***
— Развлекаешься? Паша хмуро приоткрыл один глаз, скосил взгляд вбок — отсветы от едва тлеющего костра оранжевыми всполохами смазано отражались на белой переносице и угловатой скуле маски. — Ага, — тяжелым шёпотом ответил он и, снова зажмурившись, с шумом вдохнул через нос, чувствуя, как всё тело резко кинуло в мокрый холод. Этот дырявый подвал уже с неделю был его пристанищем. Тут пахло гнилью и сыростью, а чудом сохранившийся в этих условиях диван стал его импровизированной и абсолютно неудобной кроватью — Паша готов был опять прыгнуть в прошлое исключительно ради того, чтобы просто отоспаться на нормальном человеческом матрасе. Он с выдохом откинулся головой на спинку, специально ударившись о деревяшку — в глазах на мгновение прояснилось. — Чего ты добиваешься? — Ник сидел рядом, сверлил одним своим мутным глазом недоумённо, почти с непониманием. Почти с осуждением. — Да так, — хрипло усмехнулся Паша, чувствуя чужой взгляд на своей щеке скорее подсознательно, не открывая зажмуренных глаз. На лбу выступил пот. — Очень хочу кое-кому рожу начистить, за то что в Америке бросил. И задышал часто-часто, потому что в распахнутых глазах потемнело резко, а виски сдавило болью. — Да вот только... — Паша не то шептал, не то рычал сквозь зубы, крепко сжав кулаки, — его в этом мире не существует больше. Рядом ощущалась болезненная, почти отчаянная пустота. Паша помотал головой, взвыл зло, по-звериному, ударил кулаками по болезненно худым коленям — будь он стоя, ноги бы подкосились. Он не спал нормально уже очень давно, воровато выхватывая едва ли пару часов поверхностной неспокойной дрёмы в дневное время, озарённое скудным чернобыльским солнцем, почти всегда скрытым завесой свинцовых облаков — ночью не мог, даже не пытался сомкнуть сухих покрасневших глаз, слыша в свисте ветра чужой леденящий внутренности шёпот и голодный волчий вой вдали, за городской чертой. — Перестань, Паш, — тихо проскрежетало сбоку приказным, но сочувственным тоном. — Заткнись, — рыкнул Паша, продолжая всё так же отчаянно хотеть. — Ты так убьёшься, — не унимался Ник, его ладонь в перчатке мелькнула прямо под зажмуренными веками, совсем близко. — Заткнись! — крикнул он громко и зло. Подскочил с дивана одним литым порывом, навис над Никитой чернёной костлявой тенью, уперев трясущиеся руки в спинку дивана по обе стороны от его головы. — Не хватало ещё, чтобы я сам себя осуждал. Никита смотрел одним мутным прищуренным глазом хмуро и, да, осуждающе. Это было предсказуемо. Это было так на него похоже. Паша вдруг рассмеялся сухим надрывным кашлем. Пригнулся совсем близко-близко к белой маске, к слишком знакомому лицу, спрятанному за ней — грозил упасть вперёд, прямо в Ника, потому что ноги и руки едва уж его держали, почти из последних сил, потому что трясло его всего уж слишком заметной и сильной дрожью вдоль хребта. Шмыгнул носом мокро. На белой маске контрастом вдруг расцвело чёрно-бурое пятнышко, а потом рядом — ещё одно. Ник медленно поднял руку и, не отрывая взгляда от Пашиных шальных красных глаз, растёр пальцем в перчатке по белой угловатой скуле капнувшую на маску кровь, оставляя по щеке яркий росчерк. Паша почувствовал горячую влагу под носом и машинально слизнул её с губ, ощутив на языке горчащий металл. Снова зажмурился, сглотнул обратно подкатившее к корню языка ощущение болезненной тошноты. — Дурак ты, Паш, — хриплым скрежетом выдохнул Ник, и механический голос его эхом отразился в пустующей голове. Паша с тяжёлым выдохом медленно опустился вперёд и уткнулся лбом в спинку дивана, машинально растирая кожу о прохладную шершавую ткань почти ласковым, молчаливо-просящим движением. В старую обивку под пальцами въелись намертво два чёрно-бурых кровавых пятна.***
— Зачем я тебе? Ник сидел верхом на спинке проржавевшей насквозь лавочки старого советского типажа, раздвинув колени и сцепив руки в перчатках в замок. Смотрел на Пашу прищуренным глазом пристально и тяжело. — Я здесь один, — нехотя выдавил Паша в ответ, раздражённо шаркая ногой и подцепляя старую асфальтовую плитку носком ботинка. — Совсем. — Я знаю, — ответил тут же Ник, всё равно продолжая сверлить его взглядом. — Зачем тебе я, Паш? — За надом, — рыкнул он, невидяще мазнув по белой маске глазами. Ник вдруг рассмеялся, гортанно и низко, с металлическим скрежетом глубоко в глотке. Смех совсем не весёлый, наоборот — почти истерический какой-то. — Ты должен был использовать мою обгоревшую рожу как предостережение, — последнее слово он практически по слогам выговорил. — Предостережение, Паш. А не как... — пространно развёл руками, — вот это всё. — Думаешь, я хочу видеть твою рожу!? — сорвался Паша, зло прокричал практически. Голос эхом отскочил от голых многоэтажек, отозвался где-то вдали. Ник смотрел прямо, прищурив один свой блёклый глаз, не отворачиваясь и терпя этот выпад. Он знал, что в Паше нестерпимо бурлит, он видел его мысли. Он состоял из его мыслей. И знал, что на самом деле тот хотел, даже подсознательно. — Наколдуй себе Аню, — бросил Ник бесцветно, продолжая сверлить его взглядом исподлобья. — Лёшу хотя бы. Паша фыркнул, мгновенно леденея. Успокаиваясь тут же. Отвернувшись, уткнул глаза обратно в асфальт, продолжил ковырять носком разбитую старую плитку. — Они умерли, — сказал он ровным, абсолютно не дрогнувшим тоном. — Все они. — Я знаю, — хрипло ответил Ник. Они оба долго молчали, слушая только скрип голых деревьев и завывание ветра в разбитых чернеющих окнах. Ник вдруг решительно хлопнул в ладоши, спрыгнул со скамьи, подошёл к Паше почти вплотную, преграждая дорогу — тот вовсе отшатнулся почти испуганно, едва не врезавшись. Ник криво усмехнулся, видя насквозь его страх — страх коснуться и увериться окончательно, что перед ним обычный фантом. — Я твоё кривое зеркало, Паш, — проговорил он чётко, практически зло, агрессивно щуря единственный глаз. Пашу перекосило от этих слов. А потом он вдруг усмехнулся едко и нагло, оскалив зубы, насмешливо выцедил: — У меня никогда не было проблем с самооценкой. Ник покачал головой, не то несогласный, не то поражённый. Маска всё так же скрывала его лицо, но морщинки у глаза выдавали его смешливую улыбку с головой. — Ты больной, — механический голос звучал до бессовестного весело. — Я знаю, — прищурившись хитро, Паша довольно оскалился.