Миранда

К вечеру в офисе становится тихо: нет ни тарахтения вечно плюющих листами принтеров, ни ударов пальцев по клавишам многочисленных компьютеров, ни трелей телефонных звонков. Плохо, всё очень плохо, потому что в такие моменты ворох отвлечённых мыслей укладывается на дно сознания, освобождая путь одной-единственной: бойко-пульсирующей, остро-наэлектризованной, ядовито-чумной. Есть болезнь, от которой нет лекарства. Ты. Изо дня в день я задаюсь вопросом: почему по окончании рабочего дня, когда все вечно спешащие сотрудники покидают свои насиженные места, я не сразу еду домой? Ведь там по-прежнему ждёт муж, который то ангел, то демон, то где-то посередине; он недоумённо хлопает черными глазами, когда я улыбаюсь, — вспоминая, как твои великолепные бёдра вздрагивали под моими губами каких-то полчаса назад. Я думаю о тебе, когда ложусь с ним постель и отмахиваюсь очередной нелепой отговоркой, чтобы избавится от его — непрошеных/нежеланных/нелюбимых — рук. Я думаю о тебе, когда просыпаюсь. Лёжа в постели не с тобой, предвкушаю очередной совместный вечер, опьянённый твоим присутствием. Я думаю о тебе стоя в душе, ощущая на коже струи обжигающей воды. Прикрываю глаза, банально кусаю губы, бесстыдно завожу руку между подрагивающих ног в попытке снять напряжение своей одержимости и дать себе шанс не представлять твои глаза хотя бы по пути на работу. Каждый раз эта попытка с хрустом ломается пополам, ярко сжигается, рассеивается пеплом в ветре самообмана. Я неизлечимо больна. Хочу впитать тебя, напиться, заполнить себя изнутри. И сейчас, когда ты острыми — такими же острыми, как ты сама — каблуками отмеряешь мой пульс, направляясь в сторону своего просторного кабинета, оставляя за собой шлейф дорогих духов, мои лёгкие закручиваются в спираль, кровь усиливает свой бег, растекаясь по венам брызгами кислотного безумия. Это вообще нормально, терять контроль над своим разумом/телом/жизнью при виде стервозной начальницы? Конечно же нет. Я следую за тобой, как заядлая наркоманка в поисках новой дозы, одолеваемая ломкой, выворачиваемая дикой жаждой почувствовать снова. Тебя в себе. Твои касания на полосках оголённой кожи между задранной юбкой и резинками чулок. Твои губы, очерченные помадой самого пошлого, — правильного — красного цвета, на своих губах, искусанных в период нашей разлуки. Ты красиво куришь у окна свои тонкие ментоловые, и ведь прекрасно знаешь, как мне не нравится эта дурная привычка, но намеренно заполняешь ставший общим воздух острым дымом, смешанным со своим будоражащим кровь ароматом. Я готова прощать тебе всё, готова молиться буквами твоего имени, готова станцевать со всеми твоими демонами, лишь бы только продлить момент твоего нахождения рядом. Разреши мне остаться — посылаю короткую просьбу, абсолютно уверенная, что прочитаешь эту мольбу в моих застывших глазах и почувствуешь силу моей привязанности, как делаешь это всегда. Твои восхитительные в своей чувственности губы вздрагивают. Да, ты ждала; думала обо мне, хоть и никогда не признаешься, не разложишь передо мной свои откровенные мысли. Я для тебя — зверушка в клетке. И только ты решаешь, когда начнётся очередная утягивающая на дно своей пропасти игра. Сегодня ты милосердна — тушишь сигарету, на фильтре которой остался след от твоей невероятной красной помады; медленно подходишь ближе, ступая по дорогому паркету своими туфлями-лодочками на неприлично высоких каблуках. Усмехаешься, когда я инстинктивно отдаляюсь на шаг — сама не знаю почему — и упираюсь в дерево твоего рабочего стола. Между нами наэлектризованные миллиметры, и моё дыхание окончательно сбивается, когда ты мучительно медленно — издеваясь, испытывая — отводишь ворот моей белой рубашки, чтобы пальцами легко провести по ключице и послать миллиард щекочущих пузырьков шампанского по моей коже. Я до одури пьяная. Тобой. Густым запахом твоих ментоловых сигарет, поселившимся в глубине моих лёгких. И вокруг ничего не остаётся — лишь желание. Дикое, необузданное желание принадлежать твоим губам и рукам, отражаться на сетчатке твоих медных глаз; быть чем-то большим, нежели мимолетный смазанный кадр твоей жизни. Расстёгиваешь мелкие прозрачные пуговицы на моей рубашке. Закрываешь меня в своей темнице с проворной лёгкостью. Надеваешь на меня холодные кандалы с обманчивой нежностью, чтобы впоследствии распространить свой медленный, ощущающийся патокой на губах яд. Твой язык плавно проходится по линии моей челюсти, и с каждой секундой бесконтрольное сумасшествие в моей груди множится, разрастается, оплетает корнями, цветёт. В свете уходящего дня, пробивающегося сквозь панорамное окно, твои волосы посеребрённые яркой луной; тонкие прядки, что постоянно спадают на твоё идеальное лицо, блестят и переливаются, словно узоры изморози на зимнем стекле. И я невольно тянусь к ним, отвожу вбок; заправляю за ухо, задерживая ладонь на твоей холодной щеке. Ты всегда такая ледяная и строгая, моя снежная королева, сантиметрами своего дыхания посылаешь по моей горячей коже колючие искорки льда. Ты — внеземное, инопланетное существо, несущее за собой разруху и руины невинных душ: настоящий апокалипсис. Испытываешь, скользя по коже длинными пальцами, распахиваешь рубашку шире и отгибаешь чашечку лифа. Разрушаешь меня; одними глазами — цвета марсианских земель — лишаешь возможности дышать и думать о том, что тебя не касается. Нарочито медленно наклоняешься, языком проводишь по коже на груди, кончиком обводишь сосок, слегка обхватывая его губами. Я теряюсь окончательно, когда твои руки касаются позвоночника, поглаживают, зажигают, выводят на коже линии-знаки. Вторая рука смещается ниже: под узкую юбку-карандаш, которую я мечтаю снять. Но сегодня ты не спешишь меня раздевать — поднимаешь её, подталкиваешь назад, вынуждая сесть на поверхность стола, и разводишь ноги. — Мне нравится, что ты такая шлюшка, — замираешь у моего лица, шепчешь в губы, почти касаясь их. — Но ещё больше мне нравится, что ты шлюшка только для меня. Не даешь ответить — накрываешь мои губы своими, сминаешь их, сшиваешь нас самой крепкой нитью; и я понимаю, что разорвать эту пронизанную одержимостью связь не смогу, даже если захочу. Ты никогда не даёшь передышек, — проталкиваешь язык в мой рот, до сладкой боли кусаешь и оттягиваешь нижнюю губу. — Сними верх, — наконец командуешь ты. А я только рада подчиниться и трясущимися от желания руками скинуть успевшую помяться рубашку, а следом за ней бельё. Незамедлительно сжимаешь мою грудь. Больно, но я лишь громко выдыхаю, отрываясь от твоих сладких губ, и раскрываюсь шире, позволяя тебе приблизиться вплотную и завести пальцы между моих ног. Гладишь через влажные трусики, вминаешь ткань в чувствительную кожу, и твой короткий смешок в мои губы на секунду вынуждает отстраниться. — Что-то не так? — опасаюсь, будто стоит сделать что-то не соответствующее твоим ожиданиям, и ты отвергнешь меня. — Всё так, — усмехаешься, сдвигая нижнее бельё. — Вики, ты сладкая девочка, и время, когда я трахаю тебя в этом кабинете — мой любимый отрезок дня. — снова прижимаешься; теперь я могу со стоном почувствовать, как твои пальцы ласкают мой клитор медленными круговыми движениями. — А твой? Тебе нравится, когда я делаю вот так? — скользишь подушечками пальцев по внутренней стороне бедра, пробегаешься по кружеву чулка. — Или так? — вводишь пальцы на несколько сантиметров, но тут же вынимаешь обратно, размазывая влагу между складок. — О боже, — выдыхаю, вцепляясь в твои плечи, — Да. Игрушка. Она знает, кем является для меня, и принимает эту игру. Внегласную, приватную, лишенную правил. На выживание. Победа или смерть, и ставки так высоки. Сладкая, она так покорна и беззащитна в моих руках. Не может сдержать стона, когда пальцы, наигравшись с клитором, резко проскальзывают внутрь. Откидывает назад голову, открывая мне длинную изящную шею. Словно дикий зверь, припадаю к ней, веду языком от ключицы до подбородка, оставляя влажную дорожку слюны. Сгибаю пальцы внутри неё, вызывая дрожь и мурашки на бледной коже. Второй рукой властно сжимаю грудь, с напором потянув за сосок. Снова кусает губы, ёрзает, разводит ноги шире, вскидывает бедра навстречу моей руке и течёт. Да… Мне даже становится интересно, испытывает ли Вики что-то подобное в объятиях своего мужа? Этого чопорного холодного самца, слишком самоуверенного, чтобы видеть что-то дальше своего эго. Будь он с ней хоть немного ласковее, думаю, всё сложилось бы иначе. Страсть запретна. Страсть губительна. Моё дело — заражать, и Вики бесповоротно больна. Выцеловываю линию её скулы до уха, прикусываю передними зубами мочку, шепча: — Моя послушная зверушка. А она только стонет на это, тянется ко мне, ласкает грудь сквозь это чёртово узкое платье. Подаётся вперед на каждое движение пальцев, недовольно хмурится. Медленно, слишком медленно. Моя игрушка хочет быстрее. Ввожу второй, кусая ее шею, оставляя пурпурные синяки — знак принадлежности. Что же скажет муженёк, заметив их? Плевать. Мне. Ей. Нам. Провожу языком по груди вокруг маленького розового ореола соска, прикусываю, и Вики выдыхает моё имя. Музыка для слуха. Такая мокрая, такая податливая. В голове вспыхивают искры, фантазии, от которых кровь вскипает в жилах. Хочется ощутить её вкус на языке, заставить кричать на весь офис и улицу за его пределами; но вместе с тем перевернуть на живот, склонить над этим столом, коленом расставить ее ноги шире, оставить красные следы шлепков на аппетитных ягодицах. Она тоже не теряет времени зря: пробирается дрожащими пальцами под платье, гладит внутреннюю сторону бедра. Осторожно, словно спрашивая разрешение. Хочешь поиграть, зверушка? Хочешь, чтобы я тоже принадлежала тебе, как ты мне? Не бывать тому. Резко хлопаю её по ладони, как нашкодившего котенка. Ты увеличиваешь темп движений во мне, пока я пытаюсь удержаться в этой реальности, вновь цепляясь за твои плечи, судорожно ёрзая на деревянной поверхности дорогого стола. Задеваешь пальцами все точки, которые известны только тебе, а я в который раз поражаюсь, как тебе это удаётся: возносить меня на вершину сумасшедшего экстаза. От резких толчков одна туфля соскальзывает с моей ноги, шпилькой ударяется о пол. Я хочу ещё и ещё, и ты в моих стонах безошибочно распознаёшь эту немую просьбу, добавляя третий палец. Второй рукой довольно грубо хватаешь за подбородок, вынуждаешь смотреть в глаза, ловишь губами мои нарастающие стоны, словно пьёшь их и никак не можешь утолить свою животную жажду. Низ моего живота такой напряженный, окаменевший, натянутый, и я, вытекая на твои нежные пальцы, сотрясаюсь от предоргазменой дрожи. Подёрнутым дымкой взглядом рассматриваю твоё расплывающееся лицо и вскрикиваю, когда ты вынимаешь пальцы и мокро шлёпаешь ими по клитору. Аккуратно, придерживая за талию, переворачиваешь на живот, и я знаю, что последует далее… Стук твоих каблуков эхом разносится по кабинету. В повисшей тишине слышны лишь хлопок дверцы шкафчика и нетерпеливое тиканье часов, висящих на стене между многочисленными заслуженными грамотами и эксклюзивной картиной какого-то твоего друга-художника. Тихий шелест кожаных ремешков, — которые ты, видимо, фиксируешь на себе, стоя за моей спиной, — вынуждает затаить дыхание в предвкушающем ожидании. Капля смазки медленно стекает по бедру, и одновременно с этим я чувствую, как ты упираешься в меня сзади, вставляя резиновую игрушку. Ладонь на поверхности бёдер пробирается выше, посылает по коже мелкие иголочки, что своим покалыванием расслабляют, укутывают в звенящую нежность. Ты такая контрастная: не спрашивая разрешения, за секунду сменяешь ласку на грубость — зарываешься пальцами в мои волосы, жестко сжимаешь, отдёргиваешь от стола, чтобы с придыханием прошептать: — Покричи для меня. Толчок. Даже не нужно дополнительной смазки. Так легко игрушка проскальзывает внутрь, и Вики выгибает спину с восторженным криком. Ухмылка кривит мои губы, — чувствую на них вкус размазанной помады и рваных поцелуев. Держу за волосы, намотав на кулак. Длинные, густые, не нуждающиеся в укладке. Второй ладонью шлёпаю по ягодице; качнув бедрами, толкаюсь в неё снова. Кровь кипит, будоражит воображение, расходится электричеством по всем нервным окончаниям. Почему я не родилась мужчиной? Я ведь ничем не хуже своих братьев. Я тоже преуспела в карьере, в жизни, а они всё равно смотрят свысока… Крик Вики превращается в жалобный скулёж, и я ловлю себя на слишком быстром темпе. «Прости, щеночек, мысли о семье всегда вызывают ярость». Тряхнув головой, не позволяю лишнему проникнуть в мозг. Будь я мужчиной, могла бы отдаться целиком, чувствовать её влагу и желание настоящим членом, а не… Резко выхожу, — почти отрываю от себя эти проклятые ремешки, — разворачиваю Уокер к себе лицом и впиваюсь в губы. Отчаянно, доверительно, почти нежно. Заполняю её рот языком, вожу им туда-сюда, имитируя то, что делала с нею минутой ранее, толкаю на стол, снова заставляя сесть. Руками широко развожу ее бедра, отступаю на шаг, любуясь. Контраст чёрных чулков, бледной кожи и красных отметин пальцев на ней. Юбка, болтающаяся на талии. Пошло сдвинутые в сторону промокшие трусики. — Какая ты похотливая сучка, — она видит почти детский восторг в моих глазах, такой непривычный для неё. Но смотрит наивно, настороженно. Голубые глаза затуманены похотью, что сменяется удивлением, когда я опускаюсь на колени перед столом. Хочу. Вкус, запах, каждую частичку. Вобрать в себя, вылизать, запомнить. Впиваюсь в её бедра ногтями, кладя их себе на плечи. Провожу языком снизу вверх, затем медленно обратно. Надавливаю на клитор, массирую его, спускаюсь ниже, погружаюсь глубже. Гул в ушах заглушает стоны. Мне всё равно, что там шепчет, умоляет или кричит Вики. Хватаю со стола отстёгнутую игрушку. Провожу ею вслед за языком и вбираю губами клитор одновременно с проникновением. Вики задыхается, царапает мои руки, умоляет. Я контролирую её целиком. Моя. Сегодня и всегда. Братья любят звать меня Чумой. Прозвище, приевшееся ещё с детства. А от Чумы, как известно, нет лекарства. Ты даёшь всё, о чем я безмолвно прошу, даже не догадываясь об этом. Становишься то до приторности ласковой, то угловатой и грубой. Вылизываешь меня, царапаешь ногтями с безупречным маникюром внутреннюю сторону бедра, — и я несмело опускаю руку на твою голову, чуть сжимая пепельные волосы. Ты недовольна. Едва не рычишь, возмущённая моими непозволительными действиями. Небрежно отбрасываешь ладонь, не позволяя уловить вкус иллюзорного контроля. Зубами захватываешь кожу на бедре, заставляя меня зашипеть от боли, но тут же проводишь по краснеющему следу языком. Вновь рывком вводишь фаллоимитатор, резкими толчками выбивая из меня последние, крутящиеся в разгоряченном воздухе стоны, губами посасываешь клитор. Ты идеальна, безупречна, умопомрачительна. И я показываю это тебе, — кончая, выгибаясь на влажном от жара тела столе, вцепляясь онемевшими руками в его глянцевые края. Клянусь, в такие моменты, когда ты имеешь меня до изнеможения и после оргазма ставишь финальную точку поцелуем в дрожащие губы, я порываюсь признаться в своих сжигающих изнутри чувствах. А ты будто считываешь ход моих мыслей и обрубаешь все попытки заговорить — целуешь ещё и ещё. Но сейчас ты ласкаешь меня внизу, стоя на коленях, слизываешь остатки смазки с пульсирующей кожи, и я, словно набравшись какой-то неописуемой смелости, на выдохе произношу: — Чума, я тебя… — Заткнись, — тут же реагируешь, оставляешь меня без своих желанных касаний, снова превращаясь в снежную королеву. Вики всё портит. Дьявол. Я поднимаюсь с колен. Впиваюсь шпильками в пол, фиксирую туфли и стопу в них. Оправляю платье, даже приглаживаю волосы, в которые влезли пальцы Уокер. Делаю вид, что её не существует. Для меня. Сегодня. А может и всегда. Мне часто надоедают игрушки — ничего удивительного. Хочу обновить размазанную помаду. Нервной походкой иду к зеркалу, хватаю её и нарочито медленно крашу, вытянув губы в подобии оскала. Вики смотрит на меня. Растерянно, обиженно. Её взгляд буквально буравит спину. И в груди поднимается раздражение. «Что ты только что пыталась выдать?! Разве забыла о правилах?! О чертовых правилах и границах, которые я обозначила в самом начале?!». Это ничего не значит. Вики для меня ничего не значит. Просто секс, желание унизить заносчивого конкурента, который по иронии судьбы женат на этой дурочке. Высокомерный козел, что ты скажешь, узнав, что я каждый вечер трахаю твою жену? Что она течет от моих пальцев так, как небось ни разу не текла от твоих? Одна мысль об этом вызывает хохот. «Выкуси, Маль! Ещё ни один мужик не отказывал мне во внимании! Но я нашла твое слабое место». — Пи-пи-пи. Молли в клетке пищит, словно угадав моё настроение. Злость не проходит. Достаю сигарету и подхожу к окну, чиркая зажигалкой. Бросаю равнодушный холодный взгляд на мнущуюся у двери Вики. — Ты всё ещё здесь? Уходи. Обычно этого достаточно, чтобы она убралась с глаз. Но… видимо, не в этот раз. — Ты оглохла? Проваливай, — вновь повторяешь, и в повисшей напряженной тишине твои слова звучат особенно громко. Особенно жестоко. Становится больно до кончиков ресниц. Мысленно проводишь между нами черту, которую обычно я не решаюсь переступить. Сегодня я делаю этот шаг — несмелый, ломкий, — отчего ты настороженно замираешь, но спустя несколько секунд усмехаешься, склонив голову вбок. — Прекрати делать это, — останавливаюсь в шаге от тебя. — Делать что? — ты намеренно выдыхаешь облако мятного дыма в моё лицо. — Играть со мной. Ты подпускаешь слишком близко, затем отталкиваешь. Но всякий раз, когда я пытаюсь забыть, отстраниться, вернуться к нормальной жизни без тебя, ты снова появляешься рядом, вновь становишься ласковой, чтобы дальше всё повторилось. Я даже имени твоего не знаю! Чёрт, я не знаю ничего о тебе, потому что ты только трахаешь меня в кабинете, выставляешь за дверь, а на следующий день делаешь вид, будто ничего не произошло. Я чувствую себя собачонкой на поводке. Этот осточертевший круг превратился в уроборос, сросся в знак бесконечности. Нужно отдать тебе должное: ни один мускул не дёргается на твоём лице, лишь тушишь сигарету в переполненной пепельнице, достаёшь новую и зажимаешь между губ, щёлкая зажигалкой. — Ты такая и есть, — отвечаешь после глубокой затяжки. — Если отпустишь сейчас, то я уйду навсегда. Угроза. Моя зверушка показывает зубки, и от этого ухмылка снова кривит губы. Недобрая, жестокая, полная ехидства, высокомерия и брезгливости. Коктейль. Братья любили звать меня заразой. Так чего же от заразы ждёт Вики? Накручиваю прядь волос на палец в наигранной задумчивости. Она права. Не знает моего имени. Чёртово имя значится только в бумагах, секретных документах, личных данных. Для таких мелких сошек, как Вики, есть лишь одно слово/прозвище/суть. — Чума — таково моё имя, крошка, — едкий дым снова разделяет наши лица. Я затягиваюсь, усмехаясь, наслаждаясь её недоумением и разочарованием. — И нет, ты не уйдёшь. Заболевшие этой дрянью не уходят, уж я-то знаю. Дым и похоть туманят разум. Про какую дрянь я говорю? Про себя; конечно, про себя. Не про ту, что чуть не озвучила Вики. Не про ту чертову дрянь, не поддающуюся контролю и подкупу. Дрянь на букву «Л». Ненавидеть её у нас семейное. Больше всех младший из моих братьев, — самый близкий ко мне, — бесится и отвергает одно упоминание. Как я его понимаю. Особенно глядя на Вики: в её невинное, покрасневшее лицо и такие чистые, нежные глаза. — Убирайся, — повторяю снова, но безрезультатно. Не слушается, не боится… отчаялась. А отчаяние способно подталкивать людей на безрассудные, безумные вещи, стоит хоть раз впустить его в свое сердце. Вместо побега Вики кидается ко мне. Обхватывает руками голову, впивается в губы голодным жаждущим поцелуем, требует ответа. Сигарета выпадает из моих пальцев. Блять. Куда? Ковер, мой дорогой ковер. Да как Уокер смеет? Кем мнит себя? Отпихиваю её на миг, ища глазами чёртову сигарету. Пепел рассыпан, дыра в ковре. Злобно тушу её ногой, шпилька скрипит по полу. Поднимаю на виновницу взгляд, но она и сейчас не собирается пасовать. Мы вцепляемся друг в друга, словно в драке. Словно хотим выцарапать друг другу глаза и вырвать волосы. Поцелуи переходят в укусы. Вкус крови на губах и языке. Её пальцы на моей груди. Тупая сладкая боль. Я не хочу нежности. Я её ненавижу, как и ту проклятую «Л». Тело горит, низ живота сводит судорогой. — Жестче! — шепчу ей в губы, зубами оттягивая нижнюю. — Твой последний шанс, шлюшка. И она толкает меня на кожаный диван. Тот самый, заказанный хер знает откуда. Холодная кожа касается моей — раскалённой. Мурашки бегут по рукам и вдоль позвоночника. Вики сдёргивает платье с груди. Я не ношу белья: не признаю; и она это знает. Уже знает. Поцелуи-укусы. Соски, живот сквозь ткань. Задирает подол платья, обдаёт горячим дыханием промежность. — К дьяволу! И Вики понимает с полуслова. Не нужны мне её ласки — я хочу иного. Быстро подрывается, хватает брошенную у стола игрушку, а я грубо беру её за локти, тяну к себе, заставляя оседлать. Моя рука окончательно срывает её белье, отбрасывая в сторону. Вики скулит, ёрзая, когда мои пальцы снова овладевают ею, а зубы хватаются за сосок. Она в свою очередь водит игрушкой по моим нижним губам, все ещё несмело. Но я сжимаю её талию, призывая к действию. Толкает быстро, рвано; и я вскидываю бедра, усиливая ощущения. Жар под кожей растекается лавой. То, что нужно. Я довольно мурлычу — снова целую её, двигая пальцами, массируя клитор. Вики ловит мой темп, и движения становятся ритмичными, унисонными, — словно мы один организм, одно чёртово целое. Она вытаскивает игрушку, проводит ею по промежности, размазывая липкий сок. Приятно. Я почти стону в её губы и вздрагиваю, когда она снова погружает его в меня до основания. Прижимает ладонью; начинает водить по кругу, задевая внутри какие-то неведомые доселе точки. — И где ты этому научилась? — вопрос, полный сарказма, и снова восторженный вздох. Вики приноровилась; поняла, как нужно; нашла слабость. Кусаю мочку её уха. — Хитрая… В голосе одобрение — такое редкое. Как и позволение властвовать. Даже любопытно, что она станет делать, окажись я беспомощной перед ней. Вики смотрит мне в глаза, принявшись водить вперед-назад. Медленно, быстрее, ускоряясь. Переливы желаний, предпочтений и фетишей в моих глазах. Какая она сегодня проницательная, так старается угодить. Но я сжимаю зубы, чтобы не застонать. Не заслужила… Ещё. Искорки лукавства в глубине зрачков. Вики это бесит. Она трётся об меня, как кошка; двигает бедрами. Её клитор соприкасается с моим, и от этого нервы вздрагивают. Кладу руку ей на шею, впиваясь ногтями в кожу, и ласкаю её взглядом и пальцами. Воздух наполнен сигаретным дымом, запахом духов и секса. На улице давно уже ночь. У Вики в сумочке вибрирует телефон. Видимо, муженёк забеспокоился. Сжимаю её волосы на затылке; покрываю засосами шею, ключицы, грудь; шепчу ей на ухо бессвязный пошлый бред; и мы просто имеем друг друга, пока обе почти одновременно не достигаем пика. «Дьявол, жизнь хороша», — идиотская мысль, но от неё я улыбаюсь, как дурочка. Минуты отдышаться. Она всё ещё лежит на мне: полуголая, дрожащая. Наши груди соприкасаются в аморальной нежности. Я глажу её спину кончиками пальцев, пялясь в потолок и думая о… Голова пустая, совершенно. И хочется растянуть мгновение. Дома никто не ждёт, моя компания — только лишь крыса. И потом, мне не хочется отпускать и её. К тому каменному изваянию, который записан в её мобильном как «муж». Ублюдок даже не представляет, как ему повезло. Одиночество — самое паскудное чувство на свете. И его не в состоянии восполнить ни деньги, ни влияние, ни власть… Когда ты никому не нужен, когда тебе некому открыть душу… когда близкие таковы только на словах. Вики пытается меня поцеловать, но я отдёргиваю голову в не понятой ей задумчивости. — То, что ты сказала… пыталась мне сказать — это правда? Её удивляет мой вопрос и резкая смена настроя. Сейчас она видит не злобную ледяную начальницу, а то, что скрывается под маской… Чумы. И меня пугает это осознание; да так внезапно, что отвожу глаза, будто малолетка. Но Вики улыбается, рассматривая в моменте моей кратковременной слабости шанс для себя. Проводит ладонью по моей щеке, очерчивая контур губ; и я игриво ловлю её палец, прикусывая. Наши взгляды снова встречаются, и она кивает. Просто, беззаботно, словно ничем не рискует. Усмехаюсь. Устало, на этот раз беззлобно. — Плохая идея. Я не та, кто способен сделать тебя счастливой. — Знаю, но ты уже делаешь. Она смущается, гладит мой живот, словно боясь, что я оттолкну снова и больше не позволю к себе прикоснуться. — Ты меня совсем не знаешь. Даже моего чёртового имени. Лицо Вики становится серьезным, она пристально и доверчиво смотрит в мои глаза. — Ты не хочешь назвать мне даже его? Я не верю, что наши встречи ничего для тебя не значат. Договорилась. Я резко встаю, сталкивая её с себя. Надеваю платье, за ним пиджак, висевший на спинке стула, беру сумочку. — Уже поздно. Завтра совещание, и ты это знаешь. Я не приму поблажек. Она собирается в полной тишине, нарушаемой лишь писком Молли, которую я неизменно забираю с собой, вытащив из клетки и переместив в сумочку. Долго вожусь с ключами у двери, пока Вики ждёт меня у лифта. Мы одни во всём здании, только охрана внизу. — Спокойной ночи… Чума… — обращается она, когда мы оказываемся на улице под звёздным ночным небом; но я замираю у дверцы своей машины, до боли в ладонях сжав ключи. — Миранда. Имя, ударившее хлыстом внезапности. Вики останавливается, едва не спотыкаясь; оборачивается ко мне, не веря своим ушам. Не смотрю на неё, но знаю, что голубые огромные глаза сейчас вновь загораются болезненной надеждой. — Что?.. — неловко переспрашивает она, ища взглядом того, к кому гипотетически я могу обращаться; но улица совершенно пуста. — Меня зовут Миранда, — бросаю, словно окурок в мусорку. Сажусь в машину, нервно пристегиваюсь и давлю на газ, даже не глядя в сторону застывшей на тротуаре Вики. Мотор ревет, и по радио поёт Бейонсе. Я уношусь от офиса, от работы, от неё и неожиданного — даже для себя — откровения. Лишь один невольный взгляд в боковое зеркало улавливает облегчённую улыбку на лице стремительно отдаляющейся Вики.