Наша кровь

      То самое, режущее чувство не один день мучавшее светлейшего князя Александра Даниловича Меншикова – чувство невосполнимой потери.       Она стояла рядом, почти не плакала, более того, держалась довольно дерзко, но, так или иначе, все время поглядывала на своего бывшего покровителя. Теперь власть ее мужа, наконец, принадлежит ей. Тиран умер, их венценосный мучитель, так отчего же Алексашка столь несчастен?       Смерть Петра Великого не была для них какой-то там неожиданностью, к которой они были вовсе не готовы. Напротив, у них теперь вся власть, некогда принадлежавшая ему одному, стоит лишь протянуть руку, чтобы ее взять. А вот Данилыч отчего-то медлил по непонятной ей причине. Такой, обычно решительный и самоуверенный человек, которому, порой не мог отказать даже император, стоял растерянный словно мальчишка. Это конец?       Нет же, это только начало! Сейчас как никогда прежде они смогут стать по-настоящему свободными, что в принципе, казалось бы, невозможным в этой стране. Но у Алексашки были совсем иные мысли на этот счет? Или не было никаких вовсе? Внешняя надменность Екатерины лишь обычная показуха, она боялась, вспоминая приятные моменты из их общего прошлого, чтобы хоть сколько-нибудь отвлечься от действительности.       Власть и страсть… Петр I, несмотря на свой вспыльчивый, молниеносно стремительный характер мог похвастаться только первым. А вот Александр Данилович почти, вероятно, чудесным образом совмещал в себе оба этих порока, за что его так ненавидели враги и так горячо любили союзники.       Петр любил Алексашку больше всех своих фаворитов, а Алексашка, в свою очередь, не стеснялся этим пользоваться. Но это был отличный расчет и ничего кроме, разве не это самое подходящее объяснение их пылкой дружбы?       Неужто Данилыч был способен на любовь, а уж тем более, на преданность? Вся его жизнь, как и его теперешнее положение – милость Петра и не более. Конечно, он был талантлив, сообразителен, верток и хитер, но таких как он в стране под названием Россия было ни мало и до него, и после него еще народятся. И лишь Алексашке удалось добиться таких высот «из грязи в князи», это было как раз про него. Да и Екатерину он в свое время спас от старого извращенца и немыслимо возвысил, подкладывая искушенную, но сообразительную женщину под своего друга.       Но вот были ли Петр с Алексашкой теми самыми друзьями? И что вообще есть тогда дружба?! Они оба изводили друг друга, столько лет причиняли друг другу боль. Правда, здесь Екатерина была необъективна, ведь тирания Петра давно стала ей попросту невыносима. Она искренне начала считать, что Петр издевался и над ней и, особенно, над Алексашкой, как только мог! Что уж тут и говорить: практика физического насилия в этой стране была чем-то обыденным, и все отлично знали – лучше не попадаться Петру под горячую руку, которая, к тому же, такая тяжелая и беспощадная.       «Так почему же, ты плачешь, Алексашка? Почему плачу я сама? После всего, что он с нами сделал, мы можем его не оплакивать! Да и на «публику» этих бывших, бородатых дикарей играть абсолютно бессмысленно! Все они, здесь собравшиеся ненавидели Петра и столь же сильно и малодушно продолжали его бояться. А для слишком осмелевших у Петра имелся топор с виселицею».       К ним подошел герцог Карл Голштинский, выражая свои искренние соболезнования, что, впрочем, больше походило на поздравление с победой. Все они, словно тайные заговорщики, и вот уже несколько недель продолжается эта бестолковая игра, и чего теперь эти дураки боятся даже трупа!       Александр Данилович что-то ответил холодно и немного язвительно-насмешливо, но герцог сделал вид, что вовсе не обиделся на светлейшего. Да куда уж там выходцу древнего именитого рода обижаться и сносить оскорбления с улыбкой на лице, от сына какого-то конюха.       Екатерина презрительно улыбнулась, ей это так давно опостылело. Нет, больше она вовсе не намерена лить слезы. Теперь надо брать власть в свои руки пока ее из-под носа не увели всякие Голштинские, с Голицыными да Долгорукими, которые так хищнически смотрят на кажется ничего не подозревающего Алексашку. Хотя это совсем не так. Алексашка – отличный актер, тем более он знал, что так просто им его не сцапать, сколько бы они не пытались, у них не выходило.       А теперь, когда Петра не стало, у Алексашки есть целая личная гвардия, готовая его всячески поддержать. Жалкий сынишка умалишенного царевича лишь бестолковая кукла, которой никогда ничего не достанется! Нет, они захватят власть – никому ее не уступят, и ни за что не проиграют.       «Светлейший князь, светлейший князь…», − звучало так наигранно и оттого, порой, вызывало у самого Меншикова острейшую неприязнь к очередному, желавшему сыскать выгоду подхалиму. Впрочем, что и говорить – именно Алексашка некогда так отчаянно жаждал внимания лиц, влиятельных, обличенных властью и богатством. А теперь, когда он уже давно как занял самое почетное место сред них, приятного ощущения от воплотившихся в жизнь мечтаний так, к сожалению, и не возникло.       Петр умер, как такое могло произойти, за что ему всё это?! Случись смерть царя в году 1689, и Алексашка тут же был бы низвергнут приспешниками Софьи. Но сейчас, дело другое: их покровитель позаботился о них. И эта его бескорыстная забота позволит им продолжать жить в достатке и относительном спокойствии даже после его смерти. Петр, несомненно, был и останется в памяти потомков великой личностью, перевернувшей ход истории своего отечества. Он любим, он же и ненавидим, мало кого его решительные деяния способны оставить равнодушным. Но с его смертью, кажется, и закончится эпоха этих великих в истории России свершений.       Обычный европейский, политический лидер, даже склонный к деспотии, действует с помощью кнута и пряника. Петр же мог позволить себе лишь кнут. Неизвестная страна, казавшаяся иноземцам почти дикарской, за время его правления, заняла великое и достойное место среди известнейших и сильнейших европейских держав.       Меншиков вздохнул. Сейчас как бы они не старались, они не смогут продолжить амбициозный, решительный и такой рисковый курс как во внешней, так и во внутренней политики России. В отличие от своего друга, Меншиков склонялся более к земным радостям, нежели был приверженцем далеко идущих планов, завтрашнему дню, он предпочитал день сегодняшний. Что и говорить, он просто был и навсегда останется простым сыном конюха. А титул светлейшего князя подарен ему Петром скорее для шутки, нежели за реальные заслуги перед отечеством. Низвести до грязи родовую знать, всех этих именитых бояр, так пафосно кичившихся своим происхождением и не имевших вообще никаких реальных заслуг, и возвести в новые почетные титулы и звания так называемую новую знать, долженствующую послужить им заменой.       Но «новая знать» очень скоро поддалась собственному малодушию и желанию скорейшего обогащения за счет возросшего дохода государевой казны, пополнявшейся по ходу завоеваний, за счет присоединения новых территорий, а может и за счет обирания населения непомерными новыми налогами, приносящими каждый год все больше и больше доходов, окупавших все, даже самые радикальные замыслы своего императора.       Вот только новая знать была более приземленной, зато более деятельной, а поэтому и более опасной для простого народа. Появление реальной социальной лестницы позволило многим выходцам из простого народа в правление Петра сделать выдающуюся карьеру. Но другие же, обычные представители народной массы Петра ну просто ненавидели. Впрочем, можно понять и их. Петр, несмотря на свои великие заслуги перед отечеством был и останется для них тираном, антихристом, а эпоха его правления временем ожидания конца света.       Петр любил больше карать, чем прощать, и Меншиков как никто отлично познакомился с этой, его кровожадной стороной. На собственном теле, особенно в молодые их годы, Алексашке пришлось ощутить неистовый гнев своего государя. Но зато только одному ему прощалось абсолютно всё. Правда, с возрастом боль от периодических побоев начала ужасно сказываться на его, некогда великолепном здоровье. Меншиков поежился. Он помнит, что перед смертью, Петр снова его простил. Но вот в чем вопрос – простил ли Меншиков Петра?       Меншиков не знал ответа на этот вопрос, более того, он не ставил его именно таким образом, ведь восхищение не оставляло место пониманию всех, настоящих прелестей их взаимоотношений.       Граф Толстой хотел заручиться поддержкой или хотя бы лояльностью светлейшего князя, и, кажется, готов был на все ради уверенности в собственной безопасности. Меншиков говорил с ним с легкой улыбкой и весьма даже снисходительно. Но Толстой кажется, это как будто вовсе не замечал, он уже привык к подобному обхождению со стороны любимейшего фаворита Петра Алексеевича. Смерть Петра ни в коем случае не радовала графа, скорее снова заставила бояться за собственную безопасность.       Петр Андреевич смотрел на поведение Меншикова не отрываясь. Этот человек теперь должен стать тем, кто определит судьбу России на ближайшее время. Противостоять Долгоруким и Голицыным, которые, как всем известно, его ненавидят…       Ягужинский тоже не выбрал сторону, мечтая извлечь максимальную выгоду, лавируя между противостоящими друг другу дворцовыми группировками. Какая жалкая, лакейская роль, впрочем, ему как раз под стать. Даже сам Петр, даровав Ягужинскому власть и приблизив, не во что не ставил, не поддерживал, а порой, и откровенно над ним насмехался. Что и говорить, Ягужинский был слаб и жалок, а потому он так отчаянно искал поддержки и мечтал о дружбе с Меншиковым еще при жизни Петра.       Сейчас, так тем более, он, кажется, готов подвергнуть себя любым унижениям лишь бы отхватить от власти лакомый кусок. Снова увидев его перед собой, Меншиков недовольно нахмурился. Здесь были все они, но не было лишь его… «Почему, мин херц? За что ты со мной так? Оставил всех этих … на меня. Я не готов, никогда не был готов, и к этому не стремился. Я лишь хотел быть всегда рядом с тобой до самого конца, идти рука об руку. Но ты… заболел и умер…       Так просто взял и закончил свой век. Кто бы мог вообще подумать, что такой человек как ты может умереть?! У тебя же осталось столько нереализованных планов и несбывшихся надежд. Ты даже не оставил преемника.       Никто из твоих сподвижников не сможет справиться и с половиной твоих замыслов. Более того, мы их не понимали и при твоей жизни. Ты ведь отлично знал каждого из нас, а мы так и не поняли тебя. Боялись, а многие, так вообще, едва могли скрыть свою ненависть из-за грозящей расправы. Даже твои самые близкие друзья и сподвижники, твоя законная жена, твои дочери, твой внук… все мы по-разному переживали твою кончину. Я, к своему великому прискорбию сейчас наблюдаю то и дело возникающее облегчение, мелькающее на их лицах.       Великий, злой, порой пребывающий в состоянии сродни бешенству, переживающий, великодушный, требовательный, деспотичный, сухой, скорый на расправу, эмоциональный, стихийный, а главное решительный и настойчивый во всех своих начинаниях − Меншикову, как и многим другим вельможам, первый российский император запомнится неоднозначным правителем. А пока, многие, словно, не веря в его смерть, и то и дело так испуганно косились на мертвое тело.       Похоронная церемония заняла весь день, народу пришло много, собралась и вся известная знать, все приближенные, все те, кто обязан был своим местом и положением царю лично. Петр любил наказывать, но также любил и облагодетельствовать. Он хотел быть справедливым, но это так и осталось его нереализованной целью, как и борьба с ленью и тунеядством, борьба с преклонением перед высоким саном, борьба с казнокрадством… Все эти, перечисленные пороки были и у самых ближайших царю людей, а у иных так вообще сделались слишком уж ужасны и неисправимы.       Осознавал ли сам Петр тщетность и абсолютную безнадежность, подрывающую на корню все его попытки это в них исправить, уничтожить, подавить? И что, неудивительно, более всех огорчал Петра именно Алексашка. Петр давно еще, со времен их юношества, привык испытывать к своему денщику или, лучше сказать, сердечному другу самые теплые чувства, на которые только мог быть способен.       − Алексашка… Чему ты улыбаешься? Всё уже закончилось.       − Мин херц? Что закончилось, мин херц? Они стояли у берега Невы дул холодный ветер, вода то и дело поднималась, будто снова грозила основателям затопить их новый город.       − Да всё, Алексашка. Всё, как есть, закончилось. Можете теперь творить, что вздумается. Вы же этого так давно хотели: все растащить и разрушить!       − Клевета! Это Ягужинский с Долгоруким, они только и думают…       − Перестань… − Петр слишком неожиданно для Алексашки приблизился и обнял его. Меншиков удивился такому резкому и откровенному жесту. Обычно Петр так не делал, их могли увидеть, да и он был всегда как-то скуп на подобные проявления чувств.       − Не бойся. Здесь только мы. Больше никого нет. Я хотел проститься. – Петр разомкнул объятия и поцеловал Алексашку в губы. Тут Меншиков и поймал себя на мысли, что это может быть только сном. Кажется, он много выпил. Екатерина ему говорила… Что же она ему говорила?       − Думаешь о моей жене даже когда я рядом?       − Нет, я не…       − Не оправдывайся. Ты всегда таким был, я давно смирился. Но знаешь, мне хотелось, чтобы ты думал только обо мне, хоть и понимал, что это невозможно.       − Мин херц, клянусь, я всегда любил только тебя!       − Хм, − лицо императора вмиг сделалось суровым, он было пошел прямо в холодную реку, то и дело бурно омывающую берег на котором они стояли, но остановился. Алексашка не мог не узнать это выражение лица. Обычно за ним всегда следовал бурный гнев, и часто даже побои.       Побежавший за Петром, Алексашка встал как вкопанный. Взгляд Петра был тяжел и пронизывающ.       − Ты всегда любил только себя Алексашка. Не думай лишнего, я знал, знает и Катька.       − За что ты так со мной, мин херц?! – Увидев, что Петр уже поколено в воде, Алексашка невзирая на неприятный, пробирающий до кости страх, кинулся к нему. Но Петр резким криком его остановил.       − Не ходи за мной! Понял? Теперь у нас разные пути.       А когда твой закончится, я приду за тобой. Думаю, что даже там не смогу без тебя.       − Нет, мин херц. Не уходи, я с тобой, подожди, − но Петр был уже далеко, его образ словно исчезал в воде. Зайдя в, должно быть, ледяную воду, Алексашка не чувствовал холода, это его смутило. И все же он не мог отказаться от Петра. Они столь долгое время провели вдвоем. Петр дал Алексашке все, чего тот желал.       Меншиков спал явно беспокойно. Из дурного сна его вызволил чей-то решительный, но такой приятный голос.       − Папенька, папенька! – свечи приглушенно светили, разбавляя светом роскошь спальни. Девушка держала канделябр в свой тонкой ручке, с ее плеч ниспадали длинные волосы, а ее взгляд выражал неподдельное беспокойство.       − Мария? … Что ты здесь делаешь, да еще и в такое время?!       − Я проходила мимо вашей спальни, услышала, что вы кричали, и так напугалась. Наш император, Петр Алексеевич, так скоропостижно скончался… я переживала за вас…       − Ступай к себе, − но Мария словно и не думала уходить, она обеспокоенно смотрела на отца, желая что-то у него спросить, должно быть, важное, но не решалась.       Старшая дочь выросла и стала красавицей и даже в ночном наряде, она точно осчастливит своего будущего супруга. Только вот Меншиков еще не решил кто им будет. Он хотел устроить браки своих детей повыгоднее.       − Что ты хотела услышать, Мария?       − Вы говорили, точнее звали нашего покойного императора.       − Прости, что напугал. Мне, порой, снятся дурные сны. А теперь иди к себе…       − Можно я еще побуду с вами? Я посижу, так, на всякий случай, пока вы снова не заснете. Умоляю вас, папенька, так мне будет куда спокойнее.       − Зачем кресло? Садись сюда, я подвинусь. Ты слишком добрая, Мария. Так не пойдет, ты хоть понимаешь, что мы теперь одни остались. Петра Алексеевича больше нет. А значит больше защитить нас некому. Но это ничего, я никому не позволю нас обидеть, не смотри на меня так, Мария.       Переворота, о котором мечтала старая знать не случилось, Екатерина стала преемницей мужа. Гвардия поддержала Меншикова, как они изначально планировали. Позже сие событие решили отметить и сделали это в лучших петровских традициях. Все недовольные таким исходом решили промолчать, оказывая некие лицемерные почести новой правительнице России.       − Александр Данилович, вас можно поздравить! – Ягужинский подкрался к Меншикову уж слишком незаметно, как мог только он. Раздраженно, Алексашка бросил на него презрительный взгляд. Снова этот наглый молодой выскочка. Сколько же он нервов ему помотал, все так и желая представить Александра Меншикова перед царем в самом неприглядном виде.       − Подзавить нужно нашу матушку императрицу, а не меня…       − Их сиятельства князь Голицын и граф Остерман хотели с вами обсудить устройство будущего Верховного Тайного Совета.       − Пусть сами ко мне подходят, − холодно отозвался Меншиков, не удостоив Ягужинского даже взгляда. Как же Ягужинский злился всякий раз, видя, как этот человек пренебрегает им. А ведь Ягужинский хитер и уж точно может быть полезен. Он ни один раз пытался отрекомендовать себя Меншикову, но вот только всё без толку.       Не получается впечатлить дружбой, можно действовать и иначе, например, показать насколько неприятно иметь его во врагах. При Петре Меншикову все сходило с рук. И уж точно, при бывшей любовнице, Меншиков, тем более, в конец обнаглеет, а значит Ягужинский понимал, где искать союзников. Впрочем, Голицыны и Долгорукие относились к нему не лучше Меншикова. Они считали всех выскочек, или так называемых «птенцов гнезда петрова» наглыми и бессовестными, готовыми на все ради собственного обогащения. И это была правда. Только вот и сами родовые князья были ничуть не лучше, а новая знать переняла пороки старой.