What a miracle

«В этом нет ничего такого, — говорит он себе, поднимаясь пешком на чужой этаж, отсчитывая полосы жесткого гостиничного ковролина, двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь. — Мы просто поговорим. Он хотел мне что-то сказать за ужином и не успел, ебаный Стас опять не вовремя со своим расписанием. Просто не успел. Наверно, что-то по завтрашним играм, вон, всем остопиздело уже это «Первое свидание», может, поменяем что-то, уговорим вместе всех остальных». Тридцать, тридцать один, тридцать два. Теперь налево. Вот он, двести пятнадцатый. «Мы просто поговорим» — замирает он перед дверью, пружиня мягко коленями — старый трюк из института, обманывающий вестибулярку, так конечности перестают вибрировать. Антон открывает дверь после первого стука — распахивает быстро, не давая ему шанса передумать; он замирает на пороге, усмехается, пожимает плечами: ну, вот он я, здесь, перед тобой стою. «Шаст, — начинает он, фокусируя взгляд на мятом вороте футболки на худых угловатых плечах, — я…» Шастун смотрит так, что начинает припекать где-то глубоко за грудиной; улыбается так понимающе, так «господи, нет, да, господи, господи»; хватает его за запястье обеими руками и затягивает в потемки. В этом нет ничего такого, думает он минутой спустя, выгибаясь под горячим языком у себя на ребрах. Это помутнение, его собственное, в первую очередь. Надо просто проморгать эту муть, и все пройдет. Антон кладет руку ему на щеку, спускается большим пальцем на губы, смотря сверху вниз и дыша через рот; всё мутнеет окончательно. В этом нет ничего такого, думает он через два дня, блокируя телефон с висящим там «я щас ёбнусь, как хочу тебя». В одно из окон автобуса сзади пробивается весенний ветер, свистит на отвратительной частоте. Это фляга у него свистит, а не ветер, телефон снова мигает: «Хочу тебе отсосать». — Серег, тебе не жарко? — толкает он развалившегося чуть впереди Матвиенко, тот ворчит сонное «отстань». В этом нет ничего такого, думает он и снимает худи. Остается тонкая майка, открытые мышцы плеч перекатываются красиво в ней, он знает. Кое-кто справа, сидящий ногами в проход знает тоже, телефон моргает в третий раз: «Какая же ты сука». В этом нет ничего такого: «Нравится?» — в его голове что-то тренькает и отлетает, потому что Шастун очень тяжело вздыхает на пол-автобуса. — Я, если честно, не очень понимаю, — тихо говорит проснувшийся на остановке Сережа, приглаживая разлохматившуюся кичку, — что с тобой происходит. Или понимаю, но... Нет. Нет же? Стас кричит «девочки налево, мальчики направо» под хохот Оксаны, Антон бегом протискивается к выходу, постоянно оправляя и натягивая пониже футболку. — Ничего такого, Серёнь, — ему смешно, легко и хочется кричать, и сжимать; он поднимается следом и выскакивает к курящим на обочине.