Январский дождь

Женина рука холодна, ощущается замшелой надгробной плитой, впитывающей вечную мерзлоту сибирских зимних ночей. Тонкие пальцы несмело поглаживают чужую руку, намекая, что скованная душа нуждается в этом, нуждается в продолжении. Его губы в трещинках и нереально сладки, вкусны. Он поддаётся вперёд, несмело продолжая целовать Влада; на ресницах сохнут солёные капли слёз, сердце вновь бьётся аритмично. У Вишневского по телу разливается нежащая слабость, он позволяет себе закрыть глаза и попытаться насладиться, представить, что это правильно и на самом деле приятно, что это и вовсе иллюзия или сон. У него не получается. Ему хочется, очень. Хочется до потери пульса, до разрывающихся вен. Настолько. Но сил и померкшего разума хватило лишь на то, чтобы понять: ему крайне плохо, он затухает, как мягкий расплавленный огарок свечи. Но ему нельзя отстраниться. Тело не слушается. На удивление, поцелуй разрывает Женя, громко выдохнув. Влад чувствовал, что тот не смеет поднять глаза. Они оба не могут посмотреть друг на друга. Влад ощущает влажный след на своих губах. В его голове воображение тёмно-бордовой краской рисует невообразимое: Женя продолжает его целовать, кладёт руки на крепкие плечи и толкает вперёд, нависает сверху. Он хотел, чтоб Женя продолжал. Продолжал. Так, как было четыре года назад. Четыре года назад ему тоже сжимали плечи, толкали, давили весом собственного тела. Он сам думает об этом. Он хочет. Он ёбаный извращенец. — Это конец, — тихо произносит Женя, даже не глядя на парня. Воздух сухой, кажется горьким. Вишневскому тяжело дышать. «Это конец?» — Ты похож на него, — продолжает Женя. В комнате повисло стойкое впечатление меланхоличного монолога и иллюзии, подмены кадров, опьянения, тошноты. — Я даже представил, что целую Сашу. У меня получилось. «А у меня не получилось. Зачем? Зачем ты это сделал?» — Ты мне понравился. С первых секунд нашего знакомства у подъезда. У Влада к горлу подкатил ком. Его ударили. Его бьют. Бесщадно. Женя его бьёт. Каждым своим словом. «Ты мне тоже». — И вчера я понял, что ты мне нужен. Женя сломал ему несколько рёбер. — Я благодарен тебе. Щека разорвана, из неё сыпятся раскрошившиеся зубы. «Я слаб». Влад готов расплакаться. Он поднимает глаза и смотрит на профиль Жениного лица, который чётко вырисовывается на фоне окна и тёмно-синего неба, виднеющегося через него. Комната освещена слабо: единственным источником света является старая настольная лампа, медовые лучи которой мягко ложатся на фигуры двух парней. Напоминает сцену из кино. Влад собирает в себе остатки уверенности и обнимает Женю. По-другому. Теперь он пытается успокоить себя. Руки крепко ухватились за чужие плечи. Влад чувствует под пальцами тонкую линию позвоночника и рёбра, болезненно обтянутые тонкой кожей. — Зачем ты поцеловал меня? — шепчет Морозову в шею он. В ответ тишина. Влад вспомнил Кира. Тишина — вот что Вишневский слышал от него в ответ на свои признания, просьбы. Кир молчал всегда. Порой он походил на психопата, хотя, скорее всего, таковым и являлся. В ответ на признание с своих чувствах Влад получил лишь холодное, презрительное молчание от него. Кир промолчал, а после предложил оставить всё как есть. Ему не нужна была любовь от подростка, ему нужно было его тело. Им руководило грязное желание под покровительством больного разума. Чёртов манипулятор. Двадцатилетний псих заставляет пятнадцатилетнего ребёнка делать ужасные вещи; как его не разорвала изнутри скопившаяся чёрная гниль? Влад хотел, чтоб Кир прочувствовал тоже самое. Боль. Боль. Боль. Он сильнее прижался к Жене. Вишневского вновь пробивает насквозь омерзительная дрожь; воспоминания, как волны, разбиваются о твёрдую гладь сознания, оставляя после себя ледяной скользкий след. Наступишь на него — обожжёшь ногу о холодную воду; вовремя не опомнишься — упадёшь в бушующий шторм из пенистых сине-зелёных волн и утонешь. Он тонет. Он хватается за последнюю соломинку. Влад вспоминает Кира, а точнее их знакомство в ветреный майский день. Этот день в календаре можно пометить и красным, и чёрным цветом. Шестое мая. Случайность, повлиявшая на судьбу. Случайность, которая смогла проникнуть глубоко в тело и оставить в рваной кровоточащей ране багровую гнойную слизь. Забыть. Забыть. Забыть. — Ты не злишься на меня? — раздался прямо над ухом тягучий голос. Влад находится в прострации. Он не слышит. Не чувствует. Сейчас шторм на побережье его сознания кажется более реальным, чем Женино плечо, на которое он положил подбородок, и тонкие волосы, чернеющие меж трясущихся пальцев. — Влад? Вода тёмная. Липкая. Густая. Она кажется живой. Она опасна. Всё произошло. Уже. Вмиг всё тайное стало явным, скрывать это было бессмысленно. Ледяные волны помогли понять: ему понравилось. Его затягивает по пояс в безумный водоворот; ему не дают в последний раз вздохнуть. Возрождение. Женя отстраняется и берёт лицо Влада в свои ладони. Он не собирается снова целовать его? Нет. Нет. Нет. Вишневский почти захлебнулся в мутной воде. Женя так близко. Он близко. Очертания бледного лица размываются под воздействием полупрозрачных лучей уличного фонаря и мягкого свечения настольной лампы. Хочется уловить каждую деталь. Влад разглядывает парня, словно находясь в состоянии острой алкогольной интоксикации. И он совсем не стесняется. Неужели они успели за вечер стать так близки, что молча могут смотреть друг на друга? И не только смотреть. Внезапно на Женином лице появился неестественно металлический отблеск страха. «Что такое?» — Влада мгновенно выдернуло из капкана собственных пьяных мыслей. Женя аккуратно провел пальцем по его приоткрытым губам, и мгновенно Вишневский почувствовал во рту вкус железа. У него закружилась голова. Сердце, словно остановившись на секунду, забилось в бешеном ритме. Что с ним? На пальце блистала тёмная кровь. Владу никогда до этого не было так тяжело дышать. Ему стало страшно, холодно. Его с головой накрыла самая настоящая паника. Рассудок помутнел. «Я упаду в обморок или вовсе умру?» — Влад? — прошептал Морозов и поспешил дотронуться до руки парня. Не смей. Не трогай. Пожалуйста. Вишневский почувствовал, как по подбородку стекает горячая кровь. Он вскочил с кровати, отпрянув от Жени, и закрыл нос ладонью. Ему надо уйти. Вишневский пятился назад, не отрывая взгляда от Жениных глаз, в которых читалось острое чувство вины. Как же хотелось сказать ему, что он не виноват, что это впились в плоть внутренние убеждения Влада, которые были подпитаны этими мерзкими, всплывшими из глубин памяти воспоминаниями. То, что было между Владом и Киром нельзя назвать любовью. Это было извращение и насилие. Это стало его психологической травмой, его тайной, спрятавшейся в глубине грудной клетки, прямиком за ломающимися костями. Об этом не знал ни один человек, кроме Ники. Теперь ему никто не поможет. Только он сам. Но для этого ему нужно отказаться от настоящего себя. Блять. Влад стиснул зубы и, последний раз взглянув на парня, развернулся и направился прямиком к выходу, в спасительную темноту, переполняющую прихожую и её узкий коридор. Они даже не попрощались, а Женина футболка до сих пор была на нём. «Прости меня», — мысленно повторял про себя Вишневский, закрывая за собой входную дверь. То, что происходило дальше, больше проходило на артхаусное старое кино, на запутавшуюся кассетную плёнку, кадры которой плясали перед глазами разноцветными поплывшими снимками. Сейчас Влада, не понимающего ничего, а, самое страшное — себя, мог спокойно отснять для своей картины Андрей Тарковский. Фильм с его участием точно надо снимать трясущейся рукой в вечерней полутьме. Фильм с его участием был бы тревожным, печальным, слишком запутанным для большинства зрителей, для клейкой серой массы, населяющей сотни городов и тысячи запыленных улиц. Фильм, который не понял бы никто. Сцена первая: «Лимб» Влад мчится по ступенькам вверх, сгибаясь в истерических порывах. Он думает о том, как не запачкать своей грязной кровью Женину футболку и о том, что он по-настоящему влюбился целовался с парнем. Всем своим телом он чувствует, как у него внутри окисляются питательные вещества, как каждый орган как будто смещается на несколько сантиметров. Он чувствует себя раскалённым до тысячи градусов: он не может ни до чего дотронуться, и ничто не может дотронуться до него. Ему до боли страшно, потому что понимает: ему не удалось обмануть себя, убежать. Хочется причинить себе столько боли, чтоб капилляры в глазах полопались, чтоб каждую кость покрывало не менее десятка трещин, чтоб на коже, изодранной до мяса, остались белые, как снег, шрамы. Сцена вторая: «Осознание» Дверь оказалась открыта, квартира пуста. Вишневский выругался про себя; Ника часто забывала закрывать входную дверь на ключ. В помещении пахнет сладким дорогим вином, в воздухе витает атмосфера разгорячённых поцелуев, эротики и размазанной по одежде губной помады. Его чуть не вырвало. Парень обессиленно закрыл глаза. Внутренности выжигает изнутри. Кровь закипает, и горячие сгустки вываливаются из носа. Руки трясутся как никогда: страшно, дико. Вся ладонь пропиталась липкой красной жидкостью. Всё, чего он хочет — растечься по полу отвратительным бордовым пятном и испариться в этот прокуренный гвоздичный воздух. Почему его случайно не сбила машина в десять лет? Почему в тринадцать, когда они с друзьями лазили по крышам гаражей, он не упал и не сломал себе шею? Почему ему не хватает этой чёртовой смелости, чтоб выйти на балкон и отдаться манящей высоте? Почему Кир не прирезал его, не задушил? Проснись, это любовь. Сцена третья: «Пуля» Капли крови падают в раковину, растекаясь по белоснежной керамике. Причудливые узоры вырисовываются неспеша, так, что можно проследить хронологию роста экзотических красных деревьев с расслоившимися стеблями. Кровь не останавливается. Теперь можно увидеть странные очертания, похожие на следы огнестрельного ранения. Владу не хочется смотреть на себя в зеркало. Он просто желает застрелиться. Он дотрагивается до своих губ. «Женя целовал меня. Женя целовал меня. Женя целовал меня». Новые капли падали в слив, некоторые и вовсе прямиком на пол, на холодный кафель. Лицо было мокрым от мерзкой смеси слёз и крови, растекающейся по нему. Вишневский судорожно начал стягивать с себя футболку. По голому телу потянулась алая лента. «Зачем?» — забилось пульсирующей острой болью в висках, — «Я знаю, что он не любит меня». На самом деле он ничего не знал. Он привык лгать себе и окружающим. Он опять заблудился в лесу своих чувств. Он понял, что от этого больного влечения нужно избавиться. Он готов ломать себя, бить стены, страдать, но ни в коем случае не поддаваться этой нездоровой сердечной склонности. Теперь Влад уверен — это была их последняя встреча.