***
Амон смотрит в глаза бога контрактов со смирением. Болезнь чужая проходит медленно, мучает бессовестно, почти разламывая на части. И он сглатывает, нежно оглаживая щёки чужие ладонью, понимает, что и в этот раз чуда не произошло. Всё внутри содрогается от чужого болезненного вида, и хочется ему закричать до сорванных связок, плакать, до кровавых слёз, да только исход от этого не изменится. Взор Моракса поблек, напоминая его собственный. И переломится что-то под его рёбрами, хрустнет от долгих сверлящих взглядом и пронзительного шипения. Шаги — колокол, звонящий по нему, шипение — право на последнее слово. И задрожит он всем телом, едва возлюбленный прикроет глаза, и с пронзительным стоном погрузится в неприятную дрёму. Закрадётся обида в естество чужое, едва рефлекторно начнёт тот отстраняться от его касаний. Амон устало выдохнет, наклонится, оставляя почти невесомый поцелуй на уголке чужих губ, и выпрямится, укладывая ладонь свою на груди больного. Последний поцелуй отдаёт горечью, заставляя судорожно облизывать губы, в надежде притушить неприятный зуд. Если он не имеет права на счастье, то пусь оно никогда не покинет властелина камня. Чёрная капля вырвется из груди чужой, потрескавшаяся, но всё ещё целая. Проведёт он по ней подушечками пальцев, да голову опустит, чувствуя влагу в уголках глаз. Как только он уйдёт, от любви его не останется даже воспоминаний. И как бы сильно ни желал Амон остаться хоть на краю его сердца, как бы сильно ни хотел быть любимым, он хочет чтобы Моракс был счастлив. У того впереди целая вечность, а он... Он стерпит, ведь совсем скоро его время истечёт. Что для него эта капля, когда всё естество пронизано этой мерзкой скверной, чужое презрение и равнодушие в стократ больнее. И именно им быть его наказанием. Под мягкий шепот начнёт трескаться источник бед, стирая из жизни его последнюю постоянную. Чувства — цена его ошибки, и ежели должен он стереть их из чужой памяти, если этого хватит, он захлебнётся в собственной боли, но заплатит эту цену. — В момент смерти, я хотел знать, что останусь хотя бы на краю твоего сердца, но видимо... Я слишком поздно понял, что желания мои — пустота, монетка, которой можно разменяться без зазрений совести... — тихо-тихо начнёт он видя как облегчится чужое дыхание, грустно улыбнётся, протягивая руку к чужой щеке, но тут же одёрнет её. — Я люблю тебя, и безумно рад тому, что ты ответил мне тем же... И я хочу чтобы ты был счастлив... Но если эти желания более не способны быть исполненными вместе, я отступлю. Твоя жизнь будет яркой, долгой, красочной... На твою долю выпадет столько боли в будущем... Так зачем же тебе эти лишние муки? Обещаю, я стерплю... Он наклонит голову, сжимая каплю в руках, притянет к себе и тяжело выдохнет. Плата за спасение — чувства, которые он должен в Мораксе погаситься, которые должен стереть из его памяти, оставляя на суд его свои поступки и решения. — Проснувшись, ты возненавидишь меня... И твои ненависть и презрение будут для меня самой страшной карой, но... Обещай мне, что проживёшь эту жизнь счастливо, ладно? Ради тебя я растерзаю своё сердце, и даже не потребую быть ласковым с его остатками взамен... Да и имею ли я право хоть что-то требовать от тебя теперь? — и бог заворочается, выбивая грустную улыбку с уст Амона. — Ты так жесток... Даже попрощаться мне не позволишь? — Убирайся отсюда... — прозвучит в голове тысяча голосов, сжигая всё самое светлое, что держало его. И он уйдёт...Часть 8
8 января 2024 г. в 14:30
— Прости меня... — шепчет Амон, с ужасом глядя на переползающую с него заразу.
И в голове чужой тут же поднимается шторм из беспокойства, тревоги и отвращению к самому себе. Он сгладывает, крепко держа чужое плечо и ёжась от раздирающего кашля. Амон качает головой. Он привык к побочным эффектам от запретного знания, но видеть их влияние на дорогого друга он оказался не готов. Он сглатывает, смотрит загнанным зверем и замирает. Моракс не пустит в его нутро, сердце, надменная фигура, словно фильтр, не пустит заразы в нутро, а значит...
Она будет долго и мучительно, почти по каплям покидать его тело. Он сглатывает, почти относя возлюбленного в покои, игнорирует беспокойные взгляды его окружения, замолкает, провожая взглядом белую змею. Она просит прикрыть дверь и не беспокоить их. Он отстраняется, и подходит к окну, пропуская мимо ушей все расспросы адептов и игнорируя их зловещую ауру. Он полностью осознаёт что за ошибку он совершил, знает как её исправить, знает ей цену, но... Она высока. Если он пожелает расплатиться за неё, то придётся стерпеть слишком многое. Он был бы рад исцелить его, и если бы не знал что последует после, без раздумий бы сделал всё возможное, лишь бы не видеть чужих мучений, лишь бы знать, что с ним всё точно будет в порядке.
Но Амон колеблется, ожидая того что скажет змея. Она уважаема в окружении Моракса и познания в исцелении у неё куда шире и глубже. А значит, словам её спокойно можно довериться, да и едва ли она решится соврать всем присутствующим о чужом состоянии. Но трепыхающаяся на дне сердца надежда раненной псиной скулит о том, что, быть может, всё обойдётся, что Моракс сильный, справится с нею, прогонит прочь, не позволив заразе вжиться в его естество.
И мысленно усмехается с собственного эгоизма. Хоть он и любит, но прямо сейчас, когда от его зависит то, насколько легко пройдёт этот недуг, теряется в лапах сомнения. Ему бы поверить в себя, и ни капли не раздумывая положить всё на алтарь, лишь бы он встал на ноги вновь, лишь бы не мучился... Лишь бы был счастлив...
И взор его тоскливый скользнёт по двери, а сам он дрогнет от поднявшегося гула. Змея выползет из под дверной щели и всё сразу смолкнет.
Её вердикт беспощадно разрубает остатки надежды, заставляя давиться её горькими остатками. Он глубоко вздыхает и отворачивается, пустыми глазами глядя на искусственное небо обители. Неужто, оно ещё не отомстило ему за всё что только можно? Неужели ему мало всех тех бед, что сваливались на него снова и снова, что почти прибивали его к земле и выворачивали наизнанку...
Он виноват, Амон знает об этом. Но разве он не искупил свою вину сполна? Разве заслужил ещё одно наказание на свою долю? Неужели желание его — грех, который непростителен? Неужели нельзя оставить в нём, и без того ломанном-переломанном хоть что-то целое, спрятанное от беспощадных жерновов судьбы? Отчего же судьба так нагло тянет руки к уцелевшим от скорби по богине цветов кускам сердца, что заставляют его трепыхаться? Почему же они так и норовят вырвать его, превратить в бесформенный комок мяса, а после бросить к его слабеющим ногам, надменно смотря за тем, как он безжизненной куклой падает на землю, как стекленеет его взгляд, а пески мягким одеялом укрывают падшего его от глаз чужих.
Взгляд змеи осуждающий, холодный, она заглядывает прямо в потрёпанную душу и травит её разочарованием, совершенно не думая о том, что после этого всего останется. Пусть хоть растворится в этом яде. Её волнует лишь состояние властелина камня, и оно, так или иначе, должно прийти в норму.
Она останавливается, переползает на несчастный подоконник, и принимается внимательно разглядывать чужое лицо. Дешрет не противится, знает, что это бесполезно. Лишь мерзкий железистый запах течёт по глотке, заставляя прикрыть глаза. Он облизывает губы, не вслушиваясь в шипящие ругательства. От её взора не ускользнёт его заражение.
— Как ты мог... — зашипит она, вглядываясь в ползущие по вискам линии. — Ты страшный эгоист... — продолжит она, игнорируя то, перед нею стоит другой бог.
Толпа сгустится вокруг него, словно все услышат её шипящую речь, будто одного слова хватит для того, чтобы все эти верные последователи прямо на месте назначили ему неотвратимую экзекуцию.
Он молчит, почти не слушая причитаний хладнокровного зверя. Выравнивает своё дыхание, и открывает глаза, надевая мертвенно-спокойную маску. Змее не придётся долго и муторно подбирать лечение, когда оно одно, но... Это знание останется вместе с ним, а остатки от эгоизма... Он посмотри насколько тяжело и долго Моракс будет идти на поправку.
Моракс сильный, эта зараза не должна свалить его. Он верит в это, хочет поверить... Да, это наивно, да, ему не позволят оставить всё так, как есть... Но если у него есть шанс не лишать себя излюбленного приюта, отчего же отвергать его?
У него всего капля, капля, от которой Дешрет долго мучился среди песков, капля, присутствие которой так сильно отпугнуло властелина камня на некоторое время... Капля, что предзнаменовала его затянутый и полный мрака конец. Он смирился с нею, позволил встроиться в своё естество, и всё лишь потому, что сердце его точно такое же, как у любого из живых существ, не камень, лишь хрупкий кусок мяса, не способный сопротивляться заразе.
Когда все вокруг разойдутся, когда он останется с целительницей наедине, исчезнет из взгляда всё напускное спокойствие. Жестокий взгляд резко ударит под дых, расставляя всё по своим местам.
— Тебе известен способ исцелить его, я чувствую это по биению твоего сердца, — начнёт она, угрожающе шипя, но после, принимаясь сползать прочь, словно находиться подле него было противно. — И если ты действительно его любишь и ценишь, то сделай его, чего бы оно тебе не стоило.
Он вздрогнет, отводя взгляд прочь. И пусть он тут гость, но... Для всего его окружения он лишь досадное дополнение к их богу, от которого хотелось бы избавиться. Но всегда понимал это, знал, что те никогда не воспримут его достойным партнёром, но чтобы столь откровенно и прямо... Почти требуя, жизнь свою положить, при этом, апеллируя его чувствами... Чувствами, что остались единственной целой конструкцией в его сердце, а теперь...
Он должен добровольно положить их на эшафот...
Ответив презрительным взглядом змее, он уходит прочь, пытаясь усмирить своё бешено бьющееся сердце. Он посмотрит, посмотрит за тем, как будет идти чужое выздоровление. И если другого способа и в правду не будет, он согласится. Утонет в бесконечной горечи, и лишь фантомное знание о том, что Моракс будет здоров и счастлив...
И придётся смириться с бесполезностью и несбыточностью своих желаний. Это будет так же болезненно, как осознание того, что собственными желаниями нужно пренебрегать, что они не имеют смысла, что всем наплевать на жалкие трепыхания его сердца. Чтобы мир не разрывало на части, им можно пренебречь.
И небо не уставало ему об этом напоминать снова и снова. Хочешь править над пустыней? Совладай с Апепом. Хочешь быть любимым богиней цветов? Стань мил её сердцу без греха. Не можешь? Так распрощайся с нею, сам же в её гибели виноват. А впрочем... Зачем ты мне, если сердце бога мудрости без всяких сомнений отправится в руки властительницы трав...
Что ты такое, Амон, чтобы небо тебя слышало? За что оно должно проявить к тебе снисхождение? За твою чёрную неблагодарность? За попытки претендовать на роль большую, чем псина у ступеней его трона? Зачем же им вслушиваться в твои просьбы, к чему идти тебе на уступки?
Он знает, что всего лишь пыль в глазах небесного престола, что отголосок избыточности старого мира, что гибель для него лучшая участь из всех возможных...
Амон смирился с тем, что умрёт, смирился с тем, что кончина его будет бесславной и неприятной, с тем, что безумие неизбежно, что потеряет тех, кто сейчас безропотно в него верит, но чтобы оставить Властелина камня... Отпустить единственную постоянную в безумном уравнении его жизни...
Что его чувства до мироустройства... Что его песчаные бури для мира... Что он сам... Ничего... Исчезнет и никто не заметит... Не чета Мораксу, чей недуг с лёгкостью вызовет такие потрясения, что небо может и шип сбросить, если в том будет необходимость...