What a miracle

Ира смотрит в белый отельный потолок, на то, как всполохи от открытой двери в туалет расчерчивают на нем какую-то невиданную геометрию, и спокойно убеждается, повернув голову вправо — Антон ушел с телефоном. Ира думает: «Снова». Что «снова»? Почему «снова», если это никуда и не уходило, это действительно было всегда, с самого начала, но она, свято веря в собственную исключительность и объективную красоту, предпочитала всю эту ебалу игнорировать. «Ир, хуйней не занимайся» — отследить, чей это голос — её собственный или шастуновский — сейчас устало звучит в голове, не удается. Дарина тоже всегда говорит ей: «Не придумывай. Вы же всё там порешали?» Она не придумывает, она просто устала ждать человека из уборной по сорок минут. Стас наверняка бы сказал: «Ну запор у него, Ир, ну что ты, тоже мне» — «тоже мне» потонуло бы в глубинах его рта неразборчиво, но она бы прочитала по губам. Стасу не до ее драм, у Стаса горит проект на СТС, Стасу звонит Олег Титов, чтобы сконнектить их пересекающиеся проекты, у Стаса — семья. У Иры — Антон. Антон, который включает воду в раковине, и его глухое бурчание почти не слышно. Она хватает свой собственный телефон с тумбочки, открывает телегу, 5 секунд гипнотизирует «онлайн» в их самом странном диалоге на свете с «А.С Пушкин Попов», залипает на последнее входящее «Joyeux anniversaire*, свет очей не моих! Целую твои рученьки, на большее не смею посягать», ее дурацкий ответный стикер с котом с закатанными глазами и с полотенцем на башке, и короткое «merci, mon ami». «У меня есть правило, я не сохраняю телефоны девушек своих друзей» — вспоминается ей. Она однажды так осмелела/заебалась, что спросила его прямо, а какого, собственно, хера? Почему на нее не распространяется это святое правило? Арсений ожидаемо отбил, наклоняясь к ее уху: «Так мы и не друзья с Шастом, мы — коллеги, забыла, что ли, Ирин?» Антон стоял за его спиной, и глаза его в этом моменте светились таким смехом и пьяным обожанием, что она не решилась продолжать свои детективные поползновения. Больше всего на свете ей хочется сейчас набрать этого А.С. Попова и посмотреть, что будет. Ничего не будет, кроме уставших глаз Антона: «Ир, ну мы же договорились c тобой оставить это всё». Вот именно — они договорились. Они договорились, и Ира с какой-то разъебывающей весенней легкостью поверила, что вот оно, милое, выстраданное удовлетворение — он сам пришел, сжал хорошенько, чего-то там промурчав про «я в очередной раз понял, что ты — мой человек». Она — его. Он — её. Он — её? Дверь щелкает магнитом, ослепляя — Антон крадется к кровати, вздрогнув на половине пути от ее явно не спящей позы.       — Ты чего не спишь?       — Тебя жду, полночного дурака, — и вся зажимается, уже считывая, что сейчас наверняка прозвучит.       — Да не спится, побоялся тебя разбудить своей возней. Башка квадратная, никак не успокоюсь. Ира молчит, раздумывая, стоит ли заводить эту старую, как мир, шарманку, и всё-таки жмет прямо в самую сердцевину:       — Ну, как дела у него? Антон вспыхивает, точно старая духовка на даче у родителей, видно даже в темноте.       — Ну зачем ты… — брови его ломаются смешно, как у мультяшки, даже жаль немножко. — Знаешь, я иногда думаю, что ты ревнуешь не меня, а его, — панч отвратительно не смешной, но Ире забавно, что они даже имя не называют. Перевести все в шутку, схватить ее поперек живота, рыча взбесившимся котом, всё это они проходили столько раз, что думать уже и не страшно. Страшно проснуться ночью еще раз и услышать, не открывая глаз, что он тихонько задушенно стонет.