Составные части Брока Рамлоу (What Makes Up Brock Rumlow)

Я плохой человек - давайте проясним это в первую очередь. Я делал чудовищные вещи и, как хреново это ни звучит, сделал бы их снова, будь у меня выбор. Есть ли вещи, о которых я сожалею? Конечно - у всех есть как минимум одна вещь, о которой они сожалеют, и не важно, какой мелкой или глупой она кажется со стороны, но я здесь не за тем, чтобы говорить о других, я тут чтобы говорить о себе. Очевидно, что это будет не про радугу и пони, но мне не нужна жалость. По большому счету это просто переживание вновь каких то моментов, не приносящих особой радости, потому что мне надо выкинуть их из головы. Читайте, не читайте - мне похуй, я просто начну.

***

Бывают времена, когда мир будто замирает - время теряется, когда я недостаточно сосредоточен и мой разум заполняет дыры, специально оставленные пустыми для воспоминаний, лежащих в таких темных безднах, что не заслуживают памяти, но все равно вспышки имён и красок размываются перед моим взором, изламывая окружающую реальность в подобие горячечного кошмара. Как проснуться из кошмара, если ты не спишь? Тридцать с лишним лет прошло и до сих пор мой единственный ответ: постарайся заблокировать, сфокусируйся на чём-то другом, но даже это не даёт гарантию, и в какие-то ночи приходится страдать в одиночестве, пытаясь сделать себя тем, чем ты должен быть. Я должен был быть сильным. И я становился им, снова и снова. То ведомый, то ведущий, змея и верный пёс в зависимости от обстоятельств - я менялся чтобы выжить, потому что если жизнь дерьмо и мы все равно умрем, то пусть это хотя бы будоражит. Я выучил этот урок в почтенном десятилетнем возрасте, когда узнал, что возраст не важен, если ты рожден от монстра. Я весь вечер наблюдал за матерью, зажигавшей свечи в нашем темном доме - снаружи бушевала гроза, и молний было больше, чем дождя. Я помню как сидел у окна кухни и смотрел как небо вспыхивает, и зигзаг молнии отражается в каплях на стекле, а мама тихо бормотала что-то под нос, зажигая очередную свечу. Только в кухне она зажгла штук двадцать свечей и рука у нее дрожала из-за сломанного запястья, повязка на котором была такой слабой, что совсем не облегчала боль. Она обернулась и подошла ко мне, лицо ее в пляшущих тенях казалось черным, а улыбка больше напрягла меня, чем успокоила. Она погладила меня здоровой рукой по голове, улыбнулась ещё шире и сказала идти в кровать, пока не вернулся отец. Я прошел по коридору и едва-едва вошел в свою темную комнату, как через минуту по всему дому разнесся порывистый звук ветра, за которым последовали проклятия. Я развернулся в дверях и заглянув через коридор в гостиную, увидел, как отец захлопнул дверь. Сейчас я не уверен, что точно было сказано, как будто мои уши были заложены ватой, когда мать вышла из кухни и помогла отцу снять мокрую куртку. Они обменялись парой слов, она вздрогнула под его взглядом и я даже не поморщился, когда его кулак встретился с её щекой, и она упала с плачем на пол. Я смотрел, как будто это мультик, а не реальность, как он продолжает её бить, оседлав сверху, как обрушивает удар за ударом, пока даже с моего конца коридора не стало видно, как кровь из её лица пропитывает ковер, а сверху летят его слюни. Мерцание свечей рождало длинные тени, но мои глаза привыкли к ним и к их танцу. Стало почти тихо, слышен был только ветер. Я моргнул, выходя из оцепенения и поднял взгляд. Отец пристально рассматривал меня черными в этом освещении глазами, тяжело дыша и продолжая сжимать кулаки, блестящие алым на костяшках. В этот момент во мне взметнулся страх, я бросился в свою комнату и захлопнул дверь, судорожно нащупывая защёлку. Тяжёлые шаги приблизились, и дверь резко открылась, впечатывая ручку мне в лицо. Заорав больше от шока, чем от боли, я упал на задницу, а отец с безумной ухмылкой шагнул ко мне. Не вставая, я пополз спиной назад от него, но он схватил меня окровавленной рукой за ногу и дёрнул к себе. Я захлебнулся криком, когда второй рукой он схватил меня за горло и легко бросил через всю комнату. Удар об дверцу шкафа выбил воздух из лёгких и я рухнул на колени, пытаясь вздохнуть и найти какой-нибудь щит - то, что никогда не делала моя мать. Рядом, меньше чем в футе от меня стоял комод, а на нем десяток свечей в стеклянных стаканах, и, не особо раздумывая, я схватил один из них и кинул в отца. Стакан попал в предплечье и упал на пол, не причинив вреда, а меня наполнило страхом, когда он засмеялся, поднял свечу и встал прямо надо мной. Он перевернул свечу и воск закапал мне на голову. Больно не было - огонек погас, когда я ее бросил - это было чтобы унизить. Презрительно выговаривая мне кривящимся ртом, он отбросил свечу и, схватив за волосы, задрал мне лицо. Я был вынужден смотреть на него, наблюдать, как дёргается вместе со словами его лицо, а сам пытался нащупать свечу, которую он так беспечно отбросил, и как только я ее схватил… Я ударил его в лицо, и он отшатнулся, в горло, и он выпустил меня, в нос, и это дало мне время размахнуться и пнуть ублюдка промеж ног. Он рухнул на колени, и я испытал почти наслаждение, видя, как его лицо искажается от боли. Покрепче зажав свечу в кулаке, я шагнул ближе и несколько раз ударил его в висок, пока он не скорчился на полу. Когда это наконец произошло, я был уже вымотан. Стоя над ним, я пытался отдышаться, а рука онемела от того, как сильно я сжимал свечу. Проморгавшись, я бросил свечу на пол и медленно прошел через коридор в гостиную, где лежала неподвижная мать. Грудь больше не подымалась, а заплывшие глаза, в окружении измочаленной кожи, оставались открыты. Когда я осознал это, слез не было, только взметнулась долго сдерживаемая ярость. Вопль за воплем вылетал из горла, когда я начал расшвыривать со всех поверхностей рамки с фотографиями, посуду, свечи. Я скидывал книги и отпинывал стулья, а перед глазами висела красная пелена. Я еле заметил слабый ещё огонь, принявшийся за ковер, но он остановил мой всплеск разрушения - я смотрел, как он медленно начинает расти. В голове вспыхнула опасная идея, я нашел мамину зажигалку, такую - с длинным концом - её пальцам было легче с ней управляться и вернулся в свою комнату, где отец все ещё лежал неподвижно, хотя и стонал. Присев рядом, я щёлкнул, вызывая огонь зажигалки и, ни секунды не сомневаясь, начал поджигать на нём одежду, начиная с воротника рубашки и дальше, пока и её рукава и штаны по всей длине не занялись хорошенько огнем. Он не принялся ещё за кожу под одеждой, но дым был. Поднявшись, я скинул все свечи на пол, поджёг покрывало, открыл шкаф и поджёг всю висящую в нём одежду. Его крики стали слышны, когда я поджигал родительскую кровать в соседней комнате, и, не сомневаюсь, эти непривычные звуки вызвали у меня ухмылку. Молча наслаждаясь ими, я вернулся к матери, заглянув по пути в свою комнату, где куча из огня извивалась на полу. Я чуть на это не засмотрелся, но заставил себя продолжить путь. Добравшись до матери, я поджёг и её одежду, уже в лёгкой спешке, потому что дым начал разноситься по дому. Поджёг занавески, открыл все конфорки на плите и разложил по всем поверхностям тряпки и бумажные салфетки. Оглядев растущие разрушения, я бросил зажигалку, вышел на улицу и плотно закрыл за собой дверь. Посмотрев в ночное небо, я осознал, что за это недолгое время дождь прекратился, а луна выглядывала из-за туч, как будто подмигивая мне. Пройдя по подъездной дорожке, я беспечно сел возле почтового ящика, прислонился к его холодному, мокрому деревянному столбу, и умиротворенно стал наблюдать как пламя вздымается из окна гостиной. В моём деле указано, что природа пожара вызывала подозрения. Однако, в этом деле было слишком много неопределенности, слишком много предшествующих жалоб на домашнее насилие, слишком много сломанных костей лица у моей матери. Мой адвокат был на удивление приличным. "Слишком мал и слишком травмирован, чтобы отвечать в суде" заявил он, хотя признался мне, что спасение меня от тюрьмы для несовершеннолетних откроет ему путь в хорошую адвокатскую контору. Если честно, мне было все равно. Я почти не слушал ни его, ни речи других в суде и, если подумать, был самым тихим за всю свою жизнь. Я был "слишком мал" и "слишком напуган", чтобы быть способным на убийство. Родители подрались, а когда пьяный отец пришел в мою комнату, то свечи упали, начался пожар, а я от страха выбежал из дома и мог только смотреть и ждать. Это было правдой как минимум наполовину, но будь я проклят, если собирался их поправлять. В итоге меня определили в патронажную семью со списком предупреждений и направлением на терапию вплоть до пятнадцати лет. Вот поэтому вторая часть начинается с девушки по имени Рейчел Лейтон, которой стоило таки заткнуться.