Январский дождь

Вьюга этим вечером выдалась кровавой и затяжной. Она, словно умелый серийный маньяк, беспощадно режет порывистым стекловидным ветром щёки, жжёт кожу мириадами снежинок, а её сибирский вой проносится меж полумёртвых российских дворов, пугая уличных кошек. Влад забегает в подъезд и греется под светом люминесцентной лампы, чувствует снежную крошку на ресницах и в волосах, чувствует обжигающую кровь на рассечённой коже и невесомую пустоту в глубине грудной клетки. От тревоги и её глухих отголосоков не осталось и следа — морозный ветер подействовал как транквилизатор: отрезвил и выжил из головы дурные мысли. Он подошёл к двери тридцатой квартиры, постучал уверенно и громко, даже слегка испугавшись своей напористости. Секунды ожидания тянутся долго, как густой кисло-сладкий кисель. Влад витает в мыслях, прислушивается к неугомонному зимнему вою, приглушённому бетонными стенами. Не замечает, как начинает мечтать о химозной вишне, щекочущей нос, и о тонкой Жениной ладони, которой так хочется коснуться. Из странных грёз его вырвал щелчок: металлическая ручка медленно повернулась вниз, и дверь приоткрылась. Искусственный белый свет выхватил из темноты черты Жениного лица, который вглядывался Владу в самую душу, смотрел зачарованно, пропуская через небесно-голубую призму глаз еле уловимые частицы радости. Контрастируя на фоне полумрака, его скулы казались точёными, острыми, подбородок приобретал ещё большую угловатость, аристократичность, некую строгость форм. — Спасибо, что пришёл, — растроганно улыбается Женя. — Я ждал тебя, но, честно, думал, что зря... — Почему это? — Вишневский категорически не хочет вспоминать последние минуты их вчерашнего разговора. Неприятный осадок зашипел где-то внутри, как расплавленная чёрная смола, и потёк вниз, к самому сердцу. Влад прикусил губу, с пониманием глядя на Женю, пока тот, по-видимому, отфильтровывал слова в голове в попытке извинения. — Я наговорил вчера лишнего, — Морозов отвёл взгляд, — ты, наверное, подумал... Прости, мне надо было кому-то выговориться. Владу не хотелось отвечать; в лёгких почувствовалась нехватка воздуха от навалившихся тягостных мыслей. Горько вздохнув, Женя проронил: — Давай забудем это, пожалуйста. Его голос звучал сдавленно и глухо, и этот своеобразный металлический тембр подействовал на Влада, как своего рода гипноз. Парень подходит ближе, руководимый непонятным импульсом, и понимает: сейчас не время думать о последующем сожалении. Вишневский касается Жениной руки. Это прикосновение скользящее, робкое, но совершенно не нуждающееся в разрешении. Оно, на самом деле, было необходимо им обоим, как глоток холодной воды в удушающую жару. Влад вздрагивает от ощущения холодной кожи под подушечками пальцев, похожей на стылый мрамор, но продолжает; его пальцы переплетаются с Жениными, и какое-то волнующее ощущение поднимается вверх, рассыпаясь по телу мелкой дрожью. Вишневский хочет что-то сказать, но его схватывает головокружительное мгновение; Женя делает шаг вперёд, и его усталый блёклый взгляд въедается во Владино лицо. Он приоткрывает рот и оглушает Влада своим вопросом. — Что это с тобой? — Морозов отпускает руку. Его взгляд метается вверх-вниз, и обеспокоенность запылала в широких мутных зрачках. — Что с тобой? — пылающие глаза остановились на повреждённой руке, — Заходи. Быстро. Шаг вперёд — и Влад растворяется в горьком никотиновом дыме и аромате дешёвого парфюма. Квартира встречает его скромно: полутьмой и калейдоскопом запахов. Вишневский подхватывает Женю за локоть и чувствует, как тот дрожит. Только войдя в комнату, они остановились. Влад поставил бутылки на низкий обшарпанный комод, стоявший у самой двери. Он не заметил его вчера, то ли из-за его уродливости и неказистости, то ли из-за своей обеспокоенности и прикованного в Жене взгляда. Вишневский поспешил объясниться: — Со мной всё в порядке. Поверь, если я начну рассказывать, это будет даже смеш... Морозов громко выдохнул и обхватил руками шею парня. Он согнул локти так, чтоб они упёрлись ему в плечи, а ладони сомкнулись на затылке. Белые пальцы не спеша забегали по мокрым волнистым волосам, и Влад приоткрыл рот от изумления. — Снимай, — тихо произнёс Женя. — Что ты... — Снимай свитер. Ты мокрый весь. Что с тобой? — Не надо... — Вишневский выставил руки вперёд, упираясь Жене грудь, отчего тот внезапно согнулся, — Прости. Они сели на кровать. Влад молча рассматривал комнату: под окном стоял небольшой письменный стол с несколькими выдвижными ящиками, весь захламлённый смятыми изрисованными листами; напротив кровати распологался небольшой диванчик давних советских времён, на который небрежно был накинут не менее старинный плед с несколькими заплатками и бахромой по краям; в углу теснился узкий шкаф, на одной дверце которого в правом верхнем углу было неаккуратно, видимо канцелярским ножом, выцарапано «Dead by April!»; на подоннике дымилась стеклянная пепельница, а парни с настенных плакатов всё так же корчили рожи и пронизывали насквозь своими напечатаными взглядами. Он перевёл глаза на Женю — тот, словно почувствовав, мгновенно повернул голову и уставился на Влада. Парень поёжился и ощутил, насколько ему было некомфортно в прилипающему к телу мокром свитере. — Я же вижу, что тебе неудобно, — вздохнул Морозов. — Снимай. — Буду голый сидеть, хочешь? Тебе наверняка понравится. Женя смутился. — Я дам тебе свою футболку. Возьми из шкафа, — он указал пальцем прямо, — открываешь правую дверцу и выбираешь любую с третьей полки. Влад подошёл к шкафу и не спеша приоткрыл его. Среди исключительно чёрной одежды он подметил одни тёмно-синие потрёпанные джинсы, которые, как ему показалось, были намного длиннее и шире, чем те, которые носил Женя. Они бы ему совершенно не подошли, и представить было сложно этого худощавого паренька в них. «И откуда они у Жени?» — пронеслось в голове у Вишневского, — «Может, отдал кто?» Влад, следуя указаниям, взял с третьей полки первую попавшуюся под руку вещь, потому как рыться в чужой одежде ему совсем не хотелось. Он не смел выбирать понравившуюся. Ему нравилось всё. Он развернул футболку: на ней красовался облезлый принт какой-то музыкальной группы. Неудивительно. Вишневскому не терпелось снять с себя свитер и надеть Женину футболку, но щекотливое волнение пробежало по его телу. Он повернулся, желая что-либо сказать, но Женя вновь предугадал ход его мыслей и опустил глаза в пол; молчаливая договорённость созрела сама внутри голов. Влад снял холодную шерстяную кофту и помимо облегчения ощутил пристальный взгляд на своей обнажённой спине. Возможно ему только показалось, или же он хотел так думать, но он непроизвольно улыбнулся и почувствовал, как к его щекам прилила кровь. Парень быстро переоделся и поспешил положить свитер на батарею, что располагалась под окном. После он захватил с собой бутылки пива и присел на кровать к Жене, который внимательно смотрел на Влада. — Что-то не так? — Ты выбрал мою любимую футболку, — Морозов, словно оттаяв и выйдя из ледяных оков своей фамилии, мягко улыбнулся и добавил: — Группа «Evil not alone», мне нравится. — Обязательно послушаю, — Влад поднимает руку и хочет похлопать Женю по плечу, но тотчас отдёргивает себя, словно испугавшись. — Это... Может выпьем? Ответом стал утвердительный кивок. Они взяли по бутылке, которые, к счастью, ещё не успели нагреться. Холодное стекло приятно обожгло ладони, и сквозь прозрачную оболочку было прекрасно видно, как светлые пузырьки воздуха торопливо поднимаются вверх. Морозов, открыв бутылку зажигалкой, сделал несколько глотков и тихо, даже волнующе-нежно, спросил: — Что с рукой? Может стоит обработать? — Хуйня, у себя обработаю... — Серьёзно, Влад. — Ладно-ладно, — парень утало прислонился спиной к стене, — Я просто разозлился. На Семёна. Ты же знаешь его? — Ага, — отозвался Морозов, и выражение его лица тут же переменилось, — Только не говори, что вы с ним... — Я не самоубийца, чтоб с ним драться, нет. Он просто ведёт себя отвратительно, позволяет слишком много. И в подъезде я от злости в стену ебанул. Не, ну как Ника с ним встречается? — Бля-я-ть, — Женя приложил руку ко лбу и вяло улыбнулся, — А я уже подумал, что вы решили попиздиться. Не пугай так больше. — Волнуешься что-ли? — Влад отвёл взгляд, дабы скрыть волнение, что мелькало в белке глаз меж алых капилляров. Задавая этот вопрос, он предвкушал ответ, чувствуя учащённое сердцебиение, отдающее грохочущим пульсом в уши. — Да. Волнуюсь. Вот. Оно. Влад знал, что Женя это скажет. Он волнуется за него. Волнуется. Каждую букву хочется распробовать на языке, ощутить медово-карамельную сладость, текущую в горло. У Вишневского внутри что-то трепыхается. Можно подумать, что это бабочки, но судя по переизбытку чувств, которыми горит всё его тело, уместнее назвать это стаей диких птиц, которые летят в хаотичном направлении, попутно задевая друг друга и разбиваясь оземь. Голова пуста, тело пылает. Наверное, он сейчас похож на сумасшедшего. — Спасибо за это, — шёпотом произносит Влад. Морозов мягко улыбается, искренне. Вишневский млеет: его сознание плавится, а кровь наоборот — густеет. Алкоголь с попаданием внутрь как-будто активирует некий механизм: атмосфера комнаты наполняется сладкой непринуждённостью и беззаботностью, темы для дальнейшего разговора находятся сами, слова путаются и застревают на кончике языка, смех непроизвольно вырывается наружу. Дышать становится легче, по телу разливается смелость и раскрепощённость. И Вишневский сам понимает: он находится там, где должен, он разговаривает с тем, кто ему нужен. И сейчас он чувствует себя собой: лёгким, свободным, по-настоящему живым. *** — Да-а, это был лучший концерт в моей жизни. Только пятнадцать исполнилось, а я так набухался, — вспоминал Женя, выкуривая уже третью сигарету. — Меня даже какой-то мужик с девушкой перепутал и трахнуть хотел. Блять, у меня же тогда не настолько длинные волосы были... Влад внимательно его слушал, глубоко затягиваясь никотином. Пепельница была почти переполнена, пустые бутылки от пива лежали на полу у кровати, а окно было открыто, и через него в комнату просачивался ледяной воздух, вытесняющий полупрозрачные ветвящиеся ленты сигаретного дыма. Он успел услышать множество историй из Жениной жизни: как тот в детстве едва не утонул в речке, как чуть не вскрыл себе вены в пьяном угаре под песню группы «Neversmile», как его учил играть на гитаре Саша. Про себя Влад почти ничего не рассказал: лишь пару неинтересных историй из универа и немного про бывших девушек. — Не, ну прикинь: пятнадцатилетний парень и мужик в какой-то подворотне... — Фу, блять, — Вишневский поморщился, а после громко засмеялся. Ему было по-настоящему весело; застенчивость куда-то подевалась, и с каждой секундой всё больше и больше хотелось узнать что-то особенно-интимное и сокровенное. Не думая, он спросил: — Жень, извини если что, но... Тебе хотелось когда-нибудь этого? Женя потушил сигарету, положил бычок в пепельницу и невозмутимо ответил: — Мне почти девятнадцать лет, ну конечно хотелось, — он повернул голову и встретился с Владом глазами, — Я тебе больше скажу: у меня это было, но... — он судорожно выдохнул, — не с девушкой. Даже не знаю, как назвать это... У Влада закружилась голова. «Я понимаю, про что ты. Я понимаю с кем», — думает про себя парень. В миг стало тошно. Липко. Грязно. Он встал с кровати, немного пошатываясь, подошёл к окну, упёрся руками о подоконник и прикрыл глаза. — Всё хорошо? — за его спиной раздался обеспокоенный Женин голос. — Да, — отрезал Влад, а потом добавил, но настолько тихо, чтоб никто, кроме его самого, не мог этого услышать: — Блять, сам же спросил об этом... Он понимал, что выглядит странно. Ему стало стыдно, но он ничего не может с собой поделать — от таких подробностей ему становится не по себе... Странно и плохо. Парень медленно вдыхает ночную прохладу и чувствует, как ветер пробирается сквозь всё ещё влажные волосы, будто чьи-то окоченевшие пальцы нежно перебирают его пряди, гладят по лицу. Он обернулся и увидел, как Женя нервно закуривает новую сигарету, а его бледно-голубые глаза наполняются слезами. — Женя... — Я знаю, что это противно, — он отвернулся, стараясь скрыть от Влада свои эмоции, — Я знаю, что я противный. Тебе же неприятно, да? Конечно, это же, блять... ёбаная мерзость. Я ненавижу себя за это, ненавижу, что это произошло именно со мной, и происходит сейчас. Извини... Можешь, как и вчера, уйти. Я всё пойму. У Вишневского защемило сердце; что-то внутри всколыхнулось, вспыхнуло, обдавая тело волной жара. Что-то давнее, забытое. Он подошёл к кровати, наклонился и заключил Женю в свои объятия. Морозов дрожащей рукой положил тлеющую сигарету в пепельницу и несмело обнял парня в ответ. Несколько горячих капель упало на его плечо, и по комнате пронеслись сдавленные всхлипывания. Влад стоял, гладил Женю по спине рукой, успокаивая. Его тело содрогалось: он и сам чувствовал, что вот-вот заплачет. — Спасибо, что ты есть, — шепнул ему куда-то в шею Морозов. — Я буду рядом, — горячо отвечал он. Влад ослабил объятия, выпрямился и пересел на кровать. Спина затекла и покалывала, а дрожь в ногах не унималась. Из Жениных глаз продолжали течь слёзы, но, на удивление, лицо его выглядело более чем серьёзно, холодно. Вишневский вздохнул и вытер со щёк парня мокрые дорожки, проведя по коже тыльной стороной ладони. Он задержал руку на линии подбородка, провёл пальцем по скуле, но вдруг отстранился. Он долго смотрел на Женю и, похлопав его по плечу, спросил: — Не хочешь ещё что-нибудь мне рассказать? Я выслушаю, и того, что только что произошло, больше не повторится. Это я виноват... Прости, пожалуйста, это просто моя больная тема. — Я боюсь, что нет... Не сейчас. Я не смогу сдержаться. — Что ты имеешь в виду? — Я... — Женин голос вздрогнул, — Есть то, что на самом деле меня очень сильно беспокоит. Я всё ещё не могу забыть Сашу. Прошло два года. Я не могу... Всё вокруг напоминает мне о нём. Он приходит ко мне во снах и не оставляет в покое мои мысли. Он мёртв физически, а я морально. У Вишневского по коже пробежал холодок от этих слов. — У него были такие красивые глаза... — Морозов повернул голову к Владу, — Прямой нос, веснушки, мягкие-мягкие губы... Оба дышали часто-часто, то и дело отводя взгляд. — Тёплая кожа, всегда. Его было приятно касаться. Женя положил свою ладонь поверх Владиной и сказал, впиваясь ему через глаза прямо в душу: — Я так хочу его поцеловать. Морозов сильно сжал его руку и одним рывком прильнул своими губами к губам Влада. Вишневский перестал дышать. Он забыл, что это. Он забыл, как двигаться и говорить. Только он. Только Женя. Только его губы. Он целует его. Он целует его?