Musca domestica

Ноябрь, 20ХХ года Той осенью он впервые потерял его. Под многозначительным «его» кроется бывший напарник, а под «потерял» — счастливый день освобождения от вечных подколов и неопределенности, который стоило бы причислить к национальным праздникам. И тем не менее, этот странный день отдает дискомфортным уколом по самолюбию даже спустя год. Накахара уверен, чур его бери, что, уходя из дома, плотно закрывал окно. Но блуждающий по комнатам сквозняк доказывает обратное. Занавески повторяют пятнадцатый кульбит, а на подоконнике, неуклюже приклеенный скотчем, лежит потрепанный обрывок пожелтевшего от времени бинта. — Раздражаешь, — шипит про себя Чуя, честно надеясь вытряхнуть из-под ребра эфемерный колюще-режущий предмет. — Сколько бы не сменилось сезонов, ты все равно появляешься. Прилипчивый, как чертова домашняя муха. За окном разрывается полицейская сирена и паршиво шуршит усиливающийся дождь. Удивительно было бы, если бы не слетелась вся стая стервятников в погонах на такой феерический взрыв. Его машина под аккомпанемент испуганных причитаний прохожих превращается тем временем в непригодный к использованию металлолом. Чуя смахивает проступившую на лбу испарину, проводит по намокшим медным волосам, заводя их за ухо, и тяжело вздыхает. — Лучше бы этот черт продолжал разбрасывать бинты. Июль, 20ХХ года Накахара, тяжело дыша, опирается на раковину и сплевывает кровь. Невыносимо душно в крохотном номере отеля, где он остановился, пока выполняет задание. Разбитая губа саднит, а местная вода пахнет плесенью. Время — деньги, лекарство — время. Он верит в эту мантру и повторяет снова и снова. Приняв наспех душ, Чуя возвращается в комнату, надеясь передохнуть пару часов и отправиться в путь. Но окна снова распахнуты настежь, с кровати снято покрывало, а у изголовья, рядом с подушкой лежит клаптик оторванного наспех бинта. — Гадость. Август–сентябрь, 20ХХ года Не понимая, зачем фантому объявляться с такой отчетливой и завидной периодичностью, Чуя готовится к следующей осени основательно. Когда Мори Огай слышит о том, что Накахара улетает из страны, то лишь скептически вздымает тонкие, местами седеющие брови. — Я правильно понимаю, что исполнитель Портовой Мафии убегает? Через чуть больше, чем несколько часов, Чуя поднимает глаза и видит на календаре осень, а перед собой горы. Да, он убегает. Он не может смириться, что у него крадут несколько дней каждый месяц. Бесчестно врываются в жизнь и сразу же исчезают. Ноябрь, 20ХХ года Чуя Накахара замерзает. Абсолютно буквально, ведь в этих чертовых горах в ноябре невыносимый холод, а в небольшом домишке, где и так отопительная система дышит на ладан, из дополнительных источников тепла — только камин. Чуя и так спит на диване перед ним, но все не может согреться. Морщит нос, иногда кашляет и натягивает одеяло повыше. Сквозь сон он чувствует, как резко в помещение врывается ледяной воздух, но глаз не открывает, просто не получается, и он проваливается обратно в сон. А на утро обнаруживает на кухонном столе запачканный кровью клаптик бинта и еще одно одеяло. Собирает вещи и уезжает. Март, 20ХХ года Чуя больше не борется с вторжениями. Принимает, как данность, и сжигает улики после. Для него мир не замирает, но зацикливается. Он все чаще замечает, словно вырезанных из картона, людей, говорящих шаблонные фразы, похожие по смыслу задания, и в этом он тонет. Рутина, напоминающая болотные топи, в которых он тролль-одиночка. И только редкие всплески злости на неуклонно появляющееся старое воспоминание возвращают его к жизни. Он меняет места жительства, города, привычки, но стоит хоть немного остановиться в этом бесконечном беге, давнее воспоминание догоняет. Лучше бы он сплел все эти оставленные бинты воедино и, наконец-то, его задушил, но Чуя так ни разу и не видит своего напарника. Октябрь, 20ХХ года — Чуя, — взволнованный женский голос побуждает его открыть глаза. — Чуя. Коё выглядит взъерошенной, извечно аккуратная прическа и макияж смазаны. Такие впавшие щеки, будто она пропускает приемы пищи. — Проснулся, — Озаки с облегчением вздыхает. Накахара сам выглядит неважно, почти как мертвец. Смертельно бледный, подобный стенам лазарета, и потерявший четверть веса. Воспоминания не возвращаются, он пытается судорожно собрать воедино даты и события, но не получается. Он с трудом поворачивает голову, чтобы увидеть то, что словно бензин поддерживает работу его внутреннего двигателя, но не замечает. Их нет. И «его» нет. Только больничная койка, к которой Накахара не должен был иметь отношения. И понимание, что снова осень. Только в эту пору случаются подобные катаклизмы. — С возвращением, — в дверях появляется Огай, бегло окидывая взглядом пациента. Накахаре странно звать себя пациентом. — Что случилось? — Авария, взрыв, ты не помнишь? У Накахары едва заметно подрагивает уголок рта, и он невольно улыбается. Тот человек таки попытался его убить, но он же и не дал умереть. Забавно. Чуя пытается глубоко вздохнуть, но закашливается, и кое-как угомонив першение в горле, откидывается на подушку. — Да, что-то припоминаю. Май, 20ХХ года Тот человек так и не появляется. Его тени нет ни в одном переулке, следы растворяются вместе с утренним туманом. Это счастливое забытье длится ровно до того момента, пока Накахару окончательно не «отпускает». Когда он боковым зрением замечает знакомую фигуру в толпе, он уже знает, что не сбежит. Этот человек выбрал не давать ему покоя во веки вечные, и возможно, знает для чего. Он определенно должен знать, какую такую ценность составляет Накахара, чтобы держать его на поводке до конца жизни. — Снова встретились, давний друг. Накахара слышит над ухом голос, от которого в жилах кровь стынет. Слышит и только одно понимает, если он снова умер, то пусть так и будет, пусть он больше глаз не открывает. Он оборачивается и утыкается взглядом в знакомое, немного потрепанное временем лицо. И невольно вырывается только, что в земной жизни такой привязанности не бывает.