Единое целое

Хуа Чэн возвращался домой с рынка, как вдруг ощутил лёгкое прикосновение к голове. Он мог бы списать это на случайно упавший с дерева лист, который Се Лянь потом вытащит у него из волос и, может, даже предложит расчесать… Но затем это ощущение повторилось, а потом превратилось в крайне знакомые поглаживания. Руки Се Ляня Хуа Чэн не спутал бы ни с чем. Возможно, он всего лишь соскучился по мужу. После свадьбы они редко расставались, и, наперекор так называемым мудрецам, с каждой минутой, проведённой вместе, их любовь только усиливалась. Правда, по голове Се Лянь гладил его редко. Не то чтобы Хуа Чэну этого не хотелось, но, в конце концов, между супругами обычно были приняты другие прикосновения, ничуть не менее приятные… Едва вспомнив об этом, Хуа Чэн явственно ощутил, как вокруг него обвиваются сильные руки Се Ляня и прижимается к груди его прекрасное тело. Он ускорил шаг и едва удержал себя от того, чтобы влететь в монастырь Водных каштанов, задержавшись у порога, чтобы отряхнуть пыль с ног. Для обеда было ещё рановато, но в доме уже пахло свежеприготовленной пищей, и Хуа Чэн почувствовал вкус у себя на языке… — Это чудесно, гэгэ! — мог бы сказать он. Проблема была в том, что эти слова его голосом произнёс кто-то другой. К счастью, монастырь был достаточно мал, чтобы, шагнув за порог, Хуа Чэн сразу увидел и стол, и сидящих за ним Се Ляня и… собственного двойника. Нет, не совсем. Там, где Хуа Чэн носил повязку, у копии был красный глаз. Место второй глазницы было совершенно гладким, без уродливого шрама, как у самого Хуа Чэна. — Саньлан, смотри! — радостно обратился к нему Се Лянь. — Наш Эмин научился принимать форму человека. Конечно. Кто ещё мог быть настолько наглым? — И он немедленно отправил гэгэ суетиться на кухню, — Хуа Чэн метнул грозный взгляд на двойника, который принял печальный вид, явно надеясь разжалобить Се Ляня. Разумеется, это сработало. Его супруг всегда отличался добротой к тем, кто этого не заслуживал. — Ну что ты! — замахал руками Се Лянь. — Это же вчерашнее, я просто разогрел немного. Эмин сказал, что ему всегда хотелось попробовать мою еду на вкус. Хотя, возможно, стоило… найти что-то другое, — его щёки порозовели. — Я не хочу ничего другого, — мотнул головой Эмин. — Я хочу есть только то, что готовит гэгэ. — Прекрасно, — сощурился Хуа Чэн, — и раз ты уже насладился этим вкусом, можешь превращаться обратно со счастливым сердцем. В ответ на это у мерзавца хватило духу шмыгнуть носом! Гэгэ в своей мягкосердечности совершенно его разбаловал. Возможно, Хуа Чэну стоило просто найти самую тёмную и пыльную кладовую в Доме Блаженства и забыть саблю там лет на пятьдесят. Впрочем, ни одна из комнат там пыльной не была — слишком усердно трудились слуги. Да и гэгэ, с его любовью к исследованиям, мог обнаружить ту раньше времени. Может, отдать Инь Юю с указанием найти подходящую пещеру? Нет, погодите, теперь, когда Эмин мог перевоплощаться в человека, оставлять его в сколь угодно далёких местах было бесполезно, если не навесить снаружи крепкий замок. И даже тогда с него станется поднять шум и убедить кого-нибудь — скорее всего, того же Се Ляня — его выпустить. Пока Хуа Чэн выбирал подходящее наказание для Эмина — не забывая аккуратно раскладывать по местам купленные продукты, — Се Лянь заговорил: — Эмин упоминал, что есть много, чего ему хотелось бы испытать в новом теле. О, в этом Хуа Чэн не сомневался! Голова паршивца определённо была полна идей о том, как именно можно использовать свою человеческую форму. Одна непристойнее другой. Однако прежде, чем он успел озвучить свои возражения, Се Лянь добавил: — Он очень хорошо себя вёл в последнее время. Я думаю, Эмин заслужил небольшое поощрение. Рот Эмина распахнулся так широко, что если бы там оставалась еда, она непременно бы вывалилась. Он уставился на Се Ляня так, словно впервые узрел подобную красоту и не мог поверить, что божество перед ним реально. — Гэгэ, спасибо, — пролепетал он. Для Хуа Чэна было очевидно, что если гнусная сабля и отличилась каким-то «хорошим поведением», — чего лично он не заметил, но Се Ляню было виднее — то лишь из-за того, что для дурного была слишком занята, вынашивая в своей рукояти планы, как бы половчее склонить гэгэ на свою сторону, обернувшись человеком. — Тогда пусть он расскажет, чего ещё ему хочется, — процедил Хуа Чэн, ни мгновения не сомневаясь, что Эмин быстро выдаст свои мерзопакостные намерения. Да этот извращенец даже будучи саблей постоянно лез принимать ванну с Се Лянем! Возможно, Эмин увидел того обнажённым даже раньше, чем это впервые удалось Хуа Чэну — законному, вообще-то, супругу! — Пусть сначала доест, — успокаивающе улыбнулся Се Лянь. — Лучше ты расскажи, как сходил. Он похлопал Хуа Чэна по руке. С каждым мимолётным прикосновением этих пальцев, первозданно-белоснежных, несмотря на привычку к тяжёлой работе, часть гнева Хуа Чэна улетучивалась. Эмин взглянул на своё предплечье, выдавая собственную зависть. На какие ухищрения он бы ни пускался, чтобы заполучить сердце Се Ляня, оно принадлежало одному его мужу! Мысленно усмехнувшись, Хуа Чэн обратил всё своё внимание на своего драгоценного супруга и постарался в красках расписать свой малоинтересный поход на рынок. Правда, в храме так сильно пахло разогретой кашей, что ему опять чудилось, будто это он её и жуёт, но такие мелочи не могли отвлечь его от единственного подлинно важного занятия в трёх мирах — исполнения желаний Се Ляня. Они немного побеседовали об овощах и урожае, когда Эмин, всё это время буравивший взглядом Се Ляня, встал с места и понёс посуду к тазу для мытья. — Давай я, — тут же предложил Се Лянь, но Эмин, наверняка напрашиваясь на очередную похвалу, замотал головой: — Ты уже утрудил себя ради меня, гэгэ. Не надо больше, — он поглядел вниз и вдруг произнёс: — Знаешь, еда мне очень понравилась, но… — Я могу дать тебе что-нибудь другое! Я знаю, что… я имею в виду, тебе, конечно, не с чем сравнивать… я хочу сказать, тебе, должно быть, интересны самые разные вкусы! У нас есть свежие овощи и фрукты, попробуй. — Нет, гэгэ, я хочу есть только то, что сделал ты. Я просто… я не хочу, чтобы другие это ели. Щёки Се Ляня едва заметно зарумянились. Он бы не сказал это вслух, но Хуа Чэн угадал его мысли: «Других желающих и не найдётся!» Однако он знал и что подразумевал Эмин: он не хотел, чтобы Се Лянь стал готовить «лучше» по общепринятым меркам. Потому что Хуа Чэн думал о том же: было восхитительно знать, что ты единственный, кто способен уразуметь, что любая еда, выходящая из-под рук Се Ляня, — это подлинное благословение, и благодаря этому искренне наслаждаться её вкусом, переполненным любовью и старанием. Конечно, обычная готовка Се Ляня не претерпела ни малейших изменений, но иногда, когда в гости заглядывал бывший Повелитель Ветра или подметальщик, мнящий себя генералом, под их руководством у Се Ляня получалось то, что вкусным называли все, а не только избранные в лице Хуа Чэна. А ему не хотелось, чтобы Се Лянь растрачивал свои таланты на тех, кто не способен по-настоящему их оценить. А ещё… — Мне хочется быть для тебя особенным, — безыскусно выразил вслух Эмин то, что таил в своём сердце Хуа Чэн. То есть он, конечно, понимал, что он уже особенный для Се Ляня, что он его единственный возлюбленный, он самый верный и преданный, самый любящий и нежный, а ещё самый умный и сильный, после самого Се Ляня… Но Хуа Чэн был призраком, одержимым одним-единственным человеком. И хотя любого взгляда Се Ляня ему было достаточно для счастья, тьма, позволившая ему стать Непревзойдённым, алкала большего. Если бы он не уступал ей, он не был бы князем демонов. Поэтому Хуа Чэн исподволь стремился стать для Се Ляня исключительным во всех возможных сферах. Разумеется, от своего щедрого супруга эту мелочную жадность он скрывал. А вот Эмин стыда не ведал. Ладони Хуа Чэна словно бы намокли, хотя духи не потели — неужто от гнева? Или от отвращения к собственным недостойным чувствам? — Подойди сюда, — вновь улыбнулся Се Лянь и, когда Эмин послушался, заключил его в объятия. — Ты уже особенный. Мой защитник. Хоть эти слова предназначались не самому Хуа Чэну, обмануться было очень легко. В конце концов, он уже переживал подобное не раз, поэтому так живо представлялось мускулистое тело Се Ляня, тепло его объятий, то, как щекочут его волосы щёку, и то, как щиплют набежавшие слёзы правый глаз… Правый?! Эмин плакал из своего единственного глаза. Хуа Чэн поднял руку и коснулся лица. Пальцы остались сухими, но под пустой глазницей всё равно было будто бы мокро. — Я недостоин гэгэ, — пробормотал Эмин. И конечно, Хуа Чэн часто думал так же, иногда эти слова даже вырывались из его рта, но после свадьбы он старался не давать им воли, зная, что его дорогого мужа они огорчают. Опять его проклятый глаз всё портит! Кто бы мог подумать, что между ними сохранилась столь сильная связь. — Не говори так! — Се Лянь погладил Эмина по голове с такой нежностью, что, когда Хуа Чэн это почувствовал, даже его мёртвое сердце немного оттаяло, и ради своего замечательного мужа и его удивительно ласковых рук он сказал: — Неужели ты об этом мечтал? Плакать перед гэгэ? Взгляд Эмина полыхнул гневом. — Нет, — сказал тот, поспешно утираясь рукавом. — Я хочу сделать гэгэ приятное. Можно я сделаю тебе массаж ног? Переход был настолько неожиданным, что Се Лянь недоуменно моргнул несколько раз: — Я… не то чтобы против, если Эмин в самом деле хочет именно этого. Эмин просиял: — Тогда переместимся в Дом Блаженства? — Прямо сейчас? — удивился Се Лянь. — Я не знаю, сколько ещё смогу держать эту форму. Думаю, где-то около двух часов. — Тогда мы можем управиться со всем к обеду, — вставил Хуа Чэн. — Обед ещё нужно приготовить, — заметил Се Лянь. Эмин, должно быть, надеялся, что Хуа Чэн предложит взять готовку на себя, но тот не собирался оставлять паршивца наедине со своим супругом. Вместо этого Хуа Чэн сказал: — Что же, значит, сегодня я отведу гэгэ в ресторан. Всё равно ты будешь слишком расслабленным после нашего массажа. — Нашего? — брови Се Ляня приподнялись. — Конечно. Разве я могу позволить, чтобы моего гэгэ ублажали без меня? — Хуа Чэн с удовольствием отметил, что при слове «ублажали» лицо Се Ляня слегка порозовело. — Кроме того, я заметил, что я разделяю физические ощущения Эмина. Так что я всё равно не смогу думать ни о чём другом, когда буду чувствовать в своих руках гэгэ. — Подожди, разделяешь?.. Эмин, а ты тоже? — повернулся к тому Се Лянь. Эмин кивнул: — Но меня это не волнует, пока его ощущения не связаны с гэгэ. Что же, Хуа Чэн мог бы сказать то же самое. Се Лянь словно призадумался о чём-то на пару мгновений, а затем тряхнул головой и подал руки им обоим: — Тогда отправляемся! * * * В супружеских покоях Дома Блаженства хранился запас масел для приятного времяпрепровождения, которое порой включало и массаж. Хуа Чэн всегда был готов услужить своему божеству любым способом. Хотя именно на ногах своё внимание он пока не сосредоточивал, пусть им, как и прочим частям тела Се Ляня, регулярно доставалась порция ласки. В конце концов, Се Ляня никогда не радовал вид людей, опускавшихся перед ним на колени. Однако в этот раз на его лице не проявилось и тени неудовольствия. Он смутился немного, когда Эмин попросил омыть его ступни, но тут же уступил их с Хуа Чэном общему: «пожалуйста, гэгэ». Движения Хуа Чэна и Эмина оказались идеально слаженными, каких не добиться и близнецам. Различались лишь выражения лиц: Хуа Чэн, прикасаясь к Се Ляню, улыбался довольно, но сдержанно, тогда как по лицу Эмина расползлась блаженная улыбка скорбного рассудком. Впрочем, таким он и был. Когда они вытирали ступни Се Ляня, Хуа Чэн позволил себе коротко коснуться губами его большого пальца. Эмин, к счастью, ещё не набрался дерзости для подобных вольностей. Се Лянь же ласково провёл ладонями по щекам обоих, никак не выделив своего мужа. Хуа Чэна это не задело: он знал разницу между любовью и обычным — нет, не обычным, беспредельным, но всё же не более, чем состраданием. Если бы Эмин не корчил из себя несчастного и не делил внешность с Хуа Чэном, то не смог бы рассчитывать на всё это. За маслом тоже отправился Эмин, и стоило ему отвернуться, Хуа Чэн запечатлел на подошве супруга ещё один поцелуй. Эмин, ощутив это, вздрогнул. Се Лянь взглянул на него с тревогой, но Хуа Чэн считал, что паршивец должен быть благодарен, что ему вообще довелось это испытать. Эмин вернулся, и на пару с Хуа Чэном они стали разогревать масло в руках, чтобы потом с одинаковым тщанием растереть его по ногам Се Ляня. Тот подвернул штаны чуть выше колен, обозначая зону массажа. Хуа Чэн мечтал увидеть его бёдра с восхитительно нежной кожей на внутренней стороне, но позволять этому зрелищу коснуться взора Эмина было бы чересчур. Так что они оба в своих движениях останавливались у коленей. Ноги Се Ляня чуть-чуть отличались: мизинец на правой ступне был на десятую долю цуня длиннее, чем на левой, а на левой щиколотке прятались три крошечные родинки. Хуа Чэн любил обводить их языком, но сейчас ему досталась правая нога. Он счёл это удачей — заполучить в своё распоряжение немного больше гэгэ, чем соперник, но удержался от хвастовства вслух. Их с Эмином руки снова двигались одновременно, будто они двое сговорились и даже готовились к этому дню. Впрочем, Хуа Чэн именно что готовился, усердно заучивая акупунктурные точки и осваивая массажные техники. Однако он гордился тем, что никогда не прикасался сверх необходимого ни к кому, за исключением своего мужа. Разве мог он предложить Се Ляню поношенную обувь[1]? Похоже, что Эмин его знания разделял. Хуа Чэна раздражало, что негодяй пользуется плодами его трудов, палец о палец не ударив, но поскольку это означало, что Се Лянь получит больше удовольствия, он смолчал. Они оба начали разминать с верхней части стопы, точно зная, куда именно нужно надавливать. После горячей воды кожа Се Ляня тоже источала тепло, и пальцы Хуа Чэна и Эмина работали так, чтобы сохранить этот приятный жар, от которого разомлевает всё тело. Они переместились к пальцам ног, избавляя каждый сустав от незаметно скопившегося напряжения. Затем перешли к нижней стороне стопы, где располагались самые важные точки. Се Лянь не издавал звуков, но его дыхание понемногу становилось глубже и размереннее. Большими пальцами они массировали точку на пятке, когда Эмин не выдержал и приник к стопе Се Ляня лицом. Он словно бы собирался её поцеловать, но остановился, едва пята гэгэ коснулась его щеки, и издал всхлип. — Эмин? — спросил Се Лянь встревоженно, и гнусная сабля ответила: — Я хочу, чтобы ноги гэгэ ступали по мне. Я хочу, чтобы его стопы касались только меня. Я хочу, чтобы кожа гэгэ ощущала на себе только мою кожу. Я хочу, чтобы весь мир почитал гэгэ вечно, но чтобы гэгэ признавал лишь меня, говорил лишь со мной, видел лишь меня… Хуа Чэн отвесил ему крепкую оплеуху. Неужели этот идиот не понимает, что подобные бредни лишь расстраивают его божество? Се Лянь не видел ничего хорошего в подобном раболепии, и такая ненасытность выдавала дурную натуру. Если Се Лянь любил видеть мир и помогать страждущим — именно этим ему и следовало заниматься. Долг истинного последователя состоял в том, чтобы ему помогать, а не запирать его в дворце босым и нагим! К тому же, как бы прекрасно Се Лянь ни выглядел обнажённым, в одежде он смотрелся ничуть не хуже. Никакие наряды не могли украсить его сильнее, но не могли они и убавить его красоты, а хорошо скроенные одеяния на его совершенном теле радовали глаз ещё сильнее. Так что, даже если в порыве страсти Хуа Чэну и приходили подобные мысли, он знал, что не годилось позволять им задерживаться в своей голове. И уж тем более нельзя было вываливать их на Се Ляня! О чём думал Эмин? Он вообще думал хоть о чём-нибудь, или слова, вместо головы, приходили в его рот прямиком из его чёрного сердца? Хуа Чэн снова занёс руку, но Се Лянь его остановил: — Не надо, Саньлан. Я думаю, что Эмин не… — Нет, гэгэ, — покачал головой Эмин, — я понимаю, что говорю ужасные вещи, но когда ты рядом — мне невозможно сдержаться. — Я знаю, что ты очень любишь меня, — Се Лянь положил руку ему на макушку, — и я знаю, что в твоём сердце нет жестокости, чтобы сотворить подобное на самом деле. Тебя переполняют чувства, но когда они выходят наружу, — вторая рука легла на голову Хуа Чэна, и тот замер, не в силах оторвать взгляд от лучащегося любовью лица Се Ляня, — ты отдаёшь мне только доброту и заботу. Мой Саньлан — самый лучший супруг во всех трёх мирах, и никому не стоит вредить ему или отзываться о нём плохо. Даже тебе самому, Саньлан, — его руки скользнули ниже, мягко ложась на щёки, и Хуа Чэн, не глядя, понял, что Эмин сейчас прильнул к этой ладони, как и он сам. — Ты можешь говорить мне всё, что угодно. Даже если какие-то слова окажутся злыми, я знаю, что в своём сердце ты никогда не будешь руководствоваться ими. У Хуа Чэна щипало оба глаза. — Спасибо, гэгэ, — прошептало два голоса как один. — Поднимись, пожалуйста, — попросил Се Лянь, и оба послушно встали. Руки Се Ляня повлекли их ближе. Он приобнял их обоих, заставляя приблизить лица к своему. — Я люблю все стороны моего Саньлана, — приглушённо произнёс он, — и я готов это продемонстрировать. Се Лянь подался вперёд, и его рот встретился сразу с двумя чужими. Оба поцелуя вышли неуклюжими, скорее в уголок губ, но Се Лянь казался довольным. Одна его рука поглаживала выступающий позвонок на шее Хуа Чэна, другая выводила круги на затылке Эмина. Или наоборот? — Саньлан, — посмотрел он прямо на Хуа Чэна, — ты ведь не против, что я сделаю это с вами обоими? Хуа Чэн никогда не пошёл бы против желаний своего божества, но Се Лянь не дал ему ответить это: — Если у тебя есть хоть тень сомнения — ты должен мне сказать. Сейчас я хочу одарить любовью всего тебя, и если какая-то часть в тебе против… моего способа — то мне нет смысла это делать. Се Лянь в самом деле был слишком добр. Конечно, Хуа Чэн не в силах был отказаться от любви самого лучшего человека, самого прекрасного божества на свете. И настолько он погряз в собственных пороках, что даже желание этого божества обласкать его худшую половину лишь радовало его. По крайней мере, он мог ещё сказать правду: — Я буду счастлив, гэгэ, — он потянулся к Се Ляню за ещё одним поцелуем, а руки Эмина попытались ухватить одежды его супруга. Хуа Чэну пришлось прерваться и оттащить того за шкирку: — Не марай гэгэ масляными руками! — Я не против, — улыбнулся Се Лянь, — к тому же, масло всё равно нам понадобится, правда? Прежде чем Хуа Чэн возразил, Эмин уже развязал пояс Се Ляня. Что же, раз научился отращивать руки, пусть сам потом всё это и отстирывает. Успокоившись на этом, Хуа Чэн избавился от собственной одежды. Он мог просто сменить форму, но поскольку Се Лянь смотрел, предпочёл разоблачиться традиционным для людей образом. Его руки двигались споро, но он не забывал принимать позы, дававшие супругу возможность лучше разглядеть его тело. Хуа Чэн не отличался мускулатурой и был довольно худ, но Се Лянь неизменно восхищался его гармоничным пропорциями. Вот и сейчас он не отрывал взгляда от своего мужа, несмотря на мельтешение Эмина, который дрожащими руками стягивал с Се Ляня одежду, то и дело отвлекаясь на показавшуюся кожу и впиваясь в неё то поцелуями, то укусами. То, что Хуа Чэн мог не только чувствовать супруга губами, но и отчётливо видеть, как усиливается его румянец с каждым касанием, распалило пламя внутри него быстрее, чем обычно. Конечно, одного вида Се Ляня было достаточно, чтобы пробудить желание. Наедине с ним Хуа Чэну постоянно приходилось сдерживаться, иначе они в самом деле провели бы сотню-другую лет, не вылезая из постели, — выносливости им обоим хватило бы! Но когда к этому добавились ещё и физические ощущения, Хуа Чэн понял, что сегодня никак не сможет дразнить гэгэ долгими предварительными ласками. Тогда он сделал то, на что не доставало терпение в прошлые разы: раздвинул ноги и на глазах Се Ляня ввёл в себя палец. Обычно, когда супруг был столь близко, желание чувствовать его прикосновения пересиливало, но сегодня Хуа Чэн мог позволить себе и то и другое — так что он поддался своей жадности. Взгляд Се Ляня стал почти осязаемым. — Саньлан очень красивый, — пробормотал он, словно не вполне осознавая этого. — С твоими пальцами будет ещё красивее, — ответил Хуа Чэн. — Пожалуйста, я хочу твои нежные пальцы внутри, — вторил ему Эмин и добавил: — Я сделаю то же для тебя. Будет так здорово: гэгэ внутри меня, и гэгэ вокруг меня… — он вдруг оторвался от живота Се Ляня и впился поцелуем ему в губы. Первое мгновение он казался почти грубым, но напор тут же иссяк, и в итоге Эмин, приоткрыв рот, просто впустил туда язык Се Ляня. Тот двигался медленно, словно успокаивая, обещая, что прямо здесь и сейчас весь Се Лянь принадлежал своему Саньлану и никто не мог отобрать их друг у друга. Хуа Чэн невольно подчинил движения своего пальца тому же ритму. Се Лянь открыл глаза — обычно во время поцелуев он слишком смущался для этого — и протянул ему руку. Поняв намёк, Хуа Чэн взял его свободной рукой и направил к своему входу. Приподнявшись, он впустил палец Се Ляня внутрь, а потом обхватил его своим. Возможно, это было глупо, но у Хуа Чэна в голове хлопали крыльями бесчисленные бабочки, когда он думал, как многое они сейчас делают: они целовались, и держались за руки, и Се Лянь был внутри него, и его рука сжимала ягодицу Се Ляня, подбираясь ко входу, — всё это одновременно. Однако такое положение причиняло неудобство, поэтому вскоре Хуа Чэн вытащил свой палец, а поцелуй Се Ляня и Эмина прервался. Се Лянь встал на четвереньки и подтолкнул Хуа Чэна в грудь, опуская на лопатки. Его вторая рука продолжала растягивать Хуа Чэна, и тому хотелось зажмуриться от удовольствия, но он был не в силах перестать любоваться своим супругом. Эмин, подхватив с пола бутыль масла, щедро налил его между ягодиц Се Ляня, а затем исполнил своё обещание, погрузив сразу два пальца в медные врата гэгэ. Се Лянь изнутри был менее чувствителен, чем Хуа Чэн, но тот знал, куда следует нажать, чтобы у его супруга взгляд заволокло пеленой страсти. Эмин разделял это знание. Се Лянь застонал, но его тонкие пальцы в Хуа Чэне двигались, не сбиваясь с ритма. Эмин втянул воздух ртом и зарылся лицом в шёлк волос Се Ляня. Хуа Чэн погладил мужа по груди. Такая нежная кожа! Хуа Чэн словно купался в меду. — Гэгэ,— позвал он. — Гэгэ, ты же знаешь, какой я нетерпеливый, — прибавил Эмин. Се Лянь накрыл собой Хуа Чэна. Пальцы выскользнули легко и быстро, но входил он одним томительно долгим движением. Эмин вошёл рывком, но Се Лянь и глазом не моргнул — видимо, масла хватило. Се Лянь потянулся к повязке Хуа Чэна, и тот приподнял голову, чтобы было удобнее её снять. Его супруг не впервые видел этот шрам. И пустую глазницу, и уродливый красный глаз — Се Лянь готов был принять всё. Эмин целовал его шею сзади — быстрыми, мелкими поцелуями. Его бёдра оставались недвижимы. Се Лянь толкнулся первым — внутрь своего Саньлана, соскальзывая с его члена, а затем назад — почти выходя из него и одновременно насаживаясь на всю длину. Как будто они больше не могли расстаться, а только сделаться ближе, ближе и ближе. Хуа Чэн и Эмин могли лишь подчиниться его ритму. Они улыбались так широко, как только может улыбаться влюблённый, и улыбка Се Ляня согревала их в ответ. В какой-то момент Се Лянь осторожно обхватил член Хуа Чэна ладонью и спросил: — Будет не слишком?.. — В самый раз, — ответило два голоса. Всё, что Се Лянь даёт ему, всегда будет в самый раз. Конечно, после этого оба очень быстро взлетели на сияющий пик, но ради гэгэ они могли продолжать ещё и ещё. Разве им самим хватило бы всего одного раза, когда Се Лянь был сразу внутри и снаружи, спереди и сзади, щедро предлагая им всю свою беспредельную любовь? Они могли лишь попытаться вернуть ему толику этой любви. * * * Для того, чтобы сходить в ресторан на обед, пожалуй, было поздновато. Зато для ужина — самое время. Именно так Хуа Чэн и сказал Се Ляню, немного смущаясь, что из-за него драгоценный супруг пропустил приём пищи. Впрочем, если упомянуть это вслух, Се Лянь, скорее всего, ответит, что ни за что не променял бы то, чем всё обернулось, на какой-то заурядный обед. Подумав об этом, Хуа Чэн невольно заулыбался и пробормотал под нос: — Гэгэ самый лучший. — Это Саньлан самый лучший, — откликнулся Се Лянь. Заметив, что Хуа Чэн держит в руке свою повязку на глаз, он добавил: — И ему необязательно надевать это. Хуа Чэн коснулся правого глаза. — Красный — это твой цвет, разве нет? — улыбнулся Се Лянь. — Хотя немного жалко, что я больше не смогу погладить Эмина… — Не волнуйся, я могу достать его в любой момент. Мне не будет больно, — заверил его Хуа Чэн. — Кроме того, — он перекатился на бок и положил голову на грудь Се Ляня, — ты можешь в любой момент погладить своего Саньлана. Рассмеявшись, Се Лянь именно так и поступил.