От дождя укрою, спрячу за спиною

      И все-таки бывшие это почти всегда что-то плохое. Вот вроде кажется, что смог отвязаться. Зажил, задышал полной грудью, появились новые крепкие отношения, наполненные трепетным нежным чувством. И тут, как из рога изобилия посыпались проблемы. Причём ведь даже не свои собственные, а чужие. Тех, кто в прошлой жизни был дорог, а теперь угнетал невозможностью просто бросить на произвол судьбы. Диана заявилась на подстанцию с толстенной папкой, полной неутешительных результатов анализов и растерянным взглядом. Потом, будто ждал за дверью, чтобы внедриться в только что устаканившуюся жизнь, вернулся Арефьев и слег с чем-то непонятным.       Паша сидел за обеденным столом перебирая серые бумажки с анализами Дианы. По всему понятно, даже ему, что тут рак, и довольно запущенный. Рядом сидела Оля, точно также перебирая анализы мужа. -Это какой-то сюр, честно говоря, - провела рукой по волосам, откинулась на спинку стула, разглядывая не менее уставшего возлюбленного. Они, как два спасателя сейчас тащили на себе своих бывших. Ярцеву никто не соглашался брать на лечение, слишком запущенный случай, но Рыков не был бы собой, если бы вот так взял и отпустил её умирать, не был бы врачом, да банально не простил бы своей совести бездействия и сейчас заново перебирал все результаты, чтобы утром снова пойти на штурм онкологов. Оля уже созвонилась со своим знакомым, но пока что у него не было свободных мест, а ждать у моря погоды смысла не было. С Арефьевым была другая история, приехав со своих островов он вдруг слег, становясь все больше похожим по цвету на белое постельное белье в больнице, куда Рыковы приволокли его силком и никто понять не мог, что с ним происходит. Ни о каком разводе ясное дело речи и быть не могло. А на подстанции тем временем уже рыскали, роя носом землю Орловские гончие, которых Паша уже успел обозвать субтильным повианом и его подружкой в пиджаке с перхотью. И ведь прямо в лицо сказал, раскричался на весь холл, взьерошенный, злой. Каждый день начинать с препирательств, потом воевать за возможность поехать-таки на вызов и воевать так за все, за каждое свое, отточенное годами действие, за каждую запятую в картах вызов. За жалобы краснеть.       Они ведь совершенно не разбирались в работе подстанции и то и дело пытались приставать к бригадам прямо на смене. А у Рыкова итак нервы ни к черту, конечно вспылил. Оля даже злиться и ругать не стала. Даже какое-то искреннее удовлетворение почувствовала, слегка отпуская и свое напряжение. Ведь как никто другой понимала насколько сейчас натянуты нервы. -Согласен, у меня хотя бы понятно, что происходит, а тут что? - он сложил назад тоненькие листочки и притянул к себе другую папку. Снова и снова перебирал, не в силах понять, что делать. К кому обратиться. Бывший не бывший, какая разница. Вдруг психанул отпихнув от себя все, откинулся на спинку стула, прикрывая глаза, нервно отбивая ногой по полу ритм разрушающейся жизни. Внутри клокотало бешенство. Ни ответов, ни какой-то надежды. Даже удивительно, но Оля, глядя на него психовала меньше, хватит с них и его одного. Больше чем нужно, больше чем следовало. Возможно он перебарщивал переживая за Диану, а может за будущее подстанции. Арефьева по-началу тоже психовала старалась сделать все вокруг идеальным, чтобы прямо не подкопаться было, но это же совсем не возможно. Все они люди, а работа их сложна и порой опасна. До принятия было ещё далеко, очень далеко, но сейчас, словно утихала буря внутри. Подняласть крепко обнимая за подрагивающие плечи: -Пойдём спать, Паш? -Угу, - нет сил, нет выдержки, изнутри разрывает необъятное отчаяние. Как бы он ни был зол на Диану, смерти ей он не желал. А Арефьев и вовсе не сделал ему ничего, право Оли злиться на него она использовала в каждый удобный момент, ругая его на чем свет стоит, а потом снова шла в больницу, чтобы проведать.       Стоило им улечься, как в ногах, ступая мягкими лапками, появилась Эбола. Замурчала, утаптывая хозяина. Брюнетка, закинув на него ногу прижалась крепче, вот они все. Своей маленькой семьёй утешают друг друга. -Мы же справимся, Паша? - тяжёлый вздох и долгое-долгое молчание -Мы -да, а вот Рома с Дианой... -Меня уволят, - вдруг говорит она, словно констатация, пригвоздила, разрезала и не зашила. Захотелось разбить что-нибудь, Паша дернулся, чтобы встать, но был остановлен. Его деятельной натуре было тяжело принять неотвратимость надвигающихся на них неприятных событий. -Ччч, - зашептала вдруг, рисуя на груди неведомые узоры, он весь такой напряжённый, даже не говорит ничего, а изнутри горит это точно, может и стоило бы дать ему что-то сделать, но как же страшно, что не удержится натворит делов. -Не могу спать, - бормочет хрипло, разрываемый инстинтом защищать её здесь, свою девочку и пойти уже окунуться разгоряченной головой в сугроб. -Что же ты так разволновался? Что будет, то будет. Отпусти это, для Дианы найдём врача, но сам понимаешь, немножко оттянуть и все. С Ромой...даже не знаю, повезет выкарабкается, но вдовой быть не хочу. С работой...ну не сошёлся свет клином на ней. Жалко, конечно, но...- он хватает своей большой рукой её маленькую, подносит к губам. -Подстанция твой ребёнок, выстраданный, вымоленный, как я могу просто смотреть, как какой-то богатый полудурок берет и отнимает это у тебя? Как могу просто отпустить, это же как отдать вот сейчас Варежку прохожему. Нельзя, неправильно, невозможно. -Все возможно, Паша, хочешь ты или не хочешь, - крепче сжимает в медвежьих тисках. Это её равнодушие, решение плыть по течению, продиктовано не принятием, а катастрофической усталостью. В нем ещё теплится частичка надежды, ежедневно выматывая разум и сердце. -Давай пройдёмся? - вдруг предлагает Оля, но не спешит отстраниться, кажется, даже придвигается ближе. -Ты замерзнешь, - осторожно гладит по растрепанным волосам -Твой пуховик старый надену, пойдём? -Ну пойдём, - он смеётся, касается губами волос на макушке и, осторожно спустив Варежку на одеяло, поднимается вслед за возлюбленной.