Море вина-вины

Шум волн врезался в уши. Вода беспокойно билась о скалы, пенилась и шипела, словно тошнотворно сладкая газировка из Кошкиного хвоста. Расфокусируй взгляд, и море оживет, хлестнет соленой влагой по лицу, зашевелится, как единый организм, заворожив, а затем жестоко окунет вглубь и не даст всплыть на поверхность. Соль забьется в рот, нос и уши. Кавалериста резко выдернуло из сна. Он с трудом продрал опухшие глаза и уставился в белизну высокого потолка. Море не последовало за ним, оставшись тенью смутно запомнившегося сновидения, но тошнота (неужто у него морская болезнь? Хреновый из него, в таком случае, потомок пирата) всё ещё подкатывала к горлу. Потолок расплывался перед взором подобно пенистым волнам, и Кэйа, спасаясь от дурмана, со стоном повернулся набок, ткнувшись щекой в мокрую от слюны подушку. Кэйа умел пить. Крепус с юного возраста учил их культуре потребления алкогольных напитков, и если Дилюк совсем не был заинтересован в подобных «уроках», то Альберих видел в них целую науку. Он знал свой предел, границы которого стирались с каждым прожитым им годом, а в последнее время он пил так много, что его проспиртованный организм, казалось, вовсе позабыл, что это такое — опьянеть. Но вчера он, видно, перестарался. — Капитан, предлагаю спор: кто первым выпьет бутылку вина залпом, того наша дорогая сестра Розария до конца вечера угощает за свой счет, — Венти лукаво сощурил глазки. Его пальцы привычно перебирали струны лиры. — С чего бы я должна кого-то угощать? — подключилась к разговору монахиня. — Во благо Барбатоса, сестричка! — На хую я вертела вашего Барбатоса. — Даже ты? — Кэйа в притворном удивлении вскинул брови и скрыл улыбку за бокалом. Розария глубины сей шутки не поняла, зато Венти, нисколько не обидевшийся, разразился громким смехом. — Валяй, проныра. Посоревнуемся. Тягаться с Архонтом — дело бессмысленное и едва не смертельное, но Альберих посмел-таки понадеяться на свой обширный алкогольный опыт. И даже выиграл, хотя и заподозрил, что бард-хитрюга почему-то ему поддался. Могли ли у Барбатоса быть на него определенные планы?.. Мгновенно опьяненный победой (или все-таки выпитой залпом бутылкой вина), он развеселился пуще прежнего и послал Розарию за выпивкой. Не то чтобы он любил напиваться за чужой счет, но ему Дилюк наверняка бы ничего крепче виноградного сока не продал. Дилюка Кэйа давно перестал понимать: тот смотрел с презрением исподлобья, обрывал все попытки начать разговор, неустанно наказывал молчанием, но в стенах таверны опекал и контролировал. Будто бы Альберих совершенно не умел пить. Еще как умел! Влил в себя залпом целую бутылку и остался трезв, как стеклышко. По крайней мере, ему так казалось. Когда мир перед глазами перестал вертеться, он со всей осторожностью оторвал потяжелевшую голову от подушки и медленно, стараясь не совершать резких телодвижений, сел. И запоздало понял, что находится на Винокурне — более того, в спальне бывшего названного брата. Более того — совершенно голый. Без повязки на глазу. Этой ночью произошло нечто немыслимое. Еще бы он помнил, что конкретно. Он обвел взглядом комнату и заерзал, чтобы пододвинуться ближе к прикроватной тумбе. На ней — о, Архонты — стоял хрустальный графин, почти доверху наполненный прохладной водой. Казалось, от графина исходило ангельское свечение: настолько Кэйа был счастлив своей находке. «Наверняка Дилюк позаботился», — наивно подумал он, но тут же отмел от себя подобные мысли. С чего бы братец стал о нём заботиться? Не пытается больше убить — и на том спасибо. Руки, что доселе крепко и уверенно управлялись одноручным мечом, его подвели: когда он схватился за ручку графина и поднес его к пересохшим губам, чтобы сделать пару жизненно необходимых ему сейчас глотков воды, пальцы дрогнули и едва не разжались. Вода расплескалась, струйками побежала по обнаженному торсу, обожгла кожу холодом и впиталась в смятые простыни. Кэйа разочарованно выругался себе под нос. Впервые он напился до такого состояния, когда наутро тело штормит и совсем не слушается своего обладателя. Он чувствовал себя беспомощным, слабым, больным стариком. Тошнота вновь подкатила к горлу, комната завертелась перед глазами, шея едва удерживала потяжелевшую, раскалывающуюся на части голову. Отчего-то жгло горло и слезились воспаленные глаза. Все еще страшно хотелось пить — хоть из промокших простыней воду высасывай. Но больше всего его пугало неведение. Что ж он вчера такого натворил, что удостоился спать в кровати хозяина Винокурни, ещё и в столь непристойном виде? В дверь кротко постучались, и он, крупно дернувшись всем телом, как пойманный за хвост кот, наскоро прикрыл наготу одеялом. — Сэр Кэйа, Мастер Дилюк ждёт Вас на завтрак. Спускайтесь, как будете готовы, — Аделинда, упаси Архонты её светлую душу, не стала входить. Её голос звучал из-за двери приглушенно, и было в её тоне нечто такое… Будто она стала непосредственной свидетельницей его позора. Одежда — явно не первой свежести — сваленной кучей лежала на полу. Альберих оделся, нацепил на глаз повязку и, кряхтя, слез с кровати, чтобы подойти к подоконнику. В раскалывающейся на части голове сиюминутно зародился неказистый, простой в исполнении план: сигануть со второго этажа и сбежать, сверкая пятками, пару-тройку вечеров провести в Кошкином хвосте, а потом, когда все его «подвиги», какими бы они ни были, поблекнут в памяти Рагнвиндра, как ни в чем не бывало заявиться в Долю Ангелов. Тогда, возможно, ему удастся избежать косых взглядов и серьезных разговоров. Он распахнул скрипучие ставни и хлебнул свежего воздуха. Ветерок остудил лицо, и на мгновение наивно подумалось, что ему стало легче. Но тошнота и слабость навалились с новой силой, стоило ему посмотреть вниз. Нет, ему не удастся смыться, не создав притом шума. Едва он высунется в окно больше положенного, непременно закружится голова, а вялые, не подчиняющиеся ему конечности подведут его в самый неподходящий момент. Пусть благоразумие никогда не было его сильной стороной, сейчас что-то ему подсказывало, что приключений с него достаточно: Дилюк не обрадуется, когда обнаружит под окнами его переломанное тело. Кэйа и так доставил ему немало хлопот. Он набрался смелости и выскользнул за дверь. Дилюк действительно дожидался его в гостиной — Альберих сразу споткнулся об него взглядом. И тут же вспыхнул от раздражения: братец восседал во главе стола с выражением абсолютной невозмутимости. Чистенький, свеженький, причесанный, в отличие от Кэйи, походящего сейчас на вонючего бродягу. Спина прямая, никаких локтей на столе — аристократ, мать его. Как же он со своими аристократическими замашками выживал те три года, когда бродил по всему Тейвату в попытке невесть кому невесть за что отомстить? Кавалерист свалился на ближайший к нему стул и хмуро уставился в тарелку овощного супа. Кто вообще ест суп на завтрак?.. — Горячий бульон приведет организм в чувство, — любезно пояснил хозяин поместья. Кэйа предательски вздрогнул от одного только звука его голоса. «Возьми себя в руки», — мысленно упрекнул он самого себя. — Воды, чаю? — Воды, — отозвался Альберих без промедления и ужаснулся: из его горла вместо привычно вкрадчивого, мелодичного голоса вырвался каркающий хрип. Он прокашлялся и схватился за граненый стакан, по его же просьбе наполненный водой. Архонты, наконец-то. — Что бы вчера ни случилось, за всё извиняюсь, — протараторил он и сунул в рот ложку с супом. — Совсем ничего не помнишь? Кэйа вскинулся и буквально заставил себя посмотреть на собеседника. И пропал. Внешне Дилюк оставался невозмутимым, но рубиновые глаза улыбались — тепло и слегка лукаво. Кэйа очень давно не видел на дне этих глаз ничего, кроме презрения и скопившейся усталости. Дилюк больше пяти лет не смотрел на него вот так. Альберих покачал головой. — Сначала ты решил меня проводить…

***

— Ты перестанешь меня преследовать? — Ну что Вы, Мастер Дилюк, разве смею я Вас преследовать? Я, как капитан кавалерии, считаю своим долгом проконтролировать, чтобы все граждане Мондштадта сегодня добрались до дома в целости и сохранности. — Так проконтролируй кого-нибудь другого, — фыркнул Дилюк и ускорил шаг, надеясь, что братец от него отвяжется. — Кого-нибудь такого же вусмерть пьяного. — Да постой ты, куда так торопишься? — цепкая рука рыцаря ухватилась за его локоть. — Посмотри, какая ночь прелестная, загляденье! Все звезды видно! Остановись на минутку, полюбуйся!.. Рагнвиндр дернул рукой, вырываясь из захвата. — Кэйа, оставь меня в покое, — он повернулся, чтобы посмотреть на кавалериста с жалящим раздражением и, ничего более не сказав, вновь двинулся по тропе. Сил на эмоциональную ругань у него не было. — Какой же ты!.. — Кэйа оставил попытки его нагнать, и потому не придумал ничего лучше, чем вести диалог с удаляющейся спиной. — Гордый, да? Брезгуешь даже взглянуть на меня лишний раз, будто я прокаженный! Откуда только в тебе столько отвращения и неприязни берется, что оно все никак не кончится? А я ведь… Ох, что-то я… — мир перед глазами поплыл. Он нагнулся и уперся ладонями в слегка согнутые колени. К горлу подкатила желчь. Дилюк стойко игнорировал возмущения пьяного брата и неуклонно шел вперед, но беспокойство все-таки взяло над ним верх, когда Кэйа вдруг прервался на полуслове. Рагнвиндр нехотя обернулся, и перед его взором предстала неприглядная картина: капитан кавалерии, задыхаясь и кашляя, извергал из себя жидкие остатки выпитого и съеденного. В два шага оказавшись рядом, Дилюк придержал ослабевшее тело. Горячая ладонь легла на подрагивающую спину. Альберих растеряно утер влажные губы запястьем. Голова все еще кружилась, горло жгло, а в уголках глаз блестели слезы, вызванные спазмами желудка. Он наощупь коснулся брата и зажмурился. — Что-то мне нехорошо. Прозвучало это совсем жалко, по-детски. Дилюк покачал головой. За какие же грехи ему досталось такое недоразумение?

***

— Какой позор, — Кэйа накрыл пылающее лицо ладонями. — Я ж тебе потом по дороге чуть пальто не заблевал. — Вспоминаешь, значит? Хорошо, — Дилюк, казалось, наслаждался его смятением. — Выходит, помнишь, что дальше было?

***

Молодой мастер потянул край резинки и распустил тугой хвост. Огненные волосы тут же рассыпались по плечам, задевая легкую ткань ночной рубашки. Дилюк погляделся в зеркало, расчесал локоны пальцами и отвернулся от своего отражения, от души зевая в кулак. Он изо всех сил старался игнорировать тот факт, что за стеной, в соседней комнате, спит его названный брат, которого Дилюк несколько лет назад поклялся более не пускать на порог поместья. И, как бы он ни старался делать вид, что ему всё равно, ему было неспокойно: хорошо ли спится Кэйе? Не плохо ли ему? Аделинда, конечно, предусмотрела всё, что только можно, и поставила у кровати таз, но тревогу Дилюка это не усмиряло. Он никогда не видел, чтобы Кэйа так сильно напивался. Дилюк затушил свечи, свалился на расправленную постель и уткнулся носом в подушку. Ему не следовало думать о человеке, навсегда подорвавшем его доверие. Утром Кэйа покинет стены Винодельни, и всё будет по-прежнему. Разве что, вина от Дилюка он больше не допросится. Будет хлебать виноградный сок. Сон почти утянул мужчину в свои объятия, когда дверь в его спальню приоткрылась. — Дилюк, — позвал Альберих шепотом. — Не спишь? В детстве он точно так же приходил к нему посреди ночи и всякий раз задавал один и тот же вопрос. Конечно, Дилюк никогда не спал. Всегда дожидался его. — Не сплю, — отозвался Рагнвиндр едва слышно. — Тебе плохо? — Да. Нет. Не совсем. Можно я?.. — взгляд Дилюка метнулся к нему. Силуэт кавалериста был едва различим во мраке комнаты, но винодел смог увидеть, как тот, всё ещё облаченный в свое расфуфыренное шмотье, замызганное потом и кое-где — рвотой, держится обеими руками за дверной косяк. С трудом держится на ногах? — Мне как-то неспокойно на душе, — попытался оправдаться он. — В этом ты в мою постель не ляжешь, — отрезал Дилюк. Кэйа фыркнул и зашуршал одеждой. Дилюк едва не взвизгнул, когда со спины к нему прижалось абсолютно обнаженное тело. — Ты что творишь?! — зашипел он. Альберих глупо захихикал ему в ухо. — Сам же сказал. — Я имел в виду… — Люк, ты меня когда-нибудь простишь? Рагнвиндр не сразу нашелся с ответом, и в комнате на миг повисла тишина. — Сэр Кэйа, если Вы будете препятствовать моему сну, мне придется вышвырнуть Вас отсюда. У моей доброты есть предел. — Значит, нет? — Кэйа, — предупреждающе выдохнул Дилюк. — Мне тебя не хватает. — Отцепись от меня и дай поспать. Ты вдрызг пьян, я не хочу с тобой разговаривать. — А если бы я был трезв? Дилюк почувствовал, как его спины касаются потрескавшиеся губы, и вскинулся, как потревоженная птица. Сухой поцелуй, конечно, не остался на коже — весь удар на себя приняла тоненькая ночная рубашка. Да и поцелуем это назвать было сложно — так, целомудренное прикосновение. Но Рагнвиндр всё равно возмутился до глубины души, резко сел и прикрылся одеялом. — Проваливай. Не стоило приводить Кэйю в поместье. Не стоило пускать его в комнату, и уж тем более в постель. Ничего хорошего из этого не вышло бы. Альберих сел тоже. — Посмотри на меня. — Я сказал, проваливай. — Люк. Дилюк нехотя поднял голову и замер: Кэйа, казалось, нисколько не смущающийся своей наготы, смотрел на него обоими глазами. Злополучная повязка, под которую Рагнвиндру никогда не позволялось заглядывать, наверняка валялась где-то рядом с кроватью, как и одежда кавалериста. Скрывать нечего — Дилюк залюбовался. Правый глаз Альбериха светился чарующим золотом, переливался благороднейшими оттенками янтаря, наполнял комнату мягким теплым светом, смотрел до дрожи открыто и уязвимо. Картину портил шрам, рассекающий бровь и веко, и Рагнвиндр прекрасно знал, чьими руками он был нанесен. — Чего ты от меня хочешь? — устало выдохнул он. Неужели Кэйа рассчитывает, что это непрошенное откровение изменит что-то между ними? Неужели и впрямь надеется, что ещё не поздно? Архонты, каких вообще ответов Дилюк ждет от напившегося до состояния нестояния человека? — Я хочу, чтобы у меня от тебя больше не было секретов. Ты самый близкий и родной мне человек, и мне жаль, что я… Вот так оттолкнул тебя от себя. Но я никогда бы сознательно не предал тебя. Никогда в жизни, Дилюк, — голос Кэйи дрожал и срывался, и Рагнвиндру было нестерпимо слушать его, видеть его таким… впервые за долгое время искренним, без масок, приклеившихся к смуглому лицу намертво. Если бы только он не был так пьян… — Прекрати это, — Дилюк ощутил горечь на кончике языка. Он хотел бы соврать, что не ждал этих слов последние годы, что не нуждался в Кэйе так сильно, что самому себе казался без него неполноценным, что не умолял собственное сердце переболеть и забыть, но всё это было бы бессовестной ложью. Наверное, в нём все же сохранились жалкие крупицы присущей ему в детстве трогательной наивности, потому что сейчас слова брата заставили его колебаться. — Наутро ты обо всем забудешь. Не надо, Кэйа. Альберих умолк на некоторое время. Поерзав, сел поудобнее и подтянул одну ногу к себе, уперся пяткой в простыни и уместил подбородок на остром колене. Отсутствующий взгляд немигающих глаз прогулялся по комнате, после чего вновь остановился на Рагнвиндре. Тонкие губы растянулись в невеселой улыбке. — Я постоянно думаю, знаешь… Времена в Тейвате непростые. Никогда не знаешь, какой день станет для тебя последним. Дилюк понял, к чему тот клонит, и помотал головой. Он и сам часто задумывался об этом, но совершенно не желал, чтобы кто-то из них признал это вслух. — Замолчи, пожалуйста. — И больше всего я боюсь, что так и не успею попросить у тебя прощения. Что проживу остаток жизни без тебя, даже не попытавшись сделать шаг навстречу. Боюсь пожалеть об этом в момент, когда станет слишком поздно. Ты ведь понимаешь, о чем я? — его взгляд, в миг наполнившийся отчаянной надеждой, заставил Дилюка вздрогнуть. — Ты всегда понимал меня, как никто другой. Эти слова ударили прямиком по больному и стали спусковым крючком, и Дилюк почувствовал, что ломается. Хотелось накрыть голову руками, чтобы прикрыться от камней, что с треском обваливались со стен, выстроенных вокруг него его же руками. Да, Кэйа был безбожно пьян. Но Дилюк действительно знал и понимал его, как никто другой, а потому готов был ручаться, что в эту ночь откровений он не солгал ни в чём. Глаза Альбериха расширились в неверии, когда тело брата врезалось в него в судорожном, таком необходимом им двоим сейчас объятии. Пару секунд он медлил, после чего, наконец, решился несмело коснуться вспотевшими от волнения ладонями подрагивающих плеч. Рагнвиндр вжался в него плотнее.

***

— А я, грешным делом, подумал, что мы потрахались, — с деланным разочарованием протянул Кэйа. Дилюк едва не подавился чаем. — Кэйа! — Получается, мне даже поцелуя не перепало… — Я сейчас передумаю по поводу всего и выставлю тебя вон. — Ладно-ладно, — Альберих расхохотался и вскинул руки в примирительном жесте. Все-таки он не мог отказать себе в удовольствии полюбоваться на очаровательный румянец, сплошным пятном расползающийся по бледному лицу и шее собеседника. Впрочем, он тут же посерьезнел и понизил тон голоса. — Я действительно не солгал тебе ни в чём. Спасибо, что нашел в себе силы поверить мне. Так и… А что теперь? Трепет переполнил его, и он стащил со стола салфетку, чтобы измять её пальцами в попытке успокоить нервы. Дилюк деловито отложил в сторону столовые приборы и расправил плечи, тем самым, в свою очередь, скрывая собственное волнение. — Нам предстоит долгий путь, Кэйа, и прямо сейчас я не могу обещать тебе ничего — это было бы нечестно по отношению к нам обоим. Но, — уголки его губ дернулись в слабой улыбке. — Начало положено. И в этот момент где-то на вершине Горы Буревестника допел свою песню Барбатос, дотянул последнюю ноту с особым чувством, рассмеялся перезвоном колокольчиков и от души приложился губами к горлышку бутылки.