничего в руках. Они быстро оказались обнажены, за скоротечные секунды, и сердца их бьются от предстоящего ужаса: Рики примеряет впервые роль насильника, а Сону — невиновной жертвы.       В тело, неготовое и напряжённое, вторгается окрепший, широкий член — кишку растягивает. Всхлип вылетает из уст, одновременно с солоноватыми горькими слезами из стеклянных глаз. Сону извернули так, что лопатки друг о друга трутся и щемит поясницу. Он нагой и уязвимый, а его анус заполнен — боль, сковывает внутренние воспаленные органы. И тошнотворный осадок на языке, а болотная масса забивает горло. С каждым движением у него отказывают конечности, Рики поставил его на синюшные угловатые колени. Дыхание перекрывает плотная ткань и синтепон подушки, в которую воткнут аккуратный нос Сону, он чувствует легкие запахи: кислоту, пот и сладость, оставшуюся от помывки волос вечером прошедшего дня. К ним рассвет близится скоротечно, Рики закат провожал с Сонхуном, а встретит Солнце в постели Сону, свернувшись от прохлады на мокрой простыне.       Его длинные пальцы, вжатые в кожу бледных ягодиц, онемевшие, обездвижены — они зацеплены по инерции тела. Анус Сону растянут, сморщенный припухший сфинктер воспален. У Рики нет ощущения удовлетворения, ему безразлична чувствительность своего тела, мысли Сону наполнены. Но он не может остановиться, сдаться и прижать к себе ослабшую тушу парня с лихорадочной температурой.       — Меня сейчас вырвет, — Сону бледнее себя прежнего, его кожа приобрела зеленоватый тонкий оттенок; на языке нестерпимая пряность и привкус сочащихся отходов. — Рики… — дрожащий голос с хрипотцой и слезливостью стены глухой комнаты облизывает.       В желудке тухло: закуски разложились внутри, и Сону чувствует, как непереваренные твердые крупицы поднимаются вверх. Толчки раздражают их, подталкивают к горлу, он стискивает зубы и сглатывает, сглатывает и сглатывает, но вместе с рвотными позывами — головокружение. Его реакция на выход смешанной пахучей массы из организма не замедлительная: игнорируя боль, получаемую от непрошенных телодвижений, Сону склоняет голову на пол и раскрывает рот, роняя со рвотой слёзы. По его подбородку слюна вязкая тянется и липнет к шее, он не в силах обтереть её о постельное бельё. Кажется, его конец пришёл после опустошения организма. Истощение, жжение — желудок не выдерживает. Глаза закрываются сами, а толчки внутри него усиливаются. Нет бывалой боли от разрыва, есть мелкие кровяные капли на простыне, влага на члене, извергнувшимся в изуродованный анус.       Испуг в глазах застывший, слёзы, ссохшиеся на щеках, и окисляющаяся на полу непереваренная пища, затекшая под кровать. В комнате стоит вонь: смешанные запахи — сладостного совершенства не выдают. Тело повержено, избито и измучено, на нем посинения, раздраженные пунцовые пятна и ссадины — признаки сопротивления.

***

      Алл восход и свеж, солнце впервые за месяц греет, распуская лучи. Кажется, оно не скрывает Рай, таившийся за облаками, Сону видит очерченные линии и силуэт — неживой и нечеткий. Пропитанная желудочной слизью рубашка, всасывает в себя и заледеневшую желчь, разбавленную острыми комками. В желудке пустота, он скручен и измучен отрицанием убитого организма. Сону убирает за собой грязь, пальцами давя на скрипучую отстегивающуюся поясницу — на ней чернющие синяки. Ему сложнее передвигаться, чем дышать, воздух сам пробирается в расширенные ноздри. А тело продолжает хлестать лихорадка, температура не спала — он уверен.       На кровати безжизненное тело, дышащее в унисон с осторожными невесомыми шагами Сону. Переворачиваясь на постели, Рики кряхтит и замолкает, уткнувшись расслабленными губами в испачканную наволочку подушки. Он видит сны, неважно какие, главное — забвение. Сону ещё долго не сумеет сомкнуть глаз, перед ним другой мир — изувеченный кошмарами.       Первые мысли о суициде после первой ссоры с родителями, вторые спровоцированы предательством ближнего. Его чувства — болезненная влюбленность, которая переросла в слепоту. Смотря на спящего Рики из ванной комнаты, Сону вспоминает сказочные думы свои: бархат отношений с серьезным человеком, заботу осознанную и взаимный искренний интерес. В его глазах он видел страх, не схожий с его, совсем иной, и потерянность разглядел. Но мало, его чувств ничтожно мало для прощения и забытия.       С тела сойдут синяки и царапины, но с души не отслоятся побои. На обоих клеймо: у Сону под тощими ребрами, у Рики в нездоровых легких. Разорванная пахучая рубашка летит в урну рядом с раковиной, Сону, обнаженный и незащищенный, дрожа, забирается в прохладную ванную и залегает на дно, обнимая себя за колени. На него капает теплая вода, въедаясь в воспаленную кожу. Боксеры с кровяными каплями, впитав в себя влагу, вздуваются. Время около семи утра, он обещает себе, что выживет, выкарабкается из ванны и ляжет рядом с Рики, шансы на его беспамятство отчаянно существуют.       Минуты, проведённые в воде, рассыпаются, Сону не отсчитывает их: пять прошло, десять или все тридцать — числа ощущаются слипшейся кашей. Он поднимается, проводя рукой по торчащим острым позвонкам, побаливают. Еще внутри жжение, Сону касался себя, промывал теплой водой распухшую кожу от слизи, спермы и крови. Вода под ним мутно-розового оттенка со стоячим запахом выделений.       Взглянув на Рики, накрывшегося плотным одеялом, Сону окунается лицом в воду, которой залита мойка раковины. Под глазами разводы туши залегли, крупинки голографических блесток и сгустки темных теней. Чонын выглядела так же, убиваясь в истерике после скандала с Шанель. Он раскрывает глаза в воде, видя мутное белое дно, и расслабляет напрягшийся нос, вдыхая по самые легкие. Его чёлка намокла, болтается на поверхности, разводами расползаясь по верхнему слою. Улыбка не спадает и сознание не возвращается…       Раз…       Два…       Три…       Сердце стучит, а плотная грудина во вмятинах со внутренней стороны. Вода выплескивается на пол, стекая меж пальцев ног. Сону смотрит в зеркало с расширенными глазами и блестящими огромными зрачками. Его жизнь — сокровище, которое он посмел попытаться оставить на дне океана.       Обтерев лицо сухим полотенцем, он, не натягивая на себя новой футболки и не снимая влажное нижнее бельё, бредёт до кровати под утреннее свечение яркого солнца. На его постели лежит прежний Рики — не чудовище. Он спит, не защищаясь от тревожных снов, а когда проснется, то рядом с собой увидит Сону, озябшего и свернувшегося от холода.       Но Сону не спешит укладываться, его глаза не будут сомкнуты до обеденного времени. Он привык к стойкому запаху и не выветривает комнату, смотрит в окно, не запахнутое шторами, и гоняет по рту кислую слюну. Кровать скрипит — отныне звуки пугают его до панической истерики.       Пальцы вжимаются в матрас, ногтями впиваясь в тканевый слой. Рики поворачивается к нему лицом, его пухлые губы приоткрыты. Расслабленная гримаса — неосознание успокоение. Спящих не боятся, а от бодрых бегут… Ему не страшно сидеть рядом со своим мучителем и трястись, ведь Рики безобиден…       Ведь Рики вбивал его в матрас, проходился ладонями по ослабшим конечностям и оставлял не спадающие темно-багровые синяки. Сону неосознанно видит в нем Ангела, мирно спящего рядом, он видит в нем защитника, до которого боится прикоснуться. По щеке слеза стекает, чистая и отчаянная, подбородок — её обрыв. Влажная дорожка блестит, отражая блики солнца.       Дверь, ведущая из коридора в комнату, раскрывается, и Сону шугано поворачивается. Он не помнит, закрывался ли Рики на замок, но его пугают родные глаза, впившиеся в обнажённое и испорченное тело. Сонхун смотрит на него взглядом надзирателя, и, опустив глаза на Рики, замирает, проходят считанные секунды — и он уходит, закрыв за собой дверь.       Сону… прости… п… прости… В б…бокале, в него… а… Сонхун…       На языке смаковалось имя брата, оно горечью отдавало и отвращением.       Ему вечно нет возможности отрицать истину и мотать головой из стороны в сторону — его больные мысли верны. А в глазах Сонхуна сажа от пламени отмщения, потухшего вместе с интересом. Организм иссушен и истощен, но слёзы льются, впитываясь в кожу, обтягивающую острые коленные чашечки. Сону давится рыданиями, стуча кулаками по своим синющим бедрам.       И окончательно сдаётся, обезвожив себя, он ложится рядом с Рики и смотрит на закрытые веки и подрагивающие запутанные угольные ресницы, а рука забирается под одеяло, обнимая за обнажённый крепкий бок.       Тепло. Защита. Разочарование. Отчаяние. Прощение.